Текст книги "Встречи"
Автор книги: Борис Рощин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
Зачем писателю заниматься публицистикой? Зачем разбрасываться? Все эти писательские посты на крупнейших стройках Сибири, Дальнего Востока, Севера – кому они нужны? Читателям? Да. А писателям? В конце концов существуют публицистика и художественное творчество, у них свои особенности, свои законы. Стоит ли писателю хотя бы на время превращаться в журналиста и не принесет ли ему это превращение больше вреда, чем пользы?
Вопросы эти нередко можно слышать в писательской среде (особенно среди молодых писателей). Ответы на них бывают отнюдь не однозначные. Я и сам не раз задавал себе вопрос: зачем писателю, тому же Глебу Горышину, заниматься публицистикой? Сколько времени и сил затратил он, к примеру, на небольшую книжечку «Вид с горы», вышедшую недавно в серии «Писатель и время». Это неторопливый и обстоятельный рассказ о людях совхоза «Красная Балтика» Ломоносовского района, о замечательном сельском труженике агрономе Александре Федоровиче Петрове. Не раз и не два бывал Горышин в совхозе «Красная Балтика» – он ездит туда из года в год, подолгу живет в селе Гостилицы, подолгу слушает рассказы Александра Федоровича о земле, о жизни, наблюдает за его работой. А не в ущерб ли подобная расточительность Горышину-писателю? Не обокрал ли он своих читателей, лишив их возможности насладиться несколькими своими рассказами или повестью, дав взамен публицистическое произведение, очерк? Для Горышина, как и для всякого писателя, наверное, куда интереснее создать собирательный образ того же агронома в художественном произведении, чем документированное жизнеописание конкретной личности. Почему же он занимается этим? Почему с таким упорством и ненасытностью ищет привлекательных людей именно для своего публицистического пера?
Недавно я вдруг нашел четкий ответ на этот вопрос. Нашел, по крайней мере, для себя. Думается, что он как-то относится и к Горышину, и ко всякому иному литератору.
С возрастом начал я замечать за собой, что какой-то душевный очистительный «фильтр» во мне порой не срабатывает. На печень, почки и прочие «очистные» органы не жалуюсь, а вот «душевный фильтр», если можно так выразиться, забарахлил. Нельзя сказать, чтобы раньше совсем уж не обращал я внимания на взгляд косой, слово грубое, анонимку злобную или напраслину какую, на обман, равнодушие. Но как-то быстро очищалась душа от нехорошего осадка. А, ладно, думаю, все мы люди, все мы человеки, не без слабостей и недостатков. Терпимее друг к другу относиться надо. Ведь ежели всю скверну от отрицательных эмоций в себе копить, эдак и в «желтый дом» попасть можно или человеконенавистником стать. Подумаешь так, порассуждаешь с философинкой и очистишься душой. Вновь живешь с хорошим настроением и на людей исподлобья не глядишь.
С годами от отрицательных эмоций все труднее и труднее освобождаться. Не срабатывает «фильтр», не очищает от всевозможной житейской скверны.
И вдруг телефонный звонок Глеба Горышина:
– Боря, познакомился с интересными людьми. Хочешь поехать?
И сразу словно воздуха свежего глотнул. Конечно же хочу! На этот раз в машине рядом с Горышиным сидел невысокий, спортивного вида человек средних лет.
– Виктор Комлев, – представился незнакомец.
Где-то я слышал эту фамилию, но сразу вспомнить не смог. Есть люди, по внешнему виду которых можно угадать многое: профессию, характер и даже мир увлечений. О Викторе Комлеве я подумал так: увлекается футболом, служил на флоте, сейчас тренер по легкой атлетике. Мужик компанейский, надежный. Характер не то чтобы спокойный, а скорее, выдержанный: добрый семьянин, долги возвращает, от жизни никогда не устает.
Как выяснилось позже, я не слишком ошибся. Не угадал только возраст нового знакомого. Выглядел Виктор Комлев лет на десять моложе своих лет. Профессия у него была редкостная, но со спортом связанная – жонглер на проволоке. Виктор действительно увлекался и до сих пор увлекается футболом, всю блокаду провел в Ленинграде и успел повоевать. Закончил войну старшиной на торпедном катере.
Все это я узнал от самого Виктора Комлева, пока мы выбирались на машине из Ленинграда по правому берегу Невы.
И тут я наконец вспомнил, где слышал имя Виктора Комлева. Однажды в разговоре Глеб Горышин упомянул мельком про комсомольский противопожарный полк, действовавший в блокадном Ленинграде. Полк этот отдельными взводами был разбросан по всему городу. Он тушил пожары, нес противопожарную охрану важнейших административных зданий и объектов. Служили в нем, в большинстве своем, комсомольцы, вчерашние ленинградские школьники. Одним из них и был Виктор Комлев, которому в ту пору только-только исполнилось семнадцать лет. В блокадную же зиму Виктор Комлев побывал на лесозаготовках, которые велись в пригородных лесах, зачастую в двух-трех километрах от линии фронта. В ту пору дрова и строевой лес для укреплений нужны были осажденному городу так же, как хлеб и боеприпасы. Работали на лесозаготовках в основном женщины и девушки-подростки. Обессиленные голодом, не державшие прежде в руках пилы и топора, они выполняли работу, которая не всякому здоровому мужчине была по плечу. Понятно, что умение и сноровка пришли к женщинам не сразу, а позже, когда освоили они лесозаготовительное дело и поокрепли на лесном пайке. Пока же осваивали они лесную науку, много их полегло от голода, увечий, артобстрелов. Но уже осенью сорок первого года в осажденный город пошли первые эшелоны с дровами из Всеволожского района, по которому пролегла легендарная Дорога жизни. Лесозаготовительные конторы стали действовать в Борисовой Гриве, Мельничном Ручье, а затем во многих других местах. Осенью же сорок первого года исполком Ленгорсовета принял решение о месячнике по заготовке дров. Каждый ленинградец обязан был заготовить в месяц четыре кубометра дров: два – для предприятия, два – для себя. Выполняя это решение, Виктор Комлев и побывал в ту пору на лесозаготовках, там он увидел работу ленинградских лесорубок…
И вот прошло около трех десятилетий. Из всего пережитого и виденного в жизни особенно запали в память Виктору Комлеву они, блокадные девчонки-лесорубки. Уже много лет Комлев, возвращаясь из гастрольных поездок по стране, разыскивает оставшихся в живых лесорубок, будоражит людскую память.
Вот, пожалуй, и все, что я вспомнил об этом человеке из рассказа Горышина. Да, и еще: доводилось встречать мне в ленинградских газетах обращения Комлева к бывшим блокадным лесозаготовителям – чтобы те откликнулись, дали о себе знать по такому-то адресу…
Видимо, мы ехали на встречу с кем-нибудь из них, откликнувшихся. Иначе зачем было судьбе сводить вместе таких непохожих людей: невысокого, разговорчивого Виктора Комлева, жонглера, и высокого неразговорчивого Глеба Горышина, писателя. Первый много лет разыскивает людей, чей лесной блокадный труд памятен ему даже через треть века после войны; второй много лет создает художественные и документальные произведения о людях, чья судьба так или иначе связана с лесом – суровым лесом военной поры и лесом сегодняшним, нуждающимся в защите. Кому, как не Глебу Горышину, писать о них! Дед его гонял барки, груженные березовым швырком, по Ловати и Поле, по озеру Ильмень, по Волхову – в Питер. Отец его начал свою трудовую лесную жизнь в семнадцать лет помощником лесничего, в двадцать два года стал директором леспромхоза, а в военную пору – управляющим треста «Ленлес». Тем самым управляющим, под чьим прямым началом трудились блокадные лесорубы.
Я не был знаком с отцом Горышина, но имя его слышал. Его помнят лесовики и в нашем Лужском районе – в Оредеже, Осьмине, Луге. Бывая с Глебом Горышиным в разных уголках Новгородчины, Псковщины, Ленинградской области, мне частенько приходилось слышать от пожилых людей обращенный к нему вопрос: «Александр Иванович Горышин не родственником вам доводится?» И когда они, эти люди, узнавали, что перед ними сын Александра Ивановича, мы становились их желанными гостями. Так было, к примеру, совсем недавно в Холмском районе Новгородской области. Лесная тропа вывела нас к поселку лесорубов Чекуново. Зашли мы в дом, оказавшийся домом начальника лесоучастка Синекова Аркадия Васильевича, разговорились, и вскоре последовал вопрос об Александре Ивановиче Горышине…
В предисловии к своей «лесной» книге «Запонь» Глеб Горышин со свойственной ему простотой написал об отце:
«Мой отец, совершив восхождение по служебной лестнице, от дровосека до «короля дров», не удержался на верхней ступеньке. Чего-то ему не хватило – образования или каких-нибудь статей. Тогда я не мог разобраться в моем отце. Отец вернулся на круги своя, в дровосеки. Он работал теперь в леспромхозе, в Лодейном Поле. (Впоследствии совершил еще одно восхождение.)
Насколько я помню, отец мой на всех ступеньках своей – с подъемами и спусками – карьеры грешил безудержностью натуры и еще поистине беспредельной простотой. Он предавался радостям дружества сверх всякой меры: с лесорубами, сплавщиками, заготовителями, снабженцами, рыбаками, охотниками, фанерщиками, пивоварами, закройщиками, плотниками – бог знает с кем он только не дружил, не пировал.
Это свойство характера, такую вот простоту, я унаследовал от отца. Отцу она, может быть, помешала продвинуться выше по лестнице, зато мне помогла. У Омара Хайяма есть строчка-завет: „Дорожи своими друзьями, но пуще дорожи друзьями отца“. Именно отцовы друзья, рыбаки-лесники-сплавщики, и ввели меня, повзрослевшего, кое-что ужо написавшего и жадно ищущего предмета для новых писаний, в свой мир рыбачества, лесорубства, лесосплава и лесоводства. Лесной, речной, озерный, болотный, деревянный, избяной мир стал миром этой книги, а лесники-рыбаки-сплавщики – ее героями…»
Ленинград остался позади, наша легковушка мчалась по слепящему глаза шоссе, только что умытому проливным майским дождем. Навстречу все чаще и чаще попадались тяжелые машины, груженные красным кирпичом. Справа поблескивала Нева, слева в легкой зеленой дымке тянулось мелколесье.
– У кирпичного завода сверните, – проговорил Комлев. – Заедем в Свердловский сельсовет, с Леонтием Кирилловичем поговорим.
Только после беседы с председателем Свердловского сельского Совета Леонтием Кирилловичем Федюковичем для меня наконец полностью прояснилась цель нашей поездки. Предположение мое, что поездка эта связана каким-то образом с лесозаготовками времен войны, подтвердилось. Узнал я следующее.
В августе 1942 года у лесозаготовителей Невского лесопункта был праздничный день. Они не только справились с плановым заданием заготовки и вывозки дров и строевого леса для Ленинграда. Отдельные участки превзошли выработку знаменитых вологодских лесорубов-профессионалов. Виктор Комлев разыскал в архивах кинопленку, на которой запечатлен был Герой Советского Союза летчик Преображенский, вручавший невским лесозаготовителям переходящее Красное знамя Государственного комитета обороны. Торжество это происходило в поселке Ириновка, где до сих пор живут некоторые из них. Из Ириновки женщины-лесорубки разъехались по своим участкам, где их ждал «праздничный обед». Собирались к праздничному котлу и лесорубки участка Южная Самарка. Получали от мастера Раи Никитиной талоны на обед, выстраивались в очередь к полевой кухне, которая стояла под открытым небом. А до линии фронта было всего два километра…
Видимо, немцы кое-что знали. По словам очевидцев, переживших тот артобстрел, второй или третий снаряд лег прямо в котел, а остальные накрыли очередь, барак, баню… Погибло девчонок много. Похоронили их в общей сестринской могиле там же, в Южной Самарке. После войны Южная Самарка исчезла – осталось одно только название. Могила блокадных лесорубок затерялась.
Виктор Комлев решил отыскать могилу и обратился через ленинградские газеты к очевидцам тех далеких событий с просьбой откликнуться. Отозвались многие, в том числе и сестры Ждановские – Анна и Нина, живущие в Островках. Сейчас одна из них – Максимова, другая – Полонейчик. Сестры Ждановские и показали Комлеву место в Южной Самарке, где многие годы назад были похоронены их подруги. Потом была создана официальная комиссия, в которую вошли представители сельского Совета, военкомата, других государственных и общественных организаций. Комиссия, как указано было в акте, «произвела вскрытие захоронения…». Сестры Ждановские не ошиблись.
Мы подъехали к деревне Островки, что раскинулась на крутых уступах правого берега Невы возле Ивановских порогов. В этом месте Неву делит на два неравных рукава небольшой остров, на котором расположен рыборазводный завод и высятся жилые дома. На этом заводе работают и сестры Ждановские. Выйдя из машины, мы спустились к воде. Как попасть на остров? Пожилая женщина, проходившая мимо, посоветовала: «Покричите, с острова пришлют лодку». Мы стали кричать, махать руками, – и впрямь от островного берега отвалила лодка, в которой сидели двое.
– Они, сестры, – проговорил Виктор Комлев, вглядываясь в приближавшуюся лодку, – Анна и Нина.
Обе женщины в лодке были одеты в одинаковые, защитного цвета, брезентовые куртки. Сидевшая на корме женщина, видимо узнав Комлева, помахала нам рукой. Ее сестра гребла, не оглядываясь, короткими, уверенными и мощными гребками. Лодка быстро пересекла протоку и ткнулась носом в береговой песок. Виктор Комлев с прибаутками стал помогать женщинам выбираться из суденышка.
С интересом разглядывал я сестер. Это были те самые настоящие блокадные лесорубки, которые сделали, казалось бы, немыслимое. Откровенно говоря, прежде я никак не мог понять одного: как могли изголодавшиеся девчонки, не державшие прежде в руках топора и пилы, выполнять нормы, которые не всякому здоровому мужику по плечу? Я имел представление о лесном труде – работал в свое время навальщиком на пилораме, имел дело с лесом и в армии, видел (правда, в мирное время) работу вологодских лесозаготовителей. На мой взгляд, невозможно было превзойти выработку потомственных лесовиков. Невозможно, даже с учетом того, что блокадный труд женщин был не просто работой в лесу, а борьбой за жизнь в самом прямом смысле этого слова. Борьбой за свою жизнь, за жизнь своих близких, за жизнь ленинградцев.
И только теперь, глядя на улыбающихся сестер Ждановских, я понял, в чем заблуждался. Нет, чудес на свете, конечно же, не бывает. Те блокадные девчонки, какими я представлял их себе, могли, в лучшем случае, обрубать сучки. Валили же лес, разделывали, на руках выносили двенадцатиметровые бревна по глубокому снегу, а потом грузили их на повозки, машины, платформы такие вот, как Анна и Нина. На удивление сохранил физический труд этих женщин. Среднего роста, по-мужски плотные, по-женски статные, с чистыми, загорелыми лицами, они и сейчас казались молодыми. Их лица не портили морщины, не старило серебро в светлых прядях волос, выбившихся из-под платков. Энергичные, сильные, красивые женщины.
Виктор Комлев, который уже не раз встречался с сестрами, представил нас. До чего же быстро сходится Горышин с такими вот людьми! Подошел к женщинам, приобнял обеих за плечи, ткнулся утиным своим носом в щеку одной, другой, шепнул что-то, те засмеялись – и готово! Словно давным-давно знакомые люди. А ведь с иными Горышин бывает бирюк-бирюком. Случается, познакомишь его с приличным вроде бы человеком, а он на него исподлобья весь вечер зыркает – и ни слова. А если начинает этот не приглянувшийся ему человек серьезный разговор о литературе заводить или прочих высоких материях, Горышин сбивает его высокий настрой каким-нибудь приземленным рассказом. Если и это не помогает, начинает он слышимо мурлыкать какой-нибудь мотивчик, а то и позевывать звучно. Тут уж самый словоохотливый умолкает.
Сестры Ждановские пригласили нас осмотреть рыборазводный завод, где они работают. Мы переправились в лодке через протоку и вышли на остров. Завод занимается разведением лосося. Рыбок выращивают до определенного возраста и веса, затем выпускают в Неву, пополняя таким образом балтийское стадо осетровых. Откровенно говоря, сам завод на меня впечатления не произвел, хотя процесс разведения и выращивания молоди очень интересен. На заводе много ручного труда, теснота. Чего греха таить, серьезного отношения к рыбе у нас (по крайней мере, в озерно-речном бассейне Северо-Запада) еще нет. Мне часто приходится бывать на крупнейших водоемах этого района страны. Совсем недавно побывали мы с Глебом Горышиным в составе экологической экспедиции на Ильмене, встречались и беседовали с рыбаками, директорами рыбзаводов, председателями рыболовецких колхозов, специалистами. Большинство из них сходились во мнении: отношение к рыбе у нас пока – как к дикорастущим. Собираем в основном то, что дает природа, подсобляем рыбе плохо, и работы в этом направлении непочатый край. Но, кажется, я начинаю отвлекаться от основного своего рассказа. Сестры Ждановские знакомили нас не только с производством, но и с людьми, работающими на заводе, со своими друзьями. И если завод нам не слишком приглянулся, то люди приглянулись. Может быть, потому, что находится рыборазводный завод на острове и посторонним вход туда ограничен естественной преградой, рабочая и житейская атмосфера в этом хозяйстве на редкость чистая. Более приветливых и доброжелательных людей мне давно уже не доводилось встречать.
В одном из цехов завода к нам подошел худенький рыжеватый подросток и спросил:
– Вы писатели?
– Да.
– Я пишу стихи, меня зовут Саша. Вы не могли бы послушать мои стихи?
От этой просьбы Горышин переменился в лице (по долгу службы ему приходится прочитывать десятки килограммов стихов) и торопливо указал на меня, добавив, что лучше меня никто в стихах не разбирается.
Мы уединились с Сашей в комнатке общежития, он достал из тумбочки четыре толстые тетради и стал читать. То, что читал Саша, нельзя было назвать стихами. Это был неумело зарифмованный крик детской еще души, сводившийся к таким вот восклицаниям: «Люди зачем вы пьете?! Папа, мама, зачем вы это делаете?! Вы посмотрите на цветы, посмотрите на небо! Сколько красок и сколько света вокруг! Люди, папа, мама, зачем? Не надо пить, люди!»
Я слушал Сашу со сдавленным сердцем. Не надо быть тонким психологом, чтобы понять этого мальчишку, распознать его прошлую жизнь. У меня у самого был пьющий отец…
Саша читал свои стихи около двух часов, я не перебивал его. Только спросил однажды: хорошо ли ему здесь, на острове? Он ответил, что здесь ему нравится. Работа у него интересная, он учится заочно в техникуме, и все относятся к нему очень хорошо. Когда в окно постучал Горышин, давая понять, что нам пора уезжать, Саша спросил:
– Стоит мне писать стихи?
Что я мог ответить пареньку? Конечно же: пиши. Только учись и выбирайся из однотемья. Призываешь людей радоваться солнцу и разноцветью жизни, а сам ограничиваешь свое творческое мироощущение «питейной» темой.
От рыборазводного завода в Островках дальнейший путь наш лежал к Южной Самарке, к лесной могиле блокадных лесорубок. Сестры Ждановские поехать с нами, к сожалению, не могли: рабочий день у них еще продолжался, за рыбной молодью нужен был глаз да глаз.
– Поклонитесь девчонкам от нас, – попросили они на прощание. – В День Победы постараемся навестить их.
– Ждем вас в редакции «Авроры», – напомнил Горышин.
Вместе со Ждановскими пришел проводить нас и Саша. Рядом с крепкими улыбающимися женщинами, от которых так и веяло моральным и физическим здоровьем, Саша выглядел неуверенным и робким подростком. Он только-только вступал в жизнь, пробовал себя в творчестве, и ничто (по себе знаю) не поддержало бы его сейчас так, как напечатанное в журнале первое его стихотворение.
– Может, удастся что-нибудь выбрать из стихов? – тихо спросил Горышин. – Хотя бы на короткую подборку…
Я отрицательно покачал головой. Редко чьи стихи так хотелось мне порекомендовать для печати, но – увы! Свою первую боль от жизни Саша поверял бумаге без всяких правил стихосложения. Его стихи еще не дышали поэзией, они были мертвы. И удастся ли Саше когда-нибудь вдохнуть в них жизнь, кто может знать? Но то, что рядом с ним оставались такие люди, как сестры Ждановские, уже хорошо и очень важно для паренька. Может быть, для него сейчас это важнее всего.
И вот наконец, уже пешим ходом по лесу, мы добрались до Южной Самарии. Небольшая лесная поляна окружена робко зазеленевшими березами. Ничто не напоминает, что здесь когда-то находился поселок, лишь кое-где бугрятся под зеленым ковром фундаменты бывших построек. Виктор Комлев и председатель Свердловского сельсовета Леонтий Кириллович Федюкович, сопровождающий нас в поездке, наперебой рассказывают:
– Вот здесь находился барак, где жили девчонки-лесозаготовители.
– Здесь была баня… Линия фронта проходила в той стороне…
– Это их столовая. Вот здесь стояла кухня, а это, видите, воронки от снарядов.
Только теперь я обратил внимание на то, что вся поляна в ухабах и впадинах – следы воронок. Их было так много, что казалось, будто перед нами плохо вспаханное, заросшее поле.
Мы перешли поляну, пересекли старую заброшенную дорогу, подошли к березе, на которой был сделан затес топором. Повыше него белела дощечка с надписью.
– Здесь, – проговорил кто-то тихо. – Вот это место…
Мы сдернули с голов шапки, постояли, помолчали. Потом Виктор Комлев поднял ржавую лопату, валявшуюся неподалеку, и принялся подправлять едва приметный надмогильный холм. Председатель сельсовета начал вслух прикидывать: как быть с памятником? Где заказать памятник девчонкам, чтобы хорошо и недорого…
Глеб Горышин молча бродил по поляне с непокрытой головой.
И только теперь, стоя у лесной могилы блокадных лесорубок, я вдруг почувствовал, как бешено заработал во мне тот самый замусорившийся было «душевный фильтр». Весь сегодняшний день он усиленно очищался встречами с симпатичными мне людьми. Очищалась душа от всего мелкого, наносного, ненужного. Никогда еще не испытывал я такой боли за павших, такой благодарности к ним, никогда еще не были мне так близки и понятны люди, стоящие рядом со мной и живущие там, за этим весенним лесом, в многомиллионном городе, многострадальнее которого нет (и дай бог, чтобы никогда не было) на всем белом свете.
