Текст книги "Тайные страницы истории"

Автор книги: Борис Николаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

Вскоре он, по-видимому, и лично познакомился с Е. П. Шмит, которая летом 1907 г. жила в Финляндии, неподалеку от Куоккала, уже вместе с Таратутой. Чтобы ускорить получение наследства (как несовершеннолетняя, она не могла им распоряжаться до замужества), был устроен ее фиктивный брак с А. М. Игнатьевым, ответственным организатором Боевой группы при ЦК, одним из доверенных людей Красина: с формального разрешения этого Игнатьева в конце 1907 г. Е. П. Шмит начала подписывать все документы, которые были необходимы для продажи ее доли в наследстве брата.

В деле Таратуты Ленин ставил крупную ставку, но расчет был точным.

Ближайшее будущее показало, что роль Таратуты в планах Ленина не вводилась в рамки одной «реализации наследства Шмита». Во всяком случае, присмотревшись к нему ближе, Ленин убедился, что он вполне пригоден и для услуг более длительного характера, и очень скоро взял курс на все более и более близкое привлечение Таратуты к участию в засекреченной работе БЦ, особенно к делам, связанным с кассою последнего. Полное развитие этого «нового курса», подрывавшего монопольное положение Красина как неограниченного «хозяина» кассы БЦ, относится к последнему, третьему периоду существования БЦ, составляя одну из наиболее важных особенностей этого периода.

* * *

Полицейские репрессии, которые с начала зимы 1907–1908 гг. обрушились на революционные организации, пытавшиеся в 1906–1907 гг. создавать свои базы на территории Финляндии, ускорили развитие событий. Петербургская полиция все чаще делала набеги на пограничные пункты, излюбленные революционерами. Крупская пишет, что полиция особенно усиленно охотилась за Лениным и «искала его по всей Финляндии»[70]70
  Там же. С. 120.


[Закрыть]. Это утверждение совершенно не соответствует действительности: никаких следов специальной охоты за Лениным в архивах царской полиции найти не удалось, хотя они в отношении именно Ленина изучены с большой старательностью. Охоты специально за Лениным полиция не вела. Ноябрьские и декабрьские 1907 г. полицейские набеги на Териоки, Куоккала и т. п. были направлены прежде всего против эсеров, связанных с террором, и против анархистов-«махаевцев» из группы «Рабочего заговора» – оттуда тянулись нити к разным экспроприациям и актам экономического террора (убийства инженеров и т. д.). Из большевиков задеты были лишь М. Я. Вайнштейн, секретарь БЦ по линии предприятий Красина, и кое-кто из «боевиков», главным образом из связанных с латышскими «лесными братьями». Но, конечно, было ясно, что это лишь начало, за которым скоро пойдут продолжения. Финляндия переставала быть мало-мальски надежным убежищем. Период «малой эмиграции» (так называли революционную работу с опорными базами в Финляндии) кончался, приближалось время уходить в эмиграцию «большую», более далекую от границ России.

«Как водится, – писал Мартов Аксельроду 10 декабря 1907 г., – первым уехал Ленин»[71]71
  Письма П. Б. Аксельрода и Ю. О. Мартова. Берлин, 1924 С. 176.


[Закрыть]. Последний вообще с исключительной старательностью берег себя от ареста, считая, что без него – если арест надолго вырвет его из активной работы – все развитие внутрипартийных отношений пойдет иными путями. Он еще в октябре забрался в глубь Финляндии, к Гельсингфорсу, и оттуда добился решения БЦ о необходимости перенести редакцию «Пролетария», центрального органа БЦ, за границу. В редакцию были избраны Ленин, Богданов и Дубровинский, что обеспечивало решающее влияние Ленина. Одновременно было принято запрещение полемики на страницах нелегальной большевистской печати по философским вопросам – в изданиях легальных эта полемика была признана допустимой на основе полного равенства обеих основных групп, т. е. и ортодоксальных марксистов плехановского толка, и сторонников Богданова. Это последнее решение фактически ограничивало влияние Богданова, так как до того в легальных большевистских органах (в 1907 г. основным их теоретически-политическим органом был «Вестник жизни», ежемесячный журнал выходивший в Петербурге под редакцией П. П. Румянцева) в вопросах философии едва ли не безраздельно хозяйничали «богдановцы».

С этими решениями в кармане Ленин 20 января 1908 г. прибыл в Женеву. Вторая эмиграция встречала невесело: скверная погода, скверные новости, за границей шли аресты большевиков. В первый же вечер, возвращаясь с Крупской после разговоров с женевскими большевиками, Ленин обронил: «У меня чувство, точно в гроб ложиться приехали».

В гроб он, конечно, не лег, оружия не сложил, а, наоборот, начал новый сложный партийный маневр. Но третий период истории БЦ начинался, действительно, в крайне тяжелой со всех точек зрения обстановке: и в отношении общеполитическом, и с точки зрения внутрипартийной, и, наконец, под углом личных отношений, намечавшихся внутри БЦ.

В течение предшествующих лет все политические расчеты и Ленина лично, и всей большевистской фракции строились в надежде на близкое и победоносное восстание, которое разом разрешит все больные вопросы современности. И политически, и психологически это была крайне азартная игра, в которой боевые дружины, партизанские выступления и экспроприации казались крупными козырями, и их пускали в ход, не заботясь о возможных на этой почве внутрипартийных осложнениях. Экспроприация на Эриванской площади в Тифлисе еще вчера казалась особенно удачным ходом. Теперь стало ясным для всех, что ставка на восстание бита, что движение стоит перед длительной полосой не только нарастающей правительственной реакции, но и внутреннего распада тех сил, на которые оно опиралось. И за азартную игру, за пущенные в ход тифлисские козыри, предстоит расплачиваться.

Двести пятисотрублевых билетов, которые вывез Лядов зашитыми в жилет, разменять и за границей было нелегко. Справки, которые наводили предварительно, давали основание думать, что попытки размена по заграничным банкам могут быть проведены с успехом, что во всяком случае широкого оповещения о номерах пятисотрублевок еще не сделано, но было ясно, что после размена первого же билета соответствующие меры будут приняты, и тогда все остальные пятисотрублевки потеряют всякую ценность. А речь шла об огромной сумме – о ста тысячах рублей – и для попытки их спасения был вызван сам Красин, который с помощью других «финансистов» БЦ разработал план одновременного размена пятисотрублевок в ряде крупных центров Европы. Была мобилизована большевистская молодежь, и в первых числах января 1908 г. попытки размена были сделаны в банках Парижа, Женевы, Стокгольма, Мюнхена и т. д. Все они закончились полнейшим провалом: являвшиеся в банки с пятисотрублевками были арестованы; в некоторых странах начались обыски и аресты русских эмигрантов, от которых тянулись какие-то нити к арестованным, причем обстановка некоторых из таких обысков и арестов показывала большую осведомленность полиции о закулисной стороне дела. Печать запестрела сенсационными сообщениями[72]72
  Имена арестованных и другие подробности см. в кн.: Бибинейшвили Б. Камо. С. 132–136.


[Закрыть].

Настоящая причина этого полнейшего провала вскрылась только после революции: среди «финансистов», привлеченных к разработке плана размена, были не только Таратута и М. М. Литвинов, будущий нарком по иностранным делам, а тогда представитель БЦ в Париже, но и доктор Житомирский («Отцов»), доверенный человек Ленина по делам большевистских групп в эмиграции еще в 1903–1904 гг. и в то же время главный осведомитель заграничной парижской охраны по большевикам. Через него Департамент полиции был в курсе всех приготовлений Красина и заблаговременно снесся с полициями иностранными.

Арестованные были сплошь большевиками, среди них несколько пользовавшихся широкой известностью, как, например, Литвинов, который незадолго перед тем большевиками был назначен официальным секретарем русской социал-демократической делегации на Международном социалистическом конгрессе в Штуттгарте (август 1907 г.): у него теперь, при аресте в Париже, было найдено двенадцать пятисотрублевок из числа похищенных в Тифлисе. Такие же пятисотрублевки были найдены у ряда других арестованных, и в иностранной печати открыто писали, что тифлисская экспроприация была делом большевиков, а так как в то время РСДРП была формально единой партией, о внутренних отношениях в которой иностранцы были мало осведомлены, то иностранная печать тифлисскую экспроприацию объявляла вообще делом РСДРП.

Положение осложнялось еще и тем фактом, что незадолго перед этими арестами какими-то эмигрантами из России были сделаны попытки мелких экспроприаторских налетов в Швейцарии, Англии и США. И вполне серьезной стояла угроза нарастания антиэмигрантских настроений в тех странах Запада, где как раз чаще всего эмигранты находили приют. С этим тесно была связана и опасность осложнений с социалистами Запада, в памяти которых еще жили воспоминания о том вреде, который их движению был причинен «партизанскими выступлениями» анархистов 1880–1890-х гг. Экспроприаторский уклон в рядах русских социалистов среди социалистов Запада сочувствия вообще никогда не ветречал, а в начале 1908 г. местами отношение последних переходило в острое раздражение в связи со вскрывшимися попытками нелояльного использования большевиками симпатий иностранных социалистов к русскому революционному движению[73]73
  Наиболее ярким примером была история со специальной бумагой, изготовленной одной немецкой фабрикой поздней осенью 1907 г. по заказу Красина и сданной ею на склад немецкого социал-демократического издательства в Берлине, где она и была найдена немецкой полицией во время обысков в декабре 1907 г. По экспертизе Германского Имперского Банка, по своим особым водяным знакам бумага эта предназначалась для изготовления русских трехрублевок. Красин, выступавший перед немецкими социал-демократами в качестве представителя ЦК РСДРП, конечно, не сообщил им о характере сдаваемой на хранение бумаги, и как заведующий издательством, так и представители Форштанда социал-демократической партии имели тогда большие неприятности с немецкой полицией (см. статью Мартова в «Социалистическом вестнике». 1922. № 16).


[Закрыть].

В этих условиях вполне понятно, что сообщения об арестах обострили борьбу, которая завязалась внутри РСДРП вокруг вопроса о тифлисской экспроприации уже с осени 1907 г.

Целый ряд партийных деятелей был и раньше недоволен излишней, по их мнению, мягкостью резолюции Лондонского съезда. «Недостаточная решительность осуждения съездом так называемых экспроприаций», – как писал позднее Г. В. Плеханов, была главной причиной отказа последнего быть представителем партии в Международном социалистическом бюро. Роль большевиков в тифлисской экспроприации стала скоро известной, хотя никаких точных доказательств вначале не имелось, и это вынудило меньшевиков потребовать от социал-демократической делегации Международного социалистического конгресса в Штуттгарте уже в августе 1907 г. издания особой декларации с осуждением экспроприаций[74]74
  Полный текст этой декларации нам неизвестен. Упоминание о ней имеется в резолюции Парижской группы содействия РСДРП (Голос социал-демократа. 1908. № 3, март).


[Закрыть]. Комитет закавказских организаций РСДРП, находившийся в руках меньшевиков, почти немедленно после тифлисской экспроприации приступил к расследованию этого дела и установил не только состав группы Камо-Петросяна, которая провела эту экспроприацию, но и имена тех большевиков, занимавших видные посты в общепартийной организации, которые были политическими покровителями этих экспроприаторов: во главе этих покровителей стоял Сталин, немедленно после экспроприации покинувший Тифлис и перебравшийся в Баку. Но следствие, проводимое на Кавказе, не могло выяснить всего дела в его полном объеме, так как было установлено, что главные руководители и инспираторы находились в центре, куда и ушли все похищенные деньги. Попытки же поставить вопрос в ЦК наталкивались на сопротивление не только большевиков, но и польских социал-демократов, которые, правда, на Лондонском съезде выступали решительно против экспроприаций, но теперь упорно заявляли, что отказываются верить в причастность руководящих деятелей большевистской фракции к тифлисской экспроприации, совершенной уже после съезда, в прямое нарушение его постановлений.

Уже первые сообщения об арестах в Берлине (Камо-Петросян и др.) произвели на ЦК большое впечатление, причем, несомненно, значительное влияние оказывало настроение немецких социал-демократов: такие члены ЦК, как польские социал-демократы Л. Тышко и Ю. Ю. Мархлевский, в течение многих лет жившие в Германии и тесно связанные с немецкими социал-демократами, не могли не быть особенно чувствительны к их настроениям. В результате ЦК уже 4 января н. ст. 1908 г. постановил заявить, что он «никому из арестованных в Берлине не давал никаких поручений» (это было ответом на сообщения о найденной бумаге для печатания фальшивых трехрублевок). Одновременно ЦК поручил Центральному заграничному бюро (ЦЗБ) произвести расследование всех обстоятельств, связанных с этими арестами.

Еще большее впечатление на ЦК произвели сообщения об арестах в Париже и других городах по делу о размене тифлисских пятисотрублевок. Под влиянием последнего ЦК постановил послать на Кавказ особую свою делегацию в составе Н. Н. Жордания и Данишевского («Герман») с широкими полномочиями для расследования не только дела о тифлисской экспроприации, но и другого дела о поведении закавказских большевиков, а именно дела о расколе в Баку, который был проведен в октябре-ноябре 1907 г. Сталиным[75]75
  Примечания к «Письмам Аксельрода и Мартова», с. 184 (составителем этих примечаний был Б. И. Николаевский, редактировались они совместно с Л. С. Цедербаум-Дан и Ф. И. Даном), посылку на Кавказ делегации Жордания-Данишевский относят к осени 1907 г. Эта дата тогда была указана по воспоминаниям Ф. И. Дана, но из статьи Т. Анкидиновой «Из истории бакинской организации большевиков» (Пролетарская революция. 1941. № 4) видно, что свое обследование в Баку эта комиссия проводила в феврале 1608 г. В феврале же оба ее члена присутствовали на Пятом съезде закавказских организаций РСДРП. Таким образом, несомненно, что решение о посылке этой делегации ЦК или его Бюро приняли не позднее конца января 1908 г. по н. ст.


[Закрыть].

Такой состав делегации был крайне характерен для настроений ЦК в первые недели после получения сообщений об арестах при размене пятисотрублевок. ЦК в январе 1908 г. функционировал в составе 8 человек, из которых трое были большевиками (Рожков, Гольденберг-Мешковский и Зиновьев), двое – меньшевиками (Б. И. Гольдман [ «Игорь»] и М. И. Бройдо [ «Яков», он же «Ромул»]) и по одному от польских социал-демократов – А. Вершавский (А. Барский), от Бунда – Либер (М. И. Гольдман) и от латышской социал-демократии – Данишевский («Герман»).

Так как в вопросе об экспроприациях поведение Варского было колеблющимся и в рядах самих большевиков не было твердой уверенности в возможности защищать полностью деятельность «коллегии трех» (особенно колебался тогда в этом вопросе Рожков), и так как, с другой стороны, Либер, вобще уже тогда очень близкий к меньшевикам, в вопросах об экспроприациях полностью шел с последними, то очень часто решающее значение приобретал голос Данишевского («Германа»), который заявлял себя «внефракционным» и «примиренцем», голосуя так, как того, по его мнению, требовали интересы партии. Нередко именно его голосом проходило решение, неблагоприятное для большевиков. И именно последними была пущена в обращение острота о «германизации» ЦК, которую проводит своими голосованиями «Герман»[76]76
  Зиновьев Г. История РКП (б). С. 129.


[Закрыть].

Этот состав делегации ЦК, гарантировавший объективность ее обследования, предопределял ее позицию. Об ее отношении к расколу, проведенному Сталиным в Баку, можно судить по тому факту, что большевистская конференция в Баку в марте 1908 г. обратилась в ЦК «с протестом против действий его членов, использовавших имя центрального учреждения не для объединения и примирения, а для узкофракционных целей»[77]77
  Пролетарская революция. 1941. № 4. С. 69.


[Закрыть]. А об ее отношении к тифлисской экспроприации говорит официальное сообщение о присутствии обоих ее членов на заседаниях Пятого очередного съезда закавказских организаций РСДРП, который, заслушав доклад Комитета о произведенном по поводу тифлисской экспроприации расследовании, принял резолюцию об «исключении из организации членов партии или групп членов, принимавших со времени Лондонского съезда участие в экспроприациях, как лично, так и сознательным содействием в той или иной форме»[78]78
  Голос социал-демократа. 19 018. № 3, март. Имена исключенных по конспиративным причинам опубликованы не были – они были особо сообщены по организациям. Среди них было имя Сталина, но роль последнего в деятельности группы Камо вообще и в тифлисской экспроприации 25 июня 1907 г., в частности, позднее была сильно преувеличена: насколько удается установить, Сталин был осведомлен о характере деятельности этой «партийной группы», приходил на ее конспиративную квартиру для политических докладов и прикрывал ее перед местной партийной организацией, но руководителем ее ни в каком отношении не был. Все сношения с «коллегией трех» БЦ группа вела непосредственно через Камо, который был связан лично с Красиным еще с 1903–1904 гг. Сталин никакой роли в этих сношениях не играл; вернее всего даже не был в курсе.


[Закрыть].

Если бы члены делегации ЦК считали это решение неправильным, они, согласно существовавшей в партии практике, обязаны были так или иначе заявить об этом своем несогласии. Сделать это им было легко, так как такое заявление охотно напечатал бы «Пролетарий». Но этого не сделал не только Н. Н. Жордания, но и Данишевский, и это дает право считать, что последний был согласен с приведенным выше решением Закавказского съезда, во всяком случае, в его основе.

Протокола того заседания ЦК, на котором эта делегация по возвращении с Кавказа делала свое сообщение, в нашем распоряжении не имеется, но можно считать несомненным, что доклад этот вызвал сильное недовольство со стороны большевиков и был причиной острых трений внутри ЦК. О существе принятого ЦК решения можно судить по следующим трем фактам, которые были с ним связаны.

Первым была публикация ЦК особого заявления в печати по делу о тифлисской экспроприации; это заявление гласило:

«ЦК заявляет, что РСДРП ни в ком случае не может быть признана ответственной за тифлисскую, равно как и за другие экспроприации. На последнем съезде партии была принята резолюция, категорически запрещающая экспроприации. ЦК расследует до конца данное дело, и если будет констатировано нарушение резолюции партии, то партия примет к провинившимся самые энергичные меры, согласно резолюции съезда»[79]79
  Пролетарий (Женева). 1908. № 23, 11 марта. Заявление это появилось тогда также и в иностранной социалистической печати.


[Закрыть].

Вторым был протест Закавказского комитета против решения ЦК и издание им особого листка, в котором Закавказский комитет обвинял ЦК в стремлении затянуть расследование дела о тифлисской экспроприации[80]80
  Этот листок Областного комитета закавказских организаций нам неизвестен, о нем мы знаем лишь по решению пленума ЦК от января 1909 г. [ВКП(б)] в резолюциях и решениях. Т. 2. М., 1935. С. 137].


[Закрыть].

Наконец, третьим был выход из ЦК одного из двух меньшевиков, которые тогда входили в ЦК, с протестом против решения, принятого ЦК по делу о тифлисской экспроприации, так как в этом решении сказалась «система затушевывания» этого дела[81]81
  Этим меньшевиком был М. И. Бройдо («Яков»). О конфликте в ЦК он тогда же написал подробное письмо Аксельроду, но это письмо не сохранилось и о нем известно лишь по упоминанию в письме Мартова (Письма Аксельрода и Мартова. С. 183–184).


[Закрыть].

Из сопоставления этих трех фактов следует, что ЦК на этом заседании отказался утвердить доклад своей делегации, отменил решение, принятое Закавказским съездом, и принял какое-то решение о дополнительном или проверочном расследовании, которое никогда не было произведено. Текст заявления для печати, внешне звучавший весьма решительно, по существу, в тогдашней обстановке, был простым прикрытием колебаний ЦК сделать какой-либо реальный шаг для борьбы с большевистскими экспроприаторами.

В действительности расследование, произведенное Областным комитетом закавказских организаций, совершенно точно установило состав группы, которая была физической исполнительницей акта экспроприации; были выяснены имена лиц, которые являлись ее покровителями и укрывателями перед партийной организацией, равно как и факт отправки денег в БЦ. Точность собранных тогда данных теперь бесспорна: теперь их подтверждают документы и воспоминания, изданные историками. Правда, невыясненными в то время оставались нити, которые тянулись из Тифлиса, от группы Камо-Петросяна, к БЦ и его руководителям – к Ленину, Богданову и Красину в их конспиративном центре в Куоккале. Невыясненной оставалась вся вообще группа вопросов, связанных с экспроприаторским центром большевистской фракции. Все эти вопросы могло выяснить, действительно, только расследование, производимое ЦК, если бы он пожелал серьезно заняться выяснением роли БЦ в экспроприациях. Но для расследования этой группы вопросов нужно было не отменять решение Закавказского съезда, а, наоборот, утвердив его, показать твердое желание ЦК покончить с существующим злом. Как раз этого желания у ЦК не имелось.

* * *

В эмиграции, которая была более подробно осведомлена о событиях, связанных, с одной стороны, с арестами Камо-Петросяна в Берлине, и, с другой, с историей попыток размена за границей тифлисских пятисотрублевок, борьба вокруг этих споров не только принимала более острую форму, но и затрагивала основные проблемы социал-демократического строительства.

В кругах меньшевиков господствовало острое возмущение. Роль Литвинова в техническом аппарате большевистской фракции (закупка оружия за границей и т. д.) была достаточно широко известна, и теперешний арест его с тифлисскими пятисотрублевками доказывал причастность этого аппарата к экспроприации 25 июня 1907 г. Неопределенные сведения о существовании тайного большевистского центра, который ведает всеми их боевыми предприятиями, имелись и раньше. Теперь становились бесспорными не только факт существования такого центра, не только его роль организатора экспроприаций вообще, но и факт организации им экспроприации уже после Лондонского съезда, который запретил экспроприации огромным большинством голосов. Опираясь на это решение, официальные представители партии категорически отрицали ее причастность к такого рода деяниям; и в то же время, как теперь выяснилось, лидеры фракции, которая играла решающую роль в общепартийном ЦК, за спиною партии такие экспроприации проводили. Создавалось совершенно невозможное для партии положение. «Группа вдохновителей, организаторов и попустителей экспроприаций, – писал тогда „Голос социал-демократа“, орган меньшевиков, – топит престиж партии, дискредитирует ее в глазах общественного мнения и пролетарских партий»[82]82
  Эта и следующая цитаты взяты из статьи «Не пора ли покончить?», напечатанной в № 1–2 «Голоса социал-демократа», февраль 1908 г. Автором статьи был Ю. О. Мартов, но в печати она появилась в сильно смягченном виде (см. письмо Аксельрода к Плеханову от 26 февраля 1908 г. в кн.: Переписка Г. В. Плеханова и П. Б. Аксельрода. М., 1925. Т. 2. С. 2. 57).


[Закрыть].

Но этим дело не ограничивалось. Результатом экспроприаций было образование внутри партии «никому неизвестной группы», законспирированной от партии и неконтролируемой даже партийным общественным мнением, в руках которой скопляются «значительные денежные средства, добытые запрещенным партией, способом», и которая «распределяет эти деньги по своему усмотрению», оказывая тем самым воздействие на политику партии в желательном для этой группы направлении. «Если все это так, – делал вывод „Голос социал-демократа“, – а это, к сожалению, именно так, – то, значит, внутри партии существует нечто вроде, каморры, заговорщическая организация самого вредного типа, нечто среднее между тайным центральным комитетом и группой подрядчиков бандитного дела».

Наиболее непримиримо в отношении большевиков в меньшевистском лагере тогда был настроен Плеханов, который прямо ставил вопрос о необходимости официального разрыва с большевиками. Как уже отмечено выше, он еще в Лондоне протестовал против слишком мягкого отношения съезда к экспроприаторским похождениям большевиков. Теперь он настаивал на постановке вопроса ребром.

«Читали ли Вы о берлинской истории? – писал он Мартову еще 9 декабря 1907 г., немедленно же после получения первых сообщений об аресте Камо-Петросяна. – Дело так гнусно, что, право, кажется нам пора разорвать с большевиками. Очень прошу Вас написать мне, что Вы думаете об этом?»[83]83
  Социал-демократическое движение в России: Материалы / Под ред. A. Н. Потресова и Б. И. Николаевского. Т. 1 Л., 1928. С. 175.


[Закрыть].

Позднее, после ареста Литвинова и др., когда выяснилось все значение этих событий, Плеханов предлагал меньшевистским лидерам за границей обратиться с воззванием к меньшевикам в России, «кликнуть клич» с призывом сплотиться для борьбы во имя «торжества социал-демократических принципов над большевистским бакунизмом». Он считал, что есть все шансы на успех в этой борьбе, при одном обязательном условии:

«Только надо, конечно, говорить до конца и отказаться от того страха перед большевистской Марьей Алексеевной, которым всегда отличались меньшевики и который никогда не был началом премудрости. Начало премудрости, это – как раз обратное поведение, полное бесстрашие»[84]84
  Письмо Плеханова к Аксельроду от 29 января 1908 г. // Переписка Плеханова и Аксельрода. С. 250–251.


[Закрыть].

Для Плеханова в этом последнем случае речь шла о беспощадной критике большевиков не только за экспроприации. «Большевистским бакунизмом» он называл весь их курс на восстание всю их тактику «вспышкопускательства»[85]85
  Плеханов имел в виду тот вариант бакунизма, который в истории русского революционного движения связан с так называемыми «южными бунтарями» 1875–1877 гг. и с европейскими попытками «прямого действия» в 1867–1878 гг. (статьи Кропоткина в «Бюллетене юрской федерации», попытка Коста, Кравчинского и др. в итальянской Романье и т. д.).


[Закрыть], и считал необходимым в этой борьбе идти до самых крайних выводов, не останавливаясь перед формальным разрывом организационных связей. Среди остальных представителей руководящей группы меньшевиков за границей настроения были различные. Ближе всех к Плеханову в этом вопросе стоял Мартов; но, конечно, различия касались лишь вопроса о формах и организационных выводах: необходимость самой решительной борьбы против экспроприаторской эпопеи признавали все без исключения. Положение было крайне напряженным.

Решение ЦК о передаче расследования всего этого дела в руки Центрального заграничного бюро (ЦЗБ) в некоторой степени разрядило эту напряженность: так как в ЦЗБ в подавляющем большинстве были меньшевики (пять меньшевиков против двух большевиков)[86]86
  Из меньшевиков в ЦЗБ входили Г. В. Чичерин (секретарь ЦЗБ), B. А. Бухгольц, А. И. и М. Ф. Назарьевы-Петровы, В. К. Серьежников; от большевиков – Г. А. Алексинский и провокатор Житомирский («Отцов»).


[Закрыть], то создавалась уверенность в возможности вскрыть правду на путях внутрипартийной легальности. Огромное большинство, которое создалось на Лондонском съезде против экспроприаций, казалось, давало гарантию на то, что такое же большинство будет и в ЦК за проведение необходимых мер против большевиков, эту резолюцию нарушивших.

Главную работу по расследованию взял на себя Г. В. Чичерин.

Большевики с самого начала ставили расследованию всякие препятствия. Более крупные из них по своему положению в партии обычно отказывались от дачи каких бы то ни было объяснений: тогда утверждали, что такую директиву они получили от руководителей фракции. Другие давали уклончивые и явно неполные объяснения. Но настроения широких кругов сочувствующих были благоприятными для расследования. Охотно давали показания и немцы – именно с их помощью было установлено, что бумагу для печатания фальшивых трехрублевок заказывал лично Красин. Роль последнего вообще вырисовывалась с достаточной полнотой. Появились указания и относительно роли Богданова. Из «коллегии трех» вне поля зрения расследования оставался один только Ленин: он был предусмотрительнее всех других.

Большевики, входившие в состав ЦЗБ, т. е. Алексинский и Житомирский, с самого начала изнутри ЦЗБ саботировали следствие. Позднее, когда следствие целиком перешло в руки большевиков, Житомирский рассказывал в своих показаниях, как они это делали:

«Атмосфера была фракционной, приходилось многое скрывать от т. т. меньшевиков (потому что меньшевиками велась агитация против большевиков) и скрывать даже от большевиков и от Кона, потому что симпатии его были на стороне меньшевиков. Например, бумага на склад попала через известного товарища, а Кону мы этого не говорили. Я этого сам не знал, и когда даже узнал, не сообщил Кону, зная меньшевистские симпатии Кона, боялся, что это станет популярным во всей партии»[87]87
  Кон – это Оскар Кон, немецкий социал-демократ, адвокат, приглашенный защитником арестованного Камо-Петросяна. «Известный товарищ», через которого на склад попала «бумага» (т. е. бумага для изготовления фальшивых трехрублевок), это Красин.


[Закрыть].

Особенно ожесточенную кампанию против ЦЗБ и характера ведения им расследования вел Алексинский, в то время особенно близкий к Ленину. В ряде писем в ЦК Алексинский доказывал, что дело носит фракционный характер и что большинство членов ЦЗБ не только являются в качестве меньшевиков стороною в этом деле, но и что они по своему партийному стажу не являются достаточно компетентными, чтобы разобраться в тех партийных тайнах, которые им в процессе расследования становятся известными; особенно настаивал он на неконспиративности того порядка расследования, который был заведен ЦЗБ и который, по его мнению, делал возможным раскрытие этих секретов перед царской полицией. Тот факт, что последняя обо всех этих секретах узнавала ни через кого иного, как второго представителя большевиков в ЦЗБ, Житомирского, стал известен лишь много позднее.

Несмотря на всю настойчивость Алексинского, ЦК, действовавший в России, продолжал подтверждать полномочия ЦЗБ. Правда, в заседании 1 апреля 1908 г., заслушав письмо-протест Алексинского («тов. Петр»), ЦК принял следующее решение: «ЦК постановил запросить представителей национальных групп по этому поводу и послать в ЦЗБ следующее заявление: ЦК обращает внимание ЦЗБ на то, что ЦК получена жалоба, свидетельствующая о неконспиративном ведении дела и что в виду этого возник вопрос, не является ли желательным составление для ведения этого дела особой комиссии с соблюдением всех условий, гарантирующих беспристрастие следствия»[88]88
  Неизданный протокол заседания ЦК РСДРП от 19 марта (1 апреля) 1908 г.


[Закрыть].

Но это предложение, принятое по настоянию большевиков – членов ЦК, не было поддержано национальными социал-демократическими организациями, представители которых в ЦК играли тогда решающую роль. Об этом свидетельствует частное письмо Л. Тышко к Алексинскому от 11 апреля 1908 г., который дает обоснование своему отказу поддержать предложение Алексинского об отстранении от следствия ЦЗБ.

«Вот в немногих словах мое мнение о Вашем конфликте в Бюро из-за следствия, – читаем мы в этом письме. – Я вполне понимаю Вашу позицию психологически, но политически она, по моему мнению, несостоятельна и может повредить партии. Нам, т. е. ЦК и партии, необходимо раздавить голову гидре инсинуаций, клеветы, нашептываний и сплетен, которые окружают это дело. Имеются товарищи, которые желают нажить на этом деле политический капитал и сделать его ареной фракционной борьбы. Поэтому именно необходимо участие Бюро в следствии, так как Бюро представляет отчасти круги самых ярых обвинителей. Участие Бюро лучше всего даст ЦК возможность „испортить игру“ некоторым товарищам, желающим ловить рыбу в мутной воде. По сравнению с этим соображением все остальные являются второстепенными. Партийность и фракционность следствия не страшны, я не считаю себя партийным, а кроме меня был бы еще тов., которого Вы навряд ли сочтете партийным. Наконец, обвиняемый товарищ, если бы по окончании следствия счел это нужным, мог бы потребовать дополнительного следствия, но до этого, по существу дела, вовсе не дошло бы. Важнее – неконспиративность, но тайны Вы и так не соблюдете, а наоборот, дадите устранением Бюро только новую пищу для сплетен в кулуарах и создадите массу мифов»[89]89
  Из неизданного протокола ЦК РСДРП от 29 декабря 1907 г. (11 января 1908 г.) видно, что ЦК принял решение поручить Тышко «принять участие в Берлинском следствии в качестве члена ЦК». Сведений о том, кто именно был вторым членом ЦК, получившим подобное поручение, в нашем распоряжении не имеется, равно как не имеется и) сведений о пределах полномочий этих членов ЦК, которым было поручено участие в следствии.


[Закрыть].

Если считать, что Тышко в этом письме высказывает свои действительные соображения, то приходится сделать вывод, что он и его друзья даже в это время еще не были уверены, что руководители большевистской фракции не имели отношения к тифлисской экспроприации и что обвинения этого рода были продиктованы желанием противников большевиков «ловить рыбу в мутной воде». Как они эту свою уверенность согласовывали с совершенно бесспорно установленными фактами, о которых они не могли не знать из современной печати, в настоящее время понять почти невозможно. Но поскольку они были уверены в неправильности обвинений, выдвинутых против лидеров большевистской фракции, поскольку позиция Тышко, доказывавшего необходимость привлечения ЦЗБ к ведению следствия, была, конечно, бесспорной: именно этот путь был наиболее правильным для того, чтобы «раздавить голову гидре инсинуаций, клеветы» и т. д.

Но теперь мы знаем, что эта уверенность была совершенно неправильна, что действительность была много хуже, чем думали даже наиболее крайние обвинители из меньшевистского лагеря, и что мало-мальски объективное следствие должно было не «раздавить голову гидре» клеветы, а, наоборот, вскрыть, какую игру вели большевики за спиною партии и за ее счет. Алексинский это знал, а особенно хорошо знали те, кто стоял за ним, т. е. Ленин с Богдановым. Они не могли не понимать, что вскрытие правды безнадежно скомпрометирует и их фракцию, и их лично, и прилагали все усилия, чтобы не допустить до такого вскрытия. Им нужно было во что бы то ни стало сорвать расследование, а для этого прежде всего вырвать его из рук ЦЗБ.

* * *

Эта борьба единым фронтом всей большевистской фракции за срыв расследования дела о тифлисской экспроприации переплеталась со сложною борьбой внутри этой фракции, где начинался процесс выделения новой группировки чистых ленинцев из старого большевистского блока, как он сложился в годы первой революции. Это выделение отмечало одновременно начало нового этапа в развитии больших концепций Ленина, которому в первые же дни своей второй эмиграции пришлось остро почувствовать отношение иностранных социалистов к экспроприаторским похождениям большевиков.

В связи с попытками размена тифлисских пятисотрублевок в Женеве тогда был арестован доктор Н. А. Семашко, игравший в эмиграции последующих лет значительную роль в качестве преданного ленинца под псевдонимом Н. Александров, а после революции ставший народным комиссаром здравоохранения. Прямого отношения к размену он не имел – его арест был вызван фактом получения на его адрес писем одним из участников размена. Семашко приходился дальним родственником Плеханову, к которому жена Семашко обратилась за помощью. Женевский старожил Плеханов имел там широте знакомства, и, как писал позднее Семашко, «одного его слова было достаточно, чтобы выяснить недоразумение». Тем не менее Плеханов помогать отказался. «Ну, что же, – ответил он, – с кем поведешься, от того и наберешься»[90]90
  Семашко Н. Из воспоминаний // Пролетарская революция. 1921. № 1. С. 175.


[Закрыть].