Текст книги "Дорога к звездам"

Автор книги: Борис Фрадкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

3

Конечно, Яша проспал бы, не разбуди его Филипп Андреевич. Солнце только что взошло, над горизонтом висела плотная туманная дымка, отчего рассвет казался серым и мутным. Воздух на улице был прохладный и сырой, хотя дождя накануне не было.

Яша поспешно выбежал в трусах на кухню, распахнул окно и стал делать зарядку. Он уже не мог изменить своей привычке даже ради такого случая. Потом он сунул голову и спину под кран, разбрызгивая воду по всей кухне. Он долго пыхтел, растирая тело до красноты. Затем торопливо надел новый костюм.

Анна Матвеевна ходила следом за сыном и вздыхала. Она переживала предстоящий полет не меньше самого Яши. Филипп Андреевич радовался за Яшу. Самому ему летать не приходилось. И все же он отлично представлял, какое необыкновенное впечатление произведет на сына это путешествие в Москву.

В пять часов Яша был уже готов. Одетым он стоял у окна своей комнаты и поглядывал то в одну, то в другую сторону улицы, не зная, откуда должен появиться Грачев. Он ожидал что вот из-за угла вылетит черная блестящая «Эмка» или «Зис», и потому не сразу заметил зарокотавший в глубине улицы мотоцикл. Только когда мотоцикл развернулся у подъезда, юноша узнал сидевшего за рулем Грачева. Еще кто-то находился в коляске, но Яша от волнения уже ничего не видел. Он бросился к двери квартиры и распахнул ее прежде, чем Грачев успел подняться по лестнице.

– Готов? – спросил Дмитрий Васильевич, – Собрался?

– Все в порядке, – ответил Яша. – Да вы зайдите.

– На три минуты, не более.

Грачев поздоровался с Анной Матвеевной, с Филиппом Андреевичем, закурил предложенную ему папиросу.

– Вы не беспокойтесь за сына, – успокоил он Анну Матвеевну. – У меня такая же беспокойная стрекоза. Тоже летит со мной. Машину я вожу хорошую, надежную. На ней лучше, чем в поезде.

Яша с чемоданчиком в руках спустился следом за Грачевым по лестнице. В коляске сидела девушка в белой кофточке и в синих сатиновых шароварах. Увидев Яшу, она от удивления широко раскрыла свои и без того большие голубые глаза.

– Знакомься, Любушка, – сказал Дмитрий Васильевич. – Это и есть тот безызвестный моделист-рекордсмен, о котором я тебе рассказывал.

– Мы немножко знакомы, – смешавшись, ответила Люба. – Он помогал мне камеру заклеивать.

– Ага, тогда все понятно, дорогие товарищи, – Грачев лукаво подмигнул Яше и нажал на педаль. Мотоцикл затарахтел. – Чемодан, Яков, передай Любушке, а сам за мной пристраивайся. Усидишь?

– Усижу, чего особенного.

Они промчались по спящим улицам, вынеслись за город на пустынный еще Восточный тракт. Не доезжая до мукомольного завода, Грачев свернул на проселочную дорогу. Промелькнула мимо березовая роща, прошумели листья над головами и открылось чистое ровное поле, обнесенное изгородью из колючей проволоки. Вдалеке на краю поля виднелись постройки, поблескивали крылья самолетов.

Мотоцикл остановился у входа в двухэтажное здание с прямоугольной башней. Это был аэровокзал. Над башней высился длинный шест с опустившимся полотняным конусом: было безветренно.

Дмитрий Васильевич, Люба и Яша вошли в просторный вестибюль.

– Любушка, – сказал Грачев, – пройдите к машине. – И направился по широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Ему еще предстояло оформить вылет: принять груз, пассажиров, уточнить погоду на трассе,

Яша последовал за Любой. Они вышли в поле. В стороне от аэродрома виднелось два ангара с полукруглыми крышами. На поле стояли два больших двухмоторных пассажирских самолета и три, как большие стрекозы, ПО-2.

– Вот наша машина, – сказала Люба, подводя Яшу к крайнему самолету, у которого стояли стремянки. На земле лежали чехлы, снятые с моторов, на стремянках работали мотористы.

– Алло, Любушка, – крикнули со стремянки. – В столицу собралась?

– В столицу, Петя, – отозвалась Люба. – Кому привет передать?

– Всей Москве поклонись!

– А Маше – молчок?

Мотористы дружно рассмеялись. Люба повернулась к Яше.

– Ильюшинская машина, – по-хозяйски и покровительственно пояснила девушка, всеми силами стараясь не выдать своего смущения. – Сейчас будут моторы прогревать.

– Моторы швецовские? – спросил Яша.

– Да, швецовские. Чьи же еще?

– Раньше на таких машинах райт-циклоны стояли.

– Когда это было? – усмехнулась Люба. – При царе Горохе. Отец только на наших, на советских летает.

И хотя Яша не расспрашивал, девушка стала рассказывать о летной жизни Дмитрия Васильевича. Он был летчиком-миллионером, то есть налетал больше миллиона километров без аварий и катастроф. Грачев летал на всех отечественных пассажирских самолетах. Водил он первенцы советского авиастроения – «АНТ’ы», участвовал в перелетах Москва – Пекин, летал над Гиндукушем, в Заполярье, на морских путях.

Яша выслушал рассказ Любы с большим интересом.

– Я тоже решила стать летчиком, – сказала она в заключение, – интереснее ничего нет. Правда?

– Еще бы, – согласился Яша, – кто будет спорить? Летчиками многие желают стать.

– А ты?

– А я нет.

– Вот как? – Лицо Любы сразу стало неприязненным и холодным. – Отчего же, позвольте спросить?

– Оттого, что я хочу строить… самолеты.

– Ах, вот оно что! Извини… Я уж думала, ты нос задираешь. Строить тоже хорошо.

Вскоре были запущены моторы. Шум оглушил Яшу. Он уже не мог разобрать, что ему кричала на ухо Люба.

Из аэропорта стали выходить пассажиры. Появился наконец и Дмитрий Васильевич. От моторов убрали стремянки, унесли чехлы. Стремянку теперь подвезли к фюзеляжу, к дверке в кабину.

– Лезьте! – приказал Дмитрий Васильевич Любе и Яше. – Быстро!

Ноги Яши стали почему-то деревянными, плохо слушались. Не то чтобы он боялся, но волновался в ожидании неведомых ощущений полета. Ему все казалось ненастоящим. Будто он только залезет в самолет, посидит там да вылезет обратно.

Переход в кабину, последние минуты перед вылетом промелькнули как в тумане. Самолет наполнялся пассажирами. Люба, сидевшая рядом с Яшей, что-то оживленно рассказывала ему. Он делал вид, что внимательно слушает, но не слышал ни одного слова и только ждал, как вот сейчас… сейчас…

Моторы вдруг взвыли, за окнами кабины по траве побежали волны воздуха, трава поползла назад, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее…

– Летим! – крикнула ему Люба.

– Как летим?

Яша прижался лицом к стеклу кабины: земля медленно и величественно поворачивалась под крылом самолета. Вот он узнал до смешного маленькое, игрушечное здание аэропорта, спичечные коробочки ангаров, мелькнула блестящая лента реки, открылись окраинные улички города…

Под крылом самолета развертывалась панорама – бесконечная и разнообразная. Море лесов сменилось зеленой скатертью степей, маленькие, как модели, поезда ползли по линейкам железных дорог, мелькали села, подернутые дымкой, появлялись и исчезали города.

Время потеряло всякий счет для Яши. Он не отрывался от окна и его никто не отвлекал. Обиженная его молчанием, Люба, уткнулась в книгу.

Неожиданно самолет вошел в облака. Началась болтанка. Сначала она даже понравилась Яше, но вскоре он почувствовал, как его рот наполняется слюной и поднимается тошнота. Он знал, что в самолетах случаются приступы морской болезни, но ему стало не по себе от мысли, что и с ним случится «такое» в присутствии Любы, на глазах почти двух десятков пассажиров, на машине Дмитрия Васильевича.

Яша крепился изо всех сил, сплевывал в носовой платок.

Появилась слабость, началось легкое головокружение, захотелось лечь. Люба, искоса следившая за Яшей, раскрыла сумочку и подала ему кулечек с конфетами.

– Мятные, – сказала она, – возьми, лучше будет.

– Спасибо.

– Тошнит?

– Так себе, ерунда.

Самолет вынырнул из облаков. Яркое солнце ослепило Яшу. Внизу расползались растущие в размерах улицы большого города.

– Казань, – сказала Люба, – потерпи немножко, на земле сразу все пройдет.

Пока самолет заправляли, Люба и Яша лежали на мягкой траве аэродрома. Рядом с ними сидел Дмитрий Васильевич. Тошнота быстро прошла, и Яша чувствовал себя отлично. Теперь все впечатления полета начали осознаваться с особой остротой, они пьянили Яшу, наполняли его бурной радостью.

Яша говорил больше всех. Обычно неразговорчивый, здесь он не мог оставаться самим собой, не мог сдержать хлынувший из него поток слов. Оказалось, что он недурно знаком с конструкцией самолета, с принципом работы мотора, знает марки машин, основные законы аэродинамики. С Любой у него быстро нашелся общий язык, общие темы оказались неисчерпаемы.

Дмитрий Васильевич прислушался к оживленному разговору молодых людей, глаза его улыбались, он испытывал озорное желание повалить Любку и Яшу на траву, устроить с ними возню. Этакие серьезные лица у обоих, можно подумать, что им поручили решить задачу государственной важности.

В Казани пробыли долго – не принимала Москва.

Только под вечер разрешили старт.

Казань осталась позади. Дмитрий Васильевич выглянул из штурманской кабины и поманил Яшу.

В штурманской кабине было совсем по-другому. Отсюда открывался весь горизонт впереди самолета, тогда как в пассажирской кабине Яша мог смотреть только в одну сторону, да и то мешало крыло.

Перед глазами Яши были приборы управления самолетом.

– Садись, – приказал Дмитрий Васильевич.

У Яши и руки и ноги дрожали от волнения, пока он усаживался в штурманское кресло.

– Самолет сейчас управляется автопилотом, – пояснил Дмитрий Васильевич. – Слышал, что это такое? Я могу спать – машина сама идет по курсу. Только смотри, руками ничего не трогать.

Дав время Яше успокоиться и осмотреться, Дмитрий Васильевич стал объяснять ему назначение приборов и рукояток управления.

4

В Москву прилетели поздно. Яша был изрядно утомлен, чтобы столица в первый момент оставила у него какое-то впечатление. Свет прожекторов, заливавший летное поле, несравненно большее, чем в Южноуральске, здание вокзала, множество самолетов самых различных типов, которые стояли тут и там – все это в другое время приковало бы внимание Яши, но сейчас он хотел только одного – спать.

Дмитрий Васильевич, Люба и Яша вместе с прилетевшими с ними пассажирами сели в большой комфортабельный автобус. Ночь не позволяла видеть что-либо за окном. Город появился лентой огней. Автобус долго вез их по улицам, пересекая площади, стоял у разноцветных светофоров в длинной очереди машин.

Как ни крепился Яша, он стал «поклевывать». Люба и Дмитрий Васильевич чувствовали себя как ни в чем не бывало. Люба, жестикулируя, что-то рассказывала отцу. Дмитрий Васильевич покачивал головой, и оба смеялись. Шум автобуса и одолевающая сонливость мешали Яше понять, о чем они ведут речь. До его сознания долетали только отрывочные фразы: «Нинка ка-а-ак закричит…», «А мы с девчонками весь дом перевернули, и хоть бы что…», «Подумай только, разве так делают?»

Автобус остановился у гостиницы. Яше еще не приходилось видеть таких просторных и так комфортабельно обставленных комнат. Он с удовольствием помылся в ванной, с аппетитом поужинал и уснул, едва коснулся головой подушки.

Утром его разбудила Люба.

– Послушай, – возмутилась она, – сколько ты еще собираешься спать?

– Разве уже поздно? – удивился Яша, с трудом размыкая веки.

– Я думаю. Одиннадцатый час.

– Ух, ты! А где Дмитрий Васильевич?

– В управлении. Можешь одеваться, я не смотрю. Девушка взяла книгу, села за стол спиной к Яше.

– Я зарядку буду делать.

– Хоть две, только побыстрее. Я есть хочу, как волк. Отец не велел мне оставлять тебя одного.

Яша проделал весь положенный комплекс упражнений, принял душ. Освеженный, в самом отличном настроении, он объявил Любе, что готов поступить в ее распоряжение.

– Я только об этом и мечтала, – фыркнула Люба. – Удовольствие… Ну, а копаешься ты, надо сказать, просто ужас.

– А ты давно встала?

– В восемь часов.

– И все ждала, пока я проснусь?

– Отец не велел будить тебя. Нежности какие… Меня так за ноги стащил. Пойдем?

– А куда?

– В столовую, завтракать.

На Любе было оранжевое крепдешиновое платье, то самое, которое она так долго игнорировала. На ногах красовались белые замшевые туфли. Широкополая соломенная шляпа очень шла к ее голубым глазам и золотым косам. Сегодня Люба впервые битый час прихорашивалась перед зеркалом. Ей хотелось понравиться Яше. Наведя туалет, она почти два часа ждала, когда он проснется, пока не иссякло ее терпение. Теперь девушка поглядывала на Якова, пытаясь прочесть в его глазах, какое производит на него впечатление в этом необычном для нее самой наряде.

Увы! Яше было не до того. Он находился еще во власти полета и чувствовал себя где-то под облаками. Конечно, он не мог не заметить, что девушка очень красива, однако это его нисколько не взволновало. Юноша жаждал поскорее очутиться на улицах столицы.

Молодые люди спустились в столовую. Люба заказала завтрак. Яичницу Яша не любил, но… пришлось промолчать… Люба вела себя еще более покровительственно, чем вчера у самолета.

Размахивая сумочкой, она впереди Якова сошла по лестнице в вестибюль и вышла на улицу. От движения транспорта, людей, от мелькания светофоров у Яши зарябило в глазах. Его постоянно оттесняли от Любы, на переходах он часто терял ее из виду.

– Послушай, – сказала ему Люба, – неужели ты не видишь, как здесь ходят все порядочные люди? Возьми же меня под руку.

Он взял ее под руку, сделав это крайне неумело, и покраснел от смущения. Любу еще никто не брал под руку, не считая, разумеется, отца, и она сама смутилась не меньше, хотя постаралась казаться равнодушной. Разговор спутался, они шли не в ногу, мешая друг другу.

Но кругом был чужой для обоих город. Они чувствовали себя земляками, встретившимися вдалеке от родины. Люба не так уж часто бывала в Москве, и столица каждый раз поражала ее своим шумом и движением. Впечатления от большого города захватили их обоих в равной степени. Они глазели на витрины, на троллейбусы, на дома, на рекламы. Все им казалось замечательным.

Люба предложила прокатиться на метро. От станции «Дзержинская» они доехали до Сокольников, оттуда в обратном направлении до Парка культуры и отдыха имени Горького. Там вылезли, час или два побродили по парку, ели мороженое. Опять спустились в метро. Пересели на Киевскую линию, здесь вылезали на каждой станции и рассматривали ее архитектуру. Махнули и до Сокола. Любе больше всего понравилась станция «Маяковская» с ребристыми стальными колоннами. Яша подумал и согласился с нею.

Проголодавшись, зашли в столовую. Обед выбирали вместе и чуть не поссорились, но, в общем, пришли к соглашению и ели одинаковые блюда. От этой трапезы в обществе красивой девушки вдалеке от дома на Яшу повеяло романтикой. Он внимательнее присмотрелся к Любе; ему особенно бросились в глаза ее необыкновенно толстые золотые косы.

Покончив с обедом, оба почувствовали себя друзьями. Яша не вел уже Любу под руку. Это было и неудобно и жарко. Они просто взялись за руки и шли плечо к плечу.

От покровительственного тона Любы не осталось и следа. Она оказалась словоохотливой девушкой, а Яша любил больше слушать, чем говорить.

В гостиницу возвратились уже из цирка в первом часу ночи. Пока ехали в метро, оба «клевали» носом. Люба сидела рядом с Яшей, и их головы касались друг друга.

5

Бориса разбудил грохот от упавшего на пол стула. Он открыл глаза и услышал громкую бессвязную ругань. Дядя Коля долго шарил по стене, прежде чем добрался до выключателя. Вспыхнул свет. Борис увидел знакомую уже в течение многих лет картину: дядя в расстегнутом и запачканном известью пиджаке, в измятых брюках, словно он валялся где-то под забором, стоял, прислонившись спиной к стене. Он широко расставил ноги и пытался поправить съехавший набок галстук.

– Борьк-а-а… – промычал он заплетающимся языком. – Воды. Живее. Ну?

Борис нехотя покинул пригретую постель и, шлепая босыми ногами, вышел на кухню. Там по голому столу бегали тараканы. Им, как и Борису, жрать было нечего. Напрасно они суетились, пытаясь разыскать хотя бы крошку хлеба.

Он налил воды в литровую банку. Дядя Коля пил жадно, не замечая, что вода струится по его подбородку на пиджак, на рубашку, льется на пол. Борис поднял стул и хмуро глядел на своего незадачливого опекуна. Тот, покачиваясь, медленно добрел до стола и плюхнулся на стул. Руки его безвольно повисли, мутные налитые кровью глаза силились разглядеть комнату.

– Ну и нализался, – сказал Борис. – С работы, что ли, опять выгнали?

– Н-н-не твое д-ело… – дядя Коля икнул. – Сопляк. Высокий, хорошо сложенный, Николай Поликарпович Сивков был в свое время довольно привлекательным мужчиной. Сейчас ему было под пятьдесят. Когда-то пышные русые волосы поредели, сквозь них просвечивала лысина. Его обрюзгшее лицо покрывала густая щетина. Брился он редко.

До революции Николай Поликарпович имел репутацию талантливого инженера-строителя. Он любил свою профессию, вкладывал в свое дело всю душу, не щадил сил. Зарабатывал прилично, жил неплохо, ни в чем не испытывал недостатка. Революцию воспринял довольно спокойно: ни за, ни против. И если в чем-то пострадал от нее, так только в том, что его молодая жена сбежала во Францию с каким-то офицеришкой.

Семейную неудачу Николай Поликарпович пережил тяжело, жену вспоминал часто и с надсадой – она была красавица. Больше он не женился и, страшась одиночества, переехал жить к брату. После революции Николай Сивков продолжал заниматься своим любимым делом: строить. Он не саботировал по примеру старых специалистов. Ему было безразлично, для кого строить, лишь бы дали волю его творческой фантазии. В стране началась индустриализация, заводы росли, как грибы. Вначале все шло хорошо, но вскоре его начала раздражать постоянная спешка. Ему хотелось создавать красивые и оригинальные формы зданий. Его проекты браковали, просили делать попроще. Кроме того, его бросали из города в город, из области в область. Питался он неважно, купить в магазинах было нечего. Ради чего он отдавал свои силы? Все равно никто не хотел понять его истинного призвания.

Вначале его назначали на руководящие посты, но потом стали понижать в должности, пока он не очутился в роли самого рядового прораба. Кончилось тем, что Николай Поликарпович плюнул на все на свете. Вкус к жизни пропал, вместо него появилась страсть к вину. На Сивкова очень сильно подействовала смерть брата и невестки. Он сразу опустился, перестал следить за своей внешностью, на работе был рассеян и равнодушен.

Пока Борис был маленьким, дядя Коля заботился о нем, не помышляя отдать племянника в детский дом. Долгие годы они жили довольно дружно: разочарованный инженер и сирота. Однако вино делало свое дело – в Николае Поликарповиче все меньше оставалось человеческого.

Борис из мальчика превращался в юношу, и его отношения с дядей становились все более сложными.

– Чевв-во т-ты на меня уставился? – пробормотал дядя Коля. – Дума… думаешь я… уже ничего не соображаю? Шалишь! – он погрозил пальцем стоявшему посреди комнаты Борису. – Нас-сквозь тебя вижу… да.

– Я жрать хочу, – сказал Борис, – понимаешь ты это?

– А… вон что. Так бы и сказал.

Дядя Коля долго не мог попасть рукой в карман. Он вытащил и положил на стол измызганный кусок колбасы.

– На, жри, полено тебе в печенку.

Борис остался стоять на месте. Хотя он и не ел ничего с самого утра, но дядино угощение вызвало у него чувство брезгливости.

– Не хочешь? Ну и черт с тобой!

От природы добрый и уступчивый, в присутствии дяди Коли Борис все чаще чувствовал нарастающее в нем ожесточение. Ему всегда хотелось есть, не говоря уже о том, что хуже его никто в школе не одевался. Последнее время его все настойчивее преследовала мысль: сколько терпеть, сколько так жить? Хотелось уйти, но куда? Нерешительность удерживала Бориса в этой всегда неприбранной комнате, в которой становилось все меньше вещей. Дядя продавал их одну за другой, когда у него начинался приступ длительного запоя (что для Бориса означало длительную голодовку).

Будь у юноши такой же товарищ, как он, вдвоем бы они непременно удрали. Но вокруг Бориса находились Яков, Михаил, Кузя, Алешка, а теперь еще и Ира. Зачем им бежать?

…Дядя так и уснул, сидя за столом. Борис не выдержал. Он подошел к столу и взял недоеденный дядей кусок колбасы. Что поделаешь? Голод не тетка. Потом, презирая себя за недостаток твердости, потушил свет и лег в постель. Скоро ли все это кончится? Борис чувствовал, что становится взрослым. Прежний страх перед дядей, который становился все щедрее на подзатыльники, проходил. Его сменили презрение и отчасти жалость. Борис сравнивал свое житье с тем, как живут его товарищи, и в нем все громче звучал внутренний голос протеста.

Утром он проснулся с чувством голода и долго с отвращением глядел на спящего дядю Колю. Голова Николая Поликарповича упала на грудь, волосы закрыли лицо, руки висели, как плети.

Борис оделся, все поглядывая на дядю и пытаясь сообразить, где раздобыть хотя бы рубль. Мишка Огородов живет с матерью, у них у самих туговато. Может, они и не откажут, но идти к ним как-то неудобно. Витька Кузьмин? У того больно родители нудные. Начнут расспрашивать, чего да зачем? Нет, как ни крутись, а мимо Яшки Якимова не пройдешь. Если не на рубль, так на верное приглашение к столу всегда можно рассчитывать. Сам-то Яшка недогадливый, но мать у него душа-человек. Не отпустит, пока чем-нибудь не угостит. Она лучше всех догадывается о его житье-бытье.

Выйдя из дома, Борис, однако, с полчаса протолкался около своего подъезда. Одно дело просто так прийти к товарищу и другое дело идти намеренно за угощением. Засунув руки в карманы, Борис прошел по улице, потом под окнами Яшкиной квартиры: может, его позовут. Вид у него при этом был самый беспечный. Не выдержав, наконец, он поднялся по лестнице.

Ему открыла Анна Матвеевна.

– Яша дома? – спросил Борис.

– Нет, – Анна Матвеевна вытерла руки о передник. – Улетел он.

– Куда улетел? – Борис понял ее слова в переносном смысле. – В техническую? Или к Ире?

– Да нет, Боря, в Москву!

– Как это в Москву?

– На самолете. На самом настоящем самолете. У него откуда-то знакомый летчик появился. Ты ведь знаешь нашего Яшу -все что-нибудь да выкинет. Вот теперь у меня сердце не на месте. Ведь в воздухе мало ли что может случиться?

– Значит, в самом деле… на самолете?

– В том-то и беда! А я теперь места не найду!

Это было слишком! Яшка на самолете полетел в Москву. Кто-то ни с того ни с сего взял его с собой. Горькая обида сдавила сердце Бориса. Он уже не сетовал на то, что товарищ не прибежал к нему поделиться своей новой удачей. Нет, его удручала несправедливость судьбы: почему одним все, а другим ничего? Яшка и без того такой способный, у него получается все, за что бы он только ни взялся. Ира интересуется одним Яшкой. У Яшки отец, мать, он ест досыта. И вот теперь он летит на самолете в Москву.

На самолете! Только подумать… Никто в восьмом «Б» не смеет и мечтать об этом. Эх!

Борис не расслышал, что сказала ему Анна Матвеевна, и, только выйдя из подъезда, сообразил, что она приглашала его пройти в комнату. Он оглянулся, но было поздно – наверху хлопнула дверь.

Сивков постоял перед домом. От голода и обиды ему стало совсем тоскливо. Может, вот сейчас взять да уйти куда глаза глядят? Но куда он уйдет голодный, без денег? Потом… потом здесь все-таки его друзья. Как-то примут его в другом месте… А вдруг заставят повернуть оглобли?

Борис возвратился к себе в комнату. У него теплилась надежда, что, может быть, дядя Коля пришел в себя и сам захотел есть. Тогда он выскребет из карманов оставшуюся мелочь и пошлет его, Бориса, за хлебом и картошкой.

Дяди Коли в комнате не было. У Бориса дрогнули и искривились губы. Гад! Ведь впереди целый день. Значит ему все равно, пусть подыхает племянник! Ну, нет, не будет этого. Дядька пропивает вещи, а он, Борис, станет их продавать, чтобы добыть денег на хлеб. Он оглянулся и сразу обратил внимание на опустевшую стену. Там еще утром висела картина Перова «Охотники на привале». Ее любили и Борис и сам дядя Коля. А теперь он и ее унес, чтобы пропить.

Взбешенный Борис поддел ногой стул, на котором накануне сидел дядька. Колебаний больше не было. Ему остается только выбрать вещь на продажу.

Под кроватью дяди Коли он заметил туфли, немножко поношенные, но это даже лучше, не будет подозрений. Борис завернул их в газету и сунул под рубашку. Затем бесшумно выскользнул из комнаты.

Возвратился он часа через полтора, на ходу откусывая прямо от буханки черного хлеба. Карманы его штанов оттопыривались. В одном была банка рыбных консервов, в другом – кулек с сахаром. В этот день Борис устроил себе настоящее пиршество.