Текст книги "Пирамида"
Автор книги: Борис Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
Дмитрий не ответил.
Ольф нерешительно заговорил:
– Вот что я тебе скажу, Димыч… Сам знаешь, в твои личные дела я никогда не вмешивался и советов не давал. А сейчас один небольшой совет все-таки хочу дать…
– Ну, дай.
– Жанна будет нас в аэропорту встречать, я дал ей телеграмму…
– Зачем?
– Она просила… Если помнишь, я всегда относился к ней настороженно и в вашем гипотетическом треугольнике неизменно держал сторону Аси…
– Не было никакого треугольника, – недовольно перебил его Дмитрий.
– Я же сказал – гипотетическом. Не было, так мне мерещилось, что мог быть… Так вот, мимоходом сообщу, что былая моя неприязнь к Жанне быльем поросла. И не потому, что Аси нет. Узнал я ее за эти два месяца – и очень рад, что ошибался. Что она написала там тебе – не знаю и знать не хочу. И какое у тебя к ней отношение – тоже не ведаю. Но об одном прошу – будь с ней поосторожнее при встрече.
– Что значит поосторожней?
– Ну, поласковее… А то она такая стала… от одного неосторожного слова сорваться может. А все твоя одиссея довела…
– Ладно, я понял, – буркнул Дмитрий.
– Кстати, Асе ты телеграмму дал?
– Да.
Ольф чуть было не проговорился, что тоже послал ей телеграмму, но вовремя спохватился.
Задержаться пришлось не на пять часов, как предусматривалось расписанием, а на восемь.
К концу этого срока Дмитрий совсем изнервничался – поминутно бегал в справочное, поругался с дежурным по аэропорту и наконец накинулся на Ольфа:
– Какого черта ты телеграмму дал? Будет теперь ждать там.
– Ничего, больше ждала, – спокойно сказал Ольф. – И не лайся. Впредь будешь знать, что это такое – ожидание.
Взлетели наконец – прямо на огромное закатное солнце. Ольф, устраиваясь в кресле, меланхолически проговорил:
– Однако, суточки у нас получаются – ровнехонько в тридцать два часа. Вот каждый день бы так – то-то бы дел наворочали.
Дмитрий ничего не сказал – и молчал все девять часов полета.
Самолет уже шел на посадку, тяжело и длинно содрогаясь огромными косыми крыльями, размеченными на концах тусклыми, размытыми туманом сигнальными огнями. Стюардесса объявила, что температура в Москве плюс шесть, идет дождь, на что только что проснувшийся Ольф демонстративно передернул плечами и обиженным тоном сказал Дмитрию:
– Слыхал? Ну какого дьявола, спрашивается, унесло нас от такой благодати? Нет, чтоб еще месячишко побыть там…
Дмитрий продолжал молча смотреть в окно. Ольф выждал немного и нудно затянул:
– Сидели бы сейчас у рыбаков, наворачивали бы икру ложками, и никаких тебе забот, дождей…
– Если верить Данте, – отозвался наконец Дмитрий, – болтунам в аду заливают глотки кипящей смолой.
– Чу, слышатся звуки божественной эллинской речи, – развеселился Ольф. – Так ведь до ада еще черт знает сколько лет – это во-первых. А во-вторых, никакого ада вовсе и нет. А в-третьих, я попаду в рай – за выдающиеся заслуги по охране спокойствия душ выдающихся людей. Разве я не охраняю спокойствие твоей души? И разве ты не выдающийся человек?
– Слушай, заткнись, а?
– Слушаюсь, – тотчас же согласился Ольф. – Раз выдающийся человек не в духе…
Дмитрий безнадежно махнул рукой:
– Вот трепло…
Потом шли они по длинному узкому коридору, впереди, за прозрачными оргстеклянными дверями, стояла толпа ожидающих, Ольф разглядел в ней Жанну и посмотрел на Дмитрия – он шел, плотно сжав губы, и, щурясь, неуверенно смотрел перед собой. Ольф чуть отстал и увидел, как фигура Дмитрия неловко протиснулась мимо дежурной, Жанна качнулась к нему, и на пол посыпались цветы. Ольф наклонился, чтобы подобрать, но чьи-то ноги уже наступили на них. Ольф разогнулся, увидел неестественно белую, подрагивающую руку Жанны на шее Дмитрия, встал так, чтобы загородить их от людей, и, положив им руки на плечи, осторожно подтолкнул к выходу:
– Ладно, ребятишки, давайте выбираться.
Жанна споткнулась и судорожно вцепилась в Дмитрия. И выбрались уже на свободное место, а Жанна все держалась за него, низко склонив тяжелую, густую корону влажных волос, и как будто боялась поднять от пола глаза. Потом она провела рукой по лицу, боязливо взглянула на Ольфа и растерянно спросила:
– А цветы? У меня же цветы были…
И стала оглядываться кругом, избегая взгляда Дмитрия, увидела растоптанные цветы и заплакала:
– Ну вот, всегда мне не везет…
– Да будет тебе… – начал было Ольф – и замолчал.
Дмитрий быстрым движением притянул к себе Жанну, она неловко ткнулась губами ему в подбородок, он обеими руками обхватил ее голову и зашептал что-то в ухо.
Ольф отвернулся, полез за бумажником, вытащил багажные квитанции и сказал:
– Ждите здесь, я сейчас.
Он направился в огромный, гудящий множеством голосов зал, и через несколько шагов чьи-то сильные руки резко остановили его.
– Ольф!
Он поднял голову – и увидел Лешку Савина, Игоря Воронова, Майю, Дину, Аллу. Ольф широко раскинул руки, сгреб их в охапку.
– Ну, молодцы, что прибыли! Видали? – Он кивнул на Дмитрия и Жанну. – Привез вашего Дмитрия Александровича, берите его за рупь двадцать. Вам завернуть или так возьмете?
– Так возьмем, – засмеялась Майя.
– Ну-с, ждите еще пару минут, заворачивайте их в целлофан, а я за шмотками. Савва, подойдешь потом, поможешь.
Когда Ольф и Лешка выбрались с вещами, они увидели такую картину: Дмитрий стоял в центре, Жанна по-прежнему так крепко держалась за него, словно боялась упасть, а ребята тесно окружили их, как будто опасались, что кто-то может похитить Дмитрия.
– Ну, пастырь, – сказал Ольф, – как ты находишь свое стадо? А вы, бараны и баранессы, держите своего пастуха покрепче, а то он чего доброго, улизнет в Африку, к белым медведям.
В Долинск приехали почти в два часа. Ребята проводили их до дома, долго прощались во дворе. Прощались бы и еще дольше, очень не хотелось им расходиться, но Ольф скомандовал:
– Стадо, по хлевам! Завтра наговоритесь.
Сам он, остановившись на площадке, тихо сказал:
– Нуте-с, влезайте, я через минуту на минутку загляну, выпьем по рюмашечке. Выпить-то найдется, Жан?
– Найдется.
– А рюмашечку я заслужил?
– Две. – Жанна засмеялась и открыла дверь квартиры Дмитрия.
Пришел он, конечно, не через минуту, а через полчаса. Дмитрий лежал на диване, Жанна сидела рядом с ним и, положив руку ему на плечо, что-то тихо говорила, низко склонившись к его лицу. На шаги Ольфа она повернулась медленно, и лицо у нее было уже не такое, как в электричке, – спокойное, глаза светились нескрываемой радостью. А в электричке сидела она как-то очень неудобно, не поднимая глаз от пола, и почти ничего не говорила.
– Ну и минутка у тебя, – весело сказала Жанна.
– А вы, я смотрю, уже причастились.
– Было дело. Садись, наливай.
– Я, однако же, точно на минутку, – сказал Ольф, налил всем и, не садясь, высоко поднял свою рюмку. – За наш ренессанс – и за вашу удачу.
Дмитрий приподнялся на локте, молча выпил. Жанна дала ему ломтик лимона, чуть пригубила свою рюмку и, заметив движение Ольфа, спросила:
– Уже идешь?
– Да-с. Минута на исходе, а я человек слова. Иногда.
Жанна вышла проводить его, прикрыла дверь в комнату.
– Ну что? – тихо спросил Ольф.
– Все хорошо. – Жанна даже глаза закрыла, покачала головой. – Так хорошо, что даже не верится. Спасибо тебе. – Она пригнула голову Ольфа, поцеловала его и легонько подтолкнула к двери: – Иди. Завтра скажешь, что мы после обеда приедем.
Спустя час Ольф говорил Светлане:
– Столько уже лет знаю я его, а там – поразил он меня.
– Чем?
– Когда он рассказал мне, что в действительности означают результаты нашей работы, – у меня голова кругом пошла. И что меня изумляет до сих пор – ведь вместе всю работу делали, все, что знал он, мне известно было, – а ведь и капли подозрения у меня не возникло, что тут что-то еще, кроме голых этих результатов, может быть. Все-таки, талантище он необыкновенный, может быть – и гений, хотя при жизни такие титулы и не принято раздавать.
– А знаешь, – сказала Светлана, уютно устраиваясь на его плече, – я всегда почему-то немножко боялась его. Еще с первой встречи, тогда, на Балтике. И даже не представляю, что я когда-нибудь смогла бы понять его… вот так, как тебя понимаю.
– Ничего удивительного, я сам иногда не понимаю его. Он как будто иначе устроен, чем все люди. И что побаиваешься, тоже понятно. Мне там за него просто страшно стало…
– Страшно?
– Да. Такое впечатление было, будто он взвалил на себя какой-то немыслимый груз, и никто не видит его, а тяжесть – чувствуется. Вот и страшно – вдруг не выдержит? Может, этот груз и называется талантом?
– А ты у меня что, не талант?
– Ну, по сравнению с ним я школьник. Когда-то я думал, что мы более или менее равны, но очень давно это было. И знаешь, глядя на него, я, грешным делом, иногда думал: и хорошо, что бог мне такого таланта не дал. Все-таки тяжела эта ноша… Ой, как тяжела…
70
Жанна пошла провожать Ольфа. Я слышал, как они о чем-то тихо говорили, потом хлопнула дверь. Жанна прошла на кухню и включила колонку.
Я оглядел комнату. Было в ней как-то очень уж чисто и непривычно уютно.
Жанна вернулась, села рядом со мной и положила руку мне на шею. Я прижался к ней щекой.
– Устал?
– Есть немножко.
– Три часа уже… А сколько на Сахалине?
– Одиннадцать. О чем это вы с Ольфом любезничали?
– А тебе все знать надо?
– Я смотрю, вы наконец-то поладили с ним.
– Да, – живо отозвалась Жанна. – Он… очень хороший. Прости, раньше я была несправедлива к нему. – Она улыбнулась и склонилась ко мне. – Как он забавно сказал: за наш ренессанс – и за вашу удачу.
– Язык у него вообще недурно подвешен.
– Но иногда он так говорит, что не поймешь – то ли всерьез, то ли шутит…
– Он и сам не всегда это знает.
– Наверно. – Жанна засмеялась. – Знаешь, он как-то очень растерялся без тебя, особенно в первое время. О ребятах я уж не говорю. Когда я им сказала, что ты прилетаешь, они такой сабантуй устроили… Вообще я впервые поняла, как много может значить один человек…
– Смотри, зазнаюсь…
– Ну вот еще…
Она все еще избегала подолгу смотреть на меня и теперь отвернула голову, пряча лицо, прижалась ко мне и тихо спросила:
– Похудела я, да?
– Немножко.
– Ничего, теперь поправлюсь.
Я осторожно перебирал руками ее волосы, случайно вытащил несколько шпилек и почувствовал, что Жанна улыбается.
– Что ты?
– Приятно…
– Остальные тоже можно?
– Конечно.
Я вытащил все шпильки, волосы рассыпались, и я удивился, как их много, и сказал ей об этом.
Жанна выпрямилась и с улыбкой спросила:
– А ты не знал?
– Нет. Я ведь впервые вижу тебя такой.
Она снова отвернула голову и с усилием сказала:
– Иди… мойся, вода уже набралась.
Я молча смотрел на нее. Наверно, и она думала сейчас о том, что будет потом, полчаса спустя, и так же, как я, боялась этого.
– Ну иди же, – повторила она, все еще не глядя на меня, и я сел, осторожно обнял ее за плечи и прикоснулся губами к ее шее. Она вдруг судорожно схватила мои руки и прижала ладони к своим губам: – Господи, как я ждала тебя… Нет, не надо пока целовать меня, прошу тебя.
И я тут же отпустил ее и пошел в ванную.
Когда мы приехали в институт, я сразу пошел к Дубровину. Я почему-то без стука открыл дверь его кабинета и заметил, что Дубровин вздрогнул.
– Извините, я напугал вас…
Он снял очки – я даже не знал, что он пользуется ими, – и медленно поднялся.
– Ничего, Дима, это ничего…
Он вышел из-за стола, я протянул ему руку, но он словно не заметил ее и обнял меня – и тут же легонько оттолкнул и проворчал:
– Ну, путешественник, садись, рассказывай.
– Да что рассказывать… Вот, явился.
– Вижу, что явился… – Он с явным одобрением оглядел меня и спросил: – Здоров?
– Да. А вы?
– Я – как обычно. Икры привез?
– Да.
– Когда угощать будешь?
– Хоть сегодня.
– Можно и сегодня. Прошу вечером ко мне. – Он знакомым движением склонил голову к левому плечу, внимательно посмотрел на меня. – Видел своих гавриков?
– Частично.
– Тогда иди смотри полностью. Заждались они тебя.
– Подождут еще.
– Ишь ты… Иди, иди, мне все равно некогда с тобой… разговоры разговаривать. Чего смеешься? – рассердился Дубровин.
– Я не смеюсь.
– Ну, улыбаешься.
– Рад, что вижу вас.
Дубровин отвернулся и буркнул:
– Иди, мне действительно нужно работать. Вечером поговорим.
Я пошел к своим «гаврикам». Они явно перестарались с торжественностью встречи. Кто-то караулил в коридоре и при виде меня тут же юркнул в большую комнату. Когда я увидел стол с шампанским и их парадные одеяния, я сказал, оглядывая серьезные, торжественные физиономии:
– По-моему, не хватает трибуны и оркестра.
– Трибуны нет, а оркестр щас будет, – мигом среагировал Савин.
Он дал кому-то знак – и из угла грянул «Ракоци-марш». «Гаврики» встали чуть ли не навытяжку. Я прошел в угол, к проигрывателю, убавил громкость и, когда марш закончился, сказал:
– Здравствуйте.
День этот превратился в сплошное празднество.
Не успели мы вернуться из института, как уже пора было отправляться к Дубровину. Там мы засиделись за полночь. Я боялся, что Дубровин заговорит о моих дальнейших планах, но он словно мимоходом обмолвился, что главное сейчас – доклад в Академии наук, все остальное – потом.
И ребята деликатно молчали, разве что поглядывали иной раз с ожиданием – не скажу ли я сам чего-нибудь? Все же из некоторых их реплик я понял: они и мысли не допускают, что я не буду работать с ними. На другой день как-то само собой устроилось «чаепитие», и мне были продемонстрированы все достижения последних двух месяцев. Достижения были не бог весть какие, но я, конечно, не стал говорить им этого. Я сказал «недурно», и на большем они не настаивали. Потом я почти не показывался в институте – считалось, что я готовлюсь к докладу. Я действительно полдня готовился к нему, а потом засел за свою работу.
Доклад прошел, по общему мнению, «сверхблагополучно». Я был уверен, что еще никто не докопался до истинного смысла наших результатов, – не прошло и месяца, как была опубликована наша статья, и имена наши, как говорил Ольф, были «покрыты мраком неизвестности» и потому не привлекли внимания. Да и «время летних отпусков» только что закончилось, сессия была первой после долгого перерыва, и настроение у всех было не слишком-то рабочее. И действительно, вопросы мне задавались самые обычные, дежурные: «уточните, пожалуйста», «скажите, пожалуйста», «поясните, пожалуйста», «будьте добры». Такая вежливость говорила сама за себя – по рассказам Дубровина я знал, что при обсуждении каких-то спорных работ обычно бывает не до джентльменских тонкостей. И я столь же вежливо уточнял, пояснял, говорил – и следил только за тем, чтобы случайно не проговориться.
На следующее утро я спросил Жанну:
– Куда поедем в отпуск?
Она с радостным удивлением посмотрела на меня и переспросила:
– В отпуск?
– Вот именно. Ты же, насколько я знаю, еще не была в отпуске.
– Нет.
– Вот и давай думать, куда поедем.
– А когда? Ты же еще не закончил.
О своей работе я рассказал Жанне в первый же день после приезда. В отличие от Ольфа она почти не удивилась моему «закрытию», и сначала я даже подумал, что она не поняла меня. Но она поняла – если и не все, то самое главное.
– Мне нужно еще недели три. Самое большее – месяц.
– За месяц мы что-нибудь придумаем.
Тревожило меня объяснение с Дубровиным. Я знал, что он просто не поверит тому, что эти полтора месяца мне нужны только для отдыха. Но и говорить что-то конкретное до окончания работы мне не хотелось.
И действительно, Дубровин сразу догадался, что я чего-то недоговариваю.
– Разумеется, ты волен использовать это время как тебе вздумается, твоего отпуска никто не отменял. Но… если ты объяснишь… – Он испытывающе посмотрел на меня, и мне пришлось сказать:
– Объясню. Но не взыщите, в самых общих чертах. Результаты нашей работы натолкнули меня на одну идею, которой я и занимался все это время. И я хотел бы разделаться с ней, – небрежно закончил я.
Дубровин недовольно посмотрел на меня и сказал:
– Информация, прямо скажем, небогатая. Ну что ж, дело твое, заканчивай. Помощь нужна?
– Пока нет.
71
Он закончил эту работу двадцать первого октября, дождливым сумрачным вечером. Жанны еще не было. Дмитрий аккуратно сложил листки, разобрал на столе книги и журналы и прошелся по комнате. Почему-то захотелось посмотреть, что делается на улице, и он погасил свет и подошел к окну, увидел пустой двор, слабо угадывающуюся стену сосен за дорогой и темное низкое небо над ними. И простоял так до прихода Жанны.
– Ты почему в темноте? – спросила она.
– Да так…
– А я уже привыкла видеть свет в твоем окне. Выхожу из-за угла и сразу смотрю. А сейчас не увидела и почему-то испугалась… – Жанна виновато улыбнулась и попросила: – Если будешь выходить куда-нибудь, не выключай свет, хорошо?
Дмитрий молча кивнул и помог ей раздеться. Жанна поцеловала его, внимательно глядя на него, догадалась:
– Закончил?
– Да.
– И… что же?
– То, что и предполагал.
Жанна села в кресло и, не спуская с него глаз, медленно сказала:
– Интересно, что же дальше будет.
– Дальше? Поедем в отпуск.
– Я не о том.
– А я о том.
– Теперь ты покажешь мне?
– Конечно.
Дмитрий принес ей листки, Жанна как-то боязливо взяла их и попросила:
– Дай сигарету.
Дмитрий дал ей закурить и пошел на кухню готовить ужин. Жанна читала очень долго, и, когда он пошел звать ее, она все еще сидела в кресле и смотрела на листки, разложенные на журнальном столике.
– Пойдем, – сказал Дмитрий, – уже все готово.
Жанна молча взяла его руку и притянула к себе. Дмитрий присел на ручку кресла и обнял ее.
– Дима… – тихо сказала Жанна и замолчала.
– Да?
– Понимаешь… это настолько необычно…
– Наверно. Тут с ходу не разберешься.
– Может, я и потом не смогу разобраться, но… я чувствую, что ты прав.
– Еще бы, – хмыкнул Дмитрий. – Я тоже почему-то уверен в этом.
– Наверное, я сказала не то, чего ты ждал…
– Вот еще. Именно этого я от тебя и хотел – чтобы ты верила в меня. А теперь идем ужинать, остынет все.
Жанна вдруг прижала его ладонь к своим глазам.
– Что ты? – встревожился Дмитрий.
– Ничего, сейчас пройдет. Это от волнения. Знаешь, когда я читала… просто не могу передать, что я чувствовала. Я все-таки не ожидала, что это окажется таким… не знаю даже, как сказать… сложным, необычным, даже немножко страшным.
– Ну вот еще, страшным… Что в этих каракулях может быть страшного?
– Для тебя, может, и ничего…
– А ну их, пойдем ужинать. Есть хочу.
– Пойдем.
За ужином Дмитрий спросил:
– Так куда же мы поедем?
– А куда хочешь?
– Мне почти все равно.
– Я на всякий случай написала в Одессу, там у меня подруга, можно на первое время у нее остановиться.
– Можно и в Одессу, – согласился Дмитрий. – Много тебе времени нужно, чтобы собраться?
– Дня три-четыре.
– Для ровного счета – пять.
– Пусть будет пять, – засмеялась Жанна.
На следующее утро Дмитрий перепечатал статью – получилось всего восемнадцать страниц, – разобрал экземпляры и поехал в институт. Он сразу пошел к Дубровину и положил перед ним статью, вложенную в свежий номер «Советского спорта». Дубровин сначала просмотрел результаты хоккейных матчей и удовлетворенно хмыкнул:
– «Спартак»-то выправляется, а?
– С каких это пор вы стали болельщиком? – удивился Дмитрий.
– Нельзя, что ли?
– Почему же…
– Болельщиком я не стал и не стану, но, знаешь, когда все начинают спрашивать друг друга, что случилось со «Спартаком» и со Старшиновым, грешным делом можно и подумать – а вдруг это и в самом деле очень важно? Может, чем черт не шутит, даже важнее, чем все наши теории? Все-таки, как пишет пресса, – любимая игра миллионов! Шутка ли – миллионов, ни больше ни меньше. А нас, кабинетных мыслителей, какие-то жалкие десятки или сотни тысяч… Вдруг на старости лет, подводя итоги, начнешь жалеть, что пошел в доктора наук, а не в хоккеисты. А в самом деле: Старшинова знают все, даже такие профаны, как я, а кто знает Дубровина? Ты, да я, да мы с тобой. Обидно, а?
– Очень, – в тон ему ответил Дмитрий. – Я смотрю, вы сегодня недурно настроены.
– Это уж точно, – довольно улыбнулся Дубровин. – Наметились очертания финиша. Не только тебе заканчивать работы, однако. А ведь это дьявольски приятно – заканчивать работу, а? И итог виден, и – тем еще хорошо, что за новую можно взяться.
– И долго вам еще кончать?
– К Новому году, надеюсь, успеем. Нуте-с, это и есть твоя идея?
– Да.
– Читать надо быстро?
– Желательно.
– Ну, коли желательно, значит, и обязательно.
Дмитрий пошел к своим, дал второй экземпляр Ольфу, и тот сразу же заперся в кабинете. Дмитрий побыл немного с ребятами и поехал домой.
Вечером Жанна сказала ему, едва успев раздеться:
– Звонил Алексей Станиславович…
– И что же?
– Спросил, когда мы собираемся уезжать. Я сказала, что дня через три-четыре. Тогда он попросил ненадолго отложить отъезд.
– Надеюсь, ты согласилась?
– В общем-то да… Сказала, что ты вряд ли будешь возражать.
– Однако ты дипломатка… А что он еще говорил?
– Ничего. Сказал «до свидания» и повесил трубку.
Дмитрий засмеялся:
– Это в его стиле.
– Ты думаешь, его просьба только из-за твоей работы?
– Уверен. То есть не то чтобы только из-за моей…
– А что еще?
– Там, в моей статье, есть кое-что, прямо его касающееся. И боюсь, что это «кое-что» изрядно испортит ему настроение, – сказал Дмитрий, невесело усмехаясь. – Вообще эта работа не одного по темечку стукнет. Многие, наверное, помянут меня недобрым словом… И Дубровину быть среди этих многих совсем ни к чему, а что делать?
– Ну, он-то тебя недобрым словом поминать не будет.
– Не будет, конечно, да я не о том. Просто не хотелось бы мне играть роль невольного разрушителя чужих замыслов. А уж по отношению к Дубровину – тем более. – Дмитрий заметил, что Жанна как-то уж слишком пристально смотрит на него, и спросил: – Тебя смущает моя самоуверенность?
– Нет, я вот о чем подумала… Пытаюсь представить себя на твоем месте, на месте Дубровина… Что бы я чувствовала? И еще знаешь что… Ведь на месте Дубровина мог бы оказаться человек, который всеми силами постарался бы как-то помешать тебе.
– Это было бы бесполезно. Мои выводы говорят сами за себя, я тут всего лишь посредник.
– Но ведь наукой-то занимаются живые люди.
– И это верно. Но, слава богу, на месте Дубровина сидит Дубровин, а его в таких вещах подозревать бессмысленно. Ольф приехал?
– Да.
– Как он?
– Не знаю. Молчал всю дорогу.
– Ничего, потом наверстает.
За ужином Дмитрий почувствовал сильную усталость, даже решил не дожидаться чая и виновато сказал Жанне:
– Знаешь, я, наверное, пойду лягу.
– Иди, чай я тебе принесу.
Когда Жанна принесла ему чай, Дмитрий, погладив ее руку, тихо сказал:
– Ты не волнуйся, я просто устал. После окончания работы у меня почти всегда так.
– Ольф говорил, – невесело сказала Жанна. – Но у тебя такое лицо…
– Ничего, теперь отдыхать будем… Долго отдыхать.
– Как ты говоришь это слово – «долго», – с тревогой сказала Жанна. – Почему долго?
– Целый месяц – разве не долго?
– Ты не так сказал.
– Все так, Жаннушка… Давай-ка спать, а? Я уже разучился засыпать без тебя.
– Сейчас я тоже лягу.
Но пока Жанна относила чашки на кухню и раздевалась, Дмитрий уже заснул.
Прошло несколько дней. Дубровин никак не давал о себе знать, и даже Ольф не показывался – что было совсем уж странно. Но Дмитрия это не беспокоило. Он много спал, днем читал, вечером, по настоянию Жанны, выходил вместе с ней прогуляться, но всегда старался поскорее вернуться домой и сразу ложился спать.
На четвертый день явился Ольф. Сидел невеселый, неразговорчивый, и Дмитрий наконец сказал:
– У тебя такой вид, как будто тебе очень хочется выпить.
– Выпить? – Ольф посмотрел на него. – Представь себе, нет. Совсем не хочется.
– Впервые слышу, что ты отказываешься от выпивки.
– Да? – зло оскалился Ольф. – С таким идиотом, как ты, и совсем разучишься пить.
– Позволь узнать, чем я заслужил такую анафему? – осведомился Дмитрий.
– Тем, что существуешь на свете, – мрачно изрек Ольф.
– Вот как? Забавно. А разве это моя вина?
– Нет. Это твоя беда.
– Возможно, – серьезно согласился Дмитрий.
Жанна, до сих пор молча наблюдавшая за их перепалкой, вспылила:
– Ольф, или замолчи, или уходи.
Ольф без всякого удивления воспринял ее вспышку и молча ушел. Но через полчаса он явился снова, со статьей Дмитрия, и уселся в кресло, зажав в кулаке свернутые в трубку листы.
– Не мни, пожалуйста, – попросил Дмитрий, – а то придется перепечатывать.
– Надо будет – перепечатаю, – буркнул Ольф.
– Тебе что-нибудь неясно?
– Неясно? – Ольф уставился на него. – Что тут может быть неясного?
– Тогда в чем дело? Чего ты свирепствуешь?
– А что прикажешь делать, если я не понимаю, как все это могло получиться?
– Что все?
– То, что ты написал здесь, – Ольф хлопнул статьей по колену.
– Ты же сам сказал, что там все ясно.
– И сейчас скажу. И все-таки – непонятно.
– До сих пор считалось, что «ясно» и «понятно» – слова-синонимы.
– Ну, значит, я болван.
– А все-таки – в чем дело?
– Ни в чем. – Ольф рассердился и бросил статью на столик. – Или у меня шариков не хватает, или у тебя они не в ту сторону крутятся. В общем, какая-то несовместимость.
И Ольф опять ушел – теперь уже окончательно.
72
Дубровин пришел к нему в субботу утром и сказал:
– Одевайся, пойдешь со мной. И возьми с собой все, что касается твоей статьи.
– Что все? – не понял Дмитрий.
– Все – значит все. Черновики, варианты, заметки. В общем – все.
На улице Дубровин упорно молчал и шел явно не прогулочным шагом – торопился, хромал сильнее обычного, а когда Дмитрий спросил, куда он ведет его, Дубровин буркнул:
– Увидишь.
Пришли они к Александру Яковлевичу. Дмитрий догадался об этом еще в подъезде – дом, в котором жил Александр Яковлевич, был известен всему городу.
Дверь открыл сам хозяин – высокий, красиво поседевший старик с густыми бровями и светлыми глазами. Дмитрий до сих пор видел его лишь издали, за столом президиума, и теперь удивился тому, что выглядит Александр Яковлевич явно моложе своих семидесяти двух лет, что у него сильные, совсем не старческие руки с длинными гибкими пальцами. Дубровин представил их друг другу, Александр Яковлевич, задержав руку Дмитрия в своей, густо сказал:
– Однако, погодка не для прогулок, а?
– Это уж точно, – проворчал Дубровин, стряхивая со шляпы капли дождя. – Чаем угостишь?
Дмитрию показалось, что он ослышался, – Дубровин был на тридцать лет моложе своего прославленного учителя и, однако, говорил ему «ты».
– И даже с коньяком, – весело сказал Александр Яковлевич.
– Мне твои коньяки боком выйдут, ты вон его угощай.
– А я тебя и не заставляю.
Александр Яковлевич провел их в кабинет, показал на кресла:
– Алексей, займи гостя, пока я чай приготовлю.
– А что его занимать, не красная девица… – начал было Дубровин, но Александр Яковлевич уже шел к двери, пообещал с порога:
– Я – быстро.
И действительно, очень скоро пришел с подносом и, расставляя на столике чашки, спросил у Дмитрия:
– Чай, надеюсь, пьете крепкий?
– Разумеется.
– Даже так… А сигары курите?
– Не приходилось.
– Попробуете?
– Можно.
Дмитрий старался говорить спокойно – и опасался, что тон его может показаться слишком уж небрежным. Но, кажется, все получилось как надо – Александр Яковлевич с явным одобрением оглядел его, пододвинул ящик с сигарами, взял одну и показал, как нужно обрезать.
– На первый раз увлекаться не стоит, выкурите треть – и достаточно. Затягиваться тоже не рекомендуется.
Сигара оказалась крепчайшей, чай – необыкновенно вкусным, Дмитрий похвалил его, на что Дубровин насмешливо отозвался:
– Вот это уж зря, а то Александр Яковлевич и так считает, что он крупнейший специалист по чаю во всем городе. Самолично закупает чай в Москве и непоколебимо убежден, что обладает какими-то сверхсекретными способами заварки.
Александр Яковлевич не обратил внимания на эту тираду. Помешивая чай, он внимательно оглядел Дмитрия и серьезно сказал:
– Значит, вы и есть Дмитрий Александрович Кайданов… Дима. Не возражаете, если я буду вас так называть?
– Нет.
– Сколько вам лет?
– Тридцать один.
– Возраст самый подходящий… – Для чего «подходящий», Александр Яковлевич не договорил, задумался о чем-то и с сожалением сказал: – Почему-то совсем не помню вас, Дима.
– И не удивительно, ты же его не знаешь, – вставил Дубровин.
– Мало ли кого я не знаю, однако память на лица у меня неплохая, встречались же мы где-нибудь в коридоре.
– Нет, – сказал Дмитрий, – я редко бываю в вашем корпусе.
– Ну, неважно. Жаль, что Алексей раньше нас не познакомил.
– Нужды не было, – ворчливо сказал Дубровин.
– А теперь, выходит, нужда появилась? – с усмешкой спросил Александр Яковлевич и сам себе ответил: – Да, теперь определенно появилась. Ну что ж, приступим к делу… Ты ничего не говорил ему? – спросил Александр Яковлевич у Дубровина.
– Нет.
Дмитрий почувствовал, что лицо у него пошло красными пятнами, – как ни был он уверен в своей правоте, но теперь, в ожидании приговора, трудно было сдержать свое волнение. Александр Яковлевич заметил это и, взяв с письменного стола его статью, медленно заговорил, словно пробуя каждое слово на вес:
– Алексей сразу показал мне вашу статью, и вот все эти вечера мы с ним только тем и занимаемся, что обсуждаем ее. Факт в нашей с ним совместной работе единственный, надо сказать, и говорящий сам за себя. Обвинения, выдвинутые вами, по существу, против всех основных положений современной теории элементарных частиц… – Александр Яковлевич сделал паузу и повторил: – Да, именно против всей теории, вполне можно сказать и так… Так вот, эти обвинения столь серьезны и значительны, что мы попытались сразу же встать на защиту этой теории, которой оба отдали не один год нашей жизни. Звучит несколько высокопарно, но – так оно и есть. Неделя – срок не слишком большой, но и не такой уж маленький. За это время мы не только не смогли опровергнуть ни одного из ваших обвинений… Выпейте-ка коньяку, Дима, – прервал себя Александр Яковлевич, взглянув на лицо Дмитрия, и сам налил ему.
Дмитрий выпил, поперхнулся и закашлялся.
– Это… от сигары, – наконец выговорил он.
– Конечно, – чуть улыбнулся Александр Яковлевич. – Треть вы уже почти выкурили, так что можете пока отложить ее. Нет-нет, гасить не нужно, она сама погаснет… Так вот, Дима… Наши попытки защитить наше любимое детище пока что закончились полнейшей неудачей… С чем вас и поздравляю, – неожиданно сказал Александр Яковлевич. – Из этого, конечно, еще не следует, что других также должна постигнуть неудача. Возможно, мы просто неважные адвокаты. И наверняка не сделали всего, что могли, – этим еще предстоит заняться. Но одно несомненно: ваша работа – серьезнейший удар по существующей теории, удар такой силы, что даже если и удастся отбить его, это наверняка приведет к необходимости значительно изменить многие из устоявшихся представлений на природу элементарных частиц… Вы хорошо поняли, что я сказал?
