Текст книги "Дорога к звездам"

Автор книги: Борис Фрадкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

– Как бы не так. – Яков дернул под себя стул и сел. – Ты заслужила отдых. Что у тебя за книга?

– «Анна Каренина». Вот что-то захотелось перечитать. И сама не знаю почему. И вообще я страшно соскучилась по книгам. Сегодня с самого утра не встаю с дивана. Иногда думаю: я это или не я? Дай-ка сюда кепку, ты оставишь ее без козырька. Что-нибудь случилось?

Яков не ответил. Он вскочил и стал расхаживать по комнате. Под его тяжелыми шагами поскрипывали половицы. Пропыленная в цехе вельветовая куртка с «молнией» казалась тесной для его раздавшихся плеч. Черный галстук (пример Глазкова) подчеркивал смуглость лица,

Ира следила за Яковом внимательными, немножко грустными глазами. Здесь, в комнате, находился уже не прежний Яков, а зрелый и сильный мужчина и в душе его шла уже иная борьба, для понимания которой нужен был не просто мечтательный советчик, а хороший чуткий товарищ.

Ира сбросила с себя шаль, спустила ноги с дивана.

– Присядь, Яков, – попросила она. – Вот сюда, рядом.

А когда он сел, вложила свои руки в его ладони.

– Неудачи?

Яков опустил голову. Волосы упали на его лицо. Резким движением головы он отбросил их обратно. Черные глаза заставили девушку потупиться. Что из того, что ей приходилось смотреть в глаза смерти? Яков по-прежнему оставался сильнее ее, Иры.

– Почему же не получается? – осторожно спросила девушка.

– Я готов расколотить свою голову об стену, но все-таки не могу понять, в чем дело. Понимаешь – не могу! Черт его знает, может быть, ядерный сплав и в самом деле мне не под силу? Да нет же, чувствую способным себя именно для такой работы.

– Яша. – Ира погладила кисти его рук. Кожа Якова была горячей. – Я отлично понимаю, в чем дело.

– Институт?

– Да, прежде всего институт. Но он только необходимое звено в общей цепи. А еще… еще… – Она задумалась, подыскивая подходящие слова, – мне кажется, в своей поспешности ты заглянул недостаточно глубоко. Ты упустил что-то очень важное, ну как, например, высшую математику, без которой тебе не удалось бы прочесть Циолковского.

– Ты словно читаешь мои мысли! – Яков оживился. – Именно такое самочувствие у меня сейчас. Но только не уверяй меня, будто это недостающее можно найти в институте.

– Именно так я и считаю.

– Докажи!

– Если бы я училась в институте…

– Ага, вот видишь!

– Понимаешь, Яков, в тебе вызывает протест сама процедура учебы, не так ли? Снова начинать с азов такому взрослому, такому важному начальнику лаборатории.

– Ну это…

– Тс-с-с… Не перебивай! Ты никак не хочешь понять, что именно в институте получишь возможность общения с теми, кто будет учить тебя, с теми, кто делает науку, кто сам исследует.

– Я начинаю бояться споров с тобой. – Яков серьезно посмотрел на Ирину. – Твои доводы попросту оглушают.

Вошедшая Тамара Николаевна застыла в дверях. Молодые люди сидели слишком близко друг к другу, соединив руки.

– Здравствуйте, Яков Филиппович, – смутившись, проговорила Тамара Николаевна и вышла на кухню.

– А я пришел к тебе знаешь еще зачем? – сказал Яков. – Завтра я выйду в третью смену, так что сегодняшняя ночь и завтрашний день поступают в твое полное распоряжение. Как ты смотришь насчет рыбалки?

– С ночевкой?

– Ну, конечно.

– Замечательно! С этого тебе и надо было начинать разговор. Я попрошу у соседей бредень.

– Давай проси.

Это была шестая ночь сентября, не особенно подходящая для подобных прогулок. Осень началась ранняя. Небо затянуло низкими рыхлыми облаками. Не утихал холодный ветер, накануне прошел дождь.

По дороге Яков все поглядывал на Ирину. Ему казалось, что рядом с ним идет незнакомая девушка – уж очень изменила ее одежда: сапоги, короткая свободная юбка защитного цвета, гимнастерка, подпоясанная широким армейским ремнем. Только голова Ирины оставалась непокрытой и ветер из стороны в сторону бросал ее волосы. Девушка несла за плечами рюкзак, довольно тяжелый.

Прошедшими дождями размыло дорогу, ноги вязли в глинистой почве, но напрасно Яков опасался за свою хрупкую спутницу. Ирина шла не чувствуя усталости. В лесу идти стало легче, мокрая трава обмыла сапоги.

Знакомые места… Выйдя на песчаный берег, Ира и Яков переглянулись. Воспоминания явились сами, незваные, навевающие грусть.

– Ночь будет холодная, – предупредил Яков.

– Не страшно, – отозвалась Ирина.

И Яков подумал, что ведь ей, наверное, и зимой приходилось ночевать в лесу, да еще в таких условиях, в каких ему едва ли доведется.

Они сложили рюкзаки под стволами раскидистых сосен.

– Пока не стемнело, давай пройдем с бреднем, – предложила Ирина.

Она села на пенек и стала стягивать сапоги. Раздевшись, поежилась от холода. Кожа ее сразу стала «гусиной». Яков тоже разделся, достал из рюкзака сеть, привязал к ней палки. Прихватив ведерко, молодые люди двинулись вверх по течению к перекату. Ира первой бесстрашно шагнула в холодную воду.

– Заходи вон от тех камней, – посоветовала она Якову.

Переговариваясь, подавая друг другу советы, они брели по колено в воде, разом поворачивали к берегу и, сойдясь, выбирали из сети рыбу покрупнее, а мелюзгу бросали обратно. Не обошлось и без «купания». Ира зацепилась за корягу. Она выпустила бредень из рук и во всю длину растянулась в воде.

– Вот растяпа, – поднявшись, обругала она себя. Зубы ее стучали от холода, капли ледяной воды скатывались с ее тела, мокрые волосы прилипли к лицу.

– Может быть, хватит? – предложил Яков.

– Ничего подобного, – возразила Ира. – Мне этого одной мало.

– Какая ты жадная стала.

– Еще бы! Зато я могу по двое суток обходиться без пищи.

– Разве случалось?

– Бывало…

После седьмого захода ведерко оказалось полным. Ирина начала чистить рыбу. Яков развел костер. Опускались сумерки, они становились все плотнее, затянув ненастной мглой сначала лес на противоположном берегу реки, потом подступили к самому костру.

Повесив котелок над костром, Ирина сбегала на реку, умылась, прибежала вся мокрая, подпрыгивая от холода, и торопливо оделась.

– Тебе не скучно со мной? – спросила она Якова.

– Ну и вопросы же приходят тебе в голову, – рассердился Яков. – От холода, что ли? А вообще ты, Иринка, стала совсем другая.

– Ага, другая. Знаешь, я научилась ругаться. И ненавидеть. Ух, как я немцев ненавидела! Хочешь, я расскажу тебе, как впервые подстрелила фашиста?

– Ты? – Якову почему-то не приходило в голову, что Ирина могла тоже убивать там, на войне. Он с интересом посмотрел в лицо девушки. Да нет, никаких признаков очерствения души не заметно. Глаза по-прежнему ласковые и доверчивые.

– Не верится, правда? Вот сначала закусим, а потом у нас останется целая ночь на разговоры. Уж очень есть хочется.

Уха была вкусной, душистой. Ели прямо из котелка, сидя рядом, прижавшись плечом к плечу, Ира никак не могла согреться. Зубы ее стучали о ложку, она вздрагивала, подталкивала Якова, и у того ложка тоже прыгала в руке.

Покончив с ухой, вместе отправились к воде; вымыли котелок и ложки. Собственно, мыла только Ирина, а Яков стоял рядом и насвистывал. Вернувшись к костру, он принялся за сооружение палатки.

– Э, нет, не так, не так! – Ира отобрала у Якова топорик. – Разреши-ка мне, Яшенька.

Сильными и точными ударами она один за другим вогнала все колышки в землю, особым узлом привязала к ним шнурки от брезента. В палатке постелили сосновых веток, накрыли их рюкзаками. Ира закуталась в одеяло и села, подобрав под себя ноги. Яков растянулся рядом на спине.

– Это случилось ночью? – спросил Яков, возвращаясь к обещанию Ирины рассказать о первом убитом фашисте,

– Нет, Яшенька, днем. И день был, как сегодня, осенний, противный. Нас, то есть меня и Костю Субботина, сбросили на парашютах. Хотя я и прошла небольшую подготовку в прыжках с самолета, но каждый раз у меня сердце в пятки убегало. А тут еще неизвестно, кто тебя ждет внизу – свои или немцы. Костя очень на тебя походил: такой же смуглый, долговязый, порывистый. Он хорошо знал немецкий язык, и его направили на разведывательную работу.

– Где же вас выбросили?

– Между Бобруйском и Рогачевым. Ветром меня отнесло от Кости. Приземлилась я, а сама трясусь от страха – вдруг прямо фашистам в лапы попадусь. Парашют свернула, как было положено по инструкции, спрятала в кустах, забросала ветками. Сняла автомат и пошла навстречу Косте. Только вышла на поляну – прямо лицом к лицу с немцем столкнулась. И я растерялась, и он тоже. Дальше как во сне получилось. Смотрю – немец схватился руками за грудь, колени у него подогнулись и он прямо у моих ног лицом в землю ткнулся. Я стою ни жива ни мертва. С другой стороны Костя выскочил. Спрашивает: «Ты стреляла?» Потом к немцу, перевернул его лицом вверх, говорит: «Мертв. В самое сердце саданула. Молодец, Ирина». Понимаешь, оказывается, это я фашиста прикончила. Но самое странное было в том, что я выстрела не услышала, – вот до чего перетрусила. Немец был молодой, белокурый, в каком-то офицерском звании. Целый месяц я его потом вспоминала и до слез жалела. Вот так для меня началась война…

Костер потрескивал. Ира обхватила колени руками и все смотрела на Якова. Одеяло сползло с ее плеч. В палатке стало тепло.

– Когда я встречалась с Костей, – сказала Ирина, – у меня создавалось впечатление, что это ты. Однажды я назвала его Яшей, и он целый месяц подтрунивал надо мной. А один раз мы попали в окружение и меня ранили в ногу. Костя нес меня всю ночь.

– На руках? – ревниво вырвалось у Якова.

– Нет, что ты! На спине, конечно. Но мне казалось, что это ты несешь меня. Через два дня его убили…

Так они проговорили до самого рассвета. Ни Якову, ни Ирине спать не хотелось. Беседа была по-прежнему искренней и немного восторженной. Иногда они замолкали и слушали, как шумит ветер над лесом и река плещется о берег.

– Мы ведь не скоро пойдем домой? – спросила Ирина.

– Если ты не возражаешь, проведем здесь весь день.

– Тишина… Мирная тишина. Не нужно себя держать настороже… Не грозит окружение. До чего хорошо.

Яков приподнялся и положил голову на колени Ирины. Ее мягкие ладони коснулись его щек, пригладили волосы. Женская ласка… Яков притих, прислушиваясь к движению маленьких пальцев.

24

И еще не раз они приходили в безлюдный лес, сбросивший с себя летнее убранство. Под ногами шуршали опавшие листья. Часто моросил дождь, сырые ветки шипели в костре, и от едкого дыма на глазах выступали слезы.

Яков намеренно не приглашал на эти прогулки друзей, ему хотелось побыть наедине с Ириной. С ней он говорил, как с самим собой, высказывая ей все свои горести и надежды на будущее. Ирина была единственным человеком, от которого у него не было никаких тайн.

Часто беседы принимали характер бурного спора.

– Езжай в институт! – настаивала Ирина. – Ну же, Яков! Ты теряешь время.

– Ко всем чертям твой институт! – кипятился Яков. – Что ты, сговорилась с Каргановым и Глазковым?

Но перед сном долго ворочался в кровати и вспоминал доводы Ирины, ее логику. Он чувствовал, что еще немного – и уступит.

Утром, в начале смены, в литейный цех пришел Пащенко. Он долго разыскивал Якова, пока не увидел его под крышей цеха, где начальник спектрографической лаборатории помогал электромонтерам устранить неисправность в цепи контроллера мостового крана.

Рискуя запачкать костюм, Пащенко по узкой винтовой металлической лесенке поднялся к Якову.

– Я не вытерпел и приехал к тебе на завод, – прокричал он, приблизив губы к уху Якова. – У меня необыкновенная новость. Ты не сможешь освободиться на несколько минут?

Яков утвердительно кивнул головой. Они спустились на площадку. Иван Матвеевич вытащил из кармана пиджака журнал «Известия Академии наук».

Статья называлась «Проблема жаропрочных сплавов». Брови Якова сдвинулись, он впился глазами в текст, не читая, а глотая его. Отблески пламени из плавильных печей дрожали на страницах журнала и на лице Якова. Пащенко переступал с ноги на ногу, нетерпеливо поглядывая на товарища.

Автор статьи член Академии наук профессор Батуев описывал первые результаты экспериментов, проведенных с целью получения особого ядерного сплава, пригодного для работы в предельно высоких температурах. Эксперименты велись кружком студентов в Московском металлургическом институте под непосредственным руководством Батуева. Используя новейшие достижения ядерной физики, бригаде исследователей удалось получить первые положительные результаты. Опытные образцы сплава выдерживали температуру до 3900 градусов. Это был крупный успех, но Батуев считал его только преддверием к настоящим результатам.

Теоретические обоснования эксперимента излагались довольно подробно. Яков застонал – это были и его обоснования, его принципы, но только продолженные и значительно углубленные. Батуев не собирался получить ядерный сплав с помощью сверхвысоких давлений. Он шел по пути перестройки кристаллической структуры, используя сложное взаимодействие внешних полей с микрочастицами. А ведь это был и путь Якова!

На фотографии Яков увидел лабораторию, целый цех, оснащенный мощной и сложной аппаратурой. Какой жалкой, какой примитивной показалась ему теперь собственная установка на фоне этой современной техники…

Однако и в теоретических доказательствах профессора оказалось много такого, что заставило Якова призадуматься. Имея за спиной немалый исследовательский опыт, Батуев соприкасался в своей работе с теми, кто создавал и ядерную физику, и электронную технику. А Яков имел возможность пользоваться лишь той литературой, которую находил в библиотеках. В основном это были книги выпуска еще довоенных лет.

У Батуева уже были успехи – неоспоримое доказательство превосходства над работами Якова, Гобермана, Пащенко.

Оглушенный, Яков посмотрел на Пащенко. В памяти его всплыли слова, сказанные Ириной: «…ученый-самоучка… соха вместо плуга… наука с черного хода…»

– А что ты скажешь, Иван Матвеевич?

Пащенко пожал плечами, часто заморгал белесыми ресницами.

– Получается, отстали мы, Яков Филиппыч. Пройденное повторяем.

– Да, так. Повторяем, пережевываем. Но я не хочу заниматься повторениями. Мне сплав не ради сплава нужен. Я в космос хочу. Корабль хочу создать. Что же это получается? А? Кустарщина?

Яков плохо помнил, как он вышел из цеха. Он пришел в себя в комнате Ирины. Девушка приняла из его рук истерзанный журнал и прочла статью. Ира не разбиралась в металлографии, но поняла, какой удар получил Яков.

– Я был слеп. – Яков опустился на стул. – У меня не хватило смелости заглянуть глубже. Это тоже твои слова, Ирина. Но ведь я кое-что угадывал. Значит, Турбовичу удалось-таки в какой-то степени заговорить меня своими принципами дополнительности. Я струсил, иначе… иначе я бы уже давно был в институте, раньше Бориса.

…Евгений Борисович прочел статью вечером, сидя в своем кабинете за столом с неизменной трубкой во рту. Он выронил трубку, она покатилась, осыпая его горячим пеплом. Евгений Борисович задышал тяжело и, опустив голову, прикрыл глаза ладонью. Жизнь наносила ему последний удар, била свершившимся фактом. Ему показалось, что этого он уже не переживет. Как теперь взглянуть в глаза Карганову, Покровскому, своим товарищам по работе и… Якову?

Тяжело выбравшись из-за стола, Евгений Борисович остановился посреди комнаты. Заболеть бы, тяжело заболеть, или лишиться разума… Пусть с ним случится что угодно, только бы избавиться от необходимости снова глядеть людям в глаза.

Но Евгений Борисович обладал отличным здоровьем и крепким разумом. Он отлично понимал, что не сможет остаться вдали от лаборатории, и, значит, ему не избежать встречи с теми, над кем он возвышался прежде в своих глазах. Какое испытание…

И все же он не умел кривить душой. Встав на пути Якова, Евгений Борисович искренне желал помочь ему. А в итоге катастрофа, падение с небес на землю. Удар совершился по всем правилам механики. Сумеет ли подняться на ноги поверженный профессор Турбович?

Не сумеет? А разве он сможет жить вне науки? Нет, он будет думать, еще долго будет думать, чтобы окончательно принять то новое, вне которого умудрился оказаться он, считавший себя большим ученым.

Работать!

Экспериментировать, искать, открывать! Да, ради этого стоит жить и стоит заставить себя взглянуть в глаза людям, чтобы выслушать от них горькую правду.

«Яков, – мысленно обратился профессор к юноше, – тебя подтверждает сама жизнь. Я желаю тебе самых больших успехов, Яков, смелый человек».

Когда утром следующего дня Яков Якимов вошел в кабинет секретаря партийной организации комбината, Марк Захарович с одного взгляда понял, что именно привело к нему юного друга.

– Куда же ты решил податься? – спросил Глазков.

– В Московский металлургический.

– Дело!

Потом, подойдя к Якову и положив руки на его плечи, немножко волнуясь, Марк Захарович сказал:

– Я рад за тебя, Яков. Знаю, что нелегко было тебе пересилить, переломить себя. Но ведь это не шаг в сторону. Впрочем… незачем уже объяснять это. Что я еще хотел сказать… Фу ты, все мысли разлетелись. – Неожиданно он привлек Якова к себе и расцеловал в обе щеки. – Рад за тебя, Яков. Очень рад. Рассчитывай на мою помощь в любую трудную минуту. И вот что – давай-ка забежим к Андронову, порадуем старика.

Возвратившись в цех, Яков медленно пошел вдоль центрального пролета. Он вдыхал воздух, насыщенный запахами горелой земли и железной окалины, смотрел, как проворно орудуют формовщики у своих машин, как точно обрубщики срезают наждачным кругом наросты на отливках.

Пылали печи, двигались краны с наполненными сталью ковшами.

А Якову уже чудилось, будто он идет по другому цеху, по другому заводу, где из его чудесного сплава будет построен первый межпланетный корабль. И он знал, что это не может не свершиться, ибо рядом всегда будут старшие друзья – Глазков, Андронов, Карганов, рядом будет Ирина.

У плавильного отделения он задержался. На третьей печи, на той самой, где первыми были установлены контактные устройства вместо шин, начался выпуск стали. Печь наклонялась в сторону пролета. И вот яркая огненная струя, рассыпая искры по цеху, хлынула в ковш.

25

Последний день перед отъездом Якова Ирина не выходила из квартиры Якимовых. Она помогала Анне Матвеевне собрать белье Якова, настряпать сдобы, сложить все это в чемодан. Собственно, ей больше всего и приходилось хлопотать над сборами Якова, потому что у Анны Матвеевны, расстроенной отъездом сына, руки опускались. Это была их первая длительная разлука.

В комнате Якова царил полный беспорядок. На столе лежали горы книг – то, что Яков намеревался забрать с собой.

– Послушай, – протестовала Ирина, взявшая на себя упаковку чемодана, – в библиотеке института ты найдешь все, что тебе нужно. А вот без белья тебе не обойтись. И не забудь, война еще не кончилась, с питанием будет туговато. Хотя бы на первое время возьми побольше. Ведь это мать сама готовила.

Спорить с Ириной было напрасно. Она все сделала так, как находила лучшим. Закрыв чемодан на ключ, выпрямилась и сказала:

– Поскольку вы, сэр, тоже упрямы, то ключик я вручу вам в вагоне.

– Иринушка, – шепнул Яков, – неужели мы опять расстанемся?

– Что ж, – девушка развела руками, – вся людская судьба на этом и построена: встречаться, расставаться.

– Я много думал эти дни, Иринка. И колебался, не хотел говорить. Но больше не могу держать в себе. – Он взял Иру за плечи и повернул лицом к себе. – Нам нельзя расставаться, – слышишь? – нельзя.

– Да, но что поделаешь, Яков?

Он нагнулся и бережно поцеловал губы Ирины. Девушка не отстранилась, она напряженно всматривалась в его лицо.

– Ты дала мне мечту, – сказал Яков, – ради которой я живу теперь. Ты всегда была мне настоящим другом и советчиком. Останься же со мной навсегда, на всю жизнь. Я люблю тебя, Иринка. Мне казалось, что я не имею права любить после Любы, но… это сильнее меня. Нам нужно еще столько жить, столько бороться за свою мечту,

Яков снова поцеловал Ирину и почувствовал робкое ответное движение ее губ.

– Только ты все-таки еще подумай, – шепнула она. – Подумай, Яша. Нам незачем спешить. Если в твоих чувствах ко мне ничего не изменится, ты мне напишешь, и я…

– Приедешь?!

– Да, приеду.

…Время имеет неизменные интервалы. В часе всегда останется шестьдесят минут или три тысячи шестьсот секунд. И все-таки с каждым новым годом, нам, советским людям, кажется, что время убыстряет свой бег. Нет, это не время, это наша история движется все стремительнее, ибо она работает на нас, а мы не остаемся пассивными созерцателями ее движения. Дела советских людей подталкивают ход истории.

Взламывая укрепления немцев, советские армии устремились к Берлину. Рухнула военная машина фашистской Германии.

Пал Берлин. Над Москвой отгремел салют победы.

Жарким июльским утром к перрону Курского вокзала подошел пассажирский поезд. Встречающие устремились к вагонам, перрон ожил, забурлил людской сутолокой.

У седьмого вагона смуглый рослый юноша принял в свои объятия худенькую сероглазую девушку. Он подхватил ее на руки со ступенек вагона и осторожно поставил на асфальт.

– Ирина!…

– Яшенька!

Вокруг них раздавались столь же радостные восклицания, звучали поцелуи, смех. Прибытие поезда Южноуральск – Москва едва ли чем-нибудь выделялось среди прибытия многих сотен других поездов на московские вокзалы.

С чемоданом в одной руке, а другой увлекая за собой девушку, Яков устремился к выходу в город. Привокзальная площадь встретила их шумом и движением. Взволнованные, переполненные радостью встречи, оба остановились. Ирина поглядела вокруг, потом на Якова. И Яков посмотрел на Ирину.

– Куда ты меня поведешь? – спросила она.

– На троллейбус. До общежития далековато. Знаешь, пока мы поселимся в нашей комнате. Нас там четверо живет, но ребята согласились перекочевать к своим друзьям. Коменданта я уговорил. Конечно, с трудом… Это все временно. С комнатами в Москве сама знаешь как.

– Знаю, хороший мой, знаю. – Ирина легко вскочила на подножку остановившегося троллейбуса, жадно вдохнула специфический запах кожаных сидений. – Вези и веди меня куда хочешь… только от себя не отпускай.

Шуршали по асфальту тяжелые колеса машины. Мимо мелькали зеркальные окна витрин, трепетала над крышей листва деревьев. Широкая, бесконечная лента шоссе ложилась под колеса троллейбуса.

Струйка утреннего ветра врывалась в окно и разбрасывала волосы Ирины. Девушка щурила счастливые глаза.

– Значит, с Батуевым у тебя отношения хорошие. Но неужели ты не мог обождать до конца экзаменов? Я бы приехала в конце месяца. А вообще-то я постараюсь не мешать тебе. Я ведь тоже… соскучилась, таракан.

Яков крепче прижал к себе локоть Ирины. Она открыла сумочку и подала ему фотографическую карточку. С фотографии на Якова глянуло плутоватенькое лицо дочки – Любушки.

– Иринка, какая ты замечательная, – расцвел Яков. – Большущее тебе спасибо.

– Я хотела сразу взять ее с собой, но Анна Матвеевна заупрямилась и не дала. Говорит, пока не устроимся с жильем, не позволит мучить ребенка.

– Да уж она такая. А Любушка?

– Болтушка уже стала ужасная. И «папа» и «мама» говорит очень чисто.

– А кого же она мамой называет?

Ирина густо покраснела и отвернулась к окну.

– Батюшки! – вдруг воскликнула она. – Да ведь мы едем по Колхозной площади. А вон Первая Мещанская. А вон, вон, смотри, Яков, вон дом, где я жила, когда училась на радистку.

– Это который?

– За тем, за серым, большое желтое здание. Видишь? Шестой этаж, третье окно от угла, туда, на улицу. Комнату тогда не топили, лифт не работал, но нам очень весело было. Так ты твердо решил не ехать на каникулы?

– Да, Ирина. Разве я могу оставить работу с Батуевым? Мне было так трудно доказать ему, что я кое-что понимаю в ядерном сплаве. Вот у кого голова-то! Только строг до чего – ужас. Любит точность, аккуратность. А бородища вот такая, прямо как у Отто Юльевича Шмидта. Каникулы – это свободное время. Как тут уезжать? Летом начнутся интенсивные исследования. Правда, я выполняю очень второстепенные работы, там есть народ покрепче и пограмотнее меня, но все равно… я должен принять участие.

– Значит, ты доволен?

Яков, покусывая губы, смотрел впереди себя в стекло кабины водителя. Улица бежала навстречу и расступалась перед троллейбусом. Промелькнула поливочная машина; в веере выбрасываемой воды двигалась прозрачная радуга.

– Трудно мне, Иринка… На собственное сердце наступаю, заставляю себя учиться. Во мне все от нетерпения дрожит, как струна. Работы над поисками сплава непрерывно расширяются. В них принимают участие уже десятки людей. Поговаривают, что Батуев получит в свое распоряжение специальный исследовательский институт. Отдаться бы исследованиям, уйти в них с головой.

– Ничего, Яков, все будет.

Люди входили и выходили, кондуктор выкрикивала остановки. Блестело в лучах солнца политое шоссе. Ветер теребил волосы Ирины, и они касались лица Якова. От этого ласкающего прикосновения, оттого, что девушка сидела, прижавшись к нему и доверчиво вложив свои руки в его руки, Яков почувствовал, как спадает мучившее его напряжение, как сменяется оно прежней спокойной уверенностью.

Ирина вслушивалась в голос Якова. Юноша изменился за минувший год, в нем продолжала расти сила, которая будоражила и ее. Изменилась и сама Ирина. Прошли времена внезапных порывов, девушка стала уравновешенной, рассудительной. Появился жизненный опыт.

Прошлое растворялось в туманной дымке. Будущее продолжало звать к новым страстям, к новой борьбе.

Может быть, кончилась юность? Но чем определяется эта грань? Где та линия, которая указывает место впадения реки в океан? Нужен ли покой ей, Ирине, и Якову? Кто из них откажется от желания испытать еще неизведанное, такое, что нужно добывать по крупинкам в поисках, в борьбе, в непрерывном движении?

И эта борьба, это движение для Ирины олицетворялись в Якове. Ощущение его силы наполняло и ее бьющей через край радостью, жаждой большой, настоящей жизни. Когда-то она мечтала вывести одаренного мальчика Яшу на большую жизненную дорогу. Ее желание сбылось. Но вместе с Яковом и она, Ирина, ощутила в себе желание большого, настоящего дела на всю жизнь.

Да, подлинная борьба, истинная страсть возможны для нее только вместе с ним, на одной, общей дороге.

И Ирина ответила на крепкое пожатие руки Якова.

Эпилог

Белокурая девушка в синем кителе с золотыми погонами вошла в приемную генерального конструктора ракетостроительного завода.

– Генеральный конструктор у себя?

– Он ждет вас, – улыбнулась секретарь.

Летчица сняла фуражку и провела рукой по косам, уложенным вокруг головы. Секретарь смотрела на нее восхищенными глазами: таких богатых кос она еще не видела.

Девушка рывком распахнула дверь.

– Разрешите?

– Пожалуйста, – ответил ей глуховатый голос.

Энергичными шагами она пересекла кабинет.

– Летчик-испытатель Якимова явилась в ваше распоряжение.

Сидевший за столом высокий смуглый мужчина лет сорока пяти с худощавым лицом и первыми серебряными нитями в густых черных волосах поднялся из кресла и вышел навстречу девушке.

– Вот и ты… Любушка. Ну, здравствуй!

– Папа!

Они обнялись. Генеральный конструктор поцеловал девушку в обе щеки, заглянул в ее голубые глаза. На лицо его набежала тень. Воспоминания… Кто свободен от них? Девушка была копией своей матери. Только уголки рта отогнулись по-отцовски, да на переносице была складочка – тоже отцовская.

– Ты заезжала домой? – спросил Яков Филиппович Якимов.

– Да. Мама-Ира очень спешила – ее срочно вызывали в горком партии, но мы все-таки успели поговорить. Она полностью на моей стороне.

– Этого надо было ожидать, – улыбнулся отец. – Но скажи прежде, как тебе удалось добиться назначения на наш завод?

– О, это длинная история! Где я только не побывала. А в результате – вот. – Девушка вынула из планшетки аккуратно сложенный листок и подала отцу. Это было заявление на имя министра. В верхнем левом углу листа Яков Филиппович узнал его размашистую руку.

– Смотри-ка ты, выпросила! – удивился генеральный конструктор. – Пять отказов, а шестой…

– Я лично была на приеме у министра. Так что тебе уже не к чему придраться. Буду испытывать твои машины… и… точка! Слышишь, отец?

Ее губы сурово сжались.

– Посмотрим, посмотрим. Где твоя характеристика?

– Пожалуйста. – Она подала ему вторую бумажку.

– Как у тебя с высотными полетами?

– Читай, там все написано.

– Да, да, вижу.

– Отец…

– Ну?

– Ты мне много писал о машине Л-97. Да я и в министерстве о ней столько понаслышалась. Что она?

Якимов обнял дочь и подвел к окну, занимавшему всю стену. Из окна были видны широкое бетонированное поле ракетодрома, необычайно объемистые ангары, просторные заводские корпуса.

Посреди паля стояла веретенообразная, остроносая машина с короткими отогнутыми назад крыльями.

– Она? – Она, Любушка.

– Хо-ро-ша-а… Когда начнутся испытания?

– Завтра. Начнем с полетов на высоте в четыре тысячи километров на орбите искусственного спутника. Совершим несколько полетов вокруг земного шара. А там…

– Что?

– В космос, Любушка, к звездам!

Девушка не сводила зачарованных глаз с невиданной металлической птицы. Она знала – в ней воплотилась, наконец, мечта отца, плоды его двадцатипятилетних напряженных поисков.

– Кто будет испытывать ее, отец?

Генеральный конструктор взглянул в глаза дочери, голубые и глубокие, как небо. Лицо у нее было красивое, мужественное и… упрямое.

– Ты, – сказал он.

– Спасибо, отец.

Они стояли рядом и смотрели, как суетятся механики вокруг ракетоплана. Сверкали стеклянные крыши цехов, отражая лучи утреннего солнца.