Текст книги "Пирамида"
Автор книги: Борис Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
Дубровин кашлянул и повернулся к Дмитрию:
– Отправляйся-ка спать. А ты – останься, – приказал он Ольфу и, подождав, пока за Дмитрием закрылась дверь, сердито захромал к столу. – Что, нервишки подвели?
Ольф промолчал.
– Ты, кажется, летчиком был? – язвительно спросил Дубровин.
– Вроде этого, – уныло ответил Ольф, уставившись взглядом в стенку.
– Тогда тем более непростительно, – жестко сказал Дубровин. – Значит, нервы у тебя должны быть крепкие, и нечего ссылаться на них. Распускаешь себя, друг мой. Нравится тебе жалеть себя. Помолчи-ка, – повысил голос Дубровин, заметив, что Ольф хочет возразить. – У всех у нас нервы, и, между прочим, я думаю, что на Дмитрии эта история тоже не сладко сказывается. Думаю, что ему похуже, чем тебе, – с расстановкой сказал Дубровин. – Я думаю, – продолжал он, напирая на «думаю», – не сделаю открытия и не слишком оскорблю тебя, если скажу, что в этой работе ты не на первых ролях…
Ольф дернулся и промолчал.
– Что, не прав я?
– Да нет, почему же…
– Вы, я вижу, действительно хорошие друзья, с чем от души поздравляю обоих. Тебя в особенности, – расчетливо бросил Дубровин. – Но из этого, между прочим, не следует, что с друзьями можно обращаться по-хамски, как ты вчера, и полагать, что в дружбе все позволено. Это, разумеется, всего лишь мое частное мнение, совершенно не обязательное для тебя, но я считаю своим долгом высказать его, – отрезал Дубровин. – Может быть, я и преувеличиваю, но это потому, что Дмитрий выглядит сейчас гораздо хуже тебя, несмотря на твое похмельное состояние. И если ты сообразишь, что его нужно щадить и помнить не только о своих нервах, но и о нем, это будет очень неплохо.
Он помолчал, ожидая, что скажет Ольф, но тот не произнес ни звука.
– Ладно, иди, – сказал Дубровин.
Через три дня Дубровин вызвал их к себе.
– Ну-с, прошу внимания. Я посоветовался с Александром Яковлевичем, и мы решили вот что…
Александр Яковлевич – директор института, всемирно известный ученый, один из создателей современной физики. Для большинства физиков он фигура почти легендарная, авторитет непререкаемый. Дубровин – один из самых любимых его учеников и постоянно встречается с ним, но предпочитает умалчивать об этом и ссылается на Александра Яковлевича в редчайших случаях.
Дубровин помолчал, давая им время переварить эту новость, и продолжал:
– Решили так. Во-первых, вы напишете статью на основе этого материала, – он положил руку на папку. – В очень корректной и до предела объективной форме изложите то, что не вошло в работу Кэннона и Брука. Статья, конечно, будет не бог весть какая, но сделать это необходимо, чтобы хотя бы в этом опередить их. Статью следует написать архисрочно, и она будет немедленно опубликована в ЖЭТФ. Ясно?
– Да, – сказал Дмитрий.
– Второе. Бросить все дела, переключиться только на эту работу и закончить ее как можно скорее. Все необходимое для этого – ускоритель, машинное время, мои консультации и прочее – к вашим услугам. Александр Яковлевич в принципе одобрил план вашей дальнейшей работы, мы еще вместе уточним его, а посему – с богом. Шумилов, разумеется, освободит вас от всех обязанностей – об этом я уже позаботился. Теперь все зависит только от вас. Подумайте, какая вам нужна помощь, и сообщите мне. Вопросы есть?
– Пока нет, – сказал Дмитрий.
– И советую не очень расстраиваться, – добавил Дубровин, – не все еще потеряно. It could be worse,[1]1
могло быть хуже (англ.)
[Закрыть] как говорят ирландцы. – Он улыбнулся. – Если у ирландца сдохла корова, он невозмутимо размышляет: ничего страшного, могла заболеть жена, мог заболеть я сам, мог в конце концов и умереть, но ведь ничего этого не случилось. Короче говоря, it could be worse. В этом что-то есть, не так ли?
– Конечно, – улыбнулся Дмитрий.
32
Эту работу они закончили через восемь месяцев. Вскоре после разговора с Дубровиным они провели несколько экспериментов, и стало ясно, что дела их не так уж и плохи – работа пошла по новому пути, казавшемуся многообещающим. Но точно так же этот путь могли нащупать Кэннон и Брук. Дубровин, выслушав их и одобрив, заметил:
– А ведь вам надо поторапливаться, а?
– Придется, – пробурчал Дмитрий.
И они поторапливались, то есть работали с утра до вечера, боясь дать себе хоть небольшую передышку, и жадно, набрасывались на свежие номера американских журналов – нет ли новостей от Кэннона и Брука? Ничего не было.
Ольф добровольно взвалил на себя всю черновую работу, предоставив Дмитрию заниматься «высокими материями». А когда Дмитрий попробовал было заговорить о том, что и он мог бы заняться этой черновой работой, Ольф решительно сказал:
– Брось, Димыч. Конечно, мне не очень-то приятно возиться с этим одному, но сейчас не до церемоний. Каждый делает, что может. Не забивай себе голову мелочами, это моя забота. А ты – мысли. И не набивайся на комплименты – ты же сам знаешь, что делаешь это лучше меня. А с мелочами мне легче справиться.
И действительно, Ольф всюду завел знакомства – на ускорителе, в вычислительном центре, в библиотеке – и беспощадно эксплуатировал их. Но он и сам успевал «мыслить» – разделавшись с расчетами, набрасывался на выкладки Дмитрия и с каким-то остервенением принимался за настоящую работу.
Где-то посередине работа, по выражению Ольфа, «закачалась», и показалось им, что это не бог весть что, и ни к чему эта заочная дуэль с американцами, и вообще – надо послать все к черту, чтобы не потерять еще больше времени, и поискать что-нибудь настоящее. И тут же это, как они думали, настоящее – какие-то полузабытые идеи, казавшиеся блестящими, грандиозные проекты, когда-то набросанные на клочках бумаги, и еще какие-то совершенно новые, сверхоригинальные идеи – сразу всплыло, и рядом с этим великолепием и захватывающими дух перспективами их работа показалась вдруг ненужной и жалкой. И они полдня на все лады обсуждали новые блестящие возможности и прикидывали, нельзя ли как-нибудь тут же приняться за их осуществление.
– В конце концов, – решительно сказал Ольф, – вовремя осознать свои ошибки – это и есть настоящее мужество.
– А кроме того, – вслух подумал Дмитрий, заложив руки за голову, – какая разница, кто это сделает – мы или американцы? Лишь бы было сделано.
– Если только они наткнулись на это, – скептически заметил Ольф.
– Ты думаешь, нет?
– Ничего я не думаю. – Ольф тоскливо посмотрел на яркое солнце за окном, заснеженные сосны, покачал головой, глубоко вздохнул и бесстрастно сказал: – Мне тоже не нравится эта гонка, но все-таки придется довести ее до конца.
Дмитрий усмехнулся:
– Побаловались – и хватит?
– Вот именно. Вообрази, что мы решим заняться одной из этих блестящих идей. А как мы объясним, почему на полпути бросаем работу? Что скажем Дубровину? Что нам стало скучно? Представляю, что он нам выдаст… А кроме того, не забывай, что есть еще и Шумилов. Не вечно же будет длиться наш творческий отпуск. Нет, Матильда, придется нам поскучать. Мы уже не студенты – это тогда мы могли заниматься чем вздумается. Так что давай, это самое… дальше поехали. А может, для начала на лыжах прокатиться? Денек-то уж больно хорош.
– Тоже идея, – согласился Дмитрий и поднялся. – Не удалось украсть миллион, так хоть грошиком попользуемся.
И они до вечера бродили на лыжах по лесу, а на следующее утро, как обычно, сели за работу. Только вечером Ольф вспомнил о вчерашнем разговоре и вздохнул:
– Кончить-то мы кончим, да если бы знать наверняка, что не изобретаем велосипеды.
– Ишь чего захотел, – ухмыльнулся Дмитрий. – Может быть, ты не прочь бы узнать, что ты гений?
– И это неплохо было бы, – серьезно сказал Ольф и склонился над столом.
И когда они сделали последние эксперименты, обработали результаты и увидели, что это действительно конец – самый что ни на есть настоящий, долгожданный, – они с каким-то недоумением переглянулись. Ольф засмеялся, поднялся из-за стола и с наслаждением потянулся.
– Все, Матильда, конец. Ася! – заорал Ольф. – Конец!
Это было в воскресенье вечером, они сидели у Дмитрия – квартиры, как и обещал Дубровин, они получили еще осенью, – Ася возилась на кухне и с испуганным лицом выглянула оттуда:
– Что конец?
– Работе конец! – Ольф обнял ее и чмокнул в щеку. – Совсем, понимаешь?
Ася взглянула на Дмитрия, тот улыбнулся и кивнул, и она облегченно вздохнула, оттолкнула Ольфа:
– Фу ты, психопат. Я уж думала, случилось что.
– Случилось, Асенька, случилось, – засмеялся Ольф. – По этому случайно случившемуся случаю не мешало бы случайно выпить. Субсидируй, доцентша! Ты же у нас самая богатая! – по привычке поддразнил он ее.
– Тебе бы только выпить, – заворчала Ася.
– Асенька, да ведь случай-то какой, а? И опять же, случившийся совершенно случайно! – продолжал дурачиться Ольф.
Они, конечно, на радостях «поддали» в этот вечер, а на следующее утро пошли к Дубровину.
Дубровин молча просмотрел результаты и довольно хмыкнул:
– Недурно, весьма недурно. А что вы такие кислые? Перебрали, что ли?
– Есть маленько, – нехотя сказал Ольф, – да не в этом дело.
– А в чем же? Работой недовольны?
– Относительно, – буркнул Дмитрий.
– А-а… Тоже правильно. Подкузьмили вас американцы, да что делать, друзья мои, такова сэ ля ви.
Дубровин перенял это выражение от Ольфа и с удовольствием употреблял его, особенно когда хотел поддеть их.
– Не журитесь, у вас все впереди. А кроме того, это действительно неплохо сделано, честно говорю. Сами знаете, на комплименты я не слишком щедр, так что оцените. Ну-с, а теперь быстренько, но не спеша сработайте статью, и чтобы через неделю она лежала у меня на столе.
И через неделю статья лежала на столе Дубровина. Он торопился и, не читая, сунул ее в портфель.
– Мне некогда, голубчики, завтра уезжаю на две недели в Швейцарию, а потому – коротенько. Неделю вам на похмелье, на отсыпание, на догуляние, а потом будьте добры за работу.
– За какую работу? – с отчаянием спросил Ольф.
Дубровин, не обращая на него внимания, продолжал:
– Составьте подробнейший отчет со всеми причиндалами – графиками, таблицами, диаграммами и прочей дребеденью – и отпечатайте в трех экземплярах, на отличной бумажке. В общем, все как полагается, чтобы получился приличный кирпич в приличном переплете. Приложите все свои публикации, месячишка через два и эта появится, так что капиталец у вас будет. В начале июля намечено остепенить вас, – значит, за месяц до этого бумажки должны быть в порядке.
– Как это остепенить? – опешил Ольф.
– Обыкновенно, – невозмутимо сказал Дубровин, убирая со стола бумаги. – Докторов вы не заслужили, а кандидатов – в самый раз.
– Да разве кандидатов дают без официальной защиты? – удивился Дмитрий.
– Вообще-то нет, но у нас, в виде исключения, это можно.
– И мы, стало быть, и есть эти исключительные личности? – повеселел Ольф.
– Вроде того… Понимаю, что скучно такой работенкой заниматься, от души сочувствую вам, да что делать, надо. Ну, будьте здоровы, мне некогда.
И он тряхнул им руки, выпроводил из кабинета и захлопнул дверь.
– Алексей Станиславович! – попытался остановить его Дмитрий, но Дубровин даже руками замахал:
– Потом, потом, некогда…
И им пришлось засесть за эту скучную и неблагодарную работу. Делали они ее, как нерадивые школьники, с постной физиономией зубрящие заданный урок, – с утра намечали, что надо сделать за день, и, кое-как разделавшись с «барщиной», больше не возвращались к ней.
Дубровин только посмеивался, глядя на их героические усилия:
– Заставить бы вас годиков пять каким-нибудь чиновником четырнадцатого класса в канцелярии поработать – вот тогда запели бы!
– Боже упаси! – с ужасом сказал Дмитрий.
Они уже намекали, что неплохо было бы перенести «остепенение», но Дубровин только отмахивался:
– Работайте, работайте.
Но однажды они дружно взмолились.
– Алексей Станиславович, давайте перенесем месяца на два! – сказал Дмитрий. – Мочи моей больше нет.
Дубровин внимательно посмотрел на них:
– Что, совсем плохо?
– Плохо! – почти с радостью сказал Дмитрий, уже решив, что Дубровин согласен. Но тот только покачал головой:
– Терпите, друзья, месяц всего осталось.
– Алексей Станиславович, да что будет, если перенесем? Почему обязательно в июле?
– Потому что у меня и других дел хватает, кроме ваших, – напомнил Дубровин. – В августе симпозиум, а я член оргкомитета. А в сентябре поеду в отпуск.
– А на октябрь?
– А вдруг я до октября умру? – отшутился Дубровин, но, заметив, что они по-прежнему серьезны, сказал: – Понимаю, что надоело, но все-таки придется закончить сейчас.
Они еще пытались выклянчить у него отсрочку, но Дубровин был непреклонен.
Когда они вышли, Ольф с недоумением потер подбородок.
– Что-то химичит наш шеф, а? Почему он так торопится?
– Ну вот, пошел, – недовольно сказал Дмитрий. – Тебе с твоей подозрительностью только в угрозыске служить.
– Посмотрим, – неопределенно сказал Ольф.
Но у Дмитрия и самого закралось подозрение, что Дубровин чего-то недоговаривает. Да и зачем ему, в самом деле, так торопиться?
И им пришлось снова сесть за опостылевшую работу и срочно заканчивать ее.
Все сильнее раздражал их Шумилов, его салонная вежливость. Он по-прежнему не упускал случая похвалить их, хотя они давно уже ничего не делали для него и просто не представляли, в каком состоянии его работа. Дмитрий как-то спросил у Жанны:
– Как ваши дела? Продвигаетесь?
– Кажется, да, – не очень уверенно сказала Жанна. – Моя работа, во всяком случае, идет неплохо, – поправилась она. – У других тоже как будто ничего. А как в общем – понятия не имею. Ведь у каждого из нас какая-то частная проблема. Николай Владимирович ставит их перед нами, мы выполняем, а дальше уже его дело. Это вы, корифеи, можете позволить себе работать по-своему, – с завистью сказала Жанна. – А мы что…
– Ну, пошла прибедняться… Но неужели он не держит вас в курсе дела?
– Он не балует нас своим вниманием, – насмешливо сказала Жанна.
Дмитрий рассказал об этом разговоре Ольфу, тот присвистнул:
– Если уж его собственная любовница так отзывается о нем…
– Ну вот, – разозлился Дмитрий, – я так и знал, что ты это ляпнешь. Любовница не любовница – какое это имеет значение?
– Не кипятись. В принципе – никакого, конечно, да ведь все мы люди, все мы человеки.
– А потом, – проворчал Дмитрий, – еще неизвестно, так ли это.
– Вот те на, – удивился Ольф. – Всему институту известно, а ему неизвестно.
– Мало ли что болтают…
– А ты спроси у нее самой, – поддразнил его Ольф. – Вы же друзья.
– Перестань, – сказал Дмитрий.
– Да чего ты злишься, не понимаю? – удивился Ольф. – Я же ничего плохого о Жанке не говорю. Наоборот, это только делает ей честь. Она оказалась умнее, чем я думал, – и слава богу.
– Ладно, хватит, – оборвал его Дмитрий. Ему нравилась Жанна, и неприятно было думать, что она так связана с Шумиловым.
– Все, не буду, – покладисто сказал Ольф. – Но каков все-таки Шумилов, а? Нет, вряд ли мы с ним хорошо сработаемся. Это не Дубровин… Слушай, давай все-таки поговорим с Дубровиным, пусть он возьмет нас к себе.
Они уже давно подумывали об этом и откладывали разговор до окончания работы. И на этот раз Дмитрий сказал:
– Вот закончим с этим барахлом, – он с ненавистью взглянул на разложенные бумаги, – тогда и скажем.
– Лады, – согласился Ольф.
Так они и сделали.
Ольф, притворно сгибаясь под тяжестью трех довольно увесистых томов, боком протиснулся в кабинет Дубровина, мелкими шажками дошел до стола, всем своим видом показывая, что вот-вот свалится от изнеможения, и потом долго отдувался и обмахивался платком.
Дубровин улыбнулся, глядя на него:
– Может быть, ты не только летчиком, но и клоуном был?
– Еще нет, – серьезно ответил Ольф.
Дубровин просмотрел материалы и небрежно сказал:
– Могло быть и лучше, но тоже сойдет. Ну, не умерли?
– Еще нет, – повторил Ольф тем же тоном.
– Стало быть, уже и не умрете… Можете отправляться на все четыре стороны. Заседание Ученого совета одиннадцатого июля в два часа дня. Без четверти два извольте быть в конференц-зале. Разумеется, волноваться по этому поводу нет никакой необходимости – вся процедура будет чистейшей воды формальностью. Так что спокойненько отдыхайте.
– Будет сделано, – сказал Ольф. – Кстати, Алексей Станиславович, мы слышали, что у вас предвидятся какие-то вакансии.
Ни о каких вакансиях они не слышали, но Дубровин и глазом не моргнул.
– Ну и что?
– Может быть, вы возьмете нас к себе?
– Зачем? – спросил Дубровин, ничуть не удивившись.
– Ну как зачем? – опешил Ольф. – Работать.
– А чем вам плохо у Шумилова?
– Да ничем… До сих пор, по крайней мере, – уточнил Ольф. – Но ведь мы фактически работаем не у него, а у вас.
– Ну и что же? Теперь поработаете у него. Вы забыли наш уговор?
– Не забыли, конечно, – обиженно сказал Ольф – он не ожидал такого поворота. – Но мы думаем, что так будет лучше и для нас, и для работы, конечно… Может быть, и для вас, ведь мы неплохо сработались с вами. Или мы ошибаемся? – с вызовом спросил Ольф.
– Нет, не ошибаетесь, – спокойно сказал Дубровин, не обращая внимания на тон Ольфа. – Вы очень милые и симпатичные люди, и мне приятно было работать с вами. Но и с Шумиловым вы отлично сработаетесь – он человек очень приятный.
– Ну, еще бы.
– Не перебивай. А кроме того, у него интересная тема, и вы, кстати, можете во многом помочь ему. Во многом, – подчеркнул Дубровин. – И он, между прочим, надеется на вашу помощь и ждет ее.
– Он сам говорил это? – удивился Ольф.
– Да. Так что прошу вас – отдохните и принимайтесь за работу. И работайте так, как вы умеете. А ты что молчишь? – обратился Дубровин к Дмитрию.
Тот неохотно ответил:
– А что тут говорить…
И все трое замолчали.
– Я вижу, вы обиделись на меня, – мягко сказал Дубровин.
– Да нет, что вы, – кислым тоном возразил Ольф, избегая его взгляда.
Дубровин помолчал. Ольф уже собрался было встать, но Дубровин остановил его:
– Сиди. Я вижу, придется все-таки объясниться… Конечно, я мог бы со временем взять вас к себе. Это, кстати, можно было и раньше сделать. Но я не хочу.
Они угрюмо молчали. Дубровин неожиданно спросил:
– Вам кто-нибудь говорил, что я эгоист?
– Эгоист? – удивился Ольф. – Вы? Нет, разумеется.
– Ну, так я вам сейчас это говорю, – почему-то рассердился Дубровин и встал из-за стола. – Сидите, сидите… Да, я самый настоящий эгоист, точно такой же, как и вы, как и всякий другой ученый. Почему вы так удивляетесь, что я не хочу вас брать к себе? Разумеется, мне нужны люди неглупые, работоспособные, умеющие оригинально мыслить и все такое прочее…
Он остановился перед ними и отчеканил:
– Но мне не нужны люди, у которых то и дело вспыхивают в голове всякие гениальные идеи. Гениальных идей у меня самого предостаточно. Их у меня столько, что и всей моей жизни не хватит, чтобы осуществить хотя бы десятую долю. Будь мои воля и власть, я заставил бы весь институт работать только над моими идеями. И разумеется, мои идеи представляются мне значительнее всех прочих… Не понимайте мои слова слишком буквально. Это идет не от разума, а от чувства, и я не думаю, что это так плохо. Больше того, я убежден, что каждый ученый должен верить в исключительность своих идей, это непременнейшее условие того, что они наиболее полно будут воплощены в жизнь. Вот почему все прочие идеи, какими бы блестящими они ни были, интересуют меня постольку, поскольку не мешают осуществлению моих собственных планов. Самостоятельность, оригинальность мышления – бога ради, я всегда готов приветствовать это. Но в определенных пределах, пока это идет мне на пользу. Ну, а вы, на ваше счастье, не из такой породы, поэтому и не нужны мне. Я слишком высокого мнения о вас, чтобы брать вас к себе, – сказал Дубровин и сел. – Вы понимаете меня?
– Приблизительно, – пробормотал ошеломленный Ольф.
– Уже кое-что, – улыбнулся Дубровин. – А теперь представьте, что вы начнете работать у меня. Самое большее через полгода кто-нибудь из вас вообразит, что моя работа никуда не годится, и предложит свой вариант. Может быть, в конце концов вы и окажетесь правы, но мне-то что от этого? Вы думаете, я позволю вам работать над этим своим вариантом? Черта с два! – энергично сказал Дубровин, и Дмитрий невольно улыбнулся. – Я заставлю вас работать так, как это мне будет нужно, а так как вы наверняка не согласитесь, я выгоню вас и возьму на ваше место людей более покладистых. И не сомневайтесь, так оно и будет, несмотря на все мое хорошее отношение к вам… Ты что смеешься? – посмотрел он на Дмитрия. – Думаешь, я не сделаю это?
– Сделаете, – с улыбкой согласился Дмитрий.
– Очень рад, что вы это понимаете. Ну, а с Шумиловым вам такая перспектива не грозит. Он очень милый, обаятельный человек, но от души желаю вам не быть похожими на него. А впрочем, вы уже не похожи. Годика через полтора-два его работа будет закончена, а там я постараюсь сделать так, чтобы вам предоставили полную самостоятельность. Устраивает вас такой вариант?
– Вполне, – сказал повеселевший Ольф.
– Ну и… – Дубровин сделал жест рукой, выпроваживая их из кабинета, – гуляйте. Когда Светлана будет рожать?
– В сентябре, – сказал Ольф.
– Тебе особенно надо отдохнуть. Готовься к тому, что потом целый год будешь недосыпать.
– Бу сделано, – ухмыльнулся Ольф, он еще не привык к тому, что скоро станет отцом.
Когда они уже уходили, Ольф остановился и с невинным видом спросил:
– Кстати, Алексей Станиславович, а почему же, если вы такой эгоист, вы возитесь с нами? Время из-за нас теряете, нервы себе треплете, уму-разуму учите?
– А вы не знаете?
– Нет.
– И я не знаю, – серьезно сказал Дубровин. – Наверно, просто потому, что вы нравитесь мне. Вы ведь неплохие люди.
– Вообще-то да, – скромно согласился Ольф.
33
Защита прошла на редкость буднично и прозаично. (От кого защищаться, если никто не нападает? – спросил потом Ольф.) Кандидатов наук в институте работало больше двухсот, и появление еще двух новоиспеченных «ученых мужей» не могло не быть событием заурядным. Ольф даже выразил сомнение: а читали ли как следует члены Ученого совета их труд? Возможно, и нет, с улыбкой сказал Шумилов и разъяснил, что в этом не было бы ничего удивительного, все знают, что они подопечные Дубровина, а его авторитет слишком велик, чтобы ставить под сомнение ценность их работы. Как бы то ни было, а голосование единодушно подтвердило – Добрин и Кайданов звания кандидатов физико-математических наук достойны.
Два дня они выслушивали поздравления, пожимали кому-то руки, пили шампанское, а потом взялись за работу.
Это было в июле, а в середине августа в Долинске открылся международный симпозиум, на котором Дубровин сделал доклад. Дмитрий и Ольф, конечно, были на нем. Дубровин говорил минут пятнадцать, и уже где-то на четвертой минуте Дмитрий почувствовал беспокойство, а на десятой тревожно заворочался и стал украдкой поглядывать по сторонам – не смотрит ли кто на них и нет ли двусмысленных улыбок. Но никто не смотрел, не было никаких улыбок. Даже Жанна ничего не поняла, она не очень внимательно следила за их работой. А из доклада Дубровина следовало, что добрая половина их работы, за которую они получили кандидатские звания, по меньшей мере должна быть поставлена под сомнение, и даже сразу можно было с уверенностью утверждать, что кое-какие выводы, еще месяц назад казавшиеся бесспорными, просто неверны.
– Ты все понял? – спросил Ольфа Дмитрий.
– Да, – сказал Ольф, не глядя на него. Он с убитым видом сидел рядом и только в конце заседания взглянул на него и невесело сказал: – Н-да… Долбанул нас шеф. Прямо по темечку…
В перерыве Дубровина окружили какие-то люди и продолжали задавать вопросы. Он отвечал с видимой неохотой, оглядывался по сторонам, наконец, отыскав глазами Дмитрия и Ольфа, быстро подошел к ним и сказал:
– Никуда не уходите, дождитесь меня.
И тут же отошел, и его снова окружили.
Они ждали его до самого вечера – Дубровину приходилось улаживать какие-то конфликты, кого-то уговаривать, звонить в горком по каким-то совсем не научным делам. Наконец он освободился, и они молча пошли напрямик через душный августовский лес.
Институт разбит на две части. Та, где был конференц-зал, находилась в самом городе, вернее, на окраине его, в лесу, и отсюда до дома Дубровина было пятнадцать минут небыстрого хода.
Дубровин шел медленно, прихрамывая сильнее обычного, и им все время приходилось придерживать себя.
– Устал я, – вдруг со вздохом сказал Дубровин.
Это был, кажется, первый случай, когда Дубровин жаловался. Выглядел он и в самом деле неважно.
– Когда в отпуск идете? – спросил Дмитрий.
– Недели через три.
– Поедете куда-нибудь?
– Придется. Почки опять пошаливают.
И снова замолчали.
Дома у Дубровина никого не было. Он сказал Ольфу:
– Достань-ка коньяк. И закусить.
Ольф достал бутылку, повертел ее в руках.
– За удачу – коньяк, за неудачу – коньяк, – сказал он. – Вы прямо как врач нам его прописываете.
Дубровин как будто не расслышал, снял пиджак и галстук.
Выпили, закусили, помолчали немного, и Дубровин спросил:
– Ну, что носы повесили? Неприятно?
– Да чего уж приятного, – сказал Ольф. – Сначала американцы нас ограбили, теперь вы руку приложили.
– Давно вы эти результаты получили? – спросил Дмитрий.
– Да как вам сказать… Первые – в феврале, последние – совсем недавно.
– Поэтому вы нас и торопили?
– Разумеется.
Помолчали.
– Алексей Станиславович… – начал Дмитрий.
– Да?
– А если бы мы защищались после вашего доклада, – провалились бы?
– Не думаю. Но неприятности могли бы быть. Не здесь, конечно, а в ВАКе.
– А сейчас разве не могут? Ведь оформление займет по крайней мере полгода.
– Сейчас уже не страшно, ведь доклад сделан после присуждения, так что с формальной стороны все в порядке. К тому же я на всякий случай придержал публикацию статьи с этими результатами, и, когда она появится, ваши диссертации уже наверняка проскочат через экспертов.
– И все-то вы предусмотрели, – сказал Ольф.
– А то как же, – в тон ему ответил Дубровин. – Вам это очень не нравится?
– Не то чтобы очень… – вмешался Дмитрий и замялся.
– Но совесть мучает, да? – закончил Дубровин.
– А, вас нет? – брякнул Дмитрий.
– Представьте себе, нисколько, – спокойно ответил Дубровин. – Даже если бы мои результаты полностью опровергали ваши – а это, кстати, вполне могло случиться, – я сделал бы то же самое.
– Почему? – спросил Дмитрий.
– А почему нет?
– Да ведь вы же сами говорили, что наука не терпит никаких компромиссов, никаких сделок!
– А при чем тут наука и какие-то сделки? – рассердился Дубровин. – Какое отношение имеют к науке всякие звания и титулы?
Он встал и заходил по кабинету.
– Бросьте вы делать из этого трагедию и подводить какую-то философскую базу. Дело выеденного яйца не стоит. Вы же теоретики и должны хоть немного уметь абстрактно мыслить. Вообразите, что я не занимался этой работой, кстати, совершенно случайно перекрестившейся с вашей, и, если уж на то пошло, мысль о ней возникла у меня после просмотра ваших выкладок… Что, съели? Или сделал бы ее через год или два. Что получилось бы? Разве от этого ценность вашей работы изменилась бы? Стала бы она хоть на грош лучше или хуже? Я вас спрашиваю?
– Нет, – сказал Дмитрий.
– А в чем тогда дело? Почему это случайное совпадение должно помешать вам иметь то, что вы по праву заслуживаете? Почему, наконец, Шумилов, который работает меньше вас и, я думаю, хуже вас…
Они оба, как по команде, уставились на него. Дубровин запнулся, но твердо закончил:
– Да, я не оговорился, хуже вас. Почему он должен получать пятьсот рублей в месяц, а вы – сто?
– Сто тридцать, – поправил его Ольф.
– Не перебивай! – рассердился Дубровин. – Вечно ты со своими хохмами!
– Виноват, Алексей Станиславович.
– Если уж вы заговорили о Шумилове… – начал Дмитрий.
– То что? – подозрительно посмотрел на него Дубровин.
– Может быть, вы и закончите? – твердо сказал Дмитрий.
– А что вы хотите знать?
– То, что вы о нем думаете.
– А вам это очень нужно?
– Да.
Дубровин помолчал и неохотно сказал:
– А что вам даст мое мнение? И вообще – что может значить мнение одного человека?
– Для нас – больше, чем мнение всех остальных, – сказал Дмитрий.
– Хм… Вот поэтому мне и не хочется говорить о нем.
– А вы рискните, – настаивал Дмитрий.
Дубровин подумал немного и сказал:
– Ладно. Вы, в конце концов, не детский сад… Так вот, Шумилов, как я вам уже говорил, человек превосходный во всех отношениях. Но я думаю, что он не ученый и никогда им не станет. Хотя работать он умеет и работает хорошо. В обычном смысле этого слова, – добавил он, вспомнив, видимо, что говорил раньше. – Но в науке слово «обычно» чаще всего означает «плохо». Исследовательская работа сама по себе вещь необычная. А Шумилову явно чего-то не хватает, чтобы вырваться из категории обычного. Может быть, того, что называют талантом, хотя я не знаю, что это такое. А вы знаете?
– Понятия не имею, – сказал Ольф.
– Иногда я думаю, – продолжал Дубровин, – что талант – вещь, разумеется, великолепная сама по себе и совершенно необходимая для человечества, но для отдельного человека это вовсе не благодеяние, а что-то вроде наказания, какой-то дефект личности, если хотите. Я думаю, истинно талантливый человек не способен по-настоящему ни огорчаться, ни радоваться ничему из того, что лежит вне сферы избранной им деятельности. А это, как ни объясняйте, и есть самый настоящий дефект человеческой личности… Так вот, если исходить из этого критерия, Шумилов человек абсолютно бездарный. За десять лет совместной работы я достаточно хорошо узнал, что по-настоящему радует его, а что огорчает. Разумеется, он радовался и научным успехам, и огорчался из-за неудач. И огорчался и радовался искренне, конечно. Но первая его настоящая радость была, когда он стал кандидатом и получил возможность свободно тратить деньги. Вторая – когда он стал доктором. А так как академиком он никогда не станет, то впереди его ждет еще всего-навсего одна-единственная настоящая радость – когда он купит себе «Волгу»… А чем это вы, собственно, так довольны? – сердито спросил Дубровин, заметив мелькнувшую на лице Ольфа улыбку.
– Ну что вы, Алексей Станиславович, чем уж тут быть довольным, – сразу посерьезнел Ольф. – Дело, видите ли, в том, что Шумилов всегда мне не очень нравился, хотя я и сам не мог себе объяснить почему. А сейчас стало понятнее.
– Да? Ну, тем лучше. Хотя это всего лишь мое личное мнение, весьма возможно, в корне неверное, – отрезал Дубровин.
– А почему же вы тогда все время поддерживаете его? – спросил Дмитрий.
Дубровин недовольно покосился на него:
– Ну, во-первых, не все время. За последние три года мы вообще мало сталкиваемся с ним. И, простите, почему же мне его не поддерживать? Мы десять лет проработали вместе, и, смею вас уверить, хорошо поработали, он во многом помог мне. А во-вторых, я думаю, что я человек довольно терпимый и никому не навязываю своих взглядов, а в отношениях с людьми стараюсь придерживаться общепринятых норм, а не своих оригинальных идей. В работе – другое дело. Пожалуй, единственное, чего я не переношу, – это всякую халтуру, научную недобросовестность, карьеризм. А Шумилов не халтурщик и не карьерист. Он честно делает то, что может. И, опять-таки с точки зрения общепринятых норм, он вполне заслужил то, что имеет. И «Волгу» тоже. Я ведь уже говорил вам, что всякие степени, титулы и оклады иногда не имеют ничего общего с наукой. Все это от лукавого… Ну что, хватит с вас?
