Текст книги "О материалистическом подходе к явлениям языка"
Автор книги: Борис Серебренников
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Если человеческий язык отражает и законы общества и законы природы, то социальная природа языка уже не может определять в языке все. Законы природы отражаются в языке вполне объективно, а не в зависимости от того, как человек хочет их себе представить. Законы природы человек не может отразить каким-то особым социальным способом и получить результаты, не соответствующие действительности. Человек в данном случае зависит от законов природы и они являются определяющими.
Структура языка отражает отношения между предметами и явлениями материального мира, которые существуют независимо от сознания человека и независимо от общественных потребностей человека. Напрашивается вывод, что сама социальная обусловленность структуры находится в зависимости от чего-то другого и не является самодовлеющей.
Не следует также забывать, что человек не только общественное существо, но и биологическая особь, подчиняющаяся законам организации и развития живых организмов. Вряд ли следует называть эти законы законами социальными. Ведь социально то, что создается обществом и зависит от общества. Законы природы, которым подчиняется человек, и особенности человека как живого организма существовали задолго до того момента, когда начали появляться человеческие общества. Способность есть, пить, спать и утомляться не зависит от существования общества и никакими общественными законами не определяется.
В языке очень многое зависит от особенностей чисто биологической организации человека. Биологическая наука давно установила, что чисто биологические возможности человеческого организма далеко не безграничны. Они имеют определенные физиологические ограничения. Самое интересное состоит в том, что эти физиологические ограничения не могут быть устранены, так как это неизбежно привело бы к нарушению жизнедеятельности человеческого организма. Подобные перегрузки неизбежно вызовут определенную реакцию, которая выразится в исчезновении следов полученных впечатлений или забываемости, или в появлении признаков утомления, затрудняющих дальнейшую работу человеческого организма.
Человеческий организм отнюдь не безразличен к тому, как устроен языковой механизм. Он старается определенным образом реагировать на все те явления, возникающие в языковом механизме, которые недостаточно соответствуют определенным физиологическим особенностям организма. Таким образом, возникает постоянно действующая тенденция приспособления языкового механизма к особенностям человеческого организма, практически выражающаяся в тенденциях более частного характера.
Биологическими особенностями человеческого организма объясняется тенденция к экономии языковых средств, проявляющаяся в самых различных языках мира. Человеческий организм противится чрезмерной детализации. Отсюда относительно ограничены системы фонем, падежей, глагольных времен. Результатом действия этой тенденции является стремление к облегчению произношения, проявляющееся в самых различных его видах (ассимиляция, упрощение групп согласных, редукция гласных в безударных слогах и т.п.).
Существуют определенные биологические законы восприятия окружающего мира. Наиболее ярким проявлением этих законов является типизация. Человек никогда не мог бы отразить окружающий мир, если бы его мозг отражал этот мир хаотически. Человеческий мозг определенным образом типизирует действительность, учитывая объективно существующие общие черты различных предметов и явлений. Довольно ярко эта тенденция проявляется в языке (выделение частей речи, возникновение систем словообразования и т.п.). Каждый язык стремится к созданию типового однообразия. Оно сказывается в создании рядов звуков с одинаковой артикуляцией, сведении структурного многообразия слогов к сравнительно немногим типам слогов, создании определенного порядка слов, типа ударения. Сюда же относятся такие явления, как тенденция к выражению разных значений разными формами и тенденция к выражению одинаковых или близких значений одной формой.
Огромное значение в образовании слов языка имеют различные ассоциации, вызывающие образование одних слов по сходству с другими, ср. нем. Schlange ʽзмеяʼ и Schlange ʽочередьʼ, рус. нос ʽчасть человеческого телаʼ и нос корабля. А ведь ассоциации это чисто психическое явление.
Е.Д. Поливанов совершенно прав, когда он говорит, что
«язык есть явление психическое и социальное; точнее, в основе языковой действительности имеются факты физического, психического и социального порядка; отсюда и лингвистика, с одной стороны, является наукой естественноисторической (соприкасаясь здесь с акустикой и физиологией), с другой стороны – одной из дисциплин, изучающих психическую деятельность человека, и, в-третьих, наука социологическая»[53]53
Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознанию. Главная редакция восточной литературы. М., 1968, с. 182.
[Закрыть].
Истинно материалистический подход к явлениям языка должен учитывать сложность его природы. Выше уже говорилось о том, что многие лингвисты, стремясь доказать, что язык сугубо социальное явление, тем не менее вольно или невольно связывают социальное с внешним, с историей общества. Однако между социальной потребностью и историей общества имеются очень разительные несоответствия.
В языке существуют процессы, связанные с необходимостью улучшения языкового механизма. Сюда относятся проявления таких тенденций, как тенденция к устранению избыточных свойств выражения, тенденция к устранению форм, утративших функции, тенденция к устранению языковых элементов, имеющих незначительную нагрузку, тенденция к употреблению более экспрессивных форм, устранение чрезмерной полисемии слов, приводящей к тому, что его значение становится нечетким и т.д. Вряд ли кто будет оспаривать тот факт, что стремление улучшить языковой механизм связано с социальными потребностями в общении. Однако все эти процессы невозможно связать с какой-либо конкретной историей общества.
Различение в языке временных планов – плана настоящего, прошедшего и будущего – несомненно вызвано потребностями общения, но возникновение этих различий нельзя привязать ни к какому конкретному факту истории данного общества и тем самым объяснить появление этих различий каким-либо конкретным фактом, поскольку появление этих различий могло быть результатом обобщения огромного человеческого опыта, для которого отдельные исторические факты ровным счетом ничего не значат. Кроме того, многое в языке возникло в такие отдаленные эпохи, о которых историки не располагают никакими конкретными сведениями.
Если все в языке определяется обществом, то отсюда можно сделать совершенно неправильный вывод, что все в языке определяется общественными законами. Это далеко не так. Язык устроен таким образом, что не все его компоненты способны отражать историю общества.
Общеизвестно, что лексика является наиболее чувствительным элементом языка. Все изменения, происходящие в обществе, могут отразиться в лексике языка. Однако и лексика требует дифференцированного подхода. Наряду с такими словами, как престол, трон, охранка, полицейский и т.д. существуют такие слова, как ноготь, язык, лес, река, гора и т.д., которые совершенно индифферентны к тому, каково состояние общества и что происходит в этом обществе. Конечно и слова этого рода в различных языках могут изменяться. Древнегреческое υδωρ ʽводаʼ в современном греческом сменилось на νερο. Некогда существовавшее в коми-зырянском языке слово тыл ʽогоньʼ было заменено словом би ʽогоньʼ. Объяснить эти замены какими-либо общественными причинами невозможно, так как значение этих слов совершенно индифферентно к состоянию самого общества и к тому, что в нем происходит.
Лексика языка отражает массу явлений, предметов, а также их признаков, которые на протяжении многих тысячелетий не подвергаются сколько-нибудь существенным изменениям. Возьмем, к примеру, такие явления, как способы протекания действия. Действие может быть длящимся, закончившимся, мгновенно совершающимся, многократным, связанным с постепенным накоплением качества и т.п.
История языков явно показывает, что на протяжении веков могут меняться различные средства их выражения и то вне какой-либо зависимости от истории общества. Сущность же самих способов протекания действия остается неизменной на протяжении многих тысячелетий. Человек создает не только слова, но и различные способы связи между словами, определенные средства этой связи. Каждый язык нуждается в выражении таких связей, как принадлежность или определенное отношение одного предмета к другому предмету, местонахождение одного предмета внутри другого предмета, движение к другому предмету или движение во внутрь другого предмета или из внутренней части предмета, от поверхности предмета и т.д. Все эти отношения совершенно не зависят от состояния самого человеческого общества и его истории.
И в самом деле, как такое отношение, как местонахождение внутри другого предмета может зависеть от смен общественно-экономических формаций, от революций и вообще от различных происшествий, происходящих в обществе. Невольно вспоминается очень странное заявление Ф.П. Филина:
Ю.Д. Дешериев в одной из своих работ пишет:
«…Язык как социальное явление не может существовать и функционировать без человеческого фактора… социализованные отношения в структуре языка, „обязанные человеческому фактору“ своим происхождением и функционированием, являются определяющими природу языка… Поскольку речевая деятельность всегда социально мотивирована, то изменения в структуре и элементах языка социально обусловлены»[55]55
Дешериев Ю.Д. Социальная лингвистика, с. 100.
[Закрыть].
Дешериев, однако, забывает при этом поставить вопрос, всегда ли так называемая социальность является достаточной определяющей и разъясняющей силой. Мы, конечно, можем объяснить сильное диалектное дробление языка как результат влияния специфической общественной структуры общества, но во многих случаях социальность превращается в совершенно пустую и ничего не объясняющую фразу, которая ровным счетом ничего не объясняет.
Из истории русского языка известно, что система прошедших времен в русском языке некогда была более богатой и включала следующие времена: аорист, имперфект, перфект и плюсквамперфект. Она была социально обусловлена, поскольку была создана и принята обществом. С течением времени эта система была коренным образом перестроена. Исчезли такие прошедшие времена, как имперфект, плюсквамперфект и аорист. На базе старого перфекта было создано так называемое л-овое универсальное прошедшее время типа писал, ходил, брил и т.п. Оно было также социально обусловлено и принято обществом, но эта социальная обусловленность не в состоянии объяснить, почему на месте старой системы времен стало выступать одно прошедшее время.
Следует также иметь в виду, что звуки человеческого языка, взятые сами по себе, в отрыве от закрепленных за отдельными звуками комплексов значений, не обладают способностью к отражению. Язык, лишенный значений, представляет мертвую языковую материю, которая ни на что не указывает, ничто не обозначает, ни с чем не соотносится и ничего не говорит нам об окружающем нас мире. Поэтому всякого рода изменения звуков и их сочетаний не отражает никаких особенностей человеческого бытия. Это область звуковой техники, имеющая собственные законы. Искать здесь связи между языком и обществом в плане отражения бытия людей, различных социальных, экономических и культурных сдвигов и других общественных изменений – значит заниматься каким-то странным и совершенно бесполезным делом.
Некоторые советские лингвисты очень боятся всякого рода утверждений о наличии в языке так называемых имманентных законов. Вот что пишет по этому поводу Ф.П. Филин:
«Признание полной независимости языка от общества (уподобление его „естественному порождению“, своего рода биологическому феномену, имманентной саморазвивающейся системе и т.п.) представляет собой философский идеализм, научная несостоятельность которого доказана марксизмом-ленинизмом»[56]56
Филин Ф.П. Советское языкознание. Теория и практика, – ВЯ, 1976, № 6, с. 9.
[Закрыть].
«Внутренняя слабость концепций, – замечает В.З. Панфилов, – в основе которых лежит принцип имманентности, абсолютной независимости знаковой системы того или иного рода состоит в том, что этот принцип находится в явном противоречии с основным понятием семиотики – понятием знака. Сущность знака, его основная функция заключается в том, что он представляет, замещает нечто, находящееся вне этого знака и той знаковой системы, которая была бы замкнута на саму себя и компоненты которой ни с чем не соотносились бы вне ее»[57]57
Панфилов В.З. Философские проблемы языкознания. М., 1977, с. 74.
[Закрыть].
Основанием этой аргументации является утверждение о невозможности существования в языке имманентных законов, поскольку компоненты языка соотносятся с тем, что находится вне его. Но в действительности такой импликации нет, поскольку в языке есть сферы, совершенно индифферентные к тому, что происходит в обществе. Имманентные законы как раз и проявляются в этих сферах.
Фонетические изменения подчинены особым имманентным законам, управляющим изменениями звуков, многие изменения в морфологической структуре языков обязаны возникновению ассоциаций, подчиняющихся определенным законам человеческой психики. И вместе с тем мы на каждом шагу сталкиваемся с тем фактом, как различные слова указывают на определенные явления и предметы окружающего нас мира. Одно здесь не исключает другого. Суеверная боязнь имманентности, наблюдаемая в среде некоторых наших лингвистов, просто свидетельствует о непонимании того, что в действительности происходит в языке.
Стремление непременно связать социальность языка со способностью языка отражать все то, что происходит в обществе, явно навеяно вульгарно-социологическими идеями Марра и упорно продолжает существовать в настоящее время.
Из стремления превратить социальное в самостоятельную определяющую силу вытекает и другой существенный порок теории социальности. Совершенно не учитывается роль индивида. Дешериев даже заявляет:
«Сущность социальности в языке заключается, во-первых, в том, что ни одно предложение, ни одно словосочетание, ни одно слово, ни одна морфема не могут быть созданы одним человеком для самого себя, а могут быть созданы двумя и более членами коллектива в процессе их совместной трудовой и речевой деятельности»[58]58
Дешериев Ю.Д. Социальная лингвистика, с. 153.
[Закрыть].
Такое заявление не соответствует действительности. Каждое слово и каждая форма создаются вначале каким-нибудь отдельным индивидом. Это происходит оттого, что создание определенного слова или формы требует проявления инициативы, которая в силу целого ряда психологических причин не может быть проявлена всеми членами данного общества. Марио Пей справедливо замечает:
Отсюда следует, что социологизованная масса людей сама непосредственно никогда не создает языка. Каждое новшество в языке, в его фонетическом строе, в морфологической и синтаксической его структуре создается отдельными индивидами. Общество только в дальнейшем распространяет и делает вновь созданное общим достоянием всего народа. В этом состоит вся его определяющая сила. Однако при изучении природы социального совершенно недопустимо смешивать те импульсы, которыми руководствовался индивид при создании новшества и социальными потребностями массы народа.
Было бы наивно думать, что индивид при создании инновации всегда выполняет определенный социальный заказ. Так могут думать только вульгарные социологи. Индивид чаще всего руководствуется своими личными, индивидуальными интересами, совершенно не заботясь о том, будет ли созданное им новшество в дальнейшем подхвачено всем народом. Когда-то русское слово кричу звучало как крикjу. Кто-то вместо крикjу произнес кричу, потому что это легче произнести. Затем все это механически распространилось. Здесь скорее первоначально выступал в роли определяющей силы индивид, а не общество. Пренебрежение ролью индивида опять-таки идет от Марра, который писал, что
Если материалистически подходить к проблеме, что определяет структуры языка, то следовало бы сказать, что это определение слагается из действий многих факторов. В образовании структуры языка одновременно участвуют факторы индивидуальные, социальные и биологические. Учитывая эти соображения можно легко сделать вывод, что социальная природа языка не является такой всемогущей силой, которая определяла бы в языке абсолютно все. А между тем некоторые наши лингвисты и философы хотят представить ее именно в этой роли. Значение социальной функции языка совершенно определенно гипостазируется.
Стремление к гипостазированию социальной функции языка имеет определенные причины. Прежде всего оно подчинено определенной методологической установке, сущность которой сводится к следующему: главным стимулом изменения языка являются внешние причины; внутренние законы представляют специфическое преломление законов развития общества.
Гипостазирование часто выступает как средство противопоставления неомарристского течения структурализму. В.И. Абаев обвинял структуралистов в отказе от исторической точки зрения, явившейся величайшим завоеванием науки первой половины XIX в.[61]61
Абаев В.И. Указ. соч., с. 28.
[Закрыть]. Таким образом, структурализм определяется как антимарксистское течение в языкознании, а гипостазирование социальной природы языка как выражение подлинного марксизма.
Возникает вполне законный вопрос, есть ли необходимость в таком гипостазировании. Классики марксизма явно не одобряли гипостазирование как метод изучения общественных явлений. Показательным в этом отношении является письмо Энгельса Йозефу Блоху от 21 [– 23] сентября 1890 г.:
«Я определяю Ваше первое основное положение так: согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу»[62]62
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 37, с. 394.
[Закрыть].
Проблема языкового знака и значения
Среди необычайно большого количества высказываний по поводу языкового знака можно выделить три основные точки зрения.
В истории советского языкознания существовало мнение, которое отрицало какую бы то ни было знаковость слова. Знаковая теория слова вообще рассматривалась как идеалистическая. Особенно ярко эта точка зрения выражена в ранних работах Л.О. Резникова:
«В области языкознания агностицизм находит свое выражение главным образом в знаковой теории языка. Диалектико-материалистическое учение о языке, основанное на принципах марксистско-ленинской теории отражения, требует решительной критики этой разновидности агностицизма»[63]63
Резников Л.О. Против агностицизма в языкознании. – Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1948, т. VII, вып. 5, с. 401.
[Закрыть].
«Знаковая теория, – пишет он далее, – в той ее форме, которую мы здесь рассматриваем (т.е. трактующая язык как систему произвольных знаков), есть в сущности своей идеалистическая теория. Она глубоко антинаучна. Она служит средством проникновения в область лингвистики вреднейших агностических взглядов. Поэтому ее необходимо раскритиковать и отвергнуть»[64]64
Резников Л.О. Слово и понятие. Л., 1958, с. 29.
[Закрыть].
В чем же состоит вред этой теории? Л.О. Резников далее поясняет:
«Положение, что язык есть непосредственная действительность мысли, и утверждение, что язык является только системой знаков, с точки зрения последовательного материалиста неприемлемы. Знаковая теория языка основывается либо на выключении значения из состава слова и сведения слова только к звучанию, либо на отрицании отражения предмета в значении слова. В обоих случаях получается разрыв между языком и предметной действительностью, неизбежно ведущей к агностицизму…
Прежде всего следует указать, что признание слова только знаком предмета или явления неминуемо ведет к иероглифической теории познания или еще дальше – к кантианству и феноменализму (или уже заранее предполагает их в качестве своих философских предпосылок). Так как в состав слова входит его значение, в значении слова содержится понятие, а понятие является отражением предмета, то совершенно недопустимо рассматривать слово в целом как знак предмета. Этот последний взгляд логически неизбежно приводит к утверждению того, что понятие также является отнюдь не образом, но лишь знаком внешнего предмета, т.е. приводит к чистейшему агностицизму.
Гениальное ленинское обоснование теории отражения и критика кантианства и теории иероглифов идейно вооружают нас для разоблачения подобных агностических взглядов в области лингвистики» (там же).
По мнению Резникова, слово нельзя признать и знаком понятия. Признание слова знаком понятия имеет своей предпосылкой признание слова явлением чисто фонетическим, не включающим в себя с необходимостью никакой семантики (понятийного смысла) (см. там же).
«В действительности же всякое слово всегда содержит в себе, как свой необходимый момент, внутренний смысл, значение, понятие. Без него слово – это не слово, а пустое бессмысленное звукосочетание. Игнорирование в слове его значения означает вместе с тем игнорирование общего понятия как объективного отражения действительности» (с. 30).
Исследователь приходит к выводу, что слово необходимо рассматривать как единство звучания и значения – понятия. А так как значение является отображением действительности, то ясно, что слово ни в коем случае нельзя рассматривать ни как знак предмета, ни как знак понятия. Слово в действительности является обозначенным понятием, т.е. обозначенным отражением действительности. Далее Резников пытается охарактеризовать каждую из двух сторон слова, т.е. звучание и значение. По его мнению, следует отвергнуть отождествление слова с предметом (см. с. 30).
«…Значением слова является не предмет, а его отражение в человеческом сознании. Значением слова является понятие» (с. 32).
Были и другие попытки критики знаковой теории.
Р.А. Будагов в целом отрицает данную теорию:
«…Любой национальный язык – это не только определенная система обозначений, но и результат своеобразного отражения всей деятельности людей, говорящих на данном национальном языке… Концепция знаковой природы языка необычайно обедняет природу национальных языков, а следовательно, и лингвистику, науку об этих языках»[65]65
Будагов Р.А. Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени. Изд-во «Наука». М., 1978, с. 49.
[Закрыть].
Пытаясь объяснить, почему знаковая концепция национальных языков резко обедняет возможности самих этих языков, он ссылается на высказывания Э. Бенвениста о том, что семиотика совершенно не интересуется отношением языка к действительности, к реальному миру, в котором живут люди[66]66
Benveniste E. La formo et le sens dans le langue. In: Recherches sur les systémes significantes. The Hague – Paris, 1973, p. 95.
[Закрыть].
«Изучать систему языка ради самой этой системы, одновременно не интересуясь, как с ее помощью ориентируются люди в окружающем их мире – это действительно отказаться от самого главного в лингвистике… Если значение слова – это неотъемлемая часть слова, входящая в него органически, если без значения нет и самого слова, то, следовательно, слово не может быть простым знаком»[67]67
Будагов P.A. Указ. соч., с. 51.
[Закрыть].
«Серп и Молот в нашей стране – это знак союза рабочих и крестьян. Но сам этот союз осуществляется до знака и независимо от знака. Следовательно, знак не включает значения, он односторонен, тогда как слово органически включает значение, оно двусторонне. Зеленый цвет на дороге может служить показателем разрешения движения. Но знаком является не разрешение движения, а только зеленый цвет как показатель этого разрешения» (там же, с. 53).
«Ученые должны подходить к понятию знака с учетом постоянно действующих отношений: Знак → значение → вещь (явление)… В науке о языке сам знак может быть только в системе указанных отношений» (с. 52).
На конкретном примере Будагов пытается показать, как следует понимать взаимоотношение знака, значения и вещи (явления).
«После изобретения пороха в XVI веке французское существительное poudre, которое раньше имело значение пыль, приобрело дополнительное значение пороха. Позднее эта полисемия была устранена. Poudre стало служить для наименования пороха, a poussiére для наименования пыли. Разыскания в сфере знак → значение → вещь позволяют установить причину смены значений. С конца XVII в. слово poudre в значении пыли вообще стало вы ходить из употребления. Сходным образом понятие порох и пыль разграничены в испанском и португальском языках. Итальянский язык не знает этой дифференциации. То же самое имеет место и в румынском языке» (с. 53, 54).
Из всех этих рассуждений Будагов делает вывод:
«…если видеть в языке прежде всего знаки (язык – знаковая система), то осмыслить, в частности, как складывались в европейских языках названия для понятий пыль, порошок, порох невозможно» (с. 55).
«Природа языка сложнее и многоаспектнее природы любой знаковой системы, даже самой сложной» (с. 61).
Вся эта аргументация довольно странная, поскольку здесь неправомерно смешиваются две темы – природа языкового знака как средства коммуникации и проблема отношений: знак → значение → вещь (явление). Практика показывает, что понимание знака, как знака предмета, не мешает лингвистам производить глубокие изыскания в области истории слова, так как это совершенно особая область языкознания. Семантическая история слова может быть очень сложной и тем не менее оно не перестает быть знаком. Центральная проблема – природа самого значения и его отношения к звуковому комплексу в статье не рассматривается, поскольку, по мнению Будагова, знаки сами по себе являются не двусторонними, а односторонними единицами (имеют только форму) (см. с. 47, а также сн. 6).
По мнению Ю.Д. Дешериева,
«споры об односторонней и двусторонней сущности знака до сих пор не дали эффективных результатов. Обе концепции оказались неприменимыми в должной мере к основным единицам языка. Суждение об односторонней сущности знака выводит последний за пределы языка… Любая языковая единица должна обладать наряду с материальной природой и значением…»[68]68
Дешериев Ю.Д. Социальная лингвистика. М., 1977, с. 137.
[Закрыть].
Форма многозначна. Обе концепции не учитывают особенностей плана содержания применительно к полисемии, омонимии, к слову-предложению, к различным функциональным нагрузкам слова (экспрессивная, эстетическая и другие функции)[69]69
Там же, с. 138.
[Закрыть].
«То, что принято называть языковым знаком, не является, ни односторонней, ни двусторонней, ни трехсторонней (как полагал А.А. Потебня) сущностью. Тот феномен, который принято называть языковым знаком, как лингвистическая единица представляет собой в теоретическом и в широком социально-лингвистическом и философском плане не знак, а исторически сформировавшуюся лингвистическую субстанцию»[70]70
Там же, с. 152.
[Закрыть].
Эта критика также не затрагивает и не решает центральную проблему знаковости языка – проблему значения.
С течением времени знаковая теория начинает приобретать известное признание. Знаком начинают называть звуковую оболочку слова. Характерно в этом отношении рассуждение Е.М. Галкиной-Федорук:
«…звуковой комплекс является выражением общенародного понятия о каком-либо предмете действительности. Поэтому знаком, т.е. „обозначаемым“, можно назвать звуковой комплекс слова, а не понятие, заключенное в слове. Поэтому следует категорически исключить возможность видеть и в „значении“ слова „знак“. Слово своим звуковым составом выражает понятие, которое отражает явление действительности, и вместе с тем называет его, тем самым формируя понятие. Следовательно, слово – не копия предметов, но и не знак их»[71]71
Галкина-Федорук Е.М. Слово и понятие. М., 1956, с. 21.
[Закрыть].
Того же мнения стал придерживаться и Л.О. Резников, который раньше вообще отвергал знаковую теорию слова:
«То, что репрезентируется знаком, – не есть сам знак, иначе процесс репрезентации потерял бы всякий смысл. Звучание слова является материальным и выполняет по отношению к предмету функцию знака.
Значение в свою очередь отображает предмет не непосредственно, а опосредованно – через звучание, так как обобщенное понятийное содержание действительности возможно только через вторую сигнальную систему, т.е. особую систему физиологических связей, возникающую при произношении и воспроизведении звуковых комплексов, имеющих обобщенное значение (выступающие как сигналы сигналов)»[72]72
Резников Л.О. Неопозитивистская гносеология и знаковая теория слова. – Вопросы философии, 1962, № 2, с. 100, 101.
[Закрыть].
Последовательным поборником этой точки зрения является также В.З. Панфилов:
«…Языковым знаком следует считать не языковую единицу в целом, а лишь ее материальную сторону, т.е. языковой знак представляет собой не языковую единицу в целом, а лишь ее материальную сторону, т.е. языковой знак представляет собой не двустороннюю, а одностороннюю сущность»[73]73
Панфилов В.З. Философские проблемы языкознания, с. 80.
[Закрыть].
Для доказательства этого положения В.З. Панфилов приводит следующую аргументацию:
«…идеальное, будучи продуктом мозга как формы высокоразвитой материи вместе с тем является результатом отражения вне и независимо от человека существующей действительности и в этом смысле также вторично по отношению к ней. Это положение имеет силу и в отношении той формы идеального, которую представляет собой идеальная сторона языковых единиц. Вторичность этой формы идеального как продукта мозга состоит также и в том, что она есть результат отражения действительности и, следовательно, не может не быть подобной этой действительности. Положение же о произвольности идеальной стороны языковых единиц предполагает, что она, не будучи подобна объективной действительности, независима от нее и, следовательно, не является вторичной по отношению к ней, т.е. в его основе лежит идеалистическое решение о соотношении материального и идеального. Итак, идеальная сторона языковой единицы, будучи образом тех предметов объективной действительности, с которыми она соотносится, в отличие от ее материальной стороны не является произвольной и, следовательно, знаковой по своей природе. Этой природой обладает лишь материальная сторона языковой единицы…
Знак есть обозначающее, объективная действительность – обозначаемое; значение знака есть отражение, объективная действительность – отражаемое»[74]74
Там же, с. 79, 80.
[Закрыть].
К мнению В.З. Панфилова присоединяется В.М. Солнцев. Он считает, что признание значения отражаемой категории, однородной с понятием, и тем самым понимание значения как факта сознания, препятствует включению значения в состав знака и служит основанием для признания знака односторонней сущностью[75]75
Солнцев В.М. Языковой знак и его свойства. – ВЯ, 1977, № 2, с. 18.
[Закрыть].
Солнцев даже не ставит вопроса, что же придает материальному телу знака способность на что-то указывать. Знак же как материальный предмет всегда находится вне человека… Если же включить понимание таким образом значения в знак, то следует признать, что знак указывает на самого себя, или что одна часть знака указывает на другую, а это абсурдно[77]77
Там же, с. 19.
[Закрыть].
