Текст книги "Поединок с самим собой"

Автор книги: Борис Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

ГлаваVI. РАСТАВАНИЕ

алопом пронеслись две недели. Жизнь у Юлы шла теперь как-то странно. Непривычно.

Не было Григория Денисовича. Он все еще лежал в больнице. Оказывается, после операции не так-то быстро отпускают. Нога заживала, но медленно. И только через два – три месяца можно будет точно знать, дала что-нибудь операция или нет.

И еще этот… Дмитрий Прокофьевич. Юла подметил, что он приходил к матери как по расписанию: вторник и пятница.

Юла старался в эти вечера являться домой попозже. Но все равно обычно все-таки сталкивался с Дмитрием Прокофьевичем. Тот, будто нарочно, не уходил, не дождавшись Юлы. И все лез на разговоры. Оказалось, Дмитрий Прокофьевич обо всем на земле имеет твердое, четкое понятие.

Эта его категоричность бесила Юлу. Дмитрий Прокофьевич уверенно высказывался и насчет будущих полетов на Марс, и насчет цен на водку, и насчет современной молодежи. Говорил он медленно, внушительно и, высказывая очередную важную мысль, размеренно постукивал пальцем по столу. Тоже, наверно, для солидности.

Однажды вот так же, еле высидев с Дмитрием Прокофьевичем полчаса, Юла извинился и ушел.

Вместе с Женей пошли они выгуливать Кванта. Юла шагал хмурый, Женя молча, искоса поглядывала на него.

– Что? Опять этот… «пьющие-непьющие»? – спросила она.

Юла кивнул.

– Сидит, рассуждает. Такой, оказывается, философ. Все на свете объяснит. – Он усмехнулся.

– А может, ты несправедлив? – сказала Женя. – Просто ревнуешь? Хочешь, чтоб мать была твоя и только твоя…

Юла пожал плечами.

Они долго шли молча. Потом Женя стала рассказывать про свой зоосад. Она недавно поступила в кружок зоологов при зоосаде. И теперь с юмором рассказывала, как они делали прививки морским свинкам.

Потом заговорили, кто куда пойдет после школы. Они учились в девятом классе, пора было подумать об этом.

– Ну, ты, конечно, на биологический, в университет, – сказал Юла. Он знал: Женя давно мечтает об этом факультете.

– Венька – на физмат, – сказала Женя.

– Или в Политехнический, – добавил Юла.

Да, у них все было ясно.

– Ну, а ты? – тихо спросила Женя. – Решил?

Юла покачал головой. Мысли об институте давно тревожили его. Самое скверное, что ему, если уж совсем честно, было все равно. Можно идти в Кораблестроительный, можно в Железнодорожный. Можно и в Медицинский. И в Педагогический.

– А если никуда? – сказал он.

Женя посмотрела удивленно.

Юла стал сбивчиво объяснять. Вообще-то ему нравятся телевизоры. В те годы они только-только появились в Ленинграде, громоздкие ящики с маленькими экранами. Но даже такие, неуклюжие, несовершенные, они сразу полюбились людям.

Может, ему пойти на завод Козицкого, где делают телевизоры? И работа интересная, и заработок. Сколько же еще матери одной такого лоботряса кормить?

А хороший сборщик телевизоров, говорят, побольше инженера зарабатывает. Да и какой из него инженер получится, еще вилами по воде писано. А сборщик выйдет, это он чувствует.

Женя пожала плечами.

– Стоило ли тогда десятилетку кончать?

Они уже подходили к своему дому, когда навстречу попался Венька.

– А я вас жду, – сказал он.

Вид у него был какой-то странный. Маленькое лицо словно бы стало еще меньше. И очки чаще, чем всегда, сползали на нос. Он поправлял их привычным движением руки, но они вскоре снова сползали.

– Понимаете, ребята, – растерянно сказал Венька. – Я вам раньше не хотел… Думал, авось обойдется. Но… – Он шмыгнул носом и опять поправил очки.

– Да не тяни! Что стряслось? – перебил Юла.

– Понимаете… – сказал Венька. – Я уезжаю. Я теперь буду жить в интернате. В Пушкине. Специальный интернат для легочников.

Женя и Юла украдкой переглянулись. Неужели с Венькой так плохо?

– И когда?… Когда переселяешься? – спросила Женя.

– Завтра.

Они долго стояли молча. И Квант не бегал, не лаял. Тихо оглядывал Веньку мудрыми, добрыми глазами. Он тоже понимал: беда.

– А это… надолго? – спросил Юла.

Венька развел руками.

– Пока не вылечусь. Может, год. Может, меньше. А может, и больше. Но вы не беспокойтесь, ребята, – вдруг зачастил он. – Я не заразный. У меня закрытая форма…

– А вот за такие речи и по шее можешь схлопотать, – сердито перебил Юла.

– А учиться? – спросила Женя.

– Там своя школа, своя библиотека – все свое.

Они замолчали. Да, веселые дела…

– А это откуда? – вдруг спросил Юла.

На отвороте пиджака у Веньки тускло мерцал значок: круглый, золотистый шар, расколотый красным зигзагом молнии. Значок этот Юла, кажется, уже где-то видел.

– А это, знаешь, Инквизитор… – смутился Венька. – Я, понимаешь, после уроков подошел к нему. Ну, проститься. А он обнял меня и вот… подарил. На память…

А! Теперь Юла вспомнил! Ну конечно, – индийский значок. Носил его физик. Илья Николаевич коллекционировал значки. Это все ребята знали.

– Ишь! – сказал Юла. – Растрогался, значит, Инквизитор. Вот не ожидал от него…

Венька кивнул. Они подошли к дому.

– Ну, а будет денек свободный – приезжайте, – на прощанье сказал Венька. – Ну, пока…

Он вдруг рванулся и скользнул в подъезд.

А Женя и Юла еще долго стояли молча. Все это так неожиданно. И так грустно.

Вокруг было темно и тихо. Так тихо, как редко бывает на ленинградских улицах. И от этой тишины, и низкого черного неба, и мутных фонарей. становилось еще печальней.

– А насчет Веньки – мы с тобой виноваты, – вдруг, насупившись, негромко произнес Юла. – Мы оба.

– Я? – Женя сердито и изумленно посмотрела на Юлу.

– Ты.

– Я его туберкулезом заразила, да?

Юла еще больше нахмурился.

– Ты все пищала… Ах, у Веньки интеллект! Ах, Венечка – талант. А мускулы – фи, это грубо. Вот… Но не дуйся: я виноват побольше тебя.

– Ты?

– Да. Венька, когда я с Башней… Целый год поддерживал меня. Морально. А я? Как же это я не уговорил его – в спортшколу? Сам поступил, – а его не затащил. А еще называется– друг…

Глава VII. САМБО

ез Веньки жизнь сразу поблекла. Все было как-то не так…

С Женей Юла виделся часто, почти каждый вечер. Но рассказывать ей о борьбе Юла теперь остерегался. Помнил: однажды, когда он заговорил о тренировке, Женя глянула с такой усмешкой…

Зато слушать Женю было очень интересно. И вообще она была хорошая. И все понимала получше другого мальчишки. Все, кроме борьбы.

Однажды, погуляв с Квантом, они отвели собаку к хозяину.

Григорий Денисович недавно выписался из больницы. Он еще, правда, ездил на перевязки, но, в общем, был уже здоров. Однако зарядку по утрам Юла все еще делал один. Врачи велели Григорию Денисовичу оберегать ногу, щадить ее. Ходил он прихрамывая и на все вопросы о ноге отвечал:

– Будущее покажет!

Однако Юла не сомневался: все, конечно, будет в порядке!.

Юла и Женя отвели Кванта, но вечер был такой хороший– решили еще часок побродить.

Прошли по своему родному Васильевскому острову, по Третьей линии и вскоре вышли на Неву.

Это было их любимое место. Здесь, на гранитной набережной, между двумя мостами – Дворцовым и Лейтенанта Шмидта – могли они подолгу стоять, глядя на широкую, спокойную реку. На том берегу напротив гордо вздыбил коня на каменной глыбе Медный всадник; за ним высилась, мерцая золотыми куполами, стройная громада Исаакия, а слева вонзилась в небо игла Адмиралтейства с маленьким парусным корабликом на самом острие.

Ребята знали, что многие знаменитые путешественники, писатели и художники, давно уже считают это место одним из красивейших в мире. И Женя, и Юла с самых, малых лет привыкли к нему и полюбили его.

Вот и сейчас они стояли возле сфинксов, загадочных, мудрозадумчивых, огромных каменных сфинксов, «привезенных в град святого Петра из древних Фив в Египте», как сообщали давно выученные ими наизусть высеченные в граните строки, – стояли, облокотясь на парапет, и смотрели на вечернюю реку.

– А знаешь, недавно был удивительный случай, – задумчиво сказала Женя. – Возле одной школы посадили ирисы. Потом решили эту площадку залить асфальтом. Ну, так и сделали. А весной – ты только подумай! – сквозь асфальт пробились ирисы. Нет, представь! Тоненькие, нежные зеленые росточки – и такая сила, такое упорство! Пробили асфальт!..

Юла кивнул. Да, эта история была ему очень по душе.

Вскоре Юла и Женя повернули к дому. Они были уже совсем близко от него, когда навстречу выдвинулись из темноты трое. Один – высокий, двое – пониже.

– Когда зажегся красный свет, остановись – прохода нет! – сказал высокий. Это был Витька-Башня.

Двух других парней Юла не знал.

– Ну, – сказал Башня. – Сочтемся, Цезарь?

Женя быстро сделала два шага вперед и стала, как бы загородив собой Юлу.

– Хулиган! – крикнула она Витьке. – Как не стыдно?! Втроем на одного.

– Ничего! Он у нас чемпион! Он – сильный. Он за слабых заступается. Вот пусть теперь за себя заступится. Ну? Проси прощенья, Цезарь.

Юла молчал.

На улице было темно, пустынно.

– Значит, не хочешь? – сказал Башня. – Ну ладно. А ты, барышня, отойди.

– Нет! – крикнула Женя.

– Отойди, Женя, – сказал Юла.

И вдруг сам в два прыжка отскочил в сторону. Он оказался как бы на левом фланге у Витьки и его друзей.

Это было важно. Теперь они стояли перед ним не слитной группой, а как бы сбоку, шеренгой, по одному.

Крайний из них – рябой в мичманке парень, – вероятно, решил, что Юла убегает, и бросился за ним. Этого и ожидал Юла.

Парень взмахнул кулаком, но Юла сделал какое-то быстрое движение, и рябой, коротко вскрикнув, рухнул на землю.

Все произошло так стремительно, ни Женя, ни Витька– Башня даже не поняли, как это случилось.

А меж тем Башня уже приблизился к Юле.

И вдруг – ловкая резкая подсечка ногой. И одновременно– мощный толчок в грудь. Громадный Башня тоже очутился на асфальте. Он, вероятно, здорово ударился: так и остался лежать, не шевелясь.

Но тут Женя тревожно вскрикнула:

– Юлий!

Юла обернулся. Сбоку на него кинулся третий противник. Теперь Юла узнал его. Это был Кешка. Только в каком-то странном пальто и низко надвинутой кепке. В руке у Кешки чернело что-то короткое, тяжелое. Кажется, обрезок металлической трубы.

Это было страшное оружие.

– Брось! – крикнул Юла.

Но Кешка замахнулся.

И опять все произошло мгновенно. Мелькнула рука Юлы, он четко перехватил в воздухе Кешкину руку. И резко повернул, словно сломал ее.

Со звоном брякнулся на асфальт тяжелый обрезок трубы. А через секунду на панели оказался и сам Кешка. Юла перебросил его через себя, и тот воткнулся в асфальт головой.

Юла оглянулся. Нет, схватка еще не кончилась. Рябой в мичманке, который напал первым, очевидно, очухался. И теперь кинулся к обрезку трубы.

– Стой! – крикнул Юла.

Одним прыжком он настиг рябого и подножкой опять сбил его на асфальт.

Теперь лежали все троё.

Юла, не спуская с них глаз, поднял обрезок трубы. Тот был с полметра длиной и, судя по весу свинцовый.

– Пошли! – сказал Юла Жене.

Она кивнула.

И вдруг – это было так неожиданно! – слезы брызнули из ее глаз. Именно брызнули. Будто что-то сдерживало их, а теперь две струйки прорвали заплот.

Юла растерялся. Он никогда не видел Женю плачущей. И вот ведь странно: всю драку так стойко держалась. А теперь, когда все уже кончено…

– Женя… Ну, Женя… Ну, не надо, Женя… – как маленькую, уговаривал ее Юла и тихонько поглаживал ладонью по голове, – Пойдем, Женя.

– Да, да, пойдем, – вытирая красные, опухшие глаза; заторопилась Женя. – Фу, какая дуреха! Разревелась…

Они быстро зашагали к дому. Юла иногда оглядывался. Он видел, как встал Витька-Башня и стоял, обеими руками ухватясь за голову. Потом поднялся парень в мичманке. И только Кешка все еще лежал на панели…

– Герой! сказала Женя, когда они поднялись по лестнице и остановились у ее квартиры.

Женя жила на третьем этаже, Юла – на четвертом.

Глаза у Жени все ещё были набрякшие. И нос тоже – опухший. Но Юле она сейчас казалась почему-то особенно красивой и родной.

– В самом деле, герой! – вглядываясь в лицо Юлы, повторила она. И в ее чуть охрипшем после плача голосе было и уважение, и удивленье. – Как это ты? Всех троих!..

Юла пожал плечами. Коротко ответил:

– Самбо.

Женя не поняла.

– Изучал самбо, – пояснил Юла. – Самооборону без оружия. Как видишь, может пригодиться.

Глава VIII. НЕЗРИМАЯ ДУЭЛЬ

транные отношения сложились у Юлы с Андреем Рагзаем – тем новичком, который поступил в спортшколу одновременно с ним и потряс всех своей красивой, мощной фигурой. Тем Рагзаем, про которого тренер сказал: «Аполлон плюс Геркулес».

Это было года три назад. Юла тогда был еще хилым Юлькой-Заморышем. И Рагзай не обратил на него никакого внимания.

Но прошли полгода, год, полтора… Юла обрастал тугими комками мускулов.

Тренировался он охотно и неутомимо. Казалось, ему доставляет удовольствие двадцать, тридцать, сорок раз подряд повторять один и тот же бросок, пока не разучит его досконально, не отточит до блеска. Пока этот бросок не станет для него таким же привычным, естественным, автоматическим, как, например, ходьба. Ведь когда человек ходит, он не думает, что вот сейчас надо оторвать от земли левую ногу, приподнять ее, пронести вперед и опустить впереди правой. А потом перенести тяжесть тела на эту левую ногу и одновременно оторвать от земли правую, приподнять ее, пронести вперед… Все это мы делаем автоматически.

Так и борец. Все приемы, даже самые сложные, должны войти в его плоть и кровь, стать как бы неотделимыми от него, его нутром, его существом.

А путь к этому только один. Да, к сожалению, один– единственный. Тренировка. Долгая, неустанная, яростноупрямая.

Тренировка утомительная, зачастую однообразная. Надоедливая, как затяжной унылый осенний дождь.

Тренировка, которая иногда кажется бессмысленной, тупой до одури.

Тренировка тяжкая, но необходимая.

И вот так – и год, и два, и три, и пять, и восемь…

Совсем не всякому это по нраву. И не у всякого хватает выдержки.

Юла был упрям. И настойчив. И очень хотел стать сильным.

Игнат Васильевич сразу это подметил.

«Если не остынет, будет толк, – думал он, наблюдая за схватками Юлы. – И кураж хороший».

Это слово сейчас почти не употребляется. А у старых спортсменов оно было в ходу. И обозначало: боевой задор, волю, напористость. И главное – жажду победы. Победить! Во что бы то ни стало! Умереть, но победить! «Без куража нет борца», – говорили когда-то.

С Андреем Рагзаем Юла на ковре не встречался. И не мог встретиться. Рагзай был средневесом. Впрочем, у Юлы и мыслей таких не было – тягаться с Рагзаем. С Аполлоном плюс Геркулесом.

Но шли годы. Мощные плечи Рагзая оставались все такими же мощными. Но не более.

Его сильные, с длинными эластичными мышцами ноги не стали слабее. Но и сильнее не стали.

Он как бы остановился. Да, остановился в пути. Но в дороге нельзя делать длительные остановки. Путь – это путь. Вечное, непрерывное движение к цели. Краткие передышки – да, длительные остановки – нет.

Так прошло года три. Юла шагнул из наилегчайшей категории в легчайшую, а потом и в полулегкую. И интересно: даже в полулегкой он почти сразу стал первым среди ребят.

Тренировка! Все решала тренировка, в которую Юла втянулся прочно, охотно и навсегда.

Шли дни. Юла был первым в своем полулегком весе. Рагзай – первым среди средневесов. И хотя они никогда не встречались и не могли встретиться на ковре, меж ними шел как бы заочный поединок, как бы незримая дуэль.

Юла видел: Рагзай теперь украдкой приглядывается к нему. И на тренировках, и на соревнованиях. Будто изучает его, отыскивает слабину.

К чему бы? Ведь им никогда не встречаться на ковре?

– Ревнует! – однажды шепнул Юле Игнат Васильевич, после того как Рагзай отошел от ковра, где боролся Юла.

Юла пожал плечами. А чего ревновать-то? Что он – чемпион СССР?

– Ленив наш Аполлон, – пояснил Игнат Васильевич. – А это в спорте – самая гибель. Впрочем, не только в спорте. – И он опять повторил свою излюбленную присказку: – Человек себя лепит.

Иногда Юла и Рагзай вместе возвращались после тренировки. Благо жили они по соседству. Идти рядом с Рагзаем было нелегко. Прохожие оглядывались на него. И немудрено! Высокий, синие глаза, черные волосы. Одет модно, со вкусом. Это отец привозил Андрею обновки изо всех командировок.

Рядом с Рагзаем Юла казался невзрачным. И ростом ниже, и лицо неприметное. И тужурка старая, из отцовской куртки перешитая.

Они шли и беседовали.

И Юла всегда поражался: как легко живется Рагзаю! И как он талантлив! Во всем талантлив.

И на ковре: тренер показывает новый прием, все ребята еще только осваивают его, приноравливаются, а Андрей уже демонстрирует новинку. И даже – с блеском!

А в жизни он еще талантливей. И начитан, и остроумен.

Юла не знал, что Рагзай, вот этот блестящий Рагзай завидовал ему, Юле. Его упорству, терпению. Его неколебимой настойчивости.

Шагая домой, говорили они обо всем. Но больше всего, пожалуй, о времени. Да, это была главная забота. Спорт, как ни крути, столько часов отнимает – прямо, хоть волком вой.

– А ты поменьше тренируйся, – как-то сказал Юле Рагзай. – Если все кроссы, да все зарядки, да все упражнения по-честному делать!.. – Он присвистнул. – Ого! Тогда и про кино забудь! И про телевизор!

Юла покачал головой. Трудно, конечно. Но сокращать тренировки нельзя. Нет, ни в коем случае.

– Тут выход один, – сказал Юла. – График. Железный график. Я расписал весь день, чтобы ни минутки зря не пропадало. Только так!

Однажды, когда они возвращались с тренировки, Юла предложил:

– Хочешь, Кванта покажу?

Они поднялись в квартиру к Григорию Денисовичу, взяли собаку и пошли гулять.

– А кто этот… лысый… с железными зубами?… – спросил Рагзай на улице.

– Григорий Денисович? О! Хоть и чужой он мне, а почти как второй отец.

Рагзай усмехнулся.

– Второй отец?! Не люблю я этих слюнявых сантиментов.

– А это не сантименты. Это правда. Если бы не он…

И Юла рассказал и про «волшебный совет», и про то, как Григорий Денисович добился, чтоб его зачислили в спортшколу. И про многое другое.

– В общем, Христосик! – подытожил Рагзай.

– Нет, он не Христос. Просто он… долги платит, – сердито возразил Юла.

Рагзай, конечно, не понял. И Юла рассказал и про сплющенную пулю на столе у Григория Денисовича, и про Саида, который своим телом заслонил ротного.

– Брось, – махнул рукой Рагзай. – Мне и в книгах осточертели эти назидательные истории для дошколят. Двадцатый век – это знаешь какой век? Жестокий век!

Юла усмехнулся. Сразу вспомнился ему Венька. Тот всегда говорил: «Двадцатый век – это знаешь какой век?».

И вот ведь как странно получается: все говорят о двадцатом веке – и Венька, и Женя, и Рагзай – и у всех этот век – разный.

Для Веньки наш век – это век науки, век физики и математики, век небывалых открытий; для Жени двадцатый век – это век тонкой душевности и нравственной чистоты; а вот у Рагзая получается, что наш век – это грубый, бесчеловечный, жестокий век.

– В двадцатом веке, – продолжал Рагзай, – каждый за себя и каждый для себя. А все эти сказочки про Христосиков… – Он махнул рукой. – Ты вот выходишь на ковер. Ты и финты применяешь, и хитрости. А жизнь – та же борьба!

– На ковре передо мной противник, – хмуро возразил Юла. – А в жизни рядом со мной товарищ.

Рагзай усмехнулся. Так они и расстались, сердитые, недовольные друг другом.

* * *

Все складывалось у Юлы вроде бы неплохо, только вот мать никак не могла примириться с этим «баловством». Так она называла борьбу.

Казалось бы, мать должна радоваться: Юла окреп, возмужал. Но она словно не видела этого. Зато каждую царапину, каждый ушиб – а чего не бывает на тренировках?! – она сразу подмечала. И ворчала так, будто сыну сломали позвоночник.

А главное, она боялась, что «баловство это» помешает сыну учиться. И как Юла ни убеждал ее, как ни доказывал, что отметки у него нисколько не ухудшились, мать все равно злилась: «Вот вышибут тебя из школы, помяни мое слово».

Дмитрий Прокофьевич твердо поддержал мать.

– Сила для чего человеку дана? – внушительно, как всегда, спросил он. И сам же ответил: – Сила – для дела. Чтобы землю копать, бревна ворочать. А друг другу ребра ломать – несерьезно это. Несолидно. Ну, повозился ты два часа на ковре, силушки истратил воз, а какую продукцию произвел? Ага! Выходит, вхолостую старался!

А однажды разразился скандал. Юла в тот день пришел после соревнований с расцарапанной щекой. Хоть и коротко острижены ногти у борцов, но… бывает. Царапина была неглубокая, однако некрасивая. Наискось, через всю щеку. И даже на подбородок налезала. А медсестра еще прижгла йодом, и стало совсем «загляденье»…

– Вот-вот! – кричала мать. – А завтра тебе глаз выколют! А послезавтра – ногу вывернут. Я этих костоломов знаю. Все! Кончилось мое согласие. Никакой больше борьбы! Только через мой труп!

Юла знал свою мать. Иногда на нее «находило». И тогда переспорить ее было очень трудно. Он не на шутку встревожился: а вдруг мать, в самом деле, пойдет в спортшколу?

У них такие случаи бывали. Особенно у боксеров. Там то и дело какая-нибудь мамаша устраивала истерику. «Не хочу, чтоб моего Вовочку дубасили по голове! Это не спорт – это варварство! У меня такой слабый ребенок»! А огромный, на голову выше мамаши, «ребенок» краснел и дергал мамочку за рукав: «Ну перестань, ну пожалуйста».

Утром Юла рассказал Григорию Денисовичу и про мать, и про незримую дуэль с Рагзаем.

– Таких дуэлей всегда много в жизни, – в раздумье сказал Григорий Денисович. – Если хочешь, вся жизнь – это бесконечные незримые дуэли. Соревнование. И пожалуй, оно и неплохо. А насчет матери… Ничего. Просто нервничает женщина. Пройдет. – Скобка у него на щеке сжалась и разжалась. – Пройдет, – повторил он.