Текст книги "Партизаны в Бихаче"

Автор книги: Бранко Чопич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

3

Пока Гаврило с Лияном болтали о Николе Тесле и выдуманных ими видениях, из далекой рощи на равнине показалась необычная колонна. Сначала из густой зелени выплыло красное знамя и закачалось, развеваясь на ветру, во главе колонны. За ним тянулась пестрая процессия, увидев которую Черный Гаврило удивленно воскликнул:

– Гляди, куда это столько народу повалило?

– Может, это не просто народ, а какое-нибудь войско, – возразил Лиян.

– Если бы это было войско, колонна была бы вся серая, – заметил Гаврило, – а тут одни штатские, да к тому же все больше бабы.

– Ну а где бабы, там должна быть и ребятня, – мудро заключил Лиян. – Надо пойти поразведать, куда это столько народу направляется. Подождем, пока они подойдут поближе, дорога-то ведь под самым нашим холмом проходит.

Лиян быстро спустился к подножию холма и спрятался за густым ореховым кустом у самой дороги.

– Ага, вот отсюда я их всех разгляжу и пересчитаю, будь это войско, простой народ или ребятишки с овцами, хотя это один черт – и овцы и ребятня одинаково блеют.

Чем ближе подходила странная колонна к его укрытию, тем больше повар Лиян пялил на них глаза.

«Что же это такое? Что за удивительное шествие?»

Старики тащили сумки, бутылки и фляги, по всему видать, полные. Женщины несли на головах большие подносы, а в руках разные узелки: похоже, они несли обед мужьям в поле. Парни по двое тащили на вертелах жареных баранов, девушки перекинули через плечо вышитые полотенца, рубахи и целые связки носков.

«Это похоже на каких-то всенародных сватов, – подумал про себя партизанский повар. – Что бы это могло значить?»

Когда голова колонны подошла уже совсем близко к его укрытию, Лиян выскочил из-за куста и грозно закричал:

– Колонна, стой! Один с фляжкой ко мне!

Шедшие в колонне в удивлении остановились. Какой-то усатый дядя с огромной флягой, сделанной из тыквы, просипел:

– Товарищ патрульный, а на что тебе фляжка?

– А чтобы объяснил мне, в чем дело, кто идет, зачем и куда.

– Так это может кто-нибудь и без фляжки сказать, – заметил усач.

– Э, нет! Когда отправляешься в путь с фляжкой, да еще к тому же с полной, это все равно что несешь с собой две головы и знай себе подбавляешь ума из той, что на поясе, в ту, что на плечах.

Видя, что Лиян хитрый плут, которого просто так на козе не объедешь, усач поднял над головой свою флягу и закричал:

– А ну-ка, давай я тебе волью глоток-другой ума в твою голову ради нашего знакомства!

– Предложение принимается обеими руками! – радостно провозгласил Лиян и, схватив баклажку, хорошенько отхлебнул: кло-кло-кло!

– Давай, давай, клохчи! – подбодрил его хозяин фляжки.

– Хорош у тебя этот твой ум, из добрых слив сварен, – повар с удовольствием прищелкнул языком и еще раз отхлебнул из фляги.

– Смотри не хвати лишнего, – забеспокоился усач. – А то ты уж больно увлекся.

В эту минуту из колонны раздался чей-то грозный голос:

– Ага, вот ты где, старый черт Лиян! А ну-ка отвечай, за что ты десять лет назад поколотил моего внука?

Из колонны одним прыжком выскочила здоровенная баба, каких обычно называют гренадерами в юбке, выхватила у одного из парней вертел, на котором недавно был насажен баран, и, держа его наперевес, словно копье, стала наступать на Лияна, громко вопя:

– Руки вверх, сдавайся! Вот я тебя сейчас вертелом!

Лиян, не на шутку струхнув, быстро поднял руки и залепетал:

– Ты откуда взялась, тетка Тодория? Тебя ж прошлым летом громом убило!

– А вот и нет, меня только слегка треснуло, и я почти сразу очухалась.

– А гранатометчик Милорад из нашей роты, это не твой ли внук будет? – вспомнил Лиян.

– Верно, он самый! – весело подтвердила баба.

– Я его больше всех люблю у нас в роте, – начал заверять ее Лиян, – всегда ему наливаю двойную порцию.

– Ага, это правильно, это за то, что ты его, бедного, гонял из чужих садов и огородов и не давал на чужих лошадях ездить. Нет, все-таки надо тебя за это хоть разок треснуть вертелом.

Баба снова подняла вверх свое страшное оружие, но тут из кустов раздался громовой голос:

– Эй, баба, руки вверх, вертел вверх!

Перепуганная баба подняла вертел высоко над головой, и в ту же минуту из кустов показался Черный Гаврило с пулеметом в руках.

– Ага, я сразу раскумекал, что с моим приятелем что-то случилось, раз он так долго не возвращается. Куда это вы тащите столько всякой всячины, да еще такие угощения?

– Идем встречать пролетариев! – гордо ответил усатый дядя с тыквенной фляжкой.

– Да ведь и мы их караулим на этом холме, ждем, когда появятся первые пролетарские колонны! – пробасил Черный Гаврило.

– Раз уж у нас, можно сказать, одно дело, неплохо бы сейчас подкрепиться глотком доброй ракии, чтобы глаза зорче стали, – предложил Лиян.

– Чтобы вы вместо одного пролетария видели двух! – ответила воинственная баба, на что Лиян весело заметил:

– Так это даже лучше – нас будет в два раза больше. А если ракия выдержана три года, я могу вместо одного и трех бойцов увидеть.

Лиян отхлебнул из первой же предложенной ему бутыли и удовлетворенно заявил:

– Ну вот, теперь у меня все мальчишки двоятся, а тебя, тетка Тодория, я вообще не вижу. Ты бесследно исчезла с зеца лимли, то есть с лица земли. Поэтому я тебя исключаю из наших боевых рядов.

– Как это краинку-то, да еще такую, как я, исключать из боевых рядов и еще прикидываться, что ее не видишь?! – рассвирепела баба. – Что же будет с маленькими веселыми пичужками, нашими молодыми партизанками, если ты своим козлиным глазом не видишь даже такой столб, на который бы целая бригада могла опереться!

Тут баба-столб снова выхватила у кого-то вертел и с такой силой огрела им Лияна по голове, что тот как стоял, так и грохнулся в канаву.

– Ну что, теперь увидел?

– Э-э-э! – заблеял Лиян голосом, каким, должно быть, кричал баран, когда его сажали на вертел. – Увидел молнию, потом ударил гром с Грмеча, а теперь… ой-ой… и вправду земля вертится, даже переворачиваться начала, а вокруг пляшут звездочки – точь-в-точь как наши партизанки-пичужки, когда коло поведут.

– Ну вот, видишь, как сразу поумнел, – довольно промолвила баба. – А ну-ка раскрой глаза пошире, может, увидишь и какую-нибудь звезду покрупнее, вроде меня, а?

– Охо-хо, вон она, вижу на небе Большую Медведицу, это, верно, ты и будешь.

– Ну конечно ж я, – растроганно ответила тетка Тодория, нисколько не оскорбившись сравнением с Большой Медведицей. – Поднимайся, дай я тебя поцелую.

При этих словах Лиян вскочил, как вспугнутый заяц, и в мгновение ока оказался за спиной у Черного Гаврилы.

– Спасай, Гаврилушка, никогда еще меня медведи не целовали. Прочь, тетка, сгинь, напасть небесная!

4

Немало радостных и веселых дней видела и еще увидит суровая Боснийская Краина. Но никогда больше не будет столько веселья, песен, такого радостного возбуждения, какое царило здесь в то памятное лето сорок второго года, когда сюда на соединение с боснийскими партизанами подходили отряды сербских и черногорских рабочих.

К встрече боевых товарищей готовилась вся Краина. И стар и млад с нетерпением ждали прихода сербских и черногорских братьев. Девушки с песнями вязали шерстяные носки и свитера, вышивали полотенца, словно готовились встречать разряженных сватов.

«Издалека идут сваты», – радостно билось сердце молодой пастушки Борки с Бравского поля. Идут из Белграда, Крагуеваца, с Цетинья, из Мостара, Невесиня, перешли уже через реки Дрину и Лим, перевалили через высоченные горы, про которые молодая пастушка раньше и слыхом не слыхала, и вот они уже у порога нашей Краины. Идут гости, девица-раскрасавица, черноглазая и чернокосая, выходи встречать сватов долгожданных!

 
Эй, краса-девица, покажись
Да ракийки дай, не жмись! —
 

запел повар Лиян, когда его рота проходила мимо молодой пастушки, на что острая на язычок девушка без задержки весело пропела:

 
Кабы Лиян пролетарием был,
Кабы горы перешел,
Кабы Дрину переплыл,
У меня б ракию пил!
 

Ничуть не обидевшись, даже, наоборот, польщенный тем, что девушка его сраэу узнала, сторож Лиян ответил ей очередным куплетом:

 
Ой, красавица моя,
Сколько в жизни выпил я,
Той бы ракии хватило
На вторую реку Дрину.
Я бы выпил еще столько
И не опьянел нисколько.
 

На этот хвастливо-разудалый куплет смешливая пастушка так звонко расхохоталась, словно зазвенел маленький бубенчик на шее лошади, и весело подхватила:

 
Лиян пьет, Дунай мелеет,
А старик все не хмелеет.
 

Партизанская рота остановилась, чтобы не пропустить ни одного слова из этого веселого поединка между их поваром и озорной девчушкой, и тут вдруг из самой колонны подал голос еще один певун – омладинец Джоко Потрк:

 
Сидит Лиян возле Нила,
Хочет пить – жарой сморило,
Да боится крокодила.
 

– Эге, когда передо мной ракия, не боюсь я никакой рыбы, даже и этого твоего кокоро… кор… водяного носорога-осьминога! – расхрабрился повар и воинственно взмахнул своей жестяной фляжкой.

– Ты гляди как наш старик разошелся! – удивленно воскликнула пастушка Борка. – Я думала, такие герои есть только в Первой Пролетарской бригаде!

Лиян этим словам удивился еще больше.

«Неужели, – пробормотал он про себя, – неужели и она уже прослышала про Первую Пролетарскую в этих богом забытых горах?! Да, дела! Бригада бьется еще черт те где, у нее на пути еще столько дотов, засад, вражеских гарнизонов, а слава о ней уже взбудоражила сердце этой хохотушки в далеком краю, докуда бригаде еще идти и идти. Нет, теперь уж точно – победа будет наша!»

Эту последнюю фразу повар Лиян произнес почти вслух, потому что в эту минуту он совсем отчетливо, словно в каком-то счастливом сне, увидел высоко в небе развевающееся над его родными полями и рощами алое, как заря, знамя победы.

«Гляди, гляди, а это что! Уж не обманывают ли меня мои старые глаза? Да ведь под знаменем-то – вчерашняя ребятня, все те сорванцы, которых сторож Лиян столько лет гонял по полям и огородам, из чужих садов и бахчей, с яблонь и груш! Не успел оглянуться, как мои мальчишки вон какими героями стали!

Что это со мной, даже не понюхал ракии, а таким пьяным еще никогда в жизни не был?! – изумленно подумал старик. – Ясно вижу и то, что будет завтра, вижу новых героев, что приходят на смену Кралевичу Марку и другим юнакам из народных песен. Лиян, что это на тебя нашло, никак, ты в пророка превращаешься!»

Бывший полевой сторож расправил плечи и стал восторженно декламировать, да так, будто ему кто-то невидимый шептал нужные слова на ухо:

 
Омладинцы, наша слава,
Издавна стоит держава
На таких богатырях,
На таких, как вы, бойцах.
Сколько звезд на небе золотых,
Столько в ротах коммунистов молодых!..
 

Он еще не успел закончить свое импровизированное выступление, как омладинец Джоко Потрк закричал из колонны:

– Товарищ комиссар, он же мое стихотворение читает, то, которое я написал сегодня утром и только тебе показал. Откуда он его узнал?

– А ну-ка, товарищ повар, признавайся, откуда ты знаешь этот стих? – обратился комиссар к увлекшемуся декламатору.

– Да кто-то мне его на ухо шептал.

– И кто бы это мог быть? – серьезно спросил комиссар. – Мы никого возле тебя не видели.

– И я не видел, только слышал, – все так же восторженно ответил Лиян.

– Да ты случайно сегодня не выпил? – подозрительно спросил комиссар.

– Если бы так! – искренне ответил бывший сторож. – Я уж три дня тоскую по Райке Сливич, по ракии значит.

– А все-таки вид у тебя такой, будто ты пьян.

– Да, я пьян! – пробурчал партизанский повар, задумчиво глядя куда-то в небо.

– Да от чего же тогда?

– Еще опрашиваешь от чего! Гости к нам идут, пролетарии. Вся Краина пьяна от радости, так неужели ж мне одному быть трезвым? Когда мы с Гаврилой сидели там, на холме, в охранении и слушали, как бьют их пулеметы, мне все казалось, что я нахожусь на великом пиру, какого еще не видели в этих краях.

– Смотрите-ка, как наш Лиян загорелся, будто омладинец! – одобрительно заметил комиссар. – И правда, сегодня все похоже на какое-то всенародное празднество, на пир, как сказал наш славный повар.

– Так точно, товарищ комиссар! – радостно воскликнул Лиян.

Но ротный поэт Джоко Потрк не дал ему продолжить. Он выбежал из колонны, встал рядом с поваром и начал декламировать:

 
Наши гости, наши сваты —
Пролетарские отряды.
Будет в Краине родной
Пир у вас идти горой…
 

– И ракия течь рекой! – перебил его Лиян и продолжал:

 
Было б хорошо и мне
Искупаться в той реке
И на Козаре-горе
Подремать потом в теньке.
 

– Да, ты-то можешь спокойно дремать себе в холодке на нашей Козаре, – заметил неулыбчивый командир роты, родом с Козары, – а вот врагов она встречает по-другому.

 
А фашист, ползучий гад,
Получил ногой под зад
И пустился без дороги
Уносить скорее ноги, —
 

как из пулемета выпалил Джоко Потрк, так что Лиян изумленно воскликнул:

– Эй-эй, стой! Это я хотел сказать, а ты меня опередил! Что такое сегодня творится, все друг у друга стихи крадут, я у тебя, ты у меня.

– Ничего удивительного, – улыбаясь ответил комиссар. – Идут к нам дорогие гости, вот весь народ и поет от радости.

– Верно, – согласился с ним партизанский связной, родом из Лики. – Мы у себя в Лике под горой Стражбеницей, когда услыхали о приближении пролетариев, чуть изменили одну нашу старую песню и теперь гостей встречаем такими словами:

 
Лика дорогая наша —
Полная златая чаша.
Реки здесь молочные,
Пироги, ватрушки сочные,
А личанки как поют —
Ноги сами в пляс идут!
 

– Что еще остается этому сожженному и разграбленному краю, – невесело проговорил хмурый комиссар. – Ничего не имея, он тебя хоть песней попотчует.

– Ничего, может, и жареный барашек найдется, – бросила пастушка Борка, весело сверкнув черными глазами. – Поглядите только на мое стадо, я его все это время по лесам прятала, чтобы врагу не досталось.

– Ну тогда ты тоже песню заслужила! – воскликнул Джоко Потрк и пропел:

 
Коло водит молодая Борка,
Рядом с нею пляшет черногорка,
К ним хорватка протянула руки,
А Вахида, гордость Баня-Луки,
Подает свой звонкий голосок:
– Старый дядька Лиян кривоног!
 

– Ну вот, на тебе! Пляшут коло в честь боевого братства и не нашли ничего лучшего, как петь про мои кривые ноги, – обиженно проворчал повар Лиян и, назидательно подняв палец, добавил:

 
Ноги кривы – не беда,
Я и с ними хоть куда.
Главное – не подведут,
От любого унесут.
 

– Насчет унесут это точно! – ехидно бросил кто-то из колонны.

Лиян с укором посмотрел на шутника и примирительным тоном сказал:

– А что, разве вы не помните, как нам недавно на концерте поэт Скендер Куленович читал свои стихи:

 
Если б, ноги быстрые, не вы,
Ни за что бы не сносить мне головы.
 

– Ого, смотрите, как у нашего повара растет культурный уровень, – удивился комиссар. – Молодежь, берите пример со старика!

– Вот именно, пусть берут пример, – с обидой в голосе проговорил Лиян. – А сейчас я бы, товарищ комиссар, сбегал вниз до речки Япры на мельницу. У меня там знакомый мельник есть, я бы у него попросил немного муки нашим омладинцам похлебку приправить.

Лиян потянул за уздцы свою кухонную клячу, знаменитого плута Шушлю, и направил его вниз по узкой тропке. На повороте Лиян еще раз оглянулся и крикнул пастушке:

– До свидания, моя хохотушка, увидимся еще на войне. Сдается мне, что ты скоро в наших рядах окажешься.

5

Цоко-чоко-цок, цоко-чоко-цок!

Трам-драм, трам-драм!

Такой двойной перестук-перезвон доносится со стороны неприметной тропинки, которая сквозь густой кустарник круто сбегает вниз к неширокой речушке Япре. Узкий проход между скалами, по которому течет Япра, с незапамятных времен зовется Ущельем легенд.

Почему именно Ущельем легенд?

Да потому, что любой местный житель знает хотя бы одну-две удивительные истории об этом ущелье. А уж какой-нибудь замшелый дед или усатая древняя бабка, ого! Те знают их полный мешок, да сверх того еще найдется парочка, когда нужно задобрить пастуха, чтобы тот получше присмотрел за рыжей коровой со сломанным рогом.

Так что ничего удивительного, что и этот странный перестук, раздававшийся из-за кустов, наводит на разные мысли.

«Что бы это могло быть? Может, опять здесь происходит что-то таинственное? Может быть, так начинается одна из тех легенд, от которых ледяной мороз дерет по коже и кажется, будто огромный страшный некто с глазищами, как мельничные жернова, тяжело дышит у тебя за спиной?..»

Цоко-чоко-цок! Трам-драм!

Но стоит заглянуть за кусты, что скрывают тропинку, и вы сразу с облегчением вздохнете. Потому что тут же узнаете двух необычных путников и мигом разгадаете загадку таинственного стука. «Цоко-чоко-цок» – это не кто иной, как знаменитый конь повара Лияна Шушля, а «трам-драм» – понятное дело – сам бывший полевой сторож собственной персоной, с неизменной кожаной сумкой и фляжкой, краса и гордость краинских кашеваров.

 
Кожаные башмаки
Есть нам как-то не с руки,
Но ведь можно их сварить,
Посолить и поперчить
И, зажмурясь, проглотить!
 

Так напевает, спускаясь к речке Япре, славный повар. Он заранее радуется встрече со своим старым другом мельником Дундурием.

Автор этой книги тоже хорошо знал славного мельника Дундурия. Еще учась в первом классе гимназии, как-то раз рыбача на Япре, забрел я на его мельницу. Позднее я так описал эту встречу в одной из своих книг:

«В открытых дверях мельницы показалась огромная фигура старика в кожухе и бараньей шапке. Белый иней мучной пыли покрывал его косматую шевелюру и огромную бороду. Из этих густых зарослей весело поблескивали живые, светлые глаза и торчал мясистый красный нос, по форме напоминавший большую картофелину…

– А-а-пчхи! – раздалось оглушительное чихание из-под копны взъерошенных волос, словно выстрелила пушка, из которой палят во время сельских праздников, и вся фигура старика на миг окуталась облачком мучной пыли, поднявшейся с бороды, усов, волос, меховой шапки и кожуха. – А-а-пчхи! Прохватило меня этим чертовым сквозняком на мельнице…»

Если бы сторож Лиян в детстве хоть немного научился грамоте, то смог бы описать свою первую встречу с Дундурием, происшедшую еще в прошлом веке, лет эдак пятьдесят с хвостиком назад. Теперь эту встречу помнит только самая старая верба, что растет рядом с мельницей, но она уже совсем оглохла и даже с ветром больше не разговаривает – куда ей рассказывать разные там истории про поваров да мельников. Довольно и того, что мельница не переставая поет свои скрипучие сказки-побасенки.

Ох как хорошо повар Лиян помнит свою первую встречу с Дундурием! К чему тут книги и те три десятка черных муравьев, что зовутся буквами! Она так глубоко запечатлелась в его сердце, что при одном лишь упоминании имени мельника в груди у бывшего полевого сторожа всегда начинают весело стучать невидимые часы – его сердце: «Дун-ду-рий, Дун-ду-рий!»

Тогда Лиян был восьмилетним мальчуганом, круглым сиротой без отца и матери. Он пас овец у местного богатея, заносчивого и чванливого, которого в деревне все звали Дрекавацем, то есть крикуном, за его скверный характер. В жаркий летний полдень, пока овцы, закрытые из-за жары в хлеву, дремали в холодке, мальчик помогал по хозяйству в доме или работал в поле.

Однажды его послали на мельницу Дундурия с тяжеленным мешком пшеницы и наказом поскорее ее смолоть.

Дундурий в ту пору был здоровенным детиной, косая сажень в плечах. Он мог на спор съесть в один присест целого жареного барашка, разбивал о свою голову глиняные горшки, мог поднять на плечи и обнести вокруг мельницы взрослого бычка и даже небольшую лошадь, а как-то в городе на ярмарке боролся с медведем и повалил его.

Все это он, разумеется, делал на спор. Он страшно любил спорить на что угодно и с кем угодно.

И в тот день, увидев перед своей мельницей хрупкого, худенького парнишку с огромным мешком на спине, великан Дундурий удивленно пробасил, прикидывая тяжесть мешка:

– Ты это на спор, что ли, пер из самой деревни до мельницы?

Вспотевший мальчик опустил свою ношу на землю и печально ответил:

– Нет, дядя Дундурий, не на спор. Это меня нагрузил хозяин Дрекавац и наказал побыстрее смолоть зерно, а то, говорит, открутит голову и мне и тебе, если не сделаем, как он велел. К нему в гости пришел кум Касалица, вот он и хочет накормить его горячей погачей, оладьями, слоеными пирогами да лапшой.

– Что?! Какой-то паршивый Дрекавац собирается мне голову открутить?! – загремел Дундурий. – Это он мне угрожает? Мне и медведь пробовал голову открутить, да я его самого об землю так хряснул, что вся Боснийская Крупа затряслась. Я сам отверну голову и Дрекавацу, и его лошадям, и корове, и коту, и куму Касалице…

– А как же тогда с пирогами, оладьями и лапшой для кума Касалицы? – озабоченно спросил мальчик и заглянул в свой мешок.

– Погоди, сделаю я лапшу из него самого и из этого болвана Дрекаваца, они у меня сами в лепешки превратятся. Изрежу на мелкие кусочки, как самый мелкий табак, и набью в свою трубку! – негодовал Дундурий. – Какая наглость заставлять нести такую тяжесть бедного сироту, ведь ты же не вьючная лошадь! А я-то думал, ты об заклад с кем побился, что дотащишь этот мешок до мельницы.

– Нет, дядя Дундурий, я и не умею биться об заклад, – признался мальчик.

– Ох ты, бедолага мой… Как, говоришь, тебя зовут-то?

– Илия, – тихо произнес мальчик и скромно опустил взгляд.

Тогда никому и во сне не могло присниться, что из этого скромного, молчаливого парнишки со временем вырастет хитрый полевой сторож, настоящее имя которого все быстро забудут, а станут называть за лисью хитрость просто Лияном. Кто бы мог подумать, что этот самый Лиян со временем станет знаменитым партизанским поваром, да к тому же еще в ударной омладинской роте, что он на своих кривых ногах прошагает через столько боев народно-освободительной войны и революции! Так что повнимательнее приглядывайтесь к каждому мальчишке и с уважением кланяйтесь полевым сторожам, ведь никто не знает, кем они могут стать завтра.

Дундурий поддел указательным пальцем мешок с пшеницей, пригнулся почти до земли и велел:

– Садись, Илиян, сынок.

Парнишка удивленно спросил:

– Куда садиться?

– Садись мне на шею, пойдем к твоему хозяину Дрекавацу и спросим, зачем он мучает бедного сироту. Я ведь про тебя уже слышал, только вот имени не знал.

– Но мне, дядя, стыдно на тебе верхом ехать, – пробормотал маленький Илиян, будущий Лиян.

– Да чего там стыдиться, милый. Ты же совсем заморился, пока тащил такой здоровенный мешок, теперь тебе отдышаться надо. Давай влезай побыстрее!

Взобрался Илиян на шею Дундурию, и они тронулись в путь вниз по ущелью. Парнишка посмотрел на свой мешок, который мельник нес на одном пальце, и предложил:

– Дядя, давай мне мешок, я его на спину взвалю, так и твоему пальцу и тебе легче будет.

– Ага, хорошо, что ты мне напомнил про мешок! – воскликнул богатырь. – Я его отдам на хранение моему другу Кундурию. Эй, Кундурий, иди-ка сюда!

Откуда-то из-за мельницы раздался топот, и, прежде чем маленький Илиян пришел в себя от удивления, к ним подскакал резвый вороной конь и весело заржал, словно говоря: «Вот он я, зачем ты меня звал?»

Мельник развязал мешок и поставил его перед конем.

– Дорогой мой Кундурий, угощайся, это тебе посылает твой родственник Дрекавац. Он говорит, что рысью ты бегаешь гораздо лучше, чем его кум Касалица.

Кундурий только махнул хвостом, будто хотел сказать: «Тоже мне рысак нашелся на двух ногах! Добро бы еще Касалица и Дрекавац вместе бежали, тогда бы хоть у них двоих четыре ноги было, да и то далеко бы им было до хорошей лошади».

– Ешь, ешь, Кундурий, – снова сказал коню хозяин.

Воронок навалился на пшеницу, зерна так и захрустели у него на зубах. А Дундурий зашагал вниз по Ущелью легенд, громко напевая:

 
Касалица угощенье ждет,
А Кундурий пшеницу жует.
 

Маленький всадник Илия стал так громко смеяться, как, наверное, не смеялся сколько себя помнит. Он впервые в жизни услышал песню, в которой говорится о том, что он сам видел и знал.

– Ха-ха, Касалица ждет, а Кундурий жует! Ха-ха-ха, как это ты так складно, дядя Дундурий, одно за другое цепляется и звенит, как колокольчик у овцы на шее: кок-чок, ждет – жует!

– А-а, для этого надо иметь голову на плечах, а в голове – веселый серебряный звоночек. Только тряхнешь головой, расправишь плечи, и он сразу – звяк-звяк – зазвенит, зальется в тебе, – стал расписывать Дундурий, обрадованный тем, что мальчику понравилась его песня. – Тебе остается только открыть рот – и песня сама польется, как вода по мельничному желобу. Ты когда-нибудь видел мельничный желоб?

– Видел, дядя Дундурий. Это такое большое выдолбленное на дерева корыто, по которому бежит вода и крутит мельницу.

– Так-так, вот и моя глотка – тоже желоб, только что чуток поменьше, но зато мой голос слышно дальше, чем любую мельницу под Грмечем, особенно если это горло сальцем смазать.

Для наглядности детина завопил так, что его голос громом прокатился по всему ущелью:

 
Ну, Дрекавац, береги свои кости,
Мы с Илияном идем к тебе в гости!
 

Песня полетела, полилась по долине реки Япры и донеслась до маленькой деревушки, что была на другой стороне ущелья, раньше, чем наши два героя, большой и маленький, спустились в низину, подойдя к опушке леса. Перепуганный Дрекавац выскочил на крыльцо и закричал своему куму Касалице:

– Ой, кум, беда! Слышишь, как он там поет и грозит? Это тот самый разбойник-мельник, Дундурий, вот только не знаю, что это за Илиян, который идет вместе с ним.

– Илиян! Уже по одному имени видно, что это тоже какой-то здоровенный верзила. Не мешало бы нам от беды подальше у тебя на чердаке схорониться.

– Верно, кум, лезем скорее на чердак от беды, а то не сносить нам головы! – прошипел Дрекавац, как рассерженный гусак, и мигом взлетел по деревянным ступенькам на темный чердак, откуда закричал своей хозяйке: – Выгляни-ка на дорогу, кто это там идет с Дундурием?

Остроносая жена Дрекаваца по прозвищу Крешталица – стрекотуха, злющая, как дикая кошка, и ядовитая, как змея, выглянула на узкую проселочную дорогу и, изумленно всплеснув руками, заверещала от страха:

– Ай-ай, идет не человек, а гора, а на нем… а на горе-то…

– Что на горе, говори! – рявкнул Дрекавац, чувствуя, что язык еле ворочается у него во рту, точно налитый свинцом.

– Ай, горе мне, на горе-то…

– Черт в норе! – досадливо закончил Дрекавац, у которого язык уже совсем одеревенел, как буковый валёк, которым девушки у ручья колотят конопляное белье.

– На горе… на горе… не чр-мр… нр-гр… – Крешталица, кажется, совсем потеряла дар речи.

На это кум Касалица заухал, подобно филину, со своего чердака:

– Ку-ку-кума, кто сидит на этом человеке-горе, неужто взаправду сам дьявол?

– Ку-ку-кум Касалица, тот, кто сидит на горе, похож на нашего маленького чертенка Илию.

– А может, эта гора идет на четырех ногах и на ней есть седло и уздечка? – залепетал кум Касалица так, будто недавно выпил по меньшей мере бутыль доброй ракии.

– Нет у него ни седла, ни уздечки, и ног у него не четыре, а только половина, то есть две, но мальчишка, верно, сидит у него на шее, – ответила Крешталица.

При этих словах к ее благоверному снова вернулся дар речи, и он яростно заверещал:

– Я тебе покажу половину ног, курица слепая, которая у меня самого всю жизнь на шее сидит. Ведь сидит, кум Касалица, что скажешь?

– Вот те крест, я у тебя на шее никого не вижу, правда, тут довольно темно, дай-ка я пощупаю, – серьезно сказал Касалица и стал ощупывать шею Дрекаваца. – Нет, ей-богу, никого нет, это тебе, наверное, привиделось.

– Черта с два привиделось! – завопил Дрекавац. – Сидят они у меня оба на шее – и она, и этот сорванец Илиян, которого я послал на мельницу, а его все нет и нет. Ух, как я проголодался, а этот лоботряс небось сидит сейчас на мельнице и гоняет лодыря вместе с этим разбойником Дундурием и его дурацким мерином Кундурием. Пусть только вернется домой, я с него живого шкуру спущу.

– Могу поспорить на свою шляпу, что они сидят сейчас на мельнице и пекут погачу из твоей смолотой пшеницы! – закричал Касалица.

– А я спорю, что они не пекут погачу! – раздался громовой голос Дундурия возле самого порога дома. – Вот они мы! Давай сюда твою шляпу, ты проиграл спор!

Перепуганный Касалица не успел еще и рот открыть, как из чердачного люка показалась косматая голова Дундурия. Вслед за ней просунулась огромная ручища, сорвала шляпу с Касалицы и нахлобучила ее на свою голову.

– Очень хорошо, что я выиграл эту шляпу, я-то свою как раз сегодня уронил в реку, когда охотился на выдру.

«Вот ведь как меня обдурил этот проклятый спорщик, черт бы его побрал! – подумал про себя Касалица. – Такому ничего не стоит и выдру перехитрить и заполучить ее шкуру себе на шапку».

Дундурий между тем повернулся к Дрекавацу, и опять загудел его басище, от которого, казалось, потолок готов был обрушиться.

– А с кого это ты тут хотел шкуру спустить, а?

– Кто, я? – смешался Дрекавац, попавший как кур в ощип. – Готов поспорить вон на того жареного петуха на вертеле, что я даже и не заикался ни о чем таком.

– Хотел, хотел, это ты мне так грозил! – осмелел маленький Илиян, выглядывая из-за спины своего могучего защитника.

– Все, Дрекавац, проспорил, петух наш! – закричал Дундурий и поспешил к очагу, на котором жарился петух. – Сюда, Илиян, дорогой мой, ты мне, лиса этакая, сегодня помог выиграть спор и вывести на чистую воду этого кровопивца.

– Ах, разбойники, – зарычал Дрекавац. – И вправду хитрая лиса этот маленький чертенок, отнял у меня петуха. Ну, я ему еще покажу, шкуру спущу, пусть только мельник уйдет.

– Я-то уйду, но и Лияна прихвачу с собой, – пробасил Дундурий. – Не позволю тебе больше сироту мучить. Это теперь мой племянник, а я, стало быть, его родной дядя.

Маленький Лиян-Илиян, проворный, как белка, ловко взобрался Дундурию на плечи, уселся верхом на его шее и радостно зачирикал:

 
Дядя Дундурий, скорее,
Бежим от Дрекаваца быстрее!
 

Дрекавац стоял и, разинув рот, смотрел вслед мельнику и мальчику, которые уносили с собой шляпу кума Касалицы и жареного петуха. А кум Касалица рассмеялся и пропел:

 
Ну и всадник, ну герой,
Да и конь под ним лихой!
Вон как припустил рысцой!
 

Вот так маленький Илия получил новое имя Лиян в могучего защитника, а старое имя и старого хозяина вскоре позабыл…

Все это вспоминал славный партизанский повар Лиян, бывший пастушок Илия, спускаясь по Ущелью легенд к мельнице Дундурия.

Шел военный сорок второй год, вдали грохотали пушки, а растроганному Лияну все казалось, что он опять стал прежним маленьким мальчиком Илияном и теперь спешит поскорее встретиться со своим старым добрым защитником, храбрым мельником Дундурием.

 
Дядя Дундурий, встречай Илияна,
Встречай своего дорогого Лияна!
 

Когда партизанский повар Лиян наконец выбрался из густого кустарника, которым заросло Ущелье легенд, и оказался на хорошо утрамбованной тропинке, бежавшей вдоль реки Япры, он восторженно обратился к своему коню: