Текст книги "Встречи"
Автор книги: Борис Рощин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
В последнее время в советской литературе (и не только в советской) все чаще звучит термин «художественная публицистика». Именно «великому выдумщику» Льву Николаевичу Толстому принадлежат слова:
«Мне кажется, что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения. Будет совестно сочинять про какого-то вымышленного Ивана Ивановича и Марью Петровну. Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случалось наблюдать в жизни».
В нашей стране создано немало писательских постов на крупнейших стройках Сибири, Дальнего Востока, Севера… Писатели подолгу живут там, знакомятся с людьми, наблюдают их жизнь и работу, пишут. Но зачастую писательские материалы, идущие с этих постов под рубрикой «художественная публицистика», мало чем отличаются от публицистики нехудожественной, от привычных газетных статей. Многие же писатели вообще не допускают художественную публицистику в свой профессиональный творческий арсенал. И не потому, что чураются они живого общения с живыми (а не с выдуманными в тиши кабинетов Иванами да Марьями) на далеких стройках страны. В конце концов, создать серьезный художественно-собирательный образ нашего современника ничуть не легче, чем написать таковой с натуры. Но художественная публицистика требует от писателя не только высокого профессионального мастерства, мобильности, умения остро чувствовать сегодняшний день и сегодняшнего человека, но и высочайшего художественного такта в своей работе. Ведь «материал», который лопатит своим пером писатель-публицист, не вымышленные персонажи, а живые люди с подлинными именами и фамилиями, с конкретными делами.
Одним из писателей, который последовательно и талантливо работает в трудном жанре художественной публицистики, является, на мой взгляд, ленинградский писатель Глеб Горышин. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать хотя бы его книгу «По тропинкам поля своего». Горышин, который, по меткому замечанию Сергея Воронина, «способен из простой прогулки, при ее описании, создать интересное литературное произведение», исходивший, исколесивший всю страну, установил несколько собственных «литпостов» в местах, ему наиболее дорогих: на ленинградской земле, на Новгородчине, на Алтае, на Кольском полуострове… Среди них особое место в жизни и творчестве этого писателя занимает Алтай. Именно Алтай, куда по собственной просьбе направлен он был работать после окончания Ленинградского университета, стал для Горышина настоящей школой жизни в творческой мастерской. В ту пору на Алтае начиналось освоение целинных земель, и Глеб Горышин, работая корреспондентом в барнаульской молодежной газете, был не просто свидетелем тех больших событий, которые легли затем в основу первой его книги «Хлеб и соль», но участником их. Юрий Казаков так писал о литературном первенце Горышина:
«Есть книги, прочитав которые люди едут на Белое море или на Камчатку, или становятся моряками или охотниками… Авторы таких книг представляются мне людьми, щедрыми на красоту и добро».
А вот как оценивает тот период своей жизни сам Горышин:
«Это был мой первый самостоятельный шаг, первый кирпич в собственной кладке судьбы-биографии. Слава богу, что я его совершил, первый шаг определил весь дальнейший путь…»
От первой книги «Хлеб и соль» до недавней «По тропинкам поля своего» пролегло без малого тридцать лет. Все эти годы ленинградский писатель не порывал связи с Алтаем, с его людьми – своими друзьями.
«Глебушка, мне почему-то очень нужны твои письма, пиши, ради бога!.. Люблю твои письма – длинноногие, нескладные, умные… Люблю твою честную прозу».
Эти три фразы к нему – из писем алтайца Василия Макаровича Шукшина.
Известный советский критик Александр Николаевич Макаров, рецензируя один из горышинских рассказов, писал:
«Редко попадаются рассказы, в которых сквозь обычную жизнь обыкновенных людей так остро и так по-большому просвечивало бы время, наше время, со всеми его особенностями века…»
Слова эти можно отнести и ко всему творчеству Глеба Горышина.
Все чаще в книгах Горышина, в том числе и в «алтайских» его повестях, на смену вымышленным персонажам приходят герои невымышленные, те, кого «случалось наблюдать в жизни». Но конкретные имена и дела тех, о ком рассказывает писатель, доставляют ему, как и многим другим, работающим в жанре художественной публицистики, немало хлопот, неприятностей, а то и чего похуже. Примером тому служит статья под звучным заголовком «Зависть», опубликованная в газете «Алтайская правда» от 4 февраля 1983 года и посвященная двум последним документальным повестям Горышина. Поскольку от подобных «разборов» в местной прессе не застрахованы и работы других писателей, на статье этой стоит остановиться подробнее.
Журнал «Звезда» опубликовал повести Горышина о двух алтайских председателях колхозов – Илье Шумакове и Антоне Афанасьеве. Назывались повести «Легкий полевой обед» и «Ранняя вьюга». Вслед за ними и появилась в «Алтайской правде» статья «Зависть». Одновременно с этим в высшие инстанции Москвы и Ленинграда полетели «гневные» письма с требованием примерно наказать писателя Горышина за… клевету.
В чем же дело?
Автор статьи «Зависть» В. Явинский маловразумительно и противоречиво, но со вседозволяющим задором бичует Горышина за то, что ленинградский писатель «писал портрет И. Я. Шумакова» не в той манере и не теми красками, какими привыкли писать портрет передового председателя колхоза «Россия» в «Алтайской правде». Признавая, что председатель колхоза Шумаков обладал «сложным» характером, автор «Зависти» между тем не допускает и мысли, что Шумаков мог кого-то обидеть, ранить резким или грубым словом. Что в работе своей талантливый председатель допускал «волевые моменты», не любил критики, и в этом отношении председатель соседнего колхоза «Восход» Антон Григорьевич Афанасьев выгодно отличался от своего коллеги. Автора «Зависти» буквально потряс тот факт, что в повестях Горышина два председателя передовых алтайских колхозов не только соревнуются за урожай с хорошим хлеборобским азартом, учатся один у другого, но и спорят между собой, ругаются, а кое в чем и враждуют. Да еще по мелочам!
«У наших современников ссоры должны быть солиднее, масштабнее, если хотите, а может быть и глобальнее, – наставляет автор «Зависти». – Это ли не повод для раскрытия глубинных черт характера настоящего положительного героя советской литературы, по которому мы все тоскуем».
Более того, в горышинских повестях один председатель позволяет себе назвать другого «Илюхой»!
«И вряд ли кто осмелился сказать о нем (о Шумакове. – Б. Р.) так пренебрежительно, как это сделал Горышин: Илюха. Мне могут возразить: так зовет Шумакова другой герой повести – председатель колхоза «Восход» Антон Григорьевич Афанасьев. И тогда я спрошу: а почему же Афанасьев так зовет Шумакова?»
Действительно, трудно понять, почему один председатель колхоза позволяет себе назвать другого председателя-соседа Илюхой, да еще и ссориться с ним немасштабно. По мнению автора «Зависти», такое горышинское вольнодумство никак не способствует созданию в советской литературе настоящего положительного героя, которого он – автор «Зависти» – не просто ждет, о котором «тоскует».
Надо отдать должное В. Явинскому: на протяжении всей своей статьи он не просто демагогически тоскует о положительном герое, но и, оперируя такими понятиями, как «русский характер», «дозволенный и недозволенный прием», дает рекомендации, как этого «настоящего положительного» создавать. Детально указывает, что и где необходимо у Горышина «безжалостно вычеркивать».
«А вот история о взаимоотношениях Шумакова с Михаилом Покрышкиным, которая рассказана буквально так: «Шумаков с Покрышкиным чего-то не поделили, какая-то кошка пробежала между ними. И, пользуясь своей властью над людьми, Илья Шумаков что-то сказал, что-то предпринял, чем-то, может, обидел Покрышкина, тот взял и уехал из Барановки…» У начинающих литераторов такие, с позволения сказать, перлы даже самый неквалифицированный редактор безжалостно вычеркивает. Почему же, спрашивается, дозволено писать так примитивно известному автору множества сочинений?»
Кажется, всё, в своей тоске по положительному герою автор «Зависти» дошел до крайности, далее в адрес Горышина ему остается разразиться лишь площадной бранью, ан нет! Еще один «дозволенный» прием изыскивает, прозрачно намекая: ленинградский писатель оттого, дескать, частит на Алтай и больше любит Афанасьева, чем Шумакова (хотя у Афанасьева только два ордена Ленина, а у Шумакова еще и Золотая Звезда), что у Афанасьева слаще застолье.
«И вот тут-то ловишь себя на мысли: а не потому ли один из председателей – любимый, что он все время ублажает писателя то поездками в заповедные места, где уже накрыт бивачный стол, то парится с ним в мягком пару баньки…»
С такой вот колокольни смотрит В. Явинский на художественную публицистику, таков «критический» диапазон аргументов у автора «Зависти»: от глобальных раздумий о положительном герое в советской литературе, от «повода для раскрытия глубинных черт» характера до замочной скважины в чужой дом.
Под мифическим предлогом «защиты Шумакова» Явинский оскорбляет не только известного советского писателя, но и своего земляка, заслуженного алтайского председателя колхоза Антона Афанасьева. Сколько нескрываемого яда в одной только «безобидной» фразе «Зависти»:
«Не случайно, видно, и любимый герой (!) как-то по-особому стал смотреть на своего восторженного биографа (!)…»
По-купечески распоясавшись, забывая про неписаную журналистскую этику, автор статьи использует в своих «критических аргументах» даже смерть Шумакова, обвиняя писателя – ни много ни мало – в «глумлении над покойным».
Невольно хочется спросить автора «Зависти»: «Полно, да уж читал ли он повести Горышина? Надо поистине не отличать черное от белого, чтобы делать подобные выводы». Автор алтайских повестей Глеб Горышин вместе со всеми горько пережил безвременный уход из жизни талантливого колхозного вожака. Писатель вдумчиво и принципиально вглядывается в будущее передового колхоза «Россия»: как пойдут в нем дела без Шумакова? Ведь такого другого колхоза, как «Россия» при Шумакове, на Алтае еще не было. Недаром значительное место в повести «Ранняя вьюга» отведено автором фигуре главного агронома «России» Меркулова; высокие и стабильные урожаи в колхозе – его немалая заслуга.
Так почему же всего этого «не увидел» в повестях Горышина В. Явинский? Может быть, автор «Зависти» новичок в критике и его, мягко говоря, недобросовестные приемы в работе лишь издержки юношеского пыла? Отнюдь нет, не новичок! В «Алтайской правде» еще от 15 апреля 1973 года была опубликована статья В. Явинского «А времена меняются…» о фильме Шукшина «Печки-лавочки». Статью эту тем более уместно вспомнить, что тогда становится понятным, почему так раздражает Явинского в повестях Горышина казалось бы «нейтральный» по отношению к председателям колхозов материал – о Сростках и Шукшине. Приведу только одну цитату из статьи «А времена меняются…»:
«Хорошо зная наших сельских жителей, можно смело сказать: не такие уж они «деревенские» сейчас, какими их показал Шукшин. И наверное, все дело здесь в том, что он забыл об очень важном обстоятельстве: не меняется Катунь, но меняется Время, меняются Люди села. Коренные изменения в жизни алтайской деревни, в родном его селе, к сожалению, остались незамеченными. Мало, до обидного мало в фильме новых черт и явлений, присущих людям современных колхозов и совхозов, которые могли бы служить примером для зрителей… Почти все в «Печках-лавочках» показано, как уже было сделано Шукшиным в его предыдущих картинах… Жаль, что Шукшин не услышал подлинного голоса сегодняшнего алтайского села».
Вот так: «уже было сделано Шукшиным», а сделано все было, как видно из одной даже цитаты, совсем не так, как хотелось того В. Явинскому. После этого нетрудно понять и раздражение критика В. Явинского. Шукшин, чье творчество он перечеркнул уже более десяти лет назад, который «не услышал подлинного голоса» своего народа, вдруг вопреки желанию критика становится в ряд выдающихся мастеров советской литературы, а «летописец» Горышин позволяет себе писать не только о делах алтайских колхозников, но и напоминать читателям об алтайце Шукшине.
Компетентные организации Москвы и Ленинграда, в которые поступили «гневные» письма на «клеветника» Горышина, внимательно разобрались в этом «деле» и нашли его, мягко говоря, высосанным из пальца. Газета «Советская Россия» в статье «Повесть о двух председателях» от 5 мая 1983 года уже совершенно по-иному оценивает работы Горышина. Но причина появления подобной безответственной статьи в «Алтайской правде» становится ясной только после выступления газеты «Правда», которая в статье «Тайным голосом» от 18 ноября 1983 года анализирует партийную и хозяйственную жизнь в алтайском колхозе имени Шумакова.
Увы, писатель Глеб Горышин во многом оказался прав. Ну хотя бы в главном, когда, говоря в своих повестях о некоторых «волевых» моментах в стиле работы председателя колхоза «Россия», он с большим художественным тактом проводит мысль о том, что опора председателя колхоза в работе и воспитании людей главным образом на свое руководящее «я», пускай даже талантливое и заслуженно-авторитетное, чревата худыми последствиями. Что без каждодневной опоры на коллектив, на ядро этого коллектива, одним талантом руководителя можно достигнуть определенных успехов, но успехи эти не станут постоянными. Что такое отношение к коллективу глушит в людях инициативу, обижает их, подрывает веру в себя и в конечном итоге порождает иждивенческие настроения.
После смерти председателя колхоза «Россия» дела в этом хозяйстве стали хиреть. Талантливого колхозного руководителя, каким был Шумаков, найти не просто, а переименование «России» в колхоз имени Шумакова дел не улучшило. Председателя в колхоз имени Шумакова пригласили со стороны, главный агроном Меркулов вынужден был уйти из колхоза, с новым председателем не сработался. Урожаи зерновых упали. Вот что пишет по этому поводу газета «Правда»:
«Но вот пришел новый председатель, и отлаженный механизм стал давать перебои. Возьмем, к примеру, растениеводство. В нынешнем году здесь собрали на круг по 27,6 центнера колосовых. Рубеж, казалось бы, высокий. Но Змеиногорский район это не Кулунда. Здешнюю зону нередко именуют «сибирской Кубанью». Почвы плодородные, и погода благоприятствует. Урожаи тут получали гораздо выше».
А вот как пошли дела в животноводстве:
«Немало резервов имеется в животноводстве. На развитие этой отрасли колхоз истратил много средств. Построены комплексы – молочный, для выращивания свиней, откорма крупного рогатого скота. Но в этих современных зданиях царит антисанитария. В результате большой падеж скота. В прошлом году из-за болезни животных молочный комплекс практически лишился стада… Недостаточно работает правление колхоза и над вопросом улучшения использования техники. Ослабла борьба за экономию и бережливость, специалисты перестали внимательно считать колхозную копейку… Ослаблено руководство профсоюзной и комсомольской организациями. Не стало слышно голоса народных контролеров, пущена на самотек работа товарищеского суда, добровольной народной дружины…»
Видимо, нет нужды цитировать статью «Правды» дальше. В колхозе ухудшились не только хозяйственные дела, ухудшился микроклимат, а многие неблаговидные дела делались, говоря словами «Правды»,
«на виду у парткома и его секретаря В. Бобровского. И ни разу не поднял партийный комитет голоса против своевластия администратора, против зажима критики и разбазаривания колхозных средств».
Вместо того чтобы прислушаться к голосу ленинградского писателя-публициста и мобилизовать колхозный актив на улучшение дел в хозяйстве, секретарь парткома Бобровский принялся действовать по принципу «лови рыбу – то бишь работай – в мутной воде». Брызги этой мутной воды и выплеснулись на страницах «Алтайской правды» в виде статьи «Зависть», долетели «гневными» письмами до Москвы и Ленинграда.
Надо сказать, что «улов» Бобровского и его покровителей из Змеиногорского района оказался (за счет государства) не так уж и плох. «Правда» пишет:
«Скостили колхозу и план по зерну под видом перевода его в ранг семеноводческих хозяйств. В итоге, имея на четверть больше пашни, чем соседний колхоз «Восход», тут в равных с ним условиях без особого напряжения выполнили два плана сдачи зерна государству. Тогда как в «Восходе» едва справились с одним, но вдвое большим. А это уже влияет на настроение людей в других хозяйствах района».
Перевыполнили в колхозе имени Шумакова и план по производству молока, но после того, что, как пишет «Правда»,
«в районе решили оказать виновным в бесхозяйственности помощь. Причем своеобразную. Чтобы не упали общие показатели, колхозу скорректировали план по молоку в сторону уменьшения. Под предлогом стихийного бедствия».
В чем же причина подобной «доброты» к виновникам бесхозяйственности в колхозе имени Шумакова? Может быть, это попытка «защитить» память о Шумакове (а заодно и себя), чье имя никогда не ассоциировалось с такими понятиями, как «бесхозяйственность» или «корректировка плана в сторону уменьшения»? И этой же цели служит шумная кампания, развязанная против ленинградского писателя Глеба Горышина, который в своих произведениях не лил привычный елей, а по-партийному глубоко, заинтересованно и художественно убедительно оценивал обстановку в этом хозяйстве? Не случайно же коммунисты колхоза имени Шумакова на своем отчетно-выборном собрании отказали в доверии В. Бобровскому, «накатав шаров» любителю аплодисментов за перевыполнение плана «без особого напряжения», инициатору статьи «Зависть» и «гневных» писем по адресу писателя Горышина.
Имя Ильи Яковлевича Шумакова никогда не нуждалось в подобной «защите» ни при жизни, ни после его смерти. Развал дел в хозяйстве не его вина, он ушел из жизни победителем. Имя Шумакова уже сейчас становится на Алтае легендарным. И лучшим памятником Илье Яковлевичу было бы, без сомнения, изменение дел в хозяйстве, носящем его имя. А поправить дела «корректировкой плана», «стихийными бедствиями», «гневными» письмами и даже статьями типа «Зависти» вряд ли возможно.
НА СВОЕЙ ЗЕМЛЕ
ЗНАКОМСТВО
Много лет назад получил я впервые письмо от ленинградского писателя Сергея Воронина. Письмо это переслали мне из дома в Москву, где я в ту пору находился на очередной сессии заочного отделения Литературного института имени Горького. Письмо было коротким и деловым. Сергей Алексеевич писал, что прочитал мой рассказ «Грузчики» в альманахе «Молодой Ленинград» и рассказ ему понравился. Делал профессиональные замечания по рассказу и в заключение предлагал, если появится в чем нужда, обращаться к нему. Письмо известного и серьезного писателя поразило не только меня, но и моих друзей по студенческому общежитию, которым я, не удержавшись, прочитал письмо вслух. Имя Сергея Воронина в студенческой среде было хорошо известно не только как мастера самого, на мой взгляд, трудного вида литературного жанра – короткого рассказа. Знали его и как писателя, отзывчивого на практическую помощь молодой пишущей братии. Кто-кто, а студенты Литинститута хорошо знают, от кого из писателей можно ждать реальной помощи, от кого лишь словоизвержения. Надо сказать, что заочники Литинститута совсем не похожи на студентов очного отделения. Заочники люди, как правило, уже зрелые, тертые жизнью, с достаточно устоявшимися взглядами и на жизнь, и на литературу. В портфелях и чемоданах заочники привозят в Литинститут на суд творческих семинаров не считанные странички робких рассказов, а зачастую весьма объемные повести или многокилограммовые романы. Что такое написать роман для заочника – рабочего, женатого, детного человека? Это несколько лет беспросветной жизни, когда, возвратившись с работы, он забывает все: жену, детей, элементарный человеческий отдых, когда в его жизни нет ни одного выходного дня, ни одного праздника. Зачем, ради чего подобное добровольное самоистязание – это уже вопрос другой и не о нем сейчас речь. Но коль рассказ, повесть, а тем паче роман написаны, автору, естественно, хочется увидеть свое творение в печатном виде. Вот тут-то многие молодые авторы, в том числе и заочники Литинститута, совершают элементарную ошибку. Вместо того чтобы выносить свои творения на профессиональный суд редакций журналов и издательств, они начинают торкаться в жилетку известных, пробивных, а то и серьезных писателей. Конечно же, мнение серьезного писателя, его рекомендация издательству кое-что для молодого автора значит. Но, чтобы понравиться серьезному писателю, молодому автору необходимо представить на суд старшего коллеги произведение художественным уровнем никак не ниже, чем, скажем, «Тихий Дон». Это во-первых. Во-вторых, необходимо добиться, чтобы серьезный писатель это произведение прочитал. Вот тогда серьезный и даже известный может принять участие. Кому не лестно открыть талант? В остальных же случаях, как сказал поэт: «А мне чужих стихов не надо, мне со своими тяжело». Писателей, в конце концов, и понять можно. У каждого из них своя работа, семья, общественная и государственная деятельность. Каждая минута, может быть, на счету, а тут косяками прут молодые. Да еще с романами или стихами порой лучшими, чем у тебя самого.
И все же, как говорится, мир не без добрых людей. В бытность мою студентом-заочником Литературного института мы, студенты, хорошо знали имена писателей, которые «помогают». Такие писатели были в каждой союзной республике (в Литинституте учатся студенты из всех союзных республик), несколько имен значилось в Российской Федерации.
К тому времени, когда пришло письмо от Сергея Воронина, я уже не был новичком в писательском деле, в издательствах Москвы и Ленинграда готовились к выходу в свет первые мои книжки. Честно говоря, я никогда не любил обращаться за помощью к маститым писателям, предпочитая самостоятельное хождение по редакционным мукам. Выражение «хождение по мукам» отнюдь не является здесь преувеличением, если сказать, что первая моя книжка, при всех положительных рецензиях, прежде чем появиться на свет, вылеживалась в издательстве ровно десять лет. Я не оговорился: десять лет «внимания и чуткости» со стороны редакционных работников к молодому автору – и, пожалуйста, терпеливый автор, держи в руках свой печатный труд, на который затратил всего несколько лет работы. По одному этому факту можно понять, как тронуло меня письмо Сергея Алексеевича Воронина. Потом никогда ни от кого не получал я писем с предложением помощи, да, честно говоря, особенно в такой помощи уже и не нуждался. Как говорится, дорога ложка к обеду. Сергей Воронин оказался для меня в этом роде человеком единственным. Да и не только для меня одного. Немало встречал я писателей, которым помог устоять на нелегком литературном пути Сергей Воронин. Позднее я прочту в его книге «Время итогов» такие строчки:
«Зависти у меня никогда не было. Я даже не знаю, что это за чувство. И наверное, потому все хорошее, что приходилось читать, всегда вызывало у меня не только удовольствие, но даже восторг. И я звал кого-либо, кто находился вблизи, и читал вслух поправившееся место, подчас задыхаясь от слез. Прекрасное меня глубоко трогает».
В тот вечер в нашей комнате студенческого литинститутского общежития Сергей Воронин и его творчество стали главной темой разговора. Для меня выяснилось вдруг, что я почти не знаком с творчеством этого писателя, зная его только по известным повестям «Ненужная слава», «Деревянные пятачки» и нескольким рассказам. А Сергей Воронин еще и романист, драматург, сказочник, юморист…
На следующий день я написал письмо Сергею Воронину, в котором высказал и надежду на личное знакомство. Ответ от писателя пришел быстро на общежитие Литинститута. Сергей Алексеевич приглашал меня к себе в любое удобное для меня время. Прямо с сессии, не заезжая домой, я отправился к Сергею Воронину. Состоялось знакомство, перешедшее в многолетнюю дружбу.
