Текст книги "Товарищ Богдан (сборник)"
Автор книги: Борис Раевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Это был вагон третьего класса – самый дешевый. На лучшее место у Бабушкина не хватило капиталов. И так выскреб последние копейки, покупая билет.
Ехать было далеко, несколько суток, а у Ивана Васильевича – ни денег, ни еды.
– Ничего, – думал Бабушкин. – Пустяки. Уж что-что, а с голодухи не помру.
Он старался задремать, но почему-то не спалось. Или душно очень? Или переволновался?
А ведь каждые сутки недосыпал. И так мечтал отоспаться за все недели и месяцы сразу.
Но вообще-то, хоть и сосало под ложечкой – так хотелось есть, и голова налилась тяжестью от долгого лежания на чемодане, настроение у Бабушкина было отличное. Главное – что? Главное – он благополучно выбрался из Екатеринослава. И поезд мчит его в Псков. Да, в Псков, к Владимиру Ильичу.
Статистика – наука тихая…
Бабушкин прибыл во Псков в пять утра. Не торопясь, помахивая маленьким чемоданчиком, вышел на привокзальную площадь.
Тихо.
Пусто.
С десяток пассажиров, покинувших поезд вместе с Бабушкиным, уже разбрелись кто куда.
На немощеной площади кое-где еще сохранились последние островки снега: раскисшие, побуревшие. Снег был ноздреватый, как голландский сыр. В колдобинах стыло густое грязевое месиво.
Бабушкин посмотрел на часы.
«Нет, к Ильичу в такую рань – не годится. Чего будить-то?»
Неторопливо зашагал по спящему, тихому городу.
Псков напоминал буйно разросшуюся деревню. На улицах тянуло с детства знакомым сладковатым навозным духом. Из хлевов доносился негромкий рев коров, сытое посапывание свиней.
Бабушкин прошел мимо старинной церквушки с густо лепящимися друг к другу луковками куполов, свернул в сад, сел на скамейку. Снова глянул на часы.
«Вот ерунда-то! Ходил-ходил, а все еще четверть седьмого!»
Он удобнее устроился на скамейке.
«Нет уж. До десяти подожду. И только тогда – к Ильичу. Да, не раньше…»
Двадцать девятого января кончился срок сибирской ссылки Владимира Ильича. Он знал: его ждет работа, ждут товарищи; он не хотел ни одной лишней минуты быть в ссылке. В тот же день Владимир Ильич покинул свое «Шу-шу-шу», как он в шутку называл село Шушенское.
Ему запретили жить в столице и во всех крупных городах. Владимир Ильич поселился во Пскове.
«Удобно. Близко к Питеру», – решил он.
Вскоре псковскому полицмейстеру Цыбовичу передали прошение от Владимира Ульянова. Пусть ему, давно занимающемуся статистикой, разрешат брать работу в земском статистическом бюро.
Цыбович был высокий бледный старик с высохшим горбоносым лицом, словно вырезанным из сухого мореного куска дуба. В профиль – острыми, резкими чертами – он напоминал Мефистофеля.
«Ага. Бывший ссыльный-то… Кажется, образумился, – удовлетворенно подумал полицмейстер, сидя у себя в кабинете и уже третий раз пробегая пронзительными глазами прошение Ульянова. – Статистика – наука тихая, безобидная. Все цифирьки, цифирьки… Пусть считает на здоровье».
И Цыбович милостиво начертал: «Не препятствовать».
Через неделю ему доложили: местные статистики часто собираются и беседуют до поздней ночи. Бывает на этих сборищах и Ульянов.
– Толкуют? А о чем? – спросил полицмейстер.
– Преимущественно о статистике.
– Статистике не препятствовать! – приказал Цыбович.
В тот день, когда Бабушкин прибыл во Псков, «статистики» снова собирались. Но Бабушкин этого, конечно, не знал.
Он сидел у Ильича, рассказывал ему о екатеринославских делах, отвечал на его вопросы. А сам вглядывался в его лицо.
Нет, трехлетняя ссылка не сломила Ульянова. Все так же горячо и уверенно звучит его голос, все те же быстрые остроумные реплики.
Только, пожалуй, резче стали такие знакомые «рубящие» жесты рукой. Да глаза смотрят, пожалуй, пристальней, строже.
Особенно радовало Бабушкина, что выглядел Старик [17]17
Так иногда подпольщики называли молодого Ленина.
[Закрыть]отлично. Недаром, значит, как рассказывали друзья, Ильич в ссылке каждое утро делал зарядку, в любой мороз ходил на прогулки, колол дрова, охотился, любил петь, играл в шахматы. Никогда не терял он бодрости. А ведь некоторые возвращаются из Сибири подавленные, угрюмые, с угасшим взглядом и поникшей головой.
– Ну, хорошо, – сказал на прощанье Владимир Ильич. – Вечером еще встретимся. Приходите ровно в семь. Да! И не забудьте: отныне вы – ученый, статистик!
Вечером на узенькой, сонной, поросшей кустами бузины улочке Пскова, в ветхом домишке собрались четверо «статистиков». Двое – местные, один – из Питера и один – из Екатеринослава. «Ученые» сидели в большой комнате с низким потолком, оклеенной дешевенькими цветастыми обоями.
Полицмейстер Цыбович очень удивился бы, услышав их разговоры.
Владимир Ильич сказал:
– Вы, товарищи, знаете – два года тому назад состоялся Первый съезд РСДРП. Съезд провозгласил создание партии. Но все вы также знаете, что, по существу, партии у нас еще нет. Всюду разброд, наши мелкие организации не связаны друг с другом, действуют кто во что горазд… Надо выковать настоящую партию: боевую, сплоченную. Сделать это можно, только лишь создав общерусскую марксистскую газету…
И он рассказал собравшимся свой план. Долгими месяцами в ссылке обдумывал его Владимир Ильич.
– Печатать газету надо за границей, чтобы царские жандармы не могли разгромить типографию и арестовать редакцию. Из-за границы тайно доставлять газету в Россию. На местах, во всех крупных городах и промышленных центрах, необходимо иметь широкую сеть корреспондентов, которые регулярно сообщали бы в «Искру» о всех событиях в России. Эти же корреспонденты будут получать из-за границы газету и распространять ее в подпольных кружках. Таким образом мы создадим костяк партии.
Иван Васильевич с жадным интересом слушал Ленина.
Ильич резко и энергично продолжал:
– Только такая газета поможет нам создать истинную партию, боевую партию, с сознательной железной дисциплиной, с безусловным подчинением меньшинства большинству…
«Верно, – думал Бабушкин. – Разве это партия, когда один не подчиняется другому и не знает, что делает его сосед? Вот хотя бы у нас в Екатеринославе. Работали на свой страх и риск. Кустарщина…»
Бабушкин горячо поддержал Владимира Ильича и обещал помочь ему.
Была уже поздняя ночь. Пора расходиться.
– С удовольствием оставил бы вас ночевать у себя, – сказал Ильич Ивану Васильевичу. – Но нельзя! Конспирация. Вот, переночуете у товарища. – Владимир Ильич глазами указал на высокого сутулого мужчину.
Тот кивнул.
На прощанье Ильич сказал Бабушкину:
– Вы, Иван Васильевич, будете первым корреспондентом «Искры» по Иваново-Вознесенску, Орехово-Зуеву, Шуе. Это крупнейший центр текстильной промышленности. Там тысячи пролетариев. Для революционера – непочатый край работы.
– Будет исполнено, Николай Петрович, – сказал Бабушкин, по старой привычке называя своего учителя конспиративным именем. – Когда отправляться? Мне еще надо заехать за женой, в Смоленск.
– В Смоленск? – воскликнул Владимир Ильич. – Очень кстати! Перед тем как вы поселитесь в Иваново-Вознесенске, я как раз хотел просить вас побывать в Смоленске. Организуйте там пересыльный пункт. Через Смоленск из-за границы будет идти большая часть «Искры». Вам надлежит наладить дело так, чтобы «Искра» доставлялась в Смоленске и из Смоленска бесперебойно…
Они стояли рядом – Владимир Ильич и Бабушкин: оба невысокие, плотные. Бабушкину было всего двадцать семь лет, а выглядел он – со своими русыми волосами и голубыми глазами – еще моложе. Ильич же, хотя был всего на три года старше Бабушкина, уже полысел и казался солиднее, старше своих лет.
– Все будет исполнено, – повторил Иван Васильевич, на прощанье крепко пожимая руку своему учителю.
Ему хотелось обнять Владимира Ильича: ведь они не виделись уже пять лет и теперь вновь расстаются, наверно, на долгие годы, – Ульянов же уедет за границу издавать там «Искру». Но вокруг были люди, Бабушкин застеснялся и отошел в сторону.
Вскоре в Смоленске в покосившемся домике на Духовной улице появился новый жилец.
– Наконец-то приехал мой муж! – заявила хозяйке Прасковья Никитична. – Задержался он: распродавал свою слесарную мастерскую.
В тот же день Бабушкин пошел бродить по улицам.
Весна уже вступила в свои права. Хотя Смоленск назывался городом, но чем-то он напоминал Псков. Воздух в нем был тоже совсем деревенский: густой, пьянящий. На окраине с огородов также тянуло сладковатым запахом навоза, мычали коровы, кричали петухи, домишки стояли деревянные, с палисадниками и жестяными петухами-вертушками на крышах.
«Нужно устроиться на работу, – думал Бабушкин. – А то попаду на заметку полиции. Да и жить на что-то надо. А главное, – на заводе быстрее свяжусь с рабочими».
Иван Васильевич неторопливо шагал по холмам, на которые карабкались извилистые, узкие, утопающие в старых густых садах улочки Смоленска.
С Днепра тянуло свежестью и прохладой.
Вскоре посреди одной из центральных улиц Бабушкин увидел толпу людей. Они копали ямы, ставили столбы, подтаскивали рельсы.
– Что строите? – полюбопытствовал Иван Васильевич.
– Новейшую достижению – електрическую конку! – ответил землекоп, судя по одежде, недавно приехавший из деревни. – Зовется по-ученому: трам-вам!
Он с трудом разогнул спину и отдыхал, опираясь на лопату.
«А что?! – весело подумал Иван Васильевич. – Видно, судьба мне выпала – позаботиться, чтобы жители Смоленска поменьше били ноги. Буду прокладывать этот самый трам-вам!»
– Мастеровые требуются? – спросил он землекопа.
– Еще как! – вмешался молодой путеукладчик. – И монтеры нужны, и слесари, и землекопы, и кладовщик.
Бабушкин тотчас направился в контору «городового инженера», – так в те годы назывался руководитель работ.
«Попрошусь в инструментальную, кладовщиком, – подумал Бабушкин. – Удобная должность – каждый рабочий ко мне хоть разок да заглянет. Беседуй вволю с кем хочешь!»
– В инструментах разбираешься? – спросил городовой инженер.
– С четырнадцати лет слесарю, – ответил Бабушкин.
– Паспорт?
Бабушкин выложил на стол паспорт.
– Ладно! – сказал инженер. – Так вот, Скворцов, завтра приступай к работе!
– Как прикажете, – ответил Бабушкин.
Паспорт на имя Скворцова был у него всего несколько дней, но Бабушкин не беспокоился. Владимир Ильич заверил его: паспорт сделан на славу. Жандармам не к чему придраться.
На следующее утро в инструментальную кладовую – дощатый сарай, построенный возле трамвайных путей, – пришел новый кладовщик. Он внимательно оглядел свое хозяйство. Сарай был поделен двумя шкафами пополам: в первую комнату-клетушку приходили рабочие, в задней – хранились инструменты.
Бабушкин стал сортировать сваленные в кучу напильники. Потом взял деревянный ящик, разгороженный на восемь отделений, и перебрал все сверла. Тупые, ломаные – откладывал в сторону; хорошие, годные к работе, складывал в ящик по размерам: дюймовые – к дюймовым, в одно отделение, полуторадюймовые – в другое, дюйм с четвертью – в третье…
То и дело хлопала дверь кладовой. С линии приходили монтеры, слесари, землекопы, монтажники. Новый кладовщик быстро выдавал им лопаты, метчики, пилы, напильники и, словно между прочим, с каждым заводил разговор. Начинал он обычно с пустяков: погода вот хорошая, скоро уж лето, сегодня, прямо возле одного столба, электромонтер, подвешивая провода, нашел подснежник. Слово за слово, завязывалась беседа – смотришь, уже не о погоде, а о порядках на строительстве.
Через несколько дней «трамвайщики» привыкли к новому кладовщику, а многие даже подружились с ним.
«Скворцов» был молодой, подвижный, любил пошутить. С недавних пор он стал носить очки. Впрочем, очки больше лежали у него в кармане. Только записывая выданный инструмент, Скворцов надевал их, да и то не всегда.
Очки были простые, в железной оправе. Но стекла в них – необычные, зеленовато-бутылочного цвета. Они не увеличивали и не уменьшали. Впрочем, Ивану Васильевичу и не требовались другие: зрение у него было хорошее. А очки Бабушкин надевал потому, что у него были красноватые, припухлые, очень приметные веки. Иногда не мешало, на всякий случай, скрыть воспаленные веки от излишне любопытного филерского глаза.
В Смоленске Иван Васильевич еще раз убедился, как глубоко прав Владимир Ильич. Городской комитет партии существовал, но действовал он кустарно, не был связан с партийцами других городов и с центром. Даже Ильич не смог дать Бабушкину «явку» в Смоленске.
Первым делом Бабушкин связал местный комитет с Москвой. Вскоре оттуда прибыл чемодан с нелегальной литературой.
Несколько пачек листовок и брошюр, отпечатанных на тонкой, почти прозрачной бумаге, Бабушкин припрятал у себя в кладовой, в ящиках с инструментами.
Назавтра в кладовую пришел пожилой слесарь с небритым, хмурым лицом и маленькой курчавой бородкой.
– Дай-ка мне зубило. А лучше парочку! – сказал он.
Бабушкин пристально оглядел его.
– Говорят, на днях в Днепре громадную щуку выловили, – негромко произнес Иван Васильевич.
Слесарь нисколько не удивился, что кладовщик вдруг заговорил о щуке.
– Точно, – подтвердил он. – Двухметровую.
Бабушкин вышел в заднюю комнату и вынес оттуда деревянную коробку.
Слесарь взял ее и ушел.
Вскоре дверь снова заскрипела. Пришел землекоп.
– Выдай лопату! Моя совсем затупилась. А лучше парочку дай! – сказал он.
Кладовщик почему-то не удивился, зачем землекопу понадобились сразу две лопаты.
– Говорят, на днях в Днепре громадную щуку выловили, – сказал он.
– Точно! – обрадовался землекоп. – Не щука, а целый кит. Два метра ростом!
Бабушкин передал ему новые лопаты в брезентовых чехлах. Потом пришел совсем молодой паренек – плотник.
– Выдай-ка, дяденька, фунт гвоздей, – попросил он.
Почесал в затылке и прибавил:
– А лучше парочку!
Кладовщик снова завел разговор о щуке, потом удалился в заднюю комнату и вынес мешочек.
– А знаешь, как и куда гвозди забивать? – спросил он. – Молотком грохнешь мимо – пальцы отшибешь.
– Не беспокойтесь, дяденька, – ответил смешливый паренек. – Все гвозди вгоню, куда положено! По самую шляпку!
Он развязал мешочек, заглянул в него и подмигнул Бабушкину: на дне, под гвоздями, лежала стопка подпольных листовок.
Вскоре среди «трамвайщиков» начались «беспорядки».
Взволнованный начальник дистанции явился в жандармское управление к полковнику Громеко.
– Бунт, – тревожным шепотом сообщил начальник дистанции, хотя никакого «бунта» на стройке еще не было. – Все время бог миловал, а тут словно с неба – листовки…
– Не богохульствуйте, – перебил его Громеко. – Небо тут ни при чем. Причина вполне земная…
Перед полковником Громеко лежал секретный пакет из Екатеринослава за № 1790. Ротмистр Кременецкий просил «учредить срочный розыск и привлечь к дознанию по статье 1035 поднадзорного Ивана Васильева Бабушкина», который скрылся из Екатеринослава и сейчас, по некоторым данным, возможно, находится в Смоленске.
Громеко решил не медлить. Во все концы города были направлены жандармы и шпики.
Бабушкин тоже не терял времени. Тщательно присматривался он к местным товарищам. Пожилой слесарь с курчавой бородкой сразу понравился ему. Слесарь был упорен, нетороплив, каждое слово произносил так, словно гвоздь вколачивал. Привлек внимание Бабушкина и широкоплечий, горячий парень-телеграфист.
По вечерам в комнате Бабушкина теперь часто собирались партийцы. Первой всегда приходила совсем молодая девушка – учительница. За ней – покрытый мучной пылью рабочий с мукомольни. Потом являлись пожилой слесарь с курчавой бородой, веселый парень-телеграфист, два железнодорожника.
«Товарищ Трамвайный» – так партийцы называли Бабушкина – ставил на стол кипящий самовар, парень-телеграфист брал в руки гитару, учительница разливала чай.
Казалось, это собралась повеселиться компания друзей. Но чай стыл в чашках, закуски стояли нетронутыми, а собравшиеся напряженно слушали тихий, глуховатый голос хозяина.
Товарищ Трамвайный говорил, что нужно создать настоящую боевую партию, и для этого Владимир Ильич думает издавать за границей газету «Искра». Рассказывал о своих встречах с Ильичем. Говорил об ответственном поручении, которое тот дал ему: сколотить здесь, в Смоленске, группу надежных, стойких товарищей. Они должны принять «Искру» из-за границы. Дело трудное, опасное. Малейшая неосторожность грозит провалом.
– Справитесь? – испытующе оглядывая собравшихся, спрашивал Бабушкин.
– Передайте Ульянову, – за всех отвечал пожилой молчаливый слесарь, – задание выполним!
…Как-то днем, в палящий зной, заскрипела дверь в кладовую на строительстве трамвая.
Вошел огромный усатый жандарм.
«За мной!» – подумал Иван Васильевич.
Собрав всю свою выдержку, он быстро надел очки и молча ждал, что скажет грозный посетитель.
– Дозвольте водички, любезный! – хрипло попросил жандарм, тяжело опускаясь на табурет. – С утра гоняюсь, яко пес…
Бабушкин облегченно вздохнул, подал ему кружку с водой, предложил снять тяжелую шинель.
– А чего вы, служивый, ногам покоя не даете? – сочувственно спросил он, когда жандарм немного отошел.
– Такая наша служба, – отвечал усач. – Государственный преступник объявился… Какой-то Дедушкин. Нет, наоборот, Бабушкин… Где он – никто не знает… А ты ищи как проклятый!
Бабушкин продолжал спокойно стоять около жандарма.
– Да, мудрено так человека сыскать, – глуховатым голосом сказал он. – Людишек-то на земле поболе, чем блох… Вы бы, ваше благородие, хоть узнали, какой он из себя, преступник-то?
– Знаем, – недовольно махнул рукой усач. – А что толку? Невысокий, плотный… Да мало ли их, невысоких?
– Вот и я, к примеру, не великан, – усмехнулся Иван Васильевич.
– То-то и оно, – кивнул жандарм. – Есть, правда, и другие приметы: веки у него пухлые, хмельного не потребляет, не курит…
– Это уже существенней, – сказал Бабушкин, поблескивая зеленоватыми стеклами очков. – Непьющих не так уж много. И некурящих тоже. А и то, и другое сразу – таких уж раз-два и обчелся. Дозвольте предложить папироску, ваше благородие?!
Иван Васильевич вытащил из кармана помятую распечатанную пачку папирос и протянул жандарму.
Они закурили.
«Увижу когда-нибудь Морозова – великое „спасибо“ ему скажу», – подумал Бабушкин, с непривычки давясь горьким дымом.
Старый друг, Петр Морозов, приучил его, некурящего, на всякий случай всегда носить с собой папиросы, как и очки. Давненько эту пачку таскал, а вот пригодилась!
Покурив, жандарм встал, натянул шинель, выпил еще кружку воды и, откозыряв, ушел.
«Да, пора мне уезжать», – сняв очки и чувствуя, что у него вдруг пересохло во рту, подумал Бабушкин.
Ильич предупредил его – не задерживаться в Смоленске. Бабушкина ждала важная работа в Иваново-Вознесенске, Орехово-Зуеве.
«Здесь я свое задание выполнил, – подумал Иван Васильевич. – „Искру“ примут надежные руки. Прощай, Смоленск!..»
…В тот же вечер на окраине города в маленькой комнате с горящей в углу лампадкой собралось несколько друзей.
– Товарищ Трамвайный уехал, – сказал пожилой слесарь с курчавой бородкой, пристально оглядывая всех поочередно. – Перед отъездом он передал мне: получены сведения, что первый номер «Искры» выйдет в декабре нынешнего года. Товарищ Трамвайный просил еще раз проверить, готовы ли мы к приему газеты из-за границы. Как у тебя? – повернулся он к широкоплечему парню в тужурке телеграфиста.
– Места для хранения приготовлены. «Явки» посланы. Ждем не дождемся газеты, – ответил тот.
– А у вас? – обратился слесарь к остальным.
– Все готово! – сказал высокий усатый путеец с откинутой назад львиной шевелюрой.
Двое других молча кивнули.
– Прошу вас снова все проверить, – сказал слесарь. – А я сообщу Владимиру Ильичу: дорога для «Искры» открыта!
Тайник
Комнатушка была маленькая, с приземистым потолком и двумя крохотными, как в крепости, окошками. По вечерам, при тусклом свете керосиновой лампы, она напоминала таинственное подземелье. Дощатый потолок, покрашенный в зеленый цвет, казался заплесневевшим, а из пазов бревенчатых стен торчали серые клочья мха.
Но днем, с самого утра, клетушка была залита солнцем. От рубанка, пил, стамесок по всей комнате весело и бестолково прыгали солнечные зайчики.
Вкусно пахло смолой и лесной свежестью от обрезков досок, сваленных в углу, позади верстака.
Бабушкин сидел возле окна на табурете и смотрел на проулок, заметенный чуть не до плетня пухлыми сугробами снега.
«Город Полоцк! – усмехнулся Бабушкин. – И не стыдно тебе городом зваться?!»
Он задумался.
«Сколько я уже торчу здесь?»
Подсчитал. Вышло – пять недель. Всего пять недель, а кажется – целый год. Как медленно тянется время в этой тихой заводи!
«Ничего! Скоро уеду, – подумал Бабушкин. – А впрочем, скоро ли?»
Ускользнув из Смоленска в тот самый момент, когда жандармы уже вот-вот нащупали его, Бабушкин собирался ехать по поручению Ленина в Орехово-Зуево.
Но план пришлось изменить. Шпики следили за ним, и Бабушкин, заметая следы, решил не ехать прямо в Орехово, а некоторое время переждать в тихом Полоцке. Пусть жандармы малость поостынут.
…Иван Васильевич оглядел комнату, подошел к верстаку, оперся на него руками. Верстак заскрипел, качнулся, будто пьяный. «Сразу видно, куплен „по случаю“», – покачал головой Бабушкин.
Он отпилил несколько реек, взял молоток, гвозди и стал укреплять подгибающиеся «ноги» верстака.
И верстак, весь в рубцах, царапинах, надпилах, и тупые, выщербленные, с поломанными рукоятками инструменты Бабушкин купил неделю назад по дешевке у местного столяра.
Приехав в Полоцк, Бабушкин, чтобы не привлечь внимания полиции, сразу решил заняться какой-нибудь работой. Да и денег у него было маловато; от смоленского комитета партии он получил на расходы всего десять рублей. Они уже кончались.
«Слесарить буду, – подумал Бабушкин. – Дело знакомое».
Хотел уже купить инструменты, но потом заколебался. Ведь жандармы знают, что он с детства работал слесарем: и в Кронштадте, и в Питере, и в Екатеринославе. И хотя он сейчас живет под другой фамилией, все же, если откроет слесарную мастерскую, – как бы не натолкнуть шпиков на подозрения.
«Лучше столяром сделаюсь», – решил Бабушкин.
Правда, он никогда не занимался столярным ремеслом, но руки у него привычные ко всякой работе. Авось не подведут.
Отныне Прасковья Никитична, судача с соседками, охотно сообщала, что муж – столичный столяр, и для весомости даже прибавляла: «краснодеревец».
На базаре, у колодца, в лавочке она рассказывала всем, что в Питере муж мастерил только дорогие красивые вещи для богатых господ – среди заказчиков был даже старичок генерал, – но теперь жизнь прижала их, и муж готов по дешевке брать любые, даже самые мелкие заказы.
Но прошел день, и два, и три… А полоцкие жители почему-то не спешили загружать работой столичного «столяра-краснодеревца». То ли никому не требовалось ремонтировать шкафы и столы, то ли горожане сами при нужде брались за пилу и молоток.
«Скверно, – думал Бабушкин, оглядывая аккуратно разложенные пилы, стамески, рубанки. – Надо хоть для виду, для полиции, что-то пилить, строгать… А то подозрительно…»
Он задумался.
«Может, пока для себя что-нибудь смастерить? Просто чтобы не сидеть сложа руки? И попрактикуюсь к тому же. Но что?..»
Прошел в смежную комнату – тоже маленькую, с низким зеленым потолком. Там, сидя за столом и напевая протяжную украинскую песню, Прасковья Никитична подрубала носовой платок.
Бабушкин обвел глазами мебель в комнате: простой шкаф, железная кровать, стол, еще один стол – поменьше, две табуретки.
«Шкаф изготовить, что ли? Нет, трудновато с непривычки, – подумал он. – Стол? Да зачем же еще третий стол?»
– Пашенька! Чего тебе из мебели не хватает? – спросил он жену.
– Небось не на век устраиваемся! Стол да стул есть – и ладно, – сказала Прасковья Никитична.
«На пробу сработаю табурет», – решил Бабушкин.
Вернулся в «мастерскую», неторопливо отобрал нужные доски.
Потом взял ножовку, стал отпиливать куски реек для ножек.
Работал он неторопливо. Куда спешить? Да и вещь такая простая, что и делать-то неинтересно.
Бабушкин и прежде, слесарничая, любил изготовлять сложные, заковыристые детали. Чтобы и руки, и голова трудились. Только тогда он получал настоящую радость. А тут – эка невидаль – табурет!
«Не сработать ли что другое? – задумался он. – Похитрее…»
Поразмыслил и решил смастерить скамеечку. Но не простую, а с «секретом»…
Работа сразу пошла живее.
Бабушкин взял рейки, приготовленные для табуретки, чуть укоротил их, старательно обстругал, превратив в круглые, гладкие, словно полированные, палки. Это будущие ножки скамеечки.
Доски для сиденья он подбирал другие – двухдюймовые, самые толстые из имевшихся в мастерской. Отпилил от них нужные куски, тщательно зачистил рубанком.
Теперь надо было сделать самое сложное – «секрет».
Бабушкин взял старую стамеску с расплющенной рукояткой, наточил ее и стал выдалбливать отверстия для ножек: два на одном конце доски, два – на другом.
Но делал он их почему-то слишком глубокими и чересчур близко одно от другого. А самое странное – парные, рядом расположенные отверстия Бабушкин внутри доски зачем-то соединил между собой широким «коридором».
В этом-то и заключался «секрет».
Если теперь вставить ножки в отверстия, то «коридор», идущий внутри доски, будет снаружи совершенно не виден. Он станет как бы «тайником», маленьким секретным ящичком, куда можно спрятать от чужого глаза небольшую вещичку.
Бабушкин взял несколько подпольных листовок, свернул их и заложил в тайник.
Потом вставил в отверстия ножки. Проверил. Ножки должны держаться туго и выходить из дыр с трудом. Так и получилось.
Сел на скамеечку, нарочно покачался из стороны в сторону. Она держалась прочно, устойчиво. Иван Васильевич позвал жену.
– Мое первое столярное изделие! – гордо сказал он, – Ну, как? Нравится?
Прасковья Никитична мельком глянула на «изделие», не понимая восторга мужа.
– Скамейка как скамейка, – сказала она. – Покрасить не вредно бы…
– Покрасить-то покрашу, – перебил Бабушкин. – А ты ничего не замечаешь? Гляди лучше…
Прасковья Никитична внимательно осмотрела скамеечку, повертела ее и так, и этак.
– Царапина вот, – неуверенно проговорила она. – Тут, кажись, глазок. От сучка…
– Царапина! – засмеялся Бабушкин.
Он перевернул скамеечку, положил ее сиденьем на пол, уперся в доску сапогом и с силой потянул к себе одну ножку. Она медленно, со скрипом вылезла.
– Ну, гляди, – сказал Бабушкин.
Прасковья Никитична осмотрела сперва ножку, потом – дыру в доске.
– Что глядеть-то? – недоуменно спросила она.
Тогда Бабушкин сунул пальцы в отверстие и вытащил из тайного «коридора» подпольные листовки.
– Ловко! – засмеялась Прасковья Никитична.
Она осмотрела и ощупала тайник и опять сказала:
– Ловко!
В тот вечер Бабушкин еще долго возился со скамеечкой. Каждую пару ножек он скрепил поперечиной. Сиденье выстругал гладко, будто вылизал. И наконец покрыл скамеечку зеленой краской.
«Под цвет потолка», – пошутил он.
Назавтра питерский «столяр-краснодеревец» проснулся чуть свет и, лежа, подумал: «Что бы мне еще сработать на досуге?»
Но мастерить для себя Бабушкину больше уже не пришлось. Утром пожилой чиновник принес ему в починку старинную резную шкатулку. Потом соседка попросила зайти – отремонтировать сундук, а трактирщик прислал мальчика – поправить оконные рамы.
Заказы шли один за другим. В конце концов Бабушкин так навострился – даже изготовил новый пузатый комод для купчихи.
…Через несколько месяцев, когда жандармы, потеряв след «государственного преступника», немного поостыли, столичный «столяр-краснодеревец» вместе с женой покинул тихий Полоцк.
Бабушкин уехал в Орехово-Зуево выполнять поручение Ленина.
Верстак и инструменты он продал.
В корзине и чемодане, которые он с женой привезли на вокзал, лежало все их имущество: белье, книги и несколько кастрюль. Никаких шкафов, кроватей, диванов у них не было. Из всей мебели они везли с собой только маленькую зеленую скамеечку.
…С тех пор зеленая скамеечка неизменно находилась повсюду вместе с Бабушкиным. Переезжал он в другой город – тряслась в вагоне и дешевая самодельная скамеечка.
Она служила ему верой и правдой, храня в своем тайнике то запрещенные брошюры, то «Искру», то письма Ленина и Крупской.
