Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. 3 том"
Автор книги: Борис Горбатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)
Недавно мне вновь довелось побывать в Брянских лесах, точнее, – в северных районах Брянщины: Клегнянском, Жуковском, Рогнединском и Дубровском.
Здешние места широко известны в нашем народе под именем «Партизанского края». Когда иноземное нашествие докатилось сюда, брянцы стали партизанами.
Обезлюдели деревни. Замерла жизнь в них. Только осенний ветер голосил в брошенных избах. Брянские колхозники не только не покорились оккупантам, – они не захотели даже жить рядом с ними, дышать одним воздухом...
Началась народная война.
Есть в Жуковском районе колхоз «Муравей». До войны это был большой и богатый колхоз, добрая слава о нем гуляла по обоим берегам Десны, доходила и до соседней Смоленщины. Это был действительно веселый и трудолюбивый колхозный муравейник.
Оккупанты разорили его. Но и этого им было мало. Однажды ночью они внезапно нагрянули на село и обложили его, как загонщики, волчьей облавой, – жители так и не успели уйти в спасительный лес.
К утру от богатого некогда села остались одни головешки.
Я был в здешних местах вскоре же после войны. Я еще застал «зону пустыни». Головешки, головешки, головешки... Следы пожарища и знаки разорения.
На колхозные земли яростно наступал лес, пахотные площади покрывались дружным и напористым молодняком: цепкие заросли подступали уже вплотную к разоренным селам. Казалось, лес хочет поглотить все окрест, все накрыть своей могучей зеленой шапкой.
Невиданная засуха 1946 года еще ниже пригнула колхозников к земле. Люди ютились в землянках. В землянках были и школы, и сельсоветы, и правления колхозов. Я глядел на все это разорение и невольно думал: сколько же сил, средств, анергии и, главное, времени, – времени, времени! – надобно, чтоб восстановилась здесь жизнь?
Знаменательно, что, вернувшись на родное пепелище после изгнания оккупантов, люди сразу же, – не дожидаясь ни указаний сверху, ни зова организаторов, – сами стали собираться в колхоз. Никому – ни дряхлым старикам, ни старухам, ни многодетным женщинам (а они теперь были единственной силой на селе, мужчины-партизаны ушли на запад добивать врага) – никому даже в голову не пришло устраивать свою жизнь теперь вне колхоза, в особицу, единолично, на свой страх и риск, в стороне от соседей. Напротив, именно в колхозе видели люди свое единственное спасение. Они свято верили в колхозную силу. Они уже знали ее.
– Ах, как жили! Вот как жили! Кабы снова так жить!..
И не выплакавшись как следует на развалинах собственного очага, вдовы сразу же потянулись к тому, что некогда было колхозной усадьбой. Сюда стали стягивать кто уцелевшую борону, кто плуг, кто мешок семян. Тут вокруг стариков мужчин, как трепетные молодые побеги подле старого дуба, сгрудились женщины и подростки...
В колхозе «Муравей» такими стариками оказались Симкин Филипп Андреевич и Рекунов Григорий Иванович, «главный партизанский кучер», дед престарелый и разговорчивый, но еще могучий и работящий, к тому же хороший плотник. На первых порах они, как умели, при дружной подмоге женщин стали строить заново колхоз... А тут по ранению вернулся из армии старый солдат Василий Григорьевич Игнатиков, прежний председатель колхоза. Руководство сразу же перешло в его многоопытные руки.
Развороченный муравейник ожил. Весной уже дружно сеяли.
...И вот я снова в Брянских лесах, в «зоне пустыни». Какие чудесные перемены!
Тогда – несколько лет назад – в глаза прежде всего бросались руины да развалины, сейчас – раньше всего замечаешь свежесрубленные, пахучие, нарядные и веселые избы. Тогда – горькая тишина кладбища встречала вас у поскотины и шла рядом с вами по всему селу, теперь – все окрест звенит молодыми голосами...
И люди повеселели. Собравшись в новой, просторной, богатой избе «партизанского деда» Рекунова – и до войны у старика не было такой хоромины! – они оживленно толкуют о том, что пора уже приниматься за осуществление тех колхозных планов, что были прерваны войной: пора электрифицировать колхоз, поставить мельницу, пилораму...
И прикидывают: а не объединиться ли с соседями в один большой колхоз да зажить лучше довоенного?
То же, что в «Муравье», видел я и в Косилове, и в Тюнене, и в Рековичах, и в Олсуфьеве.
Уже все колхозы восстановлены, и в колхозах – все фермы. Поднялись из пепла и районные центры. В Жуковке, например, уже сейчас и домов, и людей больше, чем было до войны.
Жизнь везде и всюду, – жизнь, которую невозможно истребить! Вчерашняя «зона пустыни» стала зоной новой жизни, счастливых надежд и радостных свершений.
Разумеется, все это могло статься только потому, что в наступление на «зону пустыни» люди пошли в дружном колхозном строю. Только в могучем колхозном дубе могло оказаться столько жизненных соков после бури!
Разумеется, всех этих побед не было бы, не могло бы быть, если б колхозникам не пособило родное государство.
А оно пособило – и крепко! Пособило всем: лесом, деньгами, семенами, машинами, добрым советом и умелыми кадрами.
Государство отпустило колхозникам бесплатно строительный лес – сотни тысяч кубометров. Государство дало колхозникам ссуды на индивидуальное строительство, – только по одному Жуковскому избирательному округу было выдано более чем тридцать миллионов рублей. Государство наделило колхозников коровами и телятами. Государство помогло колхозам машинами: без могучих гусеничных тракторов МТС не удалось бы колхозам так быстро раскорчевать мелколесье, поднять запущенные, заброшенные пахотные земли. Государство помогло семенами, а в засушливый 1946 год – и хлебом. Только колхозы Жуковского района получили больше трех с половиною миллионов килограммов семян.
И если спросить любого колхозника, колхозницу, подростка: кто же помог им крепко стать на ноги, кто вывел их из горькой нужды на светлую дорогу к счастью, – всякий, не задумавшись и от всей души, ответит:
– Наша родная партия!
«Путь к счастью» – так назвал свою книжку председатель колхоза имени Парижской Коммуны, Дубровского района, Михаил Дмитриевич Зернов. Я был в «Парижской Коммуне» и нахожу, что заголовок книги – точный заголовок.
Михаил Дмитриевич Зернов – не старый еще человек, но старый деятель колхозного движения. Он стал председателем колхоза еще в 1929 году, будучи комсомольцем. Он был делегатом и первого и второго съездов колхозников-ударников. О Зернове можно сказать, что он принадлежит к старой колхозной гвардии, той, что на своих плечах вынесла всю тяжесть классовых боев с кулачеством и посеяла первые семена колхозной нови...
В 1946 году после демобилизации из армии М. Д. Зернов вновь был избран председателем родного колхоза. Двадцать лет на председательском посту, – и ведет колхоз к новому счастью!
Но что ж оно такое, это колхозное счастье? Мы толковали об этом с колхозниками в тихий вечер после полевых работ.
Счастье в том, чтоб честно, в срок и от всей души выполнить свой долг перед государством. Счастье в том, чтоб сделать свой колхоз богатейшим, а всех колхозников – зажиточными. И чтоб каждый завтрашний день был куда лучше сегодняшнего. И чтоб видеть, как уже в сегодняшнем дне зреют и наливаются могучей силой ростки завтрашнего коммунистического дня. Как покоряется человеку природа; как преображаются вчера еще тощие и бедные брянские земли; как загораются огни культуры в лесной, медвежьей глуши. И исчезает противоположность между городом и деревней.
Да, брянскому колхознику одной сытости мало; уже не мыслит он себе счастливой жизни без света культуры; хочет он, чтоб в родном селе жить было не хуже, чем в городе, чтоб было и кино, и радио, и электричество, и колхозный клуб, и библиотека, и стадион, и даже свой театр.
Об этом нельзя писать спокойно. Даже в первые дни после оккупации, в самые слезные дни нужды и разорения никто из колхозников не считал строительство школы, колхозного клуба, яслей, избы-читальни делом второй очереди. Еще и дыр не залатав в хозяйстве, взялись колхозники за топоры и пилы, чтоб возродить культурные очаги на селе. И первыми из землянок в новые дома переехали школьники.
Нужно воочию представить себе «зону пустыни», где все, все, все было сожжено и разрушено, все превращено в пепел и прах, чтоб понять размах культурного строительства в здешних местах. Тогда, несколько лет назад, негде было даже встретиться с избирателями, – встречались в землянках. А сейчас сколько новых колхозных клубов! А если на клуб у колхоза силенок не хватило, – так изба-читальня уж обязательно есть! И в клубах играют Островского, смотрят кино, слушают заезжего лектора или просто танцуют под баян да поют партизанские песни...
А в колхозе имени Парижской Коммуны новый клуб такой, какого и до войны не было, – каменный, на пятьсот мест, со стационарной киноустановкой.
«Жить лучше, чем жили до войны!» – вот о чем толкуют сейчас колхозники. Уже не оглядываются они назад, в довоенный день, а смотрят вперед. И смотрят смело.
В той же «Парижской Коммуне» завтрашний день уже положен на кальку, запечатлен в колонках цифр пятилетнего плана. Уже есть у колхоза своя электростанция – до войны не было, свои известковый и кирпичный заводы, мельница, лесопильная рама, столярная мастерская, многогектарный сад, заложенный комсомольцами. Строится средняя школа...
А мечты колхозников уже бегут дальше, дальше, вперед... И среди этих мечтаний главное: о новом колхозном селе.
Вернувшись после изгнания гитлеровцев в свои родные Рековичи, колхозники стали селиться каждый на своем старом, исконном месте, каждый на своих головешках.
Так и вышло, что Рековичи после разорения возродились и в прежней красе, но и с прежними недостатками.
С этим сейчас уже нельзя было мириться... М. Д. Зернов с товарищами стали планировать новое село: красивые каменные здания, широкие прямые улицы, обсаженные ровными рядами лип, в центре села парк, возле него театр, здание правления колхоза, магазины, почта.
А овраги засадить плодовыми деревьями... Нет, это не бесплодная мечта! Все это будет под силу такому богатому колхозу, как «Парижская Коммуна».
Это уже оказалось под силу колхозу имени КИМ, Жуковского района, во главе которого стоит волевой организатор Кирилл Афанасьевич Малкин.
Когда Кирилл Малкин вместе с другими кимовцами вернулся из леса, он долго ходил по пепелищу. А потом собрал колхозников и с горечью сказал им:
– Да неужто опять будем строиться по-старому? Изба к избе спиною, словно поссорившиеся соседи?
– А как же ты мыслишь, Кирилл Афанасьевич? – спросили товарищи.
– Надо по плану строиться...
И он вскоре действительно привез из города архитектурные планы нового села.
Я был в этом прекрасном новом поселке, слава о котором уже гремит по всей Брянщине. Здесь не увидишь ни одной подслеповатой избы, ни одной крыши под соломой. На прямой зеленой улице один к одному стоят просторные, красивые дома.
Жить лучше, богаче, краше, чем жили до войны!
Уже не о восстановлении, а о расширении производства толкуют на Дубровской шпагатной фабрике. На Клетнянском заводе стандартного домостроения начинают делать и паркет. В Рогнедине хлопочут о новом льнозаводе. Строятся поселки, школы, мосты, клубы, колхозные чайные, дома для приезжих, плотины на реках...
Да, многое переменилось тут за эти годы! Иной стала жизнь, иными стали речи. И почта депутата стала иной. Иные жалобы, иные просьбы, иные наказы... Люди просят помочь им электрифицировать поселок, благоустроить районный центр, получить книги; требуют машины, киноустановки... Жалуются на Сельэлектро, которое берет за проекты слишком дорого, а делает проекты слишком медленно...
Да, нужд еще много, но и они, так сказать, уже иные – иного качества, иного уровня. Это запросы и требования строителей. И им от всей души хочется помочь.
Но, кстати, помогать надо не так, как «помогло» Брянское областное управление сельского хозяйства колхозу «Маяк», Рогнединского района. Однажды, расщедрившись, оно прислало колхозу... огромный инкубатор.
Колхозники немедленно прозвали его «железной квочкой». Этот инкубатор совсем «Маяку» не нужен, – всех колхозных кур не хватило бы, чтобы обеспечить его яйцами. К тому же инкубатор оказался безнадежно неисправным. А облуправление требует от колхоза денег за свой «подарок», и не малых.
А в колхозах отлично научились считать копейку. Выгоды и невыгоды прикидывают не только руководители, а и рядовые колхозники.
И самая животрепещущая тема – укрупнение колхозов. Передовым колхозникам очевидны все выгоды слияния двух-трех мелких колхозов в один мощный, крепкий. Сама жизнь властно требует этого. Я видел это воочию. Вот два колхоза рядом: у одного земли вдоволь, да рабочих рук нехватка, а у другого рабочие руки найдутся, да земли мало. Ну, что же не объединиться? Или вот два других соседа, разделены они только мелкой речушкой; у одного – хорошие луга, да земли под приусадебные участки не хватает, а у соседа за речушкой приусадебных земель избыток, да лугов нет, хоть плачь!.. Ну что ж, в самом-то деле, не объединиться?
К сожалению, говорят и спорят о слиянии много, а делается пока все еще недостаточно. Что мешает? Да все та же инерция, привычка, а кое у кого и оглядка на то, как до войны жили. Многие районные партийные и советские организации еще не возглавили это жизненное движение.
Много разговоров было в эту весну о льне – самой выгодной по здешним местам культуре. Лен тут сеют охотно, хоть и трудоемка эта культура. Четыре района, входящие в Жуковский избирательный округ, сеют уже сейчас больше трети всего брянского льна. Между тем в округе нет ни одного льнозавода, нет даже хороших льномяльных пунктов.
Министерству легкой промышленности СССР необходимо в самое ближайшее время построить льнозавод в Рогнедине.
Избиратели Жуковского района просят правительство Российской Федерации помочь им довести до конца электрификацию поселка. Электроэнергия здесь есть, ее в избытке даст завод. Нужны трансформатор, провода, средства.
Нужен Жуковке и хороший кинотеатр. Существующий уже мал для растущего поселка. А Дубровской шпагатной фабрике нужна стационарная киноустановка, – рабочий клуб тут уже есть. Эти вопросы необходимо решить Министерству кинематографии СССР.
Молодежь Рогнедина и Жуковки справедливо жалуется на то, что в их поселках нет стадионов, физкультурная работа запущена. И они требуют, чтобы стадионы были построены! И чтобы в Дубровке была воздвигнута плотина и восстановлено озеро – отрада пловцов и рыболовов. А в Клетне надо построить зимний клуб, – летней площадкой уже не обойдешься...
Жить еще лучше, еще радостней, еще веселей – вот о чем шумит сейчас Брянский лес.
Вот чем живут люди во вчерашней «зоне пустыни».
1950, июль
СЛОВО О БЫТЕ ШАХТЕРОВВеликие перемены произошли на шахтах Донбасса, в шахтерском труде и в шахтерской жизни. К ним быстро привыкли; иное уже и не поражает. Только старожилы, сравнивая «век нынешний» и «век минувший», еще умиляются по-стариковски.
Взять хотя бы один простой, с виду дюжинный факт из повседневной жизни: на шахтах Донбасса больше нет нехватки рабочих рук! Шахта перестала быть «проходным двором», шахтер перестал быть кочевым, сезонным рабочим, стал всеми корнями своими врастать в донецкую землю.
Когда-то семейный шахтер был в Донбассе редкостью. Орловский крестьянин, которого злая нужда пригнала сюда на заработки, упрямо считал себя временным человеком на руднике. Люто тоскуя под землей, он мечтал (и чаще всего – тщетно!) о том золотом времени, когда, справив коня, он вернется, наконец, в родное село и заживет сам себе хозяином по всей своей воле.
В те годы люди не искали на шахте прочного, оседлого счастья. Слова «счастье» и «шахта» роковым образом не вязались вместе. На угле искали только длинного рубля, фарта, «случая», словом – удачи, и в напрасных поисках ее бродили с шахты на шахту, все надеясь найти такую, где уголь мягче, заработки больше, штейгер добрее... Даже в годы первых пятилеток текучка еще продолжала трепать и лихорадить угольный Донбасс. Неожиданно приходили на шахту люди, неожиданно, никому не сказав ми слова, уходили; и начальник участка никогда не знал, сколько у него сегодня шахтеров выйдет в смену.
А нынче... Нынче совсем другое. На одной из горловских шахт, в нарядной, нам довелось наблюдать примечательную сценку. Молодой, расторопный и, видать, бывалый хлопец пришел наниматься на работу. Начальник участка стал внимательно научать его документы, дотошно допытываясь о причинах каждой перемены профессии; перемен было много.
– Да что вы придираетесь, Иван Федорович? – вдруг обиделся хлопец. – Та я ж не в университет поступаю. Я ж на шахту иду. В шахтеры!
– То-то и есть, что на шахту! – ворчливо ответил Иван Федорович. – Нам на шахте тоже надежный народ нужен. По нынешним временам, брат, шахтер – гордое звание. Шахтер, как солдат, мундир носит. Вот оно как!
Да, великие, великие перемены свершились в Донбассе на наших глазах. Стали светлее, чище и радостнее донецкие шахты. Стал легче подземный труд. Стала веселее и богаче жизнь шахтера. Пришло счастье.
Молодой человек впервые приехал на шахту.
Вот он стоит у рудничной конторы. По его одежде легко определить, откуда он. Матросский ремень или танкистская фуражка без слов скажут, что парень демобилизовался из армии; шинель ремесленника, – что пришел из школы; вышитая гуцульская рубашка под полушубком, – что прибыл издалека, из западных областей Украины. Разные дороги привели молодого человека на шахту, но он твердо верит, что любая из них – дорога к счастью. За счастьем-то он сюда и приехал.
Он уже принят и определен на работу: электрослесарем, лесогоном, забойщиком. Куда теперь идти? Где спать? Где жить? Где столоваться?
Когда-то каждый из этих вопросов был мучительной проблемой. В старое время хлопец стал бы искать родственника или земляка, жил бы в нахлебниках или приткнулся бы где-нибудь в балагане, в землянке, спал бы на койке в очередь с товарищем по артели. В 1940 году новичка уже сразу определили бы в общежитие. Общежития бывали и хорошие и плохие. Столовой при них не имелось.
А ныне – ныне для молодых, одиноких рабочих есть на каждой шахте интернат. Этим неудачным, нерусским и непонятным словом обозначается, однако, большое и доброе дело, целое явление в жизни шахтерской молодежи.
Что такое интернат? Это большой, светлый, просторный дом, где каждый молодой шахтер-холостяк найдет себе и кров, и стол, и уют, и ласку. Здесь дадут ему кровать с отличным, чистым постельным бельем в теплой и хорошо обставленной комнате на двух-трех человек. И за это – за помещение, освещение, отопление, белье и обслуживание – он будет платить всего 46 рублей в месяц. Здесь же, в интернате, он получит хорошее трехразовое питание, причем получит его в любое время, когда бы он ни пришел с работы. И за это он будет платить (после нового снижения цен) 390 рублей в месяц. При интернате есть и баня и парикмахерская; здесь можно отдать свое личное белье в стирку и починку. Здесь есть специальные классные комнаты для тех, кто учится в вечерней школе или на курсах. Есть ленинский уголок. Есть своя оборудованная спортивная площадка. Есть политрук, который заботится об учебе, отдыхе и развлечениях молодежи. Есть воспитатели – обычно старики шахтеры, мастера порассказать о былом. Часто при интернате есть и свой фруктовый сад, корней на сто, или просто садочек с зеленью и цветами, до которых каждый шахтер страстный любитель.
Вот что такое интернат. Он стал поистине родным домом для шахтерской молодежи. А эта молодежь теперь требовательна! Она пришла в основном из школ ФЗО, где привыкла жить «в уюте», как говорит молодой проходчик Александр Богачев. Приехав на «Кочегарку». он с товарищами долго и привередливо осматривал все три интерната шахты.
– Директор школы, провожая нас, так и наказывал: требуйте, мол. себе самое хорошее общежитие. Вам полагается.
Однако интернат на шахте «Кочегарка» удовлетворил даже требовательного Богачева. Он по-хозяйски осмотрелся, все обошел, все ощупал своими руками и только потом изрек:
– Уютно! – Это его любимое слово. Он произносит его по-южному: «вьютно» – Горловка вьютный ород. – Начальник шахты встретил нас вьютно.
А в интернатах «Кочегарки» действительно уютно, даже нарядно. Свежевыкрашенные и натертые полы. Ковры. Дорожки. Карты на стенах. Чистота. В спальнях – две-три кровати, тумбочки, столики с книгами, патефон, чей-то баян, гитара на стене, на коврике; на окнах – горшочки с цветами. В ленинском уголке – пианино, шахматные столики, мягкие, удобные диваны. На стене – расписание лекций и бесед. И на всем – на каждой мелочи – лежит печать большой и трогательной большевистской заботы о молодых горняках, об их удобствах, об их счастье. Недаром же все обитатели интерната любовно называют помощника начальника «Кочегарки» Д. Е. Шевелева – Ерофеича – своим родным батькой. Недаром же самый частый и самый желанный гость в интернате – парторг «Кочегарки» Я. И. Нерозин.
Итак, молодой человек поселился в интернате. Стал работать на шахте. В первый месяц он заработает немного. Правда, и этого с лихвой хватит на питание. Но у молодого шахтера теперь и потребности другие. Ох, как много у него всяких мечтаний и планов! Пройдет три-четыре месяца, и он сможет приступить к осуществлению их.
Вот бюджет молодого забойщика Леонида Шеманского, чернобрового и кареглазого парня. Ему всего двадцать лет. Зарабатывает он 3500 – 3800 рублей в месяц. За питание в интернате он платит 390 рублей, за помещение и обслуживание – 46 рублей. На папиросы – 60 рублей. На театр, кино и другие расходы еще 250 – 300 рублей. Ежемесячно он посылает матери 700 рублей. И после всех этих расходов у него в общем остается ежемесячно 1500 – 1800 рублей.
В первые месяцы своей шахтерской жизни он их почти целиком тратит на то, чтобы одеться. Молодые горняки приодеться любят! Грубошерстные, дешевые товары у них не в ходу. Они требуют от торгующих организаций шевиота, бостона, коверкота. У Леонида Шеманского, как и у его товарищей, есть уже несколько костюмов, в которых не стыдно выйти «в люди», есть хорошее пальто, ботинки, туфли, сапоги. Любопытно отметить, что даже рабочая одежда горняка, его спецовка, совсем не та, что была некогда. Сейчас не увидишь на шахтере тех живописных лохмотьев, какие так картинно изобразил когда-то художник Н. А. Касаткин. Прежде спецовку промышлял себе сам шахтер, сейчас ему дает ее государство. Сейчас шахтер работает в комбинезоне или в брезентовых «шахтерках»; проходчики и стволовые имеют резиновую робу и плащи; забойщики на тонких пластах делают на своих брюках кавалерийские леи, из старых автомобильных покрышек или из обычной резины.
Прежде вся эта рабочая одежда хранилась дома, ее надевали и шли на наряд, а затем в шахту. Сейчас на «Кочегарке» на наряд нельзя приходить в грязной одежде. Сперва старики ворчали с непривычки, потом согласились, что так будет лучше. И это понятно: нарядная на «Кочегарке» – это настоящий рабочий дворец. Лепные потолки, кафельный пол, стены, отделанные белым кафелем, цветы, картины... Тут же и кинозал, и библиотека, и партийный кабинет, и все бытовые учреждения комбината.
Сейчас шахтер приходит на работу в своем обычном костюме и оставляет его в «чистой раздевалке», где у него есть свое место. Затем надевает спецовку и идет в шахту. После работы он оставляет грязную спецовку в раздевалке и идет в баню. А спецовку высушат, выстирают, продезинфицируют и даже бесплатно отремонтируют: в бытовом комбинате есть и портные и сапожники.
Прежде вся жизнь шахтера проходила в грязи. Грязно было в нарядной, грязно и мокро в шахте, грязно и сыро в землянке, грязно, зловонно в поселке, на улицах, в кабаке и даже в церкви.
Сейчас грязь стала постепенно исчезать из жизни шахтера. Разумеется, уголь остался углем, но теперь к нему почти не прикасается рука человека: все делают машины. Ушли в прошлое страшные шахтерские профессии: газожог, саночник, коногон, забойщик с обушком. Тяжелый в прошлом труд горняка сейчас, в результате многолетней заботы партии о механизации, стал значительно легче. Стали чище и суше шахты. Улицы поселков начали одеваться асфальтом. Всюду создаются скверы. На шахтном дворе появились цветники и фонтаны. Зазеленели шахтерские города. Стало меньше пыли и копоти в Донбассе. И шахтерская молодежь летом стала наряжаться в белые костюмы и светлые шляпы, – этого я в детстве никогда не видел на шахте!
Разумеется, и сейчас еще много немощеных улиц, запущенных дворов, луж и грязи, но раньше это считалось нормальным, даже неизбежным в шахтерском поселке, сейчас – вызывает возмущение. Горловский горком партии много и горячо занимается вопросами благоустройства. И самое дорогое, что видишь сейчас в Горловке, – это всеобщее, единодушное, страстное желание до конца переделать жизнь шахтера, сделать ее еще светлее, еще чище, радостней и красивей.
