Текст книги "Пирамида"

Автор книги: Борис Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

– Переживу как-нибудь.

– Да уж придется… Ладно, повеселились – и хватит. – Александр Яковлевич сразу стал серьезным. – Что делать думаешь?

Дмитрий с удивлением посмотрел на него:

– Ничего, разумеется. Это же демагогия чистейшей воды.

– До этого я и сам додумался, – неласково сказал Александр Яковлевич. – А с демагогией, выходит, не надо бороться?

– А как вы представляете эту борьбу?

– Как – это уже второй вопрос. Ты же, кажется, считаешь, что принципиально не стоит бороться… – Дмитрий промолчал, и Александр Яковлевич сердито спросил: – Я правильно тебя понял?

– Примерно, – нехотя отозвался Дмитрий.

– Ты только посмотри на него, Алексей, – с удивлением обратился Александр Яковлевич к Дубровину.

– И смотреть не хочу, – отозвался Дубровин. – Я же тебе говорил, что он чокнутый.

– А чего вы на меня накинулись? – обиделся Дмитрий. – Мало того, что меня печатно облаяли…

– Выходит, что мало, – жестко сказал Александр Яковлевич.

– Я же сказал – как-нибудь переживу.

– Да не о тебе речь, а о твоей работе.

– Моя работа говорит сама за себя. Ничего добавить к ней я не могу. Если она стоит чего-то – поймут, кому надо.

– Ничего не скажешь, удобная позиция. – Александр Яковлевич язвительно прищурился. – Твои идеи будут извращать, шельмовать, издеваться над ними, а ты ручки в брючки и в сторону? Пусть другие защищают их – так, что ли?

– Я никого не прошу защищать мои идеи.

– Он, видите ли, не просит! – повысил голос Александр Яковлевич. – Мальчишка! Он, видите ли, считает, что его великие идеи сами себя защитят! А если нет – что тогда? Ты подумал о том, почему появилась эта статья?

– Откуда я знаю…

– Ну так я тебе скажу! И не так уж трудно это понять! Твоя работа задела – и очень больно – интересы многих людей. А эти люди, между прочим, живые, у них свои человеческие и вполне понятные и простительные слабости и недостатки. Они, как правило, честолюбивы, немало уже достигли и стремятся к новым достижениям, к признанию. И вдруг на их пути появляешься ты, какой-то новоиспеченный докторишка наук… Естественно, первая их реакция – ополчиться против тебя… И заметь – я говорю отнюдь не о карьеристах, а о вполне добросовестных, честных ученых. И Михайловский совершенно искренен в своем негодовании. Он абсолютно уверен в том, что выступает против тебя не потому, что твоя работа полностью отвергает немалую долю его прежних достижений, а с благородной целью защитить истину от посягательств какого-то проходимца. Не забывай, что твоя работа настолько сложна, что с первого взгляда вряд ли кто способен понять ее. Даже и мы с Алексеем не сразу поняли – при всей нашей доброжелательности к тебе… Чего же тогда от других требовать?

– Но в конце концов вы все-таки поняли…

– И что же? Ты предлагаешь ждать, когда поймут другие? А когда это будет – ты знаешь? Ты думаешь, эта статья – все? Нет, голубчик, это только начало, сигнал к атаке. Теперь на тебя набросятся все кому не лень. И шишки посыплются крупные. И не получится ли так, что твои идеи будут надолго погребены под кучами словесного мусора?

– Что же вы предлагаете?

– Прежде всего – ты должен начисто выкинуть из головы эти непротивленческие идеи. Драться придется, дружок, драться… – Александр Яковлевич успокоился и сел за стол. – И драться в первую очередь именно тебе, а мы в этой заварухе – твои верные помощники, но не больше. Алексею впору со своими болезнями справиться, а я… – Александр Яковлевич помолчал и спросил: – Ты знаешь, сколько мне лет?

– Семьдесят два.

– Увы, почти семьдесят три… – Александр Яковлевич грустно улыбнулся.

– И сколько я, по-твоему, еще проживу? Десять лет? Наверняка нет. Пять? И это сомнительно. Я дал себе три года, и, поверь, буду считать, что мне повезло, если удастся прожить этот срок с ясным умом, не впадая в старческий маразм, как тот же Михайловский. А у меня еще очень много дел, Дима… Надо закончить свою работу, надо подыскать себе преемника, привести в порядок архив, надо, в конце концов, съездить на родину, побродить по старым местам, даже, черт возьми, перечесть старые письма, но на это времени уже вряд ли хватит… Так что большой помощи ждать от меня не надо. Разумеется, если приспичит, я брошу все и займусь твоими делами, но, конечно, не ради любви к тебе, а ради твоих идей. Но это на крайний случай, и дай-то бог, чтобы этого крайнего случая не было. Так что – хочешь не хочешь, а придется тебе засучить рукава и помахать кулаками. А мы уж с Алексеем рядышком, на подхвате… Так, что ли? – Александр Яковлевич подмигнул Дубровину. – Где надо – не погнушаемся и своими титулами тряхнуть, а их у меня побольше, чем у Михайловского; понадобится – и власть употребим, а она у меня пока что тоже немалая… Но это, так сказать, антураж, а черновую работу тебе придется самому делать.

– Не знаю, как это у меня получится.

– А мы поможем.

– И с чего я должен, по-вашему, начинать?

– Вот это уже деловой разговор, – повеселел Александр Яковлевич. – Во-первых, надо решать с твоей лабораторией. Когда думаешь приступать к руководству?

– Сегодня, – сказал Дмитрий.

Александр Яковлевич подозрительно посмотрел на него, нажал на кнопку звонка и сказал вошедшей секретарше:

– Анна Михайловна, подготовьте приказ на Кайданова.

Когда секретарша вышла, он признался:

– А мы с Алексеем, откровенно говоря, приготовились метать по этому поводу громы и молнии. Он – громы, а я – молнии…

– И чего я тогда торчал здесь? – недовольно спросил из своего угла Дубровин.

– Ладно, не ворчи… Это, в общем-то, главное, из-за чего я тебя вызывал. Сегодня у нас четверг, так?

– Да.

– Так вот, друзья мои, давайте-ка послезавтра вечерком соберемся у меня дома и попробуем набросать план антикампании по защите хилого новорожденного дитяти, мать которого – истина, отец – Кайданов, а восприемники – рабы божьи Алексей и Александр… Идет?

– Идет, – сказал Дубровин, вставая.

Поднялся и Дмитрий, но Александр Яковлевич сказал:

– Подожди, распишешься на приказе. Не приезжать же из-за этого еще раз. Времени у тебя теперь будет мало.

Дмитрий сел и спросил:

– Александр Яковлевич, а вы знаете этого Михайловского?

– Разумеется.

– Хорошо?

– Не столь хорошо, сколь давно. Лет этак… – Александр Яковлевич помолчал, припоминая, – сорок шесть или сорок семь.

– Неужели он ничего не понял в моей статье?

– Похоже, что так.

– Но как же это возможно? – с недоумением спросил Дмитрий. – Все-таки он академик…

– Как видишь, возможно. К сожалению, научные титулы даются пожизненно.

– А что он за человек?

– Да как тебе сказать… Когда-то был очень неплохим физиком и вполне заслуженно получил все свои титулы и звания. А что дальше с ним случилось, можно только гадать. То ли достиг своего потолка, то ли еще что, но лет пятнадцать назад он вдруг совершенно перестал воспринимать какие-либо новые идеи. И даже, как видишь, предпочитает бороться с ними… Случай, конечно, не самый типичный, но, к сожалению, и не столь уж редкий. И это не первый его демарш… Но на сей раз неуважаемый Василий Иванович явно дал маху. – Александр Яковлевич покачал головой. – И мы тоже, между прочим. Если бы в этом же номере была и наша коллективная статья, вряд ли Михайловский стал бы так писать. А может, и вообще промолчал бы…

Секретарша принесла отпечатанный приказ, Александр Яковлевич подписал его и пододвинул Дмитрию; он, не читая, расписался, и Александр Яковлевич улыбнулся.

– Что-нибудь не так? – спросил Дмитрий.

– Да нет, все так… Мне потому смешно, что ты даже не посмотрел, какой тебе оклад положен.

– Какой? – озадаченно спросил Дмитрий, даже не подумавший о том, что оклад может измениться.

– Не скажу. Будешь получать – сам увидишь… Ладно, идите. Жду послезавтра, часикам к семи.

78

Возвращались они вдвоем, на той же машине. Дубровин насмешливо хмыкнул:

– Однако, отделал тебя старик… И поделом.

– Я уже сам хотел идти к тебе.

– Да, дождешься тебя… А на статью плюнь. Этот Михайловский просто старый маразматик, правильно о нем Александр Яковлевич сказал. От практических дел он уже отошел, всерьез его давно никто не принимает. Так что и серьезных последствий эта писанина иметь не будет.

– А несерьезных?

– А несерьезные будут, конечно. В частности – шушуканья за твоей спиной и мысленные указывания пальцем. А то и реальные.

– Это не самое страшное.

– Не самое, конечно, но все же неприятно. По себе знаю.

– Тебя тоже так потчевали?

– Не так, но похоже.

– Все-таки немного странно… Какая-то почти детская озлобленность, как будто я лично оскорбил его.

– Так оно и есть, – невозмутимо сказал Дубровин. – Он как раз из тех, кто любой выпад против своей работы принимает именно как личное оскорбление. А кроме того, тут, вероятно, и счеты с журналом. Когда-то Михайловский был членом редколлегии и однажды пытался бурно протестовать против опубликования какой-то статьи. Его почти никто не поддержал, статью напечатали, и Михайловский демонстративно вышел из журнала. Так что, как видишь, оснований злобствовать у него предостаточно.

– Что значит предостаточно? Можно подумать, что ты считаешь это естественным.

– Не естественным, конечно, но и ничуть не удивительным. Старик трижды прав – наукой, как и прочими делами, занимаются живые люди, каждый со своим комплектом достоинств и недостатков. И не у всех эти комплекты выглядят так идеально, как у нас с тобой.

– Издеваешься?

– Немножко, – серьезно сказал Дубровин. – Но отчасти говорю правду. Ты думаешь, мне было очень приятно, когда я сообразил, что твоя работа вынуждает меня почти полностью изменить мои планы? Как бы не так!

– Однако же ты не только не стал сопротивляться, но и поддерживаешь меня?

– А что мне остается делать? Что толку… это самое… против ветра? Намочишь и штаны и репутацию. Я не настолько глуп, чтобы позволить амбиции взять верх над доводами логики. Да и вообще над чем-либо.

Дмитрий улыбнулся:

– Только этим и объясняется твоя поддержка?

– А с чего ты взял, что я тебя поддерживаю? Я себя продвигаю. Разумный симбиоз. Я просто воспользовался удобным случаем, и вот результат: благодаря тебе я стал начальником отдела…

– Как будто ты раньше не мог им стать, – сказал Дмитрий, отлично зная, что Дубровин уже несколько раз отказывался от этого назначения.

– Ну, мало ли я когда-то кем-то мог стать… А через пару лет мы выдадим такое, что все ахнут. Лавры, как начальнику, опять же достанутся мне. А ты как был бесхребетным гнилым интеллигентом, так и останешься им.

– А ну тебя… Слушай, Алексей Станиславович, – осторожно начал Дмитрий, – ты вроде собирался на время операции оставить отдел на меня.

– Это ты к чему?

– А к тому, что незачем тебе ждать до весны.

– Ишь ты какой прыткий… Ты сначала со своим хозяйством разберись.

– Это недолго, недели хватит.

– Вот тогда и поговорим… А может, ты меня заранее от моих лавров отпихиваешь?

– Что-то ты сегодня очень веселый.

– А почему бы и нет? – Дубровин улыбнулся и ласково положил ему руку на колено. – Просто очень рад, что ты наконец-то выбрался из этой ямы. Я ведь только тогда понял, насколько все серьезно, когда ты психанул и наорал на меня. И стал уже побаиваться, что это надолго.

– А у тебя так не бывало?

– Так, пожалуй, нет, – покачал головой Дубровин и вздохнул. – А еще, откровенно говоря, тому радуюсь, что теперь мне полегче будет.

– Ложился бы ты прямо сейчас на операцию.

– Сейчас не сейчас, а недельки через две сдам тебе дела и лягу. Кстати, тебе придется перебираться из своего закутка.

– Зачем?

– А затем, что noblesse oblige.[2]2
  положение обязывает (франц.).


[Закрыть]

– Я же серьезно.

– И я не шучу. Ты теперь не кустарь-одиночка, а глава солидной лаборатории и замначотдела. К тебе теперь на поклон будут идти, с заезжими гостями кофе будешь распивать, да и разносы учинять в комфортабельной обстановке сподручнее.

– Может, и секретаршу прикажешь завести?

– Со временем – обязательно, – серьезно сказал Дубровин. – Можешь даже сейчас подыскать себе какую-нибудь симпатичную девицу, если, конечно, Жанна не будет против.

– Ты что, серьезно?

– Конечно. Всякой писаниной самому заниматься нет никакой необходимости. Ты теперь – общественный капитал, и институт кровно заинтересован в том, чтобы использовать тебя с максимальной отдачей.

– Ладно, убедил, – пришлось согласиться Дмитрию. – Но, надеюсь, я не обязан сидеть в кабинете все время?

– Да хоть совсем не появляйся, лишь бы дело делалось.

– А куда прикажешь перебираться?

– В бывшие шумиловские апартаменты, естественно.

– Почему именно туда? – неприятно удивился Дмитрий.

– А потому, что больше свободных помещений нет. А чем тебе плох этот кабинет? – Дубровин сделал вид, что ничего не понимает. – Он даже лучше моего.

– Вот и давай меняться.

– Э, нет. Я человек консервативный, привычек своих не люблю менять. Бери у коменданта ключи – и вселяйся.

– Откровенно говоря, – пасмурно сказал Дмитрий, – я предпочел бы остаться в своем закутке.

– А я вот предпочел бы сейчас сидеть на зеленом бережку и подергивать удочкой. Да ведь нельзя… Хотя бы потому, что зима.

– Разве ты рыбак?

– Был, – вздохнул Дубровин и, помолчав, начал с улыбкой рассказывать: – А знаешь, у меня ведь тоже подобная история была – как у тебя с нами. Лет двенадцать назад я получил результаты, которые основательно противоречили одной из работ Александра Яковлевича. Я долго набирался смелости, чтобы сказать ему об этом. А когда он убедился, что я прав, первым же и поддержал меня. Лет мне было тогда примерно столько же, сколько тебе сейчас, и я примерно так же не понимал некоторых элементарных вещей, потому что спросил его, почему он сделал это. Он так посмотрел на меня, что я почувствовал себя последним дураком и начал извиняться. И знаешь, что он мне сказал? «Молодой человек, я слишком стар, чтобы служить чему-то еще, кроме истины». История, как видишь, повторяется.

– А ты тоже слишком стар?

– Я?.. Нет, наоборот, я слишком молод. И слишком честен, – серьезно сказал Дубровин.

Дмитрий хотел сразу пойти к Жанне и Ольфу, но, подумав секунду, зашел к себе в кабинет, заперся и развернул газету. При повторном чтении статья Михайловского показалась ему еще менее убедительной. Вот уж действительно – демагогия чистейшей воды… Но почему Михайловский написал ее? Неужели он действительно совсем ничего не понял? Поверить этому было нелегко. Все-таки Михайловский – фигура в науке далеко не рядовая, без упоминания его имени не обходится ни один учебник физики. «Совершенно перестал воспринимать какие-либо новые идеи», – вспомнил он слова Александра Яковлевича. Почему? «Достиг своего потолка…» А что, собственно, означает эта фраза? А если и он уже достиг своего потолка? Опять о том же… Все-таки почему он никак не может избавиться от этих мыслей? Черт возьми, совсем неплохо было бы походить на тех целеустремленных «сверхположительных» героев, которые, однажды решив что-то, без страха и сомнения идут по намеченному пути…

Он запрятал газету в дальний ящик стола, где лежала забытая «Королева Марго», и пошел к Жанне и Ольфу.

– Обедать идете?

– Так ведь рано еще, – сказал Ольф.

– Действительно, – пробормотал Дмитрий, взглянув на часы – не было еще и двенадцати.

– А с чего это у тебя так быстро аппетит разыгрался? – улыбнулась Жанна. – Вроде бы утром я кормила тебя нормально.

– Аппетит? – машинально переспросил Дмитрий. – Да мне и есть-то не хочется.

– А зачем тогда народ баламутишь? – уставился на него Ольф.

– Так это… – смешался Дмитрий. – Я думал, можно пораньше начать.

– Что начать?

– Работать.

– А мы, по-твоему… – начал Ольф и осекся, догадавшись, в чем дело. – Вот что… Ты хочешь сказать, пастырь, что наконец-то соизволил принять под свое крылышко стадо?

– Что за гнусный способ выражаться, – недовольно заявил Дмитрий.

– Да или нет?

– Да. – Они молча смотрели на него, и Дмитрий добавил: – Вышел приказ Александра Яковлевича… В общем, я назначен руководителем лаборатории. Постоянно.

Ольф вышел из-за стола – и вдруг замахнулся на него локтем.

– Как бы врезал сейчас… По-человечески сказать не можешь? Обедать пойдем, – по-козлиному проблеял Ольф, – пораньше начать, приказ вышел… Эх, ты!

– Ладно, виноват, братцы…

– Еще бы не виноват…

– Скажи ребятам, что после обеда объявляется общий сбор.

– Есть, товарищ начальник, – уже весело сказал Ольф. – А почему ты им сам не скажешь?

– Да ладно тебе, – усмехнулась Жанна. – У тебя язык тоже не отвалится.

– Это уж точно, – согласился Ольф. – Тем более такой, как у меня. Ладно, пойду последний раз исполнять свои временные функции.

Когда дверь за Ольфом закрылась, Жанна подошла к Дмитрию и боязливо спросила:

– Значит, у тебя… все кончилось?

– Да, – тихо сказал Дмитрий. – А ты очень боялась за меня?

Жанна вымученно улыбнулась:

– По-всякому… Иногда очень, иногда была уверена, что это ненадолго, а временами просто страшно становилось. – Она глубоко вздохнула. – Но я ведь неплохо держалась, правда?

– Да. – Дмитрий осторожно погладил ее по виску. – Ты вообще очень храбрая женщина. И я не знаю…

Договорить он не успел – вошел Ольф и объявил:

– Начальник, они все в сборе и хотят, чтобы ты начал немедленно.

– Можно, – согласился Дмитрий.

Когда они вошли в большую комнату, все сосредоточенно устраивались за столами, а Савин торопливо заканчивал вытирать доску. Дмитрий внимательно оглядел всех, чуть дольше задержался взглядом на новеньких – после разговора при оформлении на работу он не сталкивался с ними, – взял мел и, поддернув повыше рукава свитера, начал:

– Ну что ж, приступим… Приблизительно вы уже знаете, чем нам предстоит заняться. Сейчас я постараюсь в самом общем виде изложить те идеи и предложения, которые возникли у меня после того, как мы закончили эксперимент. Вы, вероятно, знаете, что идеи эти не совсем обычны, и у вас наверняка возникнет множество вопросов. Их я прошу пока оставить на потом и для начала лишь внимательно выслушать меня. По ходу дела вы увидите, что некоторые из этих идей и предположений существенно противоречат установившимся взглядам и фактам. Поэтому предлагаю вам на время забыть – по возможности, разумеется, – о некоторых вещах, как будто бесспорных и очевидных. О каких именно – сейчас вы сами увидите…

Дмитрий старался говорить как можно проще, избегая громоздких выкладок, но по их напряженным лицам видел, что они плохо понимают его. Поставив последнюю точку, он сказал:

– Вот что мы пока имеем. Как видите, слишком много неясного и спорного. И я сам еще очень многого не понимаю. Я даже не знаю, по какому из всех этих возможных направлений пойдет наша работа. И возможно, что выяснится это еще не скоро. И к чему приведут наши усилия – тоже не знаю… – Он помолчал и, оглядывая притихшую аудиторию, продолжал: – Откровенно говоря, я приготовил для вас небольшую речь. Мне хотелось рассказать прежде всего о тех трудностях, которые нас ждут. Что трудности эти будут очень велики, для меня очевидно. Я даже думаю, что не всем они окажутся по плечу. Возможно, и мне тоже… И я хотел, чтобы вы как следует подумали, прежде чем браться за эту работу. То есть я и сейчас этого хочу, – поправился Дмитрий. – Но вот расписывать черными красками предстоящую нам нелегкую жизнь мне почему-то уже не хочется. Хотя жизнь у нас действительно будет нелегкая, это я вам могу обещать довольно твердо. Но когда я рассказывал и смотрел на вас, мне пришло в голову, что пугать вас – дело достаточно безнадежное. И не только потому, что народ вы бесстрашный.

Кто-то засмеялся, и Дмитрий тоже улыбнулся.

– Я думаю, вряд ли вы обидитесь на меня, если я скажу, что поняли вы пока что не очень много…

– Вернее, очень немного, – сказал Ольф.

– Возможно, – согласился Дмитрий. – Какое из этих двух выражений больше соответствует истине, выяснится в ближайшее время. И вполне может быть, что, когда вы поймете чуть больше, кто-то из вас решит, это эти проблемы вовсе не стоят того, чтобы тратить на них время и силы…

Предупреждая начинающийся шумок протеста, Дмитрий поднял руку:

– Товарищи теоретики, вы напрасно так реагируете на мои слова. От души желаю никому из вас не приходить к такому решению, но предусмотреть его необходимо. И если такое все же с кем-то случится, убедительная просьба – откровенно сказать мне об этом. Поверьте, так будет лучше для всех нас. И ничего зазорного в этом нет. Я почему-то думаю, что сейчас никто из вас такого не скажет, но со временем…

Он замолчал, и кто-то сказал:

– Ясно, Дмитрий Александрович.

– Ну что ж, тогда приступим ко второму заходу… С чего начнем?

Наступило минутное замешательство, и наконец Полынин неуверенно сказал:

– Наверное, с самой первой строчки.

– Что ж, с первой так с первой…

Дмитрий взял мел, но вся доска была исписана, а стирать как будто ничего нельзя было. Он задумчиво потер переносицу и сказал:

– Пожалуй, нам понадобится еще одна доска.

– Это мы мигом, Дмитрий Александрович, – торопливо вскочил Савин. – Орлы, за мной!

И трое отправились за доской. Дмитрий внимательно глядел на первую строчку, думая о том, с чего лучше начать, и услышал жалобный голос Дины Андреевой:

– Дмитрий Александрович…

– Да? – Дмитрий повернулся к ней.

– Есть хочется…

– Есть? – не сразу понял ее Дмитрий. – Ну да, конечно…

Он взглянул на часы и увидел, что говорил почти два часа, и хотел сказать, чтобы все шли на обед, но на Дину набросились со всех сторон:

– Динка, нишкни!

– Ты же давно собиралась на диету сесть… Вот и начинай прямо сейчас!

– Презренная раба желудка!

– Охальница!

– Никуда мы не пойдем!

– Да там уже и есть нечего!

Дина возмутилась:

– Чего набросились? Я и сама не хочу идти! Но за бутербродами мы можем сбегать, пока доску принесут?

– А это идея!

– Братцы, шапку по кругу!

– У сей женщины весьма практичный ум!

– И пивка не мешало бы…

– Обойдешься…

Кто-то действительно пустил по кругу роскошную меховую шапку, и в нее посыпались рубли и мелочь.

– Кто у нас самый быстрый?

– Витька, жми!

И уже минут через двадцать, торопливо дожевывая бутерброды и вытирая пальцы бумагой, они приготовились слушать Дмитрия.

Обнинск. 1963–1973