Текст книги "Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров"
Автор книги: Борис Камов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
«ПРОКЛЯТАЯ „СУДЬБА БАРАБАНЩИКА“ КРЕПКО ПО МНЕ УДАРИЛА»
Жизнь за детей
Новую книгу Аркадий Петрович задумал в 1936 году. Поводом для нее послужило вот что. На окраинах, а затем уже и в центре Москвы сначала боязливо попрошайничали, а затем стали воровать и разбойничать дети. Еще после Гражданской войны, много путешествуя по Советской стране, Гайдар часто встречал беспризорных подростков. Большинство потеряло родителей от голода или боевых действий. Откуда же взялось столько беспризорников теперь?
Аркадий Петрович обратился к начальнику соседнего отделения милиции. Тот объяснил по секрету: подростковые шайки (куда входили и девочки) – одна из тупиковых проблем столицы. Преступления совершали дети, родители которых были арестованы. В лучшем случае у кого-то осталась бабушка с крошечной девяносторублевой пенсией. Грабеж для этих подростков становился единственным средством существования, чтобы не умереть с голоду…
Разъяснение потрясло Гайдара. Человек импульсивный, он принял решение выступить в защиту детей, которых первое в мире социалистическое государство сначала лишило родителей, а затем толкнуло на путь преступлений.
Но как это сделать? Где выступить? Газеты никаких статей на подобную тему не печатали. Сведения о ежедневных арестах, о разрушении сотен тысяч семейств в печать не попадали. Тогда Гайдар задумал написать книгу. Ведь литератор имеет право на художественный вымысел.
Вот семья: отец, мать, сын. Живут скромно, дружно, по-своему счастливо. Но кто-то этому тихому счастью позавидовал. Что-то куда-то написал. Правда или нет написанное, выяснением никто не занимался.
Отца арестовали. С матерью тоже что-то случилось. Сын остался без копейки денег. Все друзья и знакомые родителей разом куда-то подевались. Хороший мальчишка, не желая себе и окружающим дурного, покатился под гору и на самом деле стал опасен. Сначала для окружающих. Потом – для страны.
Таким был замысел 1936 года.
О существовании столь бесстрашного варианта «Судьбы барабанщика» я впервые услышал от Льва Абрамовича Кассиля. Это случилось в 1962 году. Уже несколько месяцев я занимался расследованием обстоятельств гибели Аркадия Петровича. Мне посчастливилось разыскать товарищей Гайдара по Юго-Западному фронту и партизанскому отряду. Новые сведения оказались сенсационными. На радио готовилась моя первая в жизни передача «Партизан Аркадий Гайдар».
Мой редактор, Лидия Сергеевна Виноградская, прежде чем выпустить никому не известного журналиста в эфир, решила посоветоваться с Львом Абрамовичем Кассилем, который возглавлял объединение детских и юношеских писателей. Лев Абрамович пригласил меня к себе.
В рабочем кабинете автора «Кондуита и Швамбрании», в квартире великого певца Леонида Витальевича Собинова, состоялся поворотный для моей судьбы разговор. При мне Кассиль позвонил Виноградской и сказал, что собранные мною факты он считает убедительными. В тот же вечер Лев Абрамович придумал и название моей будущей книги – «Партизанской тропой Гайдара».
Оба взволнованные новыми сведениями о героизме и гибели Аркадия Петровича, мы говорили с Кассилем допоздна. Коснулись «Барабанщика». Лев Абрамович сказал:
– Вариант «Судьбы барабанщика», где отца мальчика арестовали по доносу, был. Такой вариант реально существовал. Он был написан. Мне о нем рассказывал сам Аркадий.
Это подтвердили Валентина Сергеевна и Рувим Исаевич Фраерманы. Гайдар им читал вариант «Барабанщика», в котором отец Сережи был арестован по доносу. Случилось это у них в квартире на Большой Дмитровке – ее окна выходили прямо на Генеральную прокуратуру.
На обоих супругов начало повести произвело очень сильное впечатление, но возникли сомнения относительно проходимости мотива ареста. Гайдар писал «Барабанщика» не для того, чтобы спрятать рукопись под матрац. Он был намерен книгу опубликовать. В первую очередь в «Пионере».
В жизни смешное и трагическое иногда сбивается в один комок. Гайдар был должен «Пионеру» большие деньги, полученные за якобы написанную повесть «Бумбараш». Повесть он так и не закончил. И вот теперь, вознамерясь предложить журналу «Судьбу барабанщика», Аркадий Петрович, среди прочего, рассчитывал погасить давний долг…
Валентина Сергеевна работала в ту пору заместителем главного редактора «Пионера». Она предложила Гайдару прийти утром в редакцию, чтобы посоветоваться с Бобом. Так друзья называли Вениамина Абрамовича Ивантера, главного редактора.
Гайдар пришел. Совещание состоялось. Оно в буквальном смысле оказалось секретным. На нем присутствовало несколько человек. Аркадий Петрович, как всегда, прочитал на память несколько первых страниц. Впечатление было оглушающим. Но мудрый и дальновидный Боб Ивантер сразу же заявил, что донос как мотив ареста отца не пройдет. Не пропустят цензоры. И вообще, такая подробность, да еще в произведении для детей, может иметь самые неприятные последствия.
В кабинете Ивантера договорились, что Аркадий Петрович больше нигде этот вариант читать не будет. Иначе поползут слухи. А другие участники совещания в свою очередь пообещали, что не станут нигде рассказывать о новой повести…
Третьим источником информации на ту же тему стала Наталья Владимировна Ильина. Она работала в «Пионере» еще при Ивантере. Когда Вениамин Абрамович ушел на фронт, Наталья Владимировна стала главным редактором. В 1960-е годы, при Ильиной, я в журнале печатался. В частности, опубликовал там несколько глав из книги «Партизанской тропой Гайдара».
Н. В. Ильина знала о секретном совещании в редакции и помнила о том впечатлении, которое произвело чтение Аркадием Петровичем первого, тут же засекреченного варианта «Барабанщика».
Хроника эпохи леденеющей оттепели
Чтобы сегодняшний читатель сумел представить, какое пугающее впечатление должен был произвести первый вариант «Барабанщика», расскажу позднейшую историю.
В начале 1970 года в издательстве «Молодая гвардия» в серии ЖЗЛ готовилась к выходу моя книга «Гайдар». Естественно, что я писал и о «Барабанщике». Времена были относительно либеральные, и я сдержанно упомянул, что в первом варианте повести отец Сережи Щербачова был арестован по доносу.
Сначала от этого абзаца пришла в ужас Юлия Валерьевна Василькова, мой редактор. Василькова была крупная, яркая, замечательной красоты женщина. Юлия Валерьевна сходу заявила, чтобы это я убрал «своими руками». Автором я был во все времена трудным. Дорожил каждым словом, если оно содержало достоверную информацию, и защищал его, сколько хватало сил.
Естественно, что это я убрать не согласился. Василькова растерянно сказала:
– Тогда идите к Сергею Николаевичу. Пусть он решает.
Заведующий редакцией С. Н. Семанов прочитал рукопись. Как пишущий человек он мне посочувствовал, но как администратор заявил: «Сам этот вопрос я тоже решить не могу. Я должен посоветоваться».
Советовался долго, потому что его непосредственный начальник, заместитель главного редактора Хелимендик (имя и отчество я, к сожалению, забыл) хотел познакомиться с рукописью сам.
Хелимендик прочитал.
– В целом ему понравилось, – обрадовал меня Семанов. – Но про абзац с доносом решительно заявил: «Ни в коем случае».
– Тогда я пойду к Хелимендику, – заявил я Семанову.
– Он вас не примет. Авторов он не принимает, – четко оповестил меня о моих авторских правах Сергей Николаевич.
Я стал звонить Хелимендику. В любой час – утренний ранний или вечерний поздний – завораживающий девичий голос, узнав, кто спрашивает, любезно сообщал: «Товарищ Хелимендик взять трубку не может».
Тогда я выяснил, к которому часу Хелимендик приходит на работу. Явился рано поутру, когда уборщицы еще мыли коридоры. Выяснил у них, что недоступный для простых советских авторов товарищ Хелимендик уже находится в своем кабинете. Минуя встрепенувшуюся секретаршу с обворожительным голосом, я проник в начальственное логово…
В обыкновенной комнате с убогой фанерной мебелью я увидел очень молодого, симпатичного парня в старательно отглаженных брюках и свежайшей рубашке. Так гладить брюки умели только в студенческих общежитиях. Я понял, что у Хелимендика в Москве, скорее всего, еще нет даже квартиры.
Когда я назвался, хозяин фанерного святилища покраснел, смутился, то есть повел себя совсем не так, как положено грозному и недоступному начальнику.
Не кривя душой, он похвалил рукопись. А по поводу абзаца с доносом повторил: «Ни в коем случае».
Тогда я, глядя ему в глаза, произнес фразу, которой горжусь до сих пор:
– Гайдар, – заявил я ему, – в 1937 году, рискуя жизнью, не побоялся написать целую повесть. А мы с вами, его читатели, в 1970-м боимся об этом даже сказать.
Хелимендик покраснел еще больше и пообещал:
– Я посоветуюсь с Ганичевым.
Валерий Николаевич Ганичев был директором издательства. Он отличался известным свободомыслием, которое оказывалось возможным благодаря поддержке из очень серьезных кабинетов в ЦК партии.
Читал он рукописи и книги быстро. Меня пригласили к нему для короткой беседы. Ганичев не без гордости заявил:
– Абзац ваш про донос оставляем.
Я был потрясен и от души его поблагодарил. На обратном пути зашел к Хелимендику – поделился радостью. Забежал к Семанову. Он ответил что-то невнятно-загадочное. Естественно, я поспешил обрадовать и успокоить Юлию Валерьевну.
А через несколько дней Василькова позвонила:
– Ваш абзац снял цензор.
Я бросился к Ганичеву. Он принял меня, но был печален.
– Сначала не пропустил издательский цензор. Я позвонил председателю цензурного комитета. Он тоже с кем-то советовался. Не разрешили. Другие ваши абзацы разрешили. А этот – не позволили.
У кого на полках еще стоит моя книга «Гайдар», выпущенная в 1971 году, пусть откроет 306-ю страницу и сам убедится – все изрезано.
А в 1938 году абсолютно трезвый, ясный духом, полный бесстрашия и боли за судьбы сирот А. П. Гайдар намеревался заявить открытым текстом родной большевистской партии и любимому советскому правительству: «Аресты хороших людей по ложным доносам плодят детей – опасных преступников».
Самого А. П. Гайдара арест и смерть за попытку такого заступничества не страшили.
Зашифрованная повесть
Гайдар согласился с Бобом Ивантером, что печатать повесть с доносом нельзя. Риск очень велик. Пострадает не только он, Гайдар. Могут пострадать и другие люди. И Аркадий Петрович пошел на хитрость. Он задумал книгу с двойным сюжетом – внешним и потайным, «подводным».
Внешний сюжет был выстроен занимательно и драматично. Отца мальчика здесь тоже арестовывали, но за растрату. Сережа оставался один – вокруг него образовывалась пустота. И он покатился вниз. Сначала Сережа попал в общество мелких уголовников, а затем в компанию настоящих врагов народа, которые работали на заграничную разведку.
История заканчивалась относительно благополучно. Сережа догадывался, кто такие его мнимый дядя и Яков. Желая помешать им скрыться, Сережа стрелял в них из найденного пистолета.
А в финале досрочно (что случалось крайне редко) из заключения возвращался отец, то есть конец получался благополучно-счастливым.
Таков, повторяю, был внешний, маскирующий сюжет. Но «Судьба барабанщика» волнует и сегодня. События книги перемежаются воспоминаниями Сережи об отце.
Из этих коротких лирических эпизодов Гайдар выстраивал второй, по сути главный, «подводный» сюжет. В повести «Судьба барабанщика» Гайдар воспроизвел атмосферу и нарисовал портрет Убийственного Времени.
Вчитайтесь и вслушайтесь. Эти строки писались в 1937–1938 годах, когда десятки тысяч квартир в Москве были запечатаны страшными белыми полосками со штемпелем: «Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР. Для пакетов».
Повторяю: строки, как и вся повесть, предназначались для немедленного опубликования.
«Но тревога – неясная, непонятная – прочно поселилась с той поры в нашей квартире, – вспоминал Сережа. – То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком, то стучалась в дверь по ночам под видом почтальона или случайно запоздавшего гостя, то пряталась в уголках глаз вернувшегося с работы отца…»
Произошел арест. Гайдар нарочно рассказал, что случилось это днем, когда Сережа был еще в школе. Как выводили отца из квартиры, как сажали в «воронок», видел весь дом. А когда арестовывали мнимых врагов народа, увозили их ночью. Гайдар для чисто внешней маскировки как бы отделял одни события от других.
«Прощай! – думал я (то есть Сережа. – Б. К.) об отце (после суда. – Б. К.). – Сейчас мне двенадцать, через пять будет семнадцать, детство пройдет, и в мальчишеские годы мы с тобой больше не встретимся».
Жизнь загнала Сережу в угол. Рядом не оказалось ни одного человека, к которому можно было бы кинуться за помощью. И Сережа в минуту отчаяния воскликнул: «Будь проклята такая жизнь, когда человек должен всего бояться, как кролик, как заяц, как серая трусливая мышь! Я так не хочу!»
Народная мудрость предостерегает: «В доме повешенного не принято упоминать о веревке».
Число осужденных и расстрелянных уже исчислялось в стране миллионами. А садистский ум Великого Инквизитора додумался до того, что суды и казни советские люди, «строители коммунизма», обязаны были встречать одобрением и массовым уличным ликованием.
Между тем, в повести «Судьба барабанщика» Сережа «такую жизнь» проклинал.
На самом деле «великую сталинскую эпоху» проклинал исключенный из большевистской партии писатель Аркадий Гайдар. С присущей ему дерзостью и бесстрашием он собирался перехитрить сверхбдительных сотрудников Главлита (так стыдливо именовали цензуру). Гайдар планировал печатать новую повесть в массовых изданиях для детей. Принадлежали эти издания Центральному Комитету ВЛКСМ.
Советская рулетка
Хитрость удалась. Положение спас внешний сюжет. Повесть выглядела, как история мальчика, который остался один, попал в дурную компанию, но осознал, что перед ним враги, и вступил с ними в неравный бой. Он защищал Родину.
Стараниями Боба Ивантера «Судьбу барабанщика» без проволочек разрешили печатать в «Пионере». Единственная проблема заключалась в том, что в журнале от сдачи рукописи в набор до появления номера проходило три месяца.
А слух о новой, приключенческой и остро патриотической повести Гайдара мгновенно разлетелся сначала по Москве, а там и по стране. Долго ждать выхода «Барабанщика» никто не желал. Прежде всего, комсомольское начальство. А поскольку выпуск всей печатной продукции для детей был отдан ЦК комсомола, то с полного согласия Ивантера был выстроен такой график обнародования «Барабанщика»:
• «Пионерская правда» (она самая оперативная, из номера в номер);
• «Пионер» (в двух или даже трех номерах);
• отдельная книга в Детиздате.
Тут же появились претенденты на художественное воспроизведение повести. О готовности читать «Судьбу барабанщика» заявило руководство детской редакции радио. Телевидения тогда еще не существовало. Детская радиоредакция была на весь Советский Союз одна. Чуть позднее предполагалось сделать инсценировку для очень популярного «Театра у микрофона». Это была уже редакция взрослая.
Большой отрывок «Барабанщика» попросил малоизвестный журнал «Колхозные ребята». А из Одессы пришла телеграмма-молния. Тамошняя киностудия была готова в ближайшее время приступить к съемкам одноименного фильма. Оплата за сценарий – по высшей категории.
Это был новый, беспистолетный вариант игры в «русскую рулетку», где все участники делали вид, будто не понимают, о чем реально идет речь в «Судьбе барабанщика». Десятки, а может, и сотни людей считали своим долгом помочь обнародованию повести Гайдара в бумажной, звуковой или кинематографической (как мы теперь говорим) версии. Все участники небывалой игры сознавали, чем они рискуют. Но риск их не останавливал.
«Пионерская правда» тем временем объявила: «Ребята, на днях мы начинаем печатать большую новую повесть. Какую? Это вы скоро узнаете. Следите за газетой».
Будто из суеверия газета не указала ни автора (хотя для рекламы его имя очень даже годилось!), ни название повести.
В ожидании небытия…
2 ноября 1938 года «Пионерская правда» опубликовала первые главы «Судьбы барабанщика». Под отрывком стояло: «Продолжение следует». Газета выходила три раза в неделю.
Назавтра тот же отрывок был прочитан по радио. Теперь уже диктор объявил: «Продолжение следует».
Взрослые рвали газету из рук детей.
Кто-то слышал первые главы «Барабанщика» по радио дома. Кто-то на улице. Тогда на фонарных столбах висели громадные репродукторы с раструбами. И люди плакали, стоя возле столбов.
И было от чего заплакать, когда артист читал по радио: «…Вбегая к себе во двор… громко отбивал я линейкой по ранцу торжественный марш-поход, когда всей оравой кинулись… мне навстречу (соседские ребятишки. – Б. К.), наперебой выкрикивая, что у нас дома был обыск и отца моего забрала милиция и увезла в тюрьму».
Об арестах и обысках (я уже говорил) тогда вообще не писали. Но поскольку аресты каждый день происходили, люди сообщали о них шепотом или даже иносказательно: «В соседнюю квартиру ночью опять приходили гости». Квартиры были коммунальные. В каждой комнате – семья. Ездить по ночам в одну и ту же коммуналку можно было долго.
А в «Судьбе барабанщика» об аресте отца было заявлено открытым текстом. Это воспринималось людьми как предвестие добрых перемен. Однако перемен не произошло. Продолжение не появилось.
Истинный смысл повести был разгадан. Точнее – подсказан доносом. Точным. Привычным. Профессиональным. Молниеносным. Быстро доставленным по хорошо известному адресу.
Доносы на Аркадия Петровича (в разной форме) поступали куда надо регулярно, лишь только выходила его новая книга. Такое уже случалось после выхода «Военной тайны» и «Голубой чашки». И вот теперь – сразу, нетерпеливо, после опубликования самых первых глав «Барабанщика» в «Пионерской правде». Некто завистливо, ненавидяще, мстительно отслеживал каждый шаг «баловня судьбы» Аркадия Гайдара.
Повесть тут же была запрещена. В «Пионере» и Детиздате в мгновение ока рассыпали набор. И не только «Барабанщика» – всех книг Аркадия Петровича, которые находились в производстве. А рассказы и повести Гайдара выходили непрерывно, как автомобили на фордовском конвейере. Их тут же раскупали – такова была душевная потребность в этих книгах у советских детей.
В Одессе прервали съемки фильма и телеграфировали Гайдару о необходимости без промедления вернуть аванс. Беспардонность объяснялась просто: студия опасалась, что, помешкав, она уже никогда не получит деньги обратно…
Никто не сомневался, что дни Гайдара сочтены. В библиотеках, не дожидаясь указаний, стали снимать с полок «РВС», «Школу», «Военную тайну» и «Дальние страны». Книги сжигали прямо во дворах.
Мне рассказывал Рувим Исаевич Фраерман: Гайдар сам ходил по детским библиотекам. Бывал и в тех, где его знали, куда еще недавно приглашали выступить перед ребятами. Аркадий Петрович говорил, что ему нужно срочно произвести правку для нового издания, просил на полчаса «Школу» или «Военную тайну». Библиотекари, не подымая глаз, отвечали, что все его произведения на руках.
Однажды он пришел в читальный зал. Здесь литературу на дом не давали. Поэтому и книги Гайдара должны были оставаться на месте. Аркадий Петрович попросил разрешения просмотреть «Школу» и «Военную тайну». Пожилой библиотекарь рабоче-крестьянского происхождения по-большевистски прямо заявил:
– Этот Гайдар оказался врагом народа. Проводил диверсионную работу среди наших детей. Он арестован. Его книги мы сожгли… А вы, гражданин, собственно, кто такой будете? Почему вас эти диверсионно-вражеские книги так интересуют? Предъявите документик. Или я вызову милицию.
– Кто я буду? – насмешливо и грустно переспросил Аркадий Петрович. – Я тот самый Гайдар[69]69
В Москве, в библиотеке издательства «Детская литература» (бывший Детиздат) ранние выпуски повестей и рассказов А. П. Гайдара тоже не сохранились. Имеются только книги, датированные 1939 годом и дальше. Издания, отпечатанные до 1 февраля 1939 года, и здесь были сожжены дотла.
[Закрыть].
…Аркадий Петрович ждал ареста. Он старался реже выходить на улицу, никого не приглашал в гости, чтобы не подвести хороших людей. В эти дни он раздал на хранение большую часть своего архива. Это были официальные документы о службе в Красной армии, дневники (начиная со школьного), рукописи, фотографии разных лет, в том числе детские. По меньшей мере, половина бумаг, которые Аркадий Петрович отдал товарищам и знакомым, погибла.
То, что удалось сберечь, вошло позднее в знаменитый сборник «Жизнь и творчество А. П. Гайдара», подготовленный супругами Фраерманами и впервые выпущенный Детгизом в 1951 году. Эти материалы легли в основу всех позднейших биографических публикаций о писателе.
Парадокс «великой сталинской эпохи»
Гайдар почти не спал по ночам и засыпал лишь к утру, когда старательные дворники начинали соскребать с тротуаров лед. Это означало: наступил новый день. До полуночи, скорее всего, никто не приедет.
1 февраля 1939 года, как раз на рассвете, когда, по расчетам, сдали свою вахту «экспедиторы» с Лубянки и заступили на свои посты дворники, Гайдар, наконец, заснул. И тут позвонили в дверь. Все произошло так, как еженощно происходило в тысячах других домов. Только на этот раз ночные посетители со своим «воронком» подзадержались. Гайдар быстро, но без суеты оделся. Вышел в прихожую, отомкнул замок. У дверей стоял совершенно штатский человек. Стоял один. И человека этого Аркадий Петрович хорошо знал. Это был его приятель.
По бледности измученного лица Аркадия Петровича ранний гость понял, что звонок его был принят за визит совсем других посетителей.
– Прости, Аркадий, но у тебя не работает телефон.
– Да. Его срезали. «За неуплату».
– А я, понимаешь, сегодня дежурил в «Известиях». Был «свежей головой»[70]70
«Свежая голова» – журналистский термин. Так называли сотрудника, в обязанности которого входило вылавливать ошибки в газетных текстах перед запуском номера в печать.
[Закрыть]. Пришел тассовский материал[71]71
ТАСС – Телеграфное агентство Советского Союза. Главный источник официальной информации. Агентство рассылало по всем газетным редакциям материалы, обязательные для опубликования.
[Закрыть]. Я захотел тебя поздравить. Поздравляю тебя. Горжусь и очень рад.
Приятель никогда много не пил и сейчас не походил на пьяного. Гайдар тоже давно не пил. Тем более по утрам. При этом он не понимал ни одного слова из тех, что говорил ему визитер. Так, случалось, в Хабаровске он не мог понять китайца.
– С чем ты меня собрался поздравлять? Какой тассовский материал? Что ты мелешь? – раздраженно спросил Гайдар.
– Ты ничего не знаешь?!
– Ничего.
– Тебя же наградили орденом!
Лицо Гайдара исказилось. Шутка прозвучала издевательски. В журналистской среде розыгрыши были в моде. Но требовался такт и вкус, чтобы различать, когда и по какому поводу можно острить.
Приятель не ведал всех подробностей жизни Гайдара в последние три месяца. Догадываясь, что говорит невпопад, испуганно протянул номер «Известий», который еще не успел поступить в киоски.
– Вот газета.
На первой странице был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР: «За выдающиеся успехи в развитии советской литературы…» В разделе «орденом «Знак Почета» стояло: «Гайдара Аркадия Петровича».
Подпись: «М. И. Калинин».
* * *
Вместо ордера на арест – орден.
Вместо уже отчасти знакомой Лубянки – Кремль.
Вместо спившегося и циничного следователя с папиросой в зубах – встреча с вежливым, улыбающимся Михаилом Ивановичем Калининым.
От случившейся метаморфозы можно было сойти с ума.
* * *
«Знак Почета» не был «высокой наградой». В ряду других орденов он стоял на последнем месте. Такой же получили совсем еще молодые Лев Кассиль и Агния Барто. Однако список завизировал Сталин. Это свидетельствовало о его, Аркадия Гайдара, благонадежности. Его книги теперь никто не имел права бросить в огонь.
В десять утра явился (тоже без звонка!) корреспондент «Литературной газеты»: «Разрешите взять интервью». Разрешил. Свой орден Аркадий Петрович назвал «замечательным талисманом». Объяснять репортеру, что «талисман» спас его от ареста, Гайдар не стал. Всегда сдержанный, чуждый патетики, он заявил репортеру, что к нему «пришло большое счастье»[72]72
Гайдар Аркадий. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. С. 492.
[Закрыть].
…Аркадий Петрович до конца своих дней верил в спасительную силу «талисмана». Даже попав в 1941 году в окружение под Киевом, а потом став бойцом партизанского отряда под Леплявой, Гайдар продолжал носить орден над карманом своей гимнастерки. И его не задела ни одна пуля. Лишь когда положение отряда совсем ухудшилось, Аркадий Петрович поддался уговорам и привинтил орден «Знак Почета» к нижней рубашке. Через два дня Гайдар погиб.
Может, не стоило поддаваться уговорам?
Ведь «талисман» в буквальном смысле «упал с Неба», когда до новых разговоров в «казенном доме» на Лубянке оставались считанные часы. Вероятно, от нечеловеческой усталости в нечеловеческих условиях после поражения партизанского отряда Гайдар позволил себе на короткий срок усомниться в могуществе «талисмана».
…После репортера из «Литературной газеты» явился курьер из Детиздата.
– Вас, уважаемый Аркадий Петрович, убедительно просят немедленно прийти в дирекцию.
Последний раз Гайдар был в издательстве три месяца назад, когда рассыпали набор «Барабанщика». Главный редактор его не принял. Больше того, заперся в кабинете. На дверях кабинета стоял так называемый французский замок. У этого запорного устройства была одна всем известная особенность. При отсутствии ключа замок легко отпирался двухкопеечной монетой. Аркадий Петрович нашел в кармане галифе такую монету, отомкнул замок и вошел. На лице главного редактора читался ужас. Любая уборщица могла теперь заявить, что главный редактор в своем кабинете о чем-то шептался с еще гуляющим на воле врагом народа.
Разговаривать было не о чем. И не с кем.
Что отчасти оправдывало главного редактора: в Детиздате недавно арестовали пока еще четвертого директора.
А тут еще история с «Барабанщиком».
…И вот, спустя ровно три месяца – приглашение.
В том же кабинете с французским замком на дверях собралось все потрясенное руководство издательства. Не было только директора. Где находился прежний, четвертый, – никто не знал. А нового, пятого, пока еще не назначили. Тут же в кабинете присутствовали и сотрудники отдела печати ЦК комсомола. На зеленом сукне стола лежали уже отпечатанные и подписанные главным редактором договора на издание всех до единого произведений А. П. Гайдара. Не были забыты даже крошечные рассказы типа «Маруся». Их предполагалось выпустить для самых маленьких читателей миллионным тиражом.
Как деликатно объяснили автору, все эти книги решено немедленно переиздать «взамен ошибочно сожженных». От Аркадия Петровича требовалось («конечно, если Вас не затруднит») поставить подпись под каждым договором.
Гайдар был потрясен могуществом еще не полученного ордена.
Из Детиздата отправился пешком к Фраерманам, которые жили неподалеку:
– Похоже, я не только остаюсь на свободе, – сказал он Рувиму Исаевичу. – Я еще становлюсь очень богатым, – и шлепнул о стол толстой пачкой договоров.
История «талисмана»
В начале 1938 года поступило указание из Кремля представить отличившихся писателей к награждению орденами. Гайдар был включен в первый список: «орденом Ленина» – вместе с Н. Асеевым, И. Виртой, В. Катаевым (неслыханным успехом пользовался его «Белеет парус одинокий»), С. Маршаком, А. Твардовским, А. Фадеевым и М. Шолоховым. За исключением Николая Вирты (слабый, но одобренный Сталиным роман «Одиночество», про антоновщину) соседство было достойное.
Аркадий Петрович к тому моменту напечатал «РВС», «Школу», «Военную тайну», «Голубую чашку» и свое место в ряду первых как детский прозаик занимал по праву.
Но когда утрясали списки, кто-то вдруг вспомнил: «А Гайдар-то ведь пьет!», словно из всего Союза писателей пил он один, а Фадеев или, скажем, Шолохов потребляли только кипяченое молоко.
Фамилию Гайдара перенесли во второй список: «орденом Трудового Красного Знамени». Соседство оказалось тоже неплохое: М. Зощенко, Вс. Иванов, А. Макаренко, К. Паустовский, К. Федин, а из детских писателей – Лев Квитко. Однако насчет Аркадия Петровича уже возникло стойкое сомнение. А главное, опасение: вдруг из-за Гайдара в ЦК партии начнут перетряхивать весь список? И Аркадия Петровича вообще вычеркнули.
В последний момент перед отправкой документов в наградной отдел Президиума Верховного Совета СССР в кабинете Фадеева раздался звонок из ЦК партии. Фадееву было рекомендовано: поэта Сергея Михалкова из представленных к ордену «Знак Почета» включить в раздел «орденом Ленина».
Сергею Михалкову было 25 лет. Он успел напечатать «Дядю Степу», сколько-то малышовых стихотворений и одно лирическое – «Светлана», которое Михалков отнес в «Известия». Оно вышло в день рождения Светланы Сталиной. На страницах газеты это лирическое произведение приметили желтые рысьи глаза одного усатого читателя.
…В Союзе писателей после звонка из ЦК началась суматоха. Требовалось перепечатать первый список представленных к наградам и последний. В последнем освободилась одна строка. И Фадеев, как мы убедились, человек сложный, порой непредсказуемый, но часто достаточно смелый, своей рукой вписал в опустевшую строчку: «Гайдара Аркадия Петровича».
Бумаги ушли наверх. Пока их там рассматривали, взвешивали и перепроверяли, был запрещен «Барабанщик».
Знал ли об этом Фадеев? Конечно. Ведь это был не столько литературный скандал, сколько политический.
По тогдашнему «кодексу партийной чести» Фадеев обязан был немедля поставить в известность ЦК ВКП(б), что в список представленных к награде (по его, Фадеева, личному недосмотру) попал гражданин Гайдар Аркадий Петрович, который пытался опубликовать повесть, где выражено открытое сочувствие арестованному растратчику и его двенадцатилетнему сыну (мальчик, в свою очередь, оказался связан с бандой диверсантов).
Вероятно, Фадеев все взвесил и звонить не стал. Опытный аппаратчик, он знал: «сигнал» будет иметь печальные последствия. Награждения вообще не состоятся. А ему было очень важно, чтобы писатели получили свои ордена. Фадеев надеялся, что НКВД хоть на время отцепится от Союза писателей.
На случай же, если бы его спросили: «Почему, товарищ Фадеев, вы не приняли во внимание, что был рассыпан набор последней повести Гайдара?» Фадеев мог ответить: «Я принял. Но учитывая, что никакого официального документа не поступило, я счел, что это внутриредакционные дела».
Время от времени Александр Александрович звонил или заезжал в ЦК партии. Его принимали деловито и тепло: всем было хорошо известно, что к Фадееву благоволит Сталин. Вождь высоко ценил роман «Разгром». И еще Сталину нравилось, что Фадеев не боится с ним спорить. Вождь ценил писателя за смелость и разрешал ему дерзкие высказывания. Хотя Сталин видел (как и другие), что Фадеев рано и быстро стал седым.
Несколько машинописных листков на бланке Союза писателей приближались к Главному письменному столу в Кремле. Заметит хозяин стола, что один из представленных к правительственной награде замешан в литературном скандале?
Не заметил. Тем же красным карандашом, которым он подписывал смертные приговоры, вождь начертал: «И. Ст.». И, сам того не желая, спас человека. Причем не одного. Спас Боба Ивантера; спас сотрудников «Пионерской правды» и детской редакции радиовещания; спас редакторов Детиздата, с которыми Аркадий Петрович многие годы работал; спас молодых ребят из отдела печати ЦК комсомола. Спас даже наглецов с Одесской киностудии.
