Текст книги "Партизаны в Бихаче"

Автор книги: Бранко Чопич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

16

Рождающийся день принес партизанам новую неприятность – налет вражеских самолетов.

Как только рассвело, появились бомбардировщики. Они кружили над холмами, укреплениями и кварталами Бихача, однако не решались сразу бросать бомбы, потому что не знали, где находятся свои, а где партизаны.

Чтобы обозначить свои позиции, усташи стали растягивать на земле большие простыни и пускать сигнальные ракеты.

– Погодите, мы тоже не лыком шиты! – сообразили партизаны и тоже стали расстилать на своей стороне такие же простыни или же, завязав перестрелку, захватывать их у противника. В неразберихе боя самолеты бомбили то своих, то партизан и сбрасывали боеприпасы то одним, то другим.

– А ну, поглядим, кого этот благословит! – гадали закаленные во многих боях краинские молодцы, следя за очередным приближающимся самолетом. Иной раз они даже спорили.

– Могу поспорить на мою гимнастерку, что этот сбросит патроны нам, – проговорил один щегольски одетый парень.

– А я ставлю свой кожух, что не сбросит, – упрямо стоял на своем пожилой усатый партизан из села Гориеваца. – Если я угадаю, ты даешь мне гимнастерку, если же я проиграю, то отдаю тебе кожух.

– Идет, дядя! Кто обманет, тому с миной целоваться, со снарядом обниматься, бомбу шапкою ловить!

Получилось так, что усачу повезло раза три-четыре подряд и он получил от молодого партизана полный комплект обмундирования: гимнастерку, галифе, солдатские ботинки и фуражку со звездой. Того же он взамен осчастливил своим длинным кожухом, штанами из грубого сукна с огромным отвисшим задом, полинявшей шапкой из волчьей шкуры и, наконец, необъятными опанками, напоминавшими две небольшие лодки, в которых молодой партизан мог спокойно переплыть через Уну с полным ранцем за плечами и с пулеметом в придачу.

– Носи на здоровье, сынок! Все сидит как на тебя сшито, – похвалил его одеяние усач. – Ей-богу, ты теперь вылитый мой покойный батя, даже есть что-то и от старого деда Васкрсие.

Неудачливый спорщик оглядел себя с головы до пят и, увидев, на кого он стал похож, со злостью погрозил кулаком небу над Бихачем и мстительно процедил:

– Ну, мать твою так, как только отобьем первый зенитный пулемет, на коленях буду умолять командира бригады, чтобы его мне дали. Тогда я стану поливать каждый самолет свинцом, кому бы он ни бросал посылки – нам или противнику!

Повар Лиян тоже не слишком обрадовался налету вражеской авиации. Он быстро спрятался в подвале первого попавшегося дома, однако омладинцы из его роты и здесь не оставили повара в покое:

– Эй, что у нас сегодня на обед? Ты что, уже забыл про свои поварские обязанности?

Выглядывая из подвала, Лиян сердито огрызнулся:

– Какие еще там обязанности, какой обед?! На время этой операции я назначен батальонным паникером и, пока Бихач не будет освобожден, на прежнюю должность не возвращаюсь.

– А что мы будем есть и пить, козел ты старый?

– Вон вам Уна – пейте на здоровье, а вон Муратова кондитерская – угощайтесь пирожками и пирожными! – прокричал Лиян.

– Нет, вы только посмотрите на него, он еще издевается над нами! Ты сам бы попробовал подойти поближе к этой кондитерской, узнал бы тогда, почем фунт лиха!..

Пока Лиян препирался со своими пулеметчиками и гранатометчиками, из-за угла дома показался какой-то длинный и тощий верзила, который, приблизившись к подвалу, спросил у повара:

– Товарищ начальник, где тут гранатометчики?

– А как ты догадался, что я начальник? – важно спросил Лиян, польщенный таким обращением незнакомца.

– Да вот вижу, как ты орешь на солдат, сидя в надежном укрытии. Так начальники всегда делали, когда еще я сам воевал.

– Ишь какой умный! – пробормотал Лиян. – А за-нем тебе гранатометчики?

– У меня там племянник, Джураица Ораяр, так вот я ему и его товарищам орешков принес.

– Это ты хорошо сделал, – похвалил его Лиян, – они все молодые, здоровые, могут грызть орехи. Другое дело мы, старики, нам орехи уже не по зубам.

– Есть у меня кое-что и для начальства, чтобы и оно немного подкрепилось, – пробасил верзила, доставая из глубокого кармана зеленую бутылку. – Вот тут у меня немножко матушки-ракии, которая по многим трубам бежала, силу набирала.

– Ого, сразу видно, что ты сознательный и передовой товарищ, – обрадованно закудахтал Лиян. – Давай сюда эту твою сливовицу. Раз уж она привыкла по разным трубам течь, я ее и через свою трубу пропущу, пусть наконец угомонится, да и мне приятность сделает.

Хорошенько отхлебнув из бутылки, наши герои сразу осмелели и перебежали в другой дом, поближе к мосту, где разместилась почти вся группа Бурсача. Защищенные толстыми каменными стенами, партизаны не спускали глаз с Муратовой кондитерской, превращенной противником в укрепленный пункт, откуда, не переставая, били усташеские пулеметы.

– Не угодно ли по пригоршне орехов на обед, уважаемые товарищи пулеметчики и гранатометчики? – проговорил Лиян, дурашливо раскланиваясь во все стороны, из чего Николетина сразу заключил, что старик уже успел угоститься молочком от бешеной коровы, что паслась в сливовом саду, а доилась в винокурне над котлом с ракией.

– Что? Что это я слышу? Орехи, орехи, орехи! – закричал стоявший у крайнего окна маленький Джураица Ораяр. Увидев своего дядюшку, подлетел прямо к нему и с головой нырнул в сумку, которую тот как раз открыл, собираясь угощать бойцов.

– Кр-рр! Хр-р-р-р! – доносилось из мешка, словно там работала какая-то мощная сверлильная машина, но тут Лиян закричал:

– Держите его, ребята, а то он сейчас просверлит туннель до самой Уны!

Партизаны, схватив Джураицу за ноги, насилу вытащили его из сумки, а потом, сняв с него личскую шапку-чену, стали ею отмерять порции орехов, чтобы хватило каждому.

– Вот так, всем поровну – это по-нашему, по-партизански, – довольно кудахтал Лиян. – Зубы у вас у всех крепкие, перегрызете все орехи в два счета.

– Бихач – орешек потверже, и то скоро мы его разгрызем, – прогудел Николетина.

Джураица последним получил свою порцию. Держа обе ими руками полную шапку, он обвел взглядом партизан, усердно щелкавших орехи, и вдруг захохотал.

– Ты что, племянничек, что с тобой? – удивился его дядюшка. – Чего это ты заливаешься, будто тебе черти пятки щекочут?

– Ха-ха-ха! Погляди-ка, дядюшка, вокруг-то одни щелкуны собрались, знай себе щелкают орешки, только хруст стоит! А ведь в селе все надо мной смеялись!

– Ей-богу, прав мой Джураица, орехи – это лучший подарок! – признал Николетина.

– Почему это он твой? – возмутился дядя. – Это мой Джураица, а твой пускай вон репейник жует!

– А твой тогда пусть ест то, про что и говорить противно, – загудел Бурсач. – Пускай вон козьи орешки грызет.

Джураица с отвращением плюнул и закричал:

– Осадите назад оба и спасибо за пожелания! Я сегодня бросил в окно усташам свою первую гранату в Бихаче, и теперь я сам себе хозяин. Свой военный хлеб ем, свой ранец ношу и своими руками гадов бью.

– Ну-ну, молодец, парень, этого я от тебя и ждал! – воскликнул Николетина. – Теперь ты и вправду наш! Верно я говорю, братья – партизаны, пулеметчики и гранатометчики?

– Верно! – закричали все разом.

– Единогласно! Значит, он наш? – снова спросил Николетина.

– Единогласно!

– Ну вот, парень, твои боевые товарищи объявили тебя совершеннолетним! – торжественно провозгласил Николетина. – Раньше только я один знал, что ты герой, а теперь это все знают! Поздравляю!

Все стали обнимать и поздравлять юношу. Подошел и дядя, поцеловал в лоб, а потом повернулся к Николетине:

– Значит, мне больше нельзя его драть как сидорову козу?

– Ни в коем случае.

– А ему можно за орехами лазить, как раньше?

– Дак ведь это… как тебе сказать… Если кто-нибудь увидит, что он забрался на самую верхушку какого-нибудь ореха, пускай говорят, что он наблюдатель и следит за передвижением неприятеля.

– Ага, значит, опять орехам туго придется.

Лиян вдруг подскочил, будто его оса укусила, и подлетел к длинному дяде Джураицы.

– Давай, дядя, угощай как положено. Племянник-то у тебя совершеннолетним стал! Его теперь даже женить можно, правда, он заправским гранатометчиком сделался, и ему теперь небось милее во вражеские доты гранаты швырять, чем с молодой женой обниматься-миловаться.

– А что ж ты думаешь, и угощу! – весело закричал дядюшка, доставая свою зеленую бутыль. – Тут еще найдется по глоточку для вас с тобой, а молодежь пускай лучше орехи щелкает.

– Это верно, молодым пить не следует, – согласился повар, осторожно обеими руками принимая бутылку, словно противотанковую гранату с выдернутой чекой.

Когда наши старики осушили бутылку с ракией, долговязый дядя тряхнул пустой сумкой, поболтал пустой бутылкой и, убедившись, что в сумке не гремят орехи, а в бутылке не булькает ракия, обвел всех партизан взглядом и сказал:

– Ну так что же, я наших товарищей и героев угостил как полагается. Вон и сумка и бутылка пусты.

– Спасибо тебе, отец, от имени всех моих пулеметчиков и гранатометчиков, – поблагодарил его Николетина.

Старый крестьянин снова заглянул к себе в сумку и, лукаво прищурившись, продолжил:

– Эхе-хе, теперь, как вернусь в деревню, все на меня насядут: «А ну-ка покажи, чем тебя одарила наша геройская армия?» – «Да с чего это она должна меня одаривать, люди добрые?» «Как это с чего! – закричат они. – Если ты им при своей бедности мог собрать полную сумку и наполнить бутыль, могут и они тебя чем-нибудь да наградить, раз такой большой город взяли!»

– Нет, вы только поглядите на этого старого лиса! – закричал Черный Гаврило.

– Да, да, ребятушки мои, – продолжал дядя, – на носу и седьмое ноября, годовщина Великой Октябрьской революции, и если уж вы в честь нее такой город освободите, наверное, и старого крестьянина чем-нибудь да порадуете.

Второй номер Бурсача Йовица Еж, с раскосыми глазами, тощий, всегда чем-то озабоченный крестьянский парень, молча сидел в углу. Он был до того неприметен, что надо было по меньшей мере раза три внимательно оглядеть всех присутствовавших, чтобы заметить его среди остальных. Он слушал долговязого дядю Джураицы и озабоченно моргал глазами. Но когда тот упомянул про Великую Октябрьскую революцию, Йовица от изумления проглотил один орех вместе со скорлупой и спросил, выпучив глаза:

– Да ты, старик, откуда про Октябрьскую революцию то знаешь?

– Да уж знаю, приходили и в нашу деревню товарищи, рассказывали, – хитро подмигнув, ответил тот. – Все слыхали, и я тоже. Если уж у меня племянник гранатометчик, надо и самому разными знаниями вооружаться.

– Вот как! Ну и хитер же ты, старик! – снова подал голос Черный Гаврило, словно загудел боевой барабан.

Николетина махнул рукой и обратился к Лияну:

– Давай, товарищ паникер, найди ему что-нибудь. Поглядите вон в том доме, из которого мы вчера выбили усташей, там, наверное, остались какие-нибудь башмаки или еще какая сносная обувка.

– Пошли, товарищ начальник, – стал торопить Лияна крестьянин.

А тот и доволен, что его при всех называют начальником, строго нахмурился и скомандовал:

– За мной бегом, марш!

17

Сопровождаемые связным Второй краинской, мы со Скендером спускались к Бихачу, то и дело опасливо поглядывая на небо: не летят ли вражеские самолеты – наши главные недруги. Нам, собственно, не позволили идти на передний край, сказав, что мы нужны для других целей в ближнем тылу, а мы как-то и не особенно настаивали. Однако самолет противника, если уж он прилетит, везде тебя достанет. Поливает, подлец, огнем и тылы, как будто там лучшие бойцы собрались.

– Когда я товарищу Косте сказал, что вы со мной пойдете, он приказал не водить вас туда, где опасно. «Лучше всего отвести их в штаб бригады», – трещал впереди нас связной, паренек с Козары с угловатой фамилией Злоеутро. – Мы должны беречь вас, народных поэтов, потому что вы будете писать нашу историю, когда мы освободим всю страну.

– Точно, так оно и будет, – отвечаю я. – Смотри только, чтобы нам на усташеский пулемет не напороться, а то – пиши пропало – некому тогда будет писать историю.

– Вот было бы здорово, если бы вы в ваших книгах написали и про моего товарища. Зверац его зовут. – Злоеутро повернулся к нам со Скендером: – У нас у обоих все родные погибли, куда деваться, что делать – пришли в бригаду, теперь оба связные.

Я попробовал пошутить:

– Ну, братец, что же это у вас за имена такие жуткие: Зверац, Злоеутро! Чтоб мне провалиться, если я когда-нибудь слышал или читал что-нибудь подобное!

– Ага, вот то-то и оно! Не было таких, а теперь будут. Настал и наш черед. Вон Скендер хорошо знает, какие мы, которые с Козары. Он про нас и «Стоянку» написал.

– Как винтовку в руки взял, так «Стоянку» написал! – пошутил Скендер, хмуря брови и принимая нарочито воинственный вид.

А наш Злоеутро так всю дорогу и трещал и тараторил как заведенный.

В прежние времена на войне обозники, возившие за армией провиант и боеприпасы, любили хвастаться своей осведомленностью в военных делах. Там, где они проезжали, рождались разные фантастические слухи, к которым буйная фантазия и страх добавляли все новые и новые подробности. Эти непомерно раздутые слухи, полные самых невероятных сведений о количестве убитых и раненых, бойцы насмешливо называли «обозными известиями».

На смену прежним всезнающим обозникам пришли связные наших народных почтовых станций в партизанском тылу. Это были главным образом мальчишки, которые еще не доросли до того, чтобы носить винтовку, огольцы, как их называли в деревнях.

Трясясь на тощих, мосластых клячах, они возили почту от штаба до своей станции, от одного населенного пункта до другого, в сельский комитет, в партизанскую оружейную мастерскую, в школу или в госпиталь, находившийся в горах.

По пути юные связные-почтальоны, само собой разумеется, слышали и собирали разные новости, им давали всевозможные поручения, они видели массу интересного, и в деревню они приезжали, как живая газета.

– Вон приехал оголец с почтовой станции. Нужно пойти узнать, что нового, – говорили обычно крестьяне в таких случаях.

А оголец, безалаберный шалопай, словно играет и в войну, и в почту, и в лошадиные скачки. Радуется, что вырвался из-под надоедливой материнской опеки, убежал от скучных домашних дел и отцовского ремня и вот теперь, наслаждаясь обретенной свободой, скачет «по горам и долам земли нашей гордой», как поется в одной песне, что звенит в мальчишеском сердце, когда он вскакивает в седло.

Скачет старая клячонка на разъезжающихся в разные стороны ногах, того и гляди, плюхнется на брюхо, а связной-почтальон, если у него нет никакой доброй новости, чтобы приободрить народ в тылу, выдумает по дороге какую-нибудь подходящую небылицу. Возле каждой почтовой станции, известное дело, всегда крутится какая-нибудь досужая и любопытная бабка, которую не грех и разыграть, пользуясь ее неосведомленностью и неграмотностью.

– Ну что нового, Мичо, яблочко мое? – выходит на дорогу одна такая бабка, явно чокнутая, раз называет партизанского связного в фуражке и с ремнем «яблочком». У него звезда на фуражке, а она ему «яблочко мое»!

«Бабка тебе твоя покойная яблочко, а не я», – сердито думает про себя связной, а потом, выпучив глаза, сообщает вслух с важным видом:

– Слышь, тетка Микача, вчера на рассвете Гитлер немцу с тыла зашел!

– Да ну! – таращит бабка глаза. – А для нас-то это хорошо или плохо, чего говорят?

– Там видно будет, – неопределенно отвечает связной и трогается дальше, придумывая на ходу новую небылицу, а бабка спешит разнести по деревне новость, которую пересказывает до тех пор, пока ее какой-нибудь партизан не обругает и не объяснит, что Гитлер ни «вчера на рассвете», ни когда бы то ни было еще не мог зайти сам себе в тыл.

Однако связной, который сопровождал нас со Скендером, был не из тех, что распространяют вздорные слухи и дурачат неграмотных баб по деревням. Это был настоящий боевой связной, прошедший сквозь огонь и воду, быстрый, ловкий и отважный, и любая весть, которую он приносил, была так же надежна, как стальной клинок, побывавший в воде, огне и под тяжелым молотом.

Просто невероятно, сколько он знал разных новостей. С ним мог бы поспорить разве что тот безымянный народный вестник, имевший сотни глаз и ушей, бессмертный Зуко Зукич, о котором мы рассказывали.

– Вы знаете, что товарищ Тито всю прошлую ночь не спал, – сообщает он нам. – Всю ночь лично наблюдал за боем и требовал, чтобы ему товарищ Коста через каждый час докладывал о ходе штурма Бихача.

– Да, да, я тоже об этом слышал, – подтверждает Скендер и добавляет: – Когда краинцы услышат, что товарищ Тито через каждый час спрашивает, как у них идет наступление, тогда, брат ты мой, держись, в лепешку расшибутся, а Бихач возьмут.

– А они уже и так поддали жару усташам! – возбужденно восклицает Злоеутро. – Видали, как Первая и Вторая краинские дерутся, состязаясь друг с другом в храбрости? Первая жмет по правому берегу Уны, пробивается к мосту и укрепленному центру у «Вышки», а Вторая наступает слева, стараясь прорваться к «Вышке» через мост, но Коста не пускает: погодите, говорит, пока Первая подойдет ближе и собьет пулеметчиков, которые нам головы не дают поднять.

– Что верно, то верно, – говорю я Скендеру. – Бойцы Первой и Второй краинских – известные мастера уличных боев.

Связной, хоть и шел впереди нас, услышал своим чутким ухом мое замечание и сразу подхватил:

– А знаете, чем наша Третья краинская сильна?.. А, не знаете?..

И он тут же стал перечислять бригады, сообщая при этом, какая чем знаменита: Третья – такая-то, Четвертая этим-то берет, Пятая – козарская мстительница – наступает так-то и так-то…

– А моя Шестая грмечская? – тороплю его я, так как мне не терпится услышать, что он скажет про бригаду, состоящую почти из одних только моих земляков из-под Грмеча.

– Ну а что Шестая… Шестая… – пожимает плечами Злоеутро. – Она до сих пор никуда не уходила из-под своего Грмеча, привыкла свой край защищать, свои села… так что, как бы вам сказать…

– Да уж говори, не стесняйся…

– Да вот, когда какое-нибудь наступление готовится, они – га-га-га! – шумят, кричат, храбрятся, а как очередь до дела дойдет, к земле прилипнут – и ни туда ни сюда.

– Да что ты, неужели вся бригада такая?

– Ты погоди… Вот если неприятель нападает на их родные места, на села под Грмечем, тогда они уцепятся за свою землицу и ни за что не отступят. Пусть по ним бьет артиллерия, авиация, минометы, пулеметы – все напрасно, ни на шаг не отойдут! Не знаю, какую нужно было бы силу собрать, чтобы заставить их отступить из-под Грмеча!

– Ну вы-то тоже с Козары не отступили, товарищ Злоеутро. Почти все погибли, защищая свои деревни и села, – заметил я.

У связного сузились глаза и блеснули злым блеском, словно он опять оказался лицом к лицу с цепью вражеских солдат.

– Да, многие тогда погибли, гитлеровцы тремя цепями прочесали Козару, как железным гребнем, а потом… откуда ни возьмись, словно из-под земли, на поле боя появилась новая бригада – Пятая краинская…

– И тогда Скендер в одну ночь написал свою «Стоянку» и прочитал ее перед строем бригады. И полетела ваша слава по всему свету, не остановили ее ни вражеские доты, ни пушки! – восторженно подхватил я.

Злоеутро улыбнулся уголками губ и с гордостью посмотрел на Скендера, который, нахмурившись, глядел на столбы дыма, висевшие над Бихачем, словно вновь переживая ту тяжелую и вдохновенную ночь на Козаре.

– А вот ты знаешь, товарищ Злоеутро, отчего это наш Скендер так нахмурился, будто черная туча? Ага, не знаешь? Наконец-то нашлось что-то такое, чего и ты не знаешь, всезнайка ты этакий!

– Ну кто же угадает, о чем там поэты думают.

– Думает наш Скендер, как-то там, внизу, в Бихаче, его любимчик Йово Станивук поживает. А может, и стихи какие-нибудь про него сочиняет.

– Что делает этот красавчик Йово? – встрепенулся Злоеутро. – Об этом вы меня лучше спросите. Когда кругом затишье, он знай себе стреляет своими зелеными глазищами за разными там Борками да Цуями и письма любовные им строчит…

– А сейчас, когда пулеметы горячим свинцом плюются?

– Известное дело, состязается в бою с ворчуном Николетиной Бурсачем. Один другому не уступит. У вас под Грмечем тоже есть молодцы что надо! Не говоря уж про сорвиголов из Петроваца и Дрвара. Ты, наверное, слыхал про пулеметчика Муконю, того, что ушел с пролетарским батальоном?

– Слыхал, как не слыхать. А ты слышал про нашего Черного Гаврилу? Он тоже сейчас в городе состязается в храбрости с Йовой и Николетиной. С ним врагам небось не так-то легко будет справиться.

К моему великому удивлению, Злоеутро убежденно мотнул головой:

– Гаврило ни с кем не состязается.

– Это почему же?

– Гаврило – это словно кусок горы, отвалившийся от Грмеча. Он как пошел ломать и крушить фашистов, так больше и не оглядывается, кто у него слева, кто справа, видит только врага перед собой и прет напролом.

– Это ты хорошо сказал, Злоеутро. Ты так здорово все подмечаешь, будто две пары глаз имеешь, а не одну, как все.

– А что ж ты думаешь, я ведь с Козары, дорогой ты наш поэт.