Текст книги "Пирамида"
Автор книги: Борис Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
– Да.
– В таком случае займемся более конкретными вещами. Статья вызывает множество различных предположений и вопросов, ответы на которые сейчас вряд ли возможны. Несомненно, что эти вопросы и предположения возникли и у вас, но вы, как я понял, намеренно избегали всего, что нельзя было подкрепить достаточно вескими аргументами.
– Да.
– Что ж, это хороший метод работы, хотя и не слишком практичный. Мы тут с Алексеем немного поспорили по этому поводу. Я хотел предложить вам расширить статью, дополнить ее некоторыми не совсем очевидными, но довольно существенными положениями. Нет ничего страшного в том, что пока эти положения будут не слишком доказательными, можно отыскать для них безукоризненные формулировки. Что вы об этом думаете?
– Мне кажется, этого не нужно делать.
– Что я тебе говорил? – насмешливо вставил Дубровин.
– Ваш обоюдный идеализм достоин, конечно, всяческого уважения, – серьезно сказал Александр Яковлевич, – но я-то стреляный воробей и как-никак лицо официальное, и мне далеко не безразлично, в каком виде будет опубликована эта работа. И уж не обессудьте, но я просто обязан позаботиться о том, чтобы статья вышла в свет в наиболее полном виде – разумеется, без ущерба для научной строгости. Так что давайте все-таки подумаем, как это сделать. Того, что здесь есть, явно недостаточно. И в конце концов, зачем нужно уступать кому-то первенство даже в области гипотез? Нет уж, друзья мои, – решительно сказал Александр Яковлевич, – придется вам согласиться со мной.
– А что ты конкретно предлагаешь? – спросил Дубровин.
– Во-первых, все-таки дополнить статью. Вы, судя по вашему багажу, захватили с собой черновики?
– Да.
Дмитрий выложил все свои листки. Александр Яковлевич пододвинул к себе его статью и сказал:
– Что ж, давайте заглянем за кулисы…
«Закулисный» разбор продолжался часа четыре. За это время Дмитрий совсем освоился. Наконец они составили довольно внушительный список гипотез и предположений. Некоторые из них оказались полнейшей неожиданностью для Дмитрия. Когда он признался в этом, Александр Яковлевич добродушно заметил:
– Друг мой, чего же вы хотите? Это и естественно. Все мы в молодости расточительны и действуем по принципу: лес рубят – щепки летят. Щепок вы не замечаете – лес мешает. Ну, а с годами начинаешь ценить и щепки. У вас это еще впереди… Давайте думать, что делать с этаким богатством. На мой взгляд, вот эти четыре гипотезы непременно должны войти в статью. – Александр Яковлевич жирно выделил четыре пункта. – Возражений нет?
– Есть, – сказал Дмитрий. – Из этих четырех гипотез только три мои.
– Слушаю.
Дмитрий показал. Александр Яковлевич с любопытством посмотрел на него:
– Вот как? А чья же четвертая?
– Ваша.
– А почему я не знаю об этом?
– Знаете, – засмеялся Дмитрий.
– Друг мой, мне ваши лавры ни к чему, у меня и своих хватает. Ваша гипотеза, ваша, я ее только чуть-чуть переоформил.
– Ничего себе чуть-чуть.
– Вот именно, чуть-чуть. Не будь вот этого вашего уравнения, которое вы с такой легкостью готовы были выбросить в корзину, мне и в голову не пришла бы эта, как вы выражаетесь, моя гипотеза.
– Я потому и хотел отбросить это уравнение, что не понял до конца его смысла.
– Но позвольте, уравнение-то ваше, а не мое.
– Ну и что?
– Нет уж, вы ответьте, – даже как будто рассердился Александр Яковлевич, – уравнение ваше?
– Мое. А гипотеза все-таки ваша, – упрямо сказал Дмитрий.
Они еще с минуту вежливо препирались, и Дубровин наконец не выдержал:
– До чего же приятно слушать вас… Ну прямо рыцари без доспехов. Александр Яковлевич, есть же элементарный выход из этого положения. Насколько я помню, ты еще в первый день предлагал предпослать его статье что-то вроде вступления-комментария под двумя нашими подписями. Поскольку без такого комментария все равно не обойтись, не проще ли сделать так: включить этих трех приблудных китов в статью Димы, а четвертого, из-за которого вы так элегантно спорите, а заодно и весь остальной улов, – еще в одну статью, но уже коллективную, под тремя подписями.
Александр Яковлевич помолчал и хмыкнул:
– Однако ты мудрец, Алексей. Хоть так и не принято делать, но почему не попробовать? Одним выстрелом убьем всех зайцев. Без комментария действительно не обойтись…
– Почему? – спросил Дмитрий.
– Да потому, – сказал Александр Яковлевич, – что рядовая читающая публика – а ее, как и всяких рядовых, большинство – очень не любит, когда ее начинают поучать люди без имени, то есть, по их представлениям, такие же рядовые. А так как дерзость автора статьи очевидна, то наверняка она в первую очередь и будет отмечена. Ну и посыплются на вас незаслуженные обвинения.
– Я этого не боюсь, – сказал Дмитрий.
– Не сомневаюсь. – Александр Яковлевич учтиво наклонил голову. – Но надо подумать и о статье. Ей это, несомненно, повредит. А что вы имеете против нашего сотрудничества?
– Ничего, конечно, – поспешно сказал Дмитрий.
– И отлично. Наверно, мы действительно так и сделаем – напишем коллективную статью. Поскольку ты, Алексей, возглавишь список авторов, тебе и карты в руки. Пиши, да поскорее.
– Хорошо, – согласился Дубровин.
– А может, меня все-таки не нужно включать? – робко спросил Дмитрий.
– А вам не подходит наша компания? – Александр Яковлевич улыбнулся и встал, не дожидаясь ответа. – А теперь – прошу обедать.
73
На стол подавала маленькая, очень старая женщина, назвавшаяся Антониной Васильевной. Что-то мешало Дмитрию думать, что она – жена Александра Яковлевича: уж слишком почтительно обращались они друг с другом, да и представлялись очень разными. За обедом деловых разговоров не вели, лишь в самом конце Александр Яковлевич неожиданно спросил Дмитрия:
– Вы, кажется, собираетесь в отпуск ехать?
– Да.
– А какие планы на будущее?
– Нн-не знаю, – замешкался Дмитрий, недовольно взглянув на Дубровина.
Александр Яковлевич его ответу как будто не удивился и спокойно осведомился:
– Почему же не знаете?
Дмитрий промолчал – он растерялся и просто не знал, что говорить, – и Александр Яковлевич тактично перевел разговор на другое. Но после обеда, когда они вернулись в кабинет и закурили, Александр Яковлевич снова заговорил об этом:
– Мне кажется, Дима, что вы не совсем четко представляете масштабы сделанного вами и того, что еще предстоит сделать. В этом… – Александр Яковлевич взял в руки его статью и значительно покачал ею, – предстоящей работы не на один год и для многих сотен, если не тысяч, людей. Это вы понимаете?
– Приблизительно.
– А надо бы точно, ложная скромность здесь неуместна. И конечно, было бы странно, если бы вы не занялись самыми важными проблемами, поставленными вами же.
Дмитрий помолчал и сумрачно сказал, не глядя на Александра Яковлевича:
– Но я действительно не знаю… – И неожиданно для самого себя добавил:
– Я не знаю даже, смогу ли я вообще работать дальше.
– Алексей мне немного говорил об этом, – мягко сказал Александр Яковлевич. – Вы уж не сердитесь на него за это.
– Ну что вы…
– Состояние это, в общем-то, неудивительное, даже, пожалуй, естественное для тех, кто пытается разобраться в тайнах мироздания. И если, конечно, оно исключение из правил, а не правило. В моей жизни было два подобных кризиса, когда я не мог работать и ни во что не верил – ни в себя, ни в других, ни в разум человеческий. А у вас это впервые?
– Нет, – сказал Дмитрий. – Второй раз.
– Уже второй… Для тридцати лет многовато.
– Для него – в самый раз, – серьезно сказал. Дубровин.
– Вот как. – Александр Яковлевич улыбнулся. – Ну что ж, тебе лучше знать. Да и то сказать – мы в его годы таких работ все же не делали.
Дмитрий покраснел и не знал, куда глаза девать. Александр Яковлевич словно не заметил этого и, подвинув кресло поближе к Дмитрию, заговорил:
– Только, пожалуйста, не думайте, что мы разыгрываем сцену для поднятия вашего духа. В этом нет никакой необходимости – вы человек не из хлипких, сужу об этом с уверенностью потому, что такая работа не для слабых духом. И что работать дальше вы будете, и работать крепко, значительно, – Александр Яковлевич сжал пальцы в кулак и энергично взмахнул им, – я ничуть не сомневаюсь… Ничуть. Просто вам нужно какое-то время, чтобы прийти в себя. Разумеется, сейчас я не собираюсь вытягивать из вас каких-то конкретных ответов и обещаний. Но, уж не обессудьте, и оставлять все на милость вашу и божью тоже не могу, именно значительность вашей работы не позволяет делать этого… Поезжайте, отдохните как следует, в сроках вас никто не ограничивает, и подумайте вот о чем… Сколько человек у вас в секторе?
– Тринадцать.
– Мало, очень мало… Мы, откровенно говоря, уже решили укрупнить вас, перевести ваш сектор рангом выше, сделать его лабораторией. Как вы на это смотрите?
– Никак, – сказал Дмитрий.
– Хм, – задумался Александр Яковлевич. – Так-таки и совсем уж никак?
– Да. Жаль, но ничего более конкретного пока сказать не могу.
– Но вы подумаете об этом?
– Конечно.
– Видите ли, друг мой, я хоть и дал вам обещание не требовать от вас конкретного ответа – и от обещания этого не отказываюсь, – но войдите и в мое положение. Конец года на носу, надо утрясать планы будущего года, и хотите вы этого или нет, но вашей работе, в чем бы конкретно она ни заключалась, в этих планах должно быть отведено значительное место. Ждать еще год – просто преступление. Это вы понимаете?
– Да. Но поймите и вы меня. Если бы я мог что-то ответить, я сразу сделал бы это.
– Несомненно. Но, простите за назойливость, так как я не сомневаюсь, чем закончатся ваши раздумья, то сделаем вот что: вы едете отдыхать и думать, а мы действуем так, словно вы уже дали согласие на руководство лабораторией, и, по возможности, планируем все необходимое для вашей дальнейшей работы… Я вижу, вам это не очень нравится?
– Да.
– Мне тоже. – Александр Яковлевич развел руками. – Я предпочел бы более конкретный ответ, но что делать? Деловая проза частенько входит в конфликт с нашими эмоциями. Вы можете предложить какое-то другое решение?
– Нет. – Дмитрий покачал головой. – Но и это мне не представляется удачным. Мне будет крайне неприятно, если я не оправдаю ваших надежд.
– Я думаю. И все-таки мы рискнем.
Дмитрий пожал плечами и промолчал.
На улице Дубровин предложил:
– Зайдем ко мне?
– Можно, – не слишком охотно согласился Дмитрий.
Они прошли в кабинет и несколько минут сидели молча. Наконец Дубровин спросил:
– Ты чем-то еще расстроен – кроме разговора о лаборатории?
– Вы думаете, этого мало?
– И не слишком много. Тебя ведь насильно никто не заставляет.
– Ну конечно, – Дмитрий усмехнулся. – Все выглядит очень даже мило. Ты можешь не соглашаться, но мы все-таки настаиваем. И попробуй откажись – сразу выйдешь дурак дураком и неблагодарной свиньей.
– Ну, это уже слишком.
– Ничего не слишком. Я не знаю, что вы говорили Александру Яковлевичу о моем… кризисе, но боюсь, что вы не слишком хорошо и сами понимаете, что это такое. Дело обстоит хуже, чем вы думаете. Я не стал особенно возражать Александру Яковлевичу, потому что это бесполезно, да и похоже, что лабораторию в самом деле надо создавать… Создавайте хоть целый институт, если моя работа стоит того. Но уж позвольте мне самому решать, смогу ли я принять участие в этой работе, а тем более руководить ею. Я сделал все, что мог, – и кончено на этом. А что дальше будет – увидим… И на вашем месте я не стал бы слишком рассчитывать на меня. Если я и выберусь… из этого кризиса, – Дмитрий криво усмехнулся, – то вряд ли скоро. А терять даже один год – это, как считает Александр Яковлевич, преступление. Если так – заранее ищите другого руководителя. Я наверняка ничем не смогу быть вам полезным… в ближайшем будущем по крайней мере. Я не только не могу сейчас ничего делать, но и не хочу, понимаете? Ничего не хочу. Я еле-еле закончил эту работу, и большего не требуйте от меня.
– Дима, – тихо сказал Дубровин, – успокойся, пожалуйста. Не будем больше говорить об этом. Поезжайте куда хотите и на сколько хотите. Жанне тоже надо как следует отдохнуть.
– Это уж точно. – Дмитрий поднялся. – Я пойду, Жанна будет волноваться.
Дмитрий стал одеваться, но вдруг хлынул такой дождь, что Дубровин решительно отобрал у него пальто, и они снова вернулись в кабинет. Дмитрий встал у окна и смотрел, как яростно сечет дождь тонкие голые деревья. Потом повернулся к Дубровину и спросил:
– Антонина Васильевна – его жена?
– Да. Непохоже?
– Почему же…
– У них такая история – хоть роман пиши. Знакомы они с детства, но в гражданскую потерялись, несколько лет искали друг друга и не нашли. Он женился на другой, она вышла замуж, пошли у обоих дети, – в общем, у каждого своя жизнь. А в сорок седьмом, когда им уже по пятьдесят было, случайно встретились на улице и, представь себе, сразу же узнали друг друга. Как оба уверяют – только по глазам. Проговорили один вечер, другой – и решили, что расставаться им не надо. Дети у обоих были уже взрослые. Она ушла от своей семьи, он – от своей, и вот с тех пор и живут вместе.
– Давно вы его знаете?
– Лет двадцать.
– Я все-таки пойду, Алексей Станиславович…
– Дождь-то еще не кончился.
– Он, похоже, до самой зимы не кончится.
– Тогда возьми зонт.
Домой Дмитрий пошел не сразу. Остановился под узким карнизом закрытого магазина, плотно прижался спиной к его прозрачной стеклянной стене. Закрыл зонт, закурил, долго смотрел на пустую, чисто вымытую дождем улицу. Волнение, пережитое при разговоре с Александром Яковлевичем, казалось уже чем-то далеким, теперь спокойно думалось: ну вот, все кончилось самым благополучным образом, уверенность в своей правоте не подвела тебя и на этот раз, работа оценена на «отлично» – и что же дальше? Ответ может быть вроде бы только один: работать и работать. Прав Александр Яковлевич: работы этой не на один год, и кому же, как не ему самому, возглавить ее…
Но он знал, что не сможет больше работать. Ни сейчас, ни позже. И спасительное стандартное утешение, что все это временно, естественная реакция на чрезмерные нагрузки, не помогало. В конце концов, усмехнулся он, жизнь – явление тоже временное. Глупая, пошлая «философия» – все так, но вот беда: то, что глупо и пошло, еще не означает, что это неверно… А, к черту… И он пошел домой. Ольф тоже был у него, и, судя по всему, они заждались его.
– Виноват, ребятишки, – улыбнулся им Дмитрий с порога. – Великие дела требуют великого времени… – И, не дожидаясь их расспросов, сказал: – В общем, все верно, можете меня лобзать и поздравлять… Ну, что же вы?
Жанна обняла его. Дмитрий, поглаживая ее по плечу, посмотрел на Ольфа и тихо сказал:
– Как хорошо, что вы есть, ребятишки…
Потом Ольф заставил его рассказать все подробно, восхитился Александром Яковлевичем: «Могучий старик!» – и, подумав, сказал:
– Знаешь, что мне пришло в голову? Что нам очень везет с учителями. Сначала Ангел вытягивал нас, потом Дубровин, а теперь вот – Александр Яковлевич… И все за-ради так, наших прекрасных глаз для? И противников-то у нас, по существу, не было, один пунктиром наметился, да и то уничтожился, стопроцентным джентльменом оказавшись. А где же пресловутая борьба нового со старым, новаторов и консерваторов?
– Подожди, будет тебе еще борьба, – пообещал Дмитрий.
– Ну, когда-то еще будет, а до сих пор почти не было. Все нас приветствуют, все идут навстречу, – вот только чепчики в воздух не бросают. Это мы такие везучие – или так быть должно?
– Наверно, и то и другое.
– Да? – Ольф скептически посмотрел на него. – Ну ладно. А раз уж зашел об этом разговор – позволь мне покаяться.
– В чем?
– Я был неправ тогда, поддерживая Валерку, – уже серьезно сказал Ольф. – До меня только сейчас по-настоящему начинает доходить, в чем тут дело. И Ангел, и Дубровин, и Александр Яковлевич помогают нам, конечно, не ради наших прекрасных глаз…
– Я думаю, – улыбнулся Дмитрий.
– Просто, наверно, так надо. И мы перед ними в долгу, который, очевидно, придется возвращать другим. Я, по своей несознательности, не понимал, что время возвращать долги уже настало…
– А сейчас понял? – насмешливо спросила Жанна.
– Сейчас – да, – серьезно сказал Ольф.
74
В Долинске стояла унылая бесснежная зима. Дмитрий и Жанна приехали вечером, и через полчаса Ольф уже заявился к ним. Открыла ему Жанна; Дмитрий слышал, как Ольф о чем-то тихо спросил ее и потом встал в проеме двери и оценивающе прищурился:
– Привет, бродяжка.
– Привет, – заулыбался Дмитрий, направляясь к нему.
– Винца-то южного привезли?
– А то как же.
– Ну, тогда можно и поручкаться… – Ольф милостиво пожал Дмитрию руку, потом ткнул его кулаком в бок и довольно ухмыльнулся: – А ничего, мясцо наросло. Женщина, – обратился он к Жанне, – выпить-то дашь?
– Сейчас, садитесь.
Открыли бутылку вина, и Дмитрий спросил:
– Ну, как живы-здоровы?
– Да по-всякому. Кто жив, кто здоров, а некоторые – и то и другое.
– Дубровин как?
– Сам увидишь, – нехотя отговорился Ольф.
– Болеет, что ли?
– А ты здоровым-то его часто видел?
– А как выглядит?
– Неважно.
– А ребята как?
– Ребята? – Ольф немного подумал, словно вспоминая. – А ничего ребята.
– Далеко продвинулись?
– Куда? – Ольф сделал невинное лицо, и Дмитрий догадался, что дело нечисто.
– Ты дурачком-то не прикидывайся… Сдвиги какие-нибудь есть?
– Ну, как им не быть, – уходил от ответа Ольф.
– А ну выкладывай, – приказал Дмитрий.
– Да чего там выкладывать… – Ольф вздохнул. – В общем, оставили мы эту работу.
– Это как же понимать? – удивился Дмитрий.
– А так. Не хотят ребята заниматься этой мелочью.
– А чем же они хотят заниматься?
– Твоей работой.
– Какой моей работой?
– А той самой, которую ты родил в тихоокеанском уединении.
– Та-ак… – Дмитрий встал и прошелся по комнате. – И кто же подал им эту блестящую идею?
– Никто. Сами додумались.
– Ах, вот как, сами… – Дмитрий остановился перед ним. – А как все это объяснить Ученому совету?
– А это уже не моя забота.
– А чья?
– Твоя и Дубровина.
– А он знает об этом?
– Конечно.
– И как ему понравилась такая самодеятельность?
– Очень даже понравилась, отче, – с удовольствием сказал Ольф, откидываясь в кресле и смакуя вино. – Это во-первых. А во-вторых, никакой самодеятельности вовсе даже и не было. Можно сказать, наоборот. Он сказал, что недурно придумано и, если бы мы сами не додумались до этого, рано или поздно так решили бы сверху. Что, Одиссей, съел?
– Н-да, дела. – Дмитрий покачал головой. – И чем же конкретно вы занимаетесь?
– Пока что ликбезом. До сих пор толком не поняли ни одной твоей закорючки. Ждем тебя как господа бога, чтобы ты хоть немного просветил нас.
…Утром Дмитрий сразу пошел к Дубровину, но его не было. И только после третьего телефонного звонка услышал знакомый голос:
– Слушаю.
– Это я, Алексей Станиславович… Здравствуйте.
Дубровин несколько секунд помолчал, словно не узнавая его, и невнятно сказал:
– Приходи ко мне.
Он сидел за пустым столом – очень непривычно было видеть его ничем не занятым – и показался Дмитрию необычно маленьким.
– Ну, здравствуй. – Дубровин, не вставая, протянул ему через стол руку и кивнул: – Садись, рассказывай.
– Да что рассказывать… Вот, явился, – почему-то смешался Дмитрий.
– Об этом мне еще утром доложили.
– Быстро, однако.
– А ты как думал!
Дубровин так внимательно оглядывал его, что Дмитрий улыбнулся:
– Ну, как товар?
– Товар хорош, – серьезно сказал Дубровин. – Поправился, потолстел и глядишь… почти приемлемо.
– А как вы?
Дмитрий ожидал услышать обычную для Дубровина отговорку, но он вздохнул и невесело сказал:
– Скверно, Дима. Надо почку удалять.
– Так плохо?
– Да.
– Когда?
– Предлагают сейчас, но я поторговался – и отложили до весны. Сейчас очень уж некогда.
Дубровин как-то неловко, боком вылез из-за стола, прошелся по кабинету, прислонился к стене и, пристально глядя на Дмитрия, спросил:
– Что, рассказывать тебе действительно нечего?
– Нет, – сказал Дмитрий, опуская глаза.
– Тогда я расскажу кое-что. С января организуется новый отдел, смысл и назначение которого – заниматься проблемами, поставленными тобой. Как тебе нравится эта новость?
– Никак.
– Плохо, что никак… Ладно, поехали дальше. Будет в отделе пока две лаборатории: одна твоя, другая… – Дубровин чуть помедлил, – моя.
– Ваша? – с удивлением спросил Дмитрий.
– Да. Начальником отдела буду я. Чем ты так удивлен?
– Но ведь у вас были другие планы…
– Были, а теперь нет. Точнее, твоя работа заставила их изменить – и настолько, что от них почти ничего не осталось. – Заметив, что Дмитрий хочет что-то сказать, Дубровин сухо проговорил: – Твои эмоции, а тем более сожаления по сему поводу по меньшей мере неуместны.
– А законченную работу это сильно задело? – прямо посмотрел на него Дмитрий.
– Пока трудно сказать, но похоже, что да. Однако – все это уже в прошлом, а нам теперь придется основательно подумать и о будущем.
Дубровин так явно выделил это «нам», что Дмитрий поморщился.
– Насколько я тебя понял, ни к какому определенному решению ты еще не пришел?
Дмитрий хотел сказать, что решение у него более чем определенное – руководить лабораторией он не сможет, – но посмотрел на Дубровина и тихо ответил:
– Нет.
– Жаль, – жестко сказал Дубровин. – Значит, придется мне пока одному всем заниматься.
– Почему одному? Ольф…
– Ольф в таком деле не помощник, – оборвал его Дубровин. – Ладно, не будем об этом. Нет так нет. Но кое в чем тебе все же придется помочь мне сейчас.
– В чем?
– Тут приходили трое, изъявивших желание работать у нас. Тебе нужно поговорить с ними, и, если решишь, что они нам подходят, мы возьмем их.
– Хорошо, я поговорю, – сказал Дмитрий.
– Это первое. Второе – Шумилов уходит из института.
– Почему? – удивился Дмитрий.
– Решил, что работать он здесь не сможет. Вероятно, правильно решил…
– А как же его лаборатория?
– Об этом и речь. Лабораторию решено расформировать. Часть людей я беру к себе, часть уходят в другие отделы, а шестеро изъявили желание работать у тебя.
– Именно у меня?
– Да. Тебе придется поговорить и с ними. Одного ты возьмешь или всех – это уже твое дело.
– Но, Алексей Станиславович…
– Никаких «но», – решительно остановил его Дубровин. – Я отлично помню твое «нет», но этим все-таки изволь заняться, у меня и без того забот хватает. К тому же я их почти не знаю, а ты работал с ними.
– А о чем мне с ними говорить?
– Вот уж не знаю, голубчик, – развел руками Дубровин. – Судя по тому, как ты раскусил Мелентьева, опыта в этом деле тебе не занимать.
– Мелентьев – другое дело.
– Почему другое? Подбирай людей так, чтобы с ними можно было долго и хорошо работать.
«Кому?» – чуть было не спросил Дмитрий, но, перехватив взгляд Дубровина, промолчал.
То спокойное, бездумное настроение, с которым Дмитрий вернулся в Долинск, исчезло в первые же дни. Он видел, что все ждут, когда же он возьмется за работу. А работать он по-прежнему не мог. Совсем не мог. Несколько раз он брался за те наметки, которые они втроем сделали перед отъездом в Одессу, но хватало его не больше чем на час. Он просто ничего не понимал в том, что сам же писал всего месяц назад. И не только это. Просматривая журналы, Дмитрий тут же убеждался, что не в состоянии как следует осмыслить даже самую несложную информацию. Разглядывая строчки уравнений, он видел только какие-то греческие и латинские буквы, очень хорошо понимал, что каждая из них в отдельности означает, но связать все эти звенья в единую цепь почти никогда не удавалось. Как только ему казалось, что он начинает что-то понимать, тут же возникал какой-нибудь вопрос, и все рассыпалось. Он просто разучился мыслить. А главное – ему и не хотелось этого. Он каждый день отправлялся в институт, запирался в кабинете, клал перед собой папку с бумагами, но, случалось, даже не раскрывал ее, а весь день читал. До Нового года он перечел почти все романы Дюма. Где-то рядом, по коридору, работала его группа, были Жанна и Ольф; но Дмитрий почти не встречался с ними, разве что вместе ходили обедать. Он не знал, как объяснить Жанне свое затворничество, и, когда наконец заговорил об этом, она тут же остановила его:
– Дима, не надо ничего объяснять, я же вижу, как тебе это неприятно. Делай так, как считаешь нужным. Мы не будем тебя беспокоить, я уже сказала ребятам, чтобы они не обращались к тебе ни с какими вопросами.
– Да? – только и нашел он что сказать. – Очень хорошо.
И его действительно оставили в покое. И с Дубровиным Дмитрий виделся только мельком, и тот ни о чем не спрашивал его. С теми, кто хотел работать в его лаборатории, Дмитрий поговорил на следующий день и сказал Дубровину, что можно брать всех. Дубровин, не глядя на него, небрежно сказал:
– Хорошо, после Нового года оформим. Если насчет кого-нибудь передумаешь, сообщи.
И Дмитрий с облегчением взялся за романы Дюма. Время от времени он напоминал себе, что надо еще раз попытаться сесть за работу, и минут двадцать честно старался разобраться во всей этой чепухе, а когда убеждался, что у него ничего не получается, чуть ли не с радостью откладывал бумаги в сторону и снова принимался за чтение. Когда надоедало читать, он вставал, ходил по кабинету, смотрел в окно, просматривал старые подшивки «Крокодила» и решал кроссворды. Но рано или поздно приходили минуты отрезвления, он начинал понимать, что долго так продолжаться не может и надо как-то выбираться из этой отупляющей трясины. Но как? Его все больше пугала непроходящая неспособность к сколь-нибудь связному логическому мышлению. Однажды, натолкнувшись в своей же двухлетней давности статье на слова «эрмитова матрица», Дмитрий почти с ужасом обнаружил, что не знает, что это такое. Не не помнит, а именно не знает. А ведь он сам писал эти два слова и помнил, что эрмитова матрица – что-то не слишком сложное, вроде синуса в геометрии, но что именно, даже приблизительно представить не мог. Он тут же уехал домой, чтобы заглянуть в учебник, и в автобусе вспомнил случай, бывший с ним когда-то в университете. После долгого дня работы он спустился вниз, чтобы купить пачку лезвий, и, подойдя к киоску, обнаружил, что не знает, как они называются. Он долго стоял перед киоском и смотрел на маленький красный пакетик с надписью «Спорт». Он знал, что пакетик никакого отношения к спорту не имеет, что по-английски это называется «bracle», что за этим он специально спустился с четырнадцатого этажа, – но для чего ему это нужно и как эта штука называется по-русски, он никак не мог вспомнить. И, дождавшись, когда разошелся народ, он сказал продавщице, ткнув пальцем в стекло на прилавке:
– Дайте мне это.
– Что «это»? – не поняла продавщица.
– Ну… вот это.
Продавщица посмотрела, куда он показывал.
– Пасту?
– Нет, рядом.
– Лезвия?
– Да-да, лезвия, – обрадовался он.
И, вспомнив сейчас этот эпизод, Дмитрий почти успокоился. Значит, такое с ним уже бывало – и бесследно прошло. Он вспомнит эрмитову матрицу точно так же, как вспомнил когда-то про лезвия. И вообще нет никаких оснований для паники. И его забывчивость, и непонимание, и нежелание работать – естественная реакция на крайнее перенапряжение, которому он подвергал свой мозг. Один Сахалин чего стоит…
О Сахалине Дмитрий сам вспоминал порой с удивлением. Он обдумывал свои идеи почти беспрерывно, даже во сне, и иногда, очнувшись на минуту, не сразу понимал, где он и почему вокруг скалы и море, а не стены его кабинета. Однажды, задумавшись, он ушел далеко по берегу и, споткнувшись о камень, сильно ушиб руку, огляделся и увидел, что все вокруг незнакомо ему. Только взглянув на часы и вспомнив, когда он отправился в путь, Дмитрий догадался, что прошел, вероятно, километров пятнадцать, и повернул назад. А через час ему показалось, что он сошел с ума. Он стоял у скалы, смотрел на глубокую, шумно вскипавшую перед ним воду и никак не мог понять, как же он перебрался через это явно непроходимое место. Поверху? Он отошел назад и озадаченно покачал головой – верхом, бесспорно, пройти тоже было нельзя. Но ведь как-то он попал сюда, не дух же святой его перенес… Он даже пощупал свою одежду, чтобы убедиться, что она сухая и ни вплавь, ни вброд он не перебирался. Потом он сел на камень, закурил и только минут через пятнадцать догадался, в чем дело. Прилив! Ну конечно же прилив… Как, оказывается, все просто…
Случалось и раньше, что он, увлекшись работой, забывал о еде и сне, но такой полной, почти абсолютной отрешенности от пространства и времени, как на Сахалине, у него никогда еще не было. И стоит ли теперь удивляться, что мозг отказывается подчиняться ему? Пройдет еще какое-то время, все восстановится, и он снова начнет работать…
Дома он посмотрел учебник, тут же, бегло прочитав всего несколько строк, вспомнил эрмитову матрицу и совершенно успокоился. Почему-то очень захотелось спать, Дмитрий лег и проспал три часа. А проснувшись, не сразу понял, что сейчас – утро или вечер. За окном было темно, часы показывали четверть шестого. Наконец он догадался, что должен быть вечер – ведь Жанны рядом не было, – и стал думать, почему он в постели. «Кажется, я зачем-то вернулся домой… Зачем? Ах да, эрмитова матрица… При чем тут эрмитова матрица и что это такое?» Минуту или две он думал об этом, но вспомнил только, что перед сном прочел об этой матрице в учебнике и все понял. А что именно понял – этого он не знал. Вернее, когда-то знал, но совсем забыл – и теперь уже никогда не узнает и не вспомнит. Никогда. И работать он тоже уже никогда не сможет… Это было так очевидно, что он хотел даже посмеяться над своими недавними надеждами. Но смеяться он не мог – ему хотелось плакать. Он отвернулся лицом к стене, закрыл глаза и подумал: да, это конец. Очевидно, силам человеческим положен какой-то предел, и он этого предела достиг. Именно так, и это все объясняет.
Думать об этом было слишком больно, и он хотел встать, чтобы заняться чем-нибудь, но посмотрел на часы и увидел, что сейчас должна прийти Жанна, – и остался лежать. Но когда она открыла дверь и, торопливо сбросив на кресло пальто, сразу прошла к нему, он даже не пошевелился. Жанна немного постояла, потом осторожно разделась, легла рядом с ним, прижалась к его спине и положила ему руку на лоб. Дмитрий прижал ее ладонь к своему лицу и неожиданно заплакал: от жалости к самому себе и – почему-то – к ней, от счастья своего неодиночества, от необычного ощущения теплой тяжести ее тела. «Господи, как же мне повезло, – суеверно подумал он. – Что я делал бы сейчас без нее?» Он хотел сказать это ей, но почувствовал, что засыпает.
75
Приказ об образовании нового отдела вывесили двенадцатого января. Один из четырех его пунктов гласил, что руководство вновь созданной тридцать первой лабораторией временно возлагается на доктора физико-математических наук Кайданова Д. А. Дмитрий прочел об этом утром, машинально задержавшись у доски приказов по пути в свой кабинет.
