Текст книги "О материалистическом подходе к явлениям языка"
Автор книги: Борис Серебренников
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Метод в отличие от общей методологии всегда предполагает более узкую форму исследования, например, сравнительно-исторический метод, метод лингвистической географии, структурные методы. Точнее, он всегда связан с определенными аспектами изучения языка.
Сам метод не входит в общую методологию науки, но связан с ней самым тесным образом. Метод, как и методология, тесно связан с наукой и ее достижениями. Примером может служить современное состояние сравнительно-исторического метода. Если младограмматики использовали главным образом приемы, обеспечивающие реконструкцию звуков, слов и их форм, то современный сравнительно-исторический метод широко использует данные ареальной лингвистики, типологии, топонимики и т.п.
Каждый метод предполагает наличие знаний об объекте исследования. Теоретическая база метода должна основываться на познании действительных, а не вымышленных свойств объекта. Если эти свойства искусственно придуманы, метод становится ложным и научно несостоятельным. Основой каждого конкретного лингвистического метода является какой-нибудь специфический и особый аспект языка, изучение которого предполагает создание известной суммы специфических научно-исследовательских приемов и методики их применения на практике. Применение сравнительно-исторического метода в языкознании фактически было бы невозможно, если бы он не базировался на знании того, как ведет себя язык на протяжении длительных исторических периодов, что с ним происходит и что может произойти.
Знание этих свойств изучаемого объекта, облеченное в определенную теорию исторического развития языка вообще, и образует теоретическую основу метода его исследования в историческом плане.
Применение статистических методов в языкознании было бы совершенно бессмысленным и бесполезным, если бы единицы языка не обладали исчислимостью, если бы их развитие или деградация не отражались в числовых характеристиках, если бы численная характеристика не отражала закономерностей их дистрибуции в языке, степени частотностей их употребления.
Наличие в языках мира изоморфизма, сходных типов образования и так называемых универсалий, оправдывает применение типологических методов исследования.
Критерием правильности лингвистического научного метода является материалистический подход к явлениям языка. Если метод является результатом неправильного понимания свойств изучаемого предмета, то такой метод не может быть средством исследования, ведущего к правильному пониманию изучаемых фактов. Несмотря на то что Н.Я. Марр всегда считал, что отличительным признаком его учения является теснейшая увязка фактов языка с историей народа, в действительности это учение проповедовало самый настоящий антиисторизм. Как правильно замечает А.С. Чикобава, здесь имеет место не отход от историзма, а полный разрыв с ним.
Чтобы убедиться в том, что учение Н.Я. Марра действительно антиисторично, необходимо обратить внимание на тот метод, при помощи которого производится увязка явлений языка с историей общества.
Таким методом был пресловутый четырехэлементный анализ, в основе которого лежат положения об изначальности четырех элементов, являющихся общим исходным материалом для всех языков земного шара. Этот анализ Марра был абсолютно негодным средством для восстановления какой бы то ни было истории. Декларативно объявленный историзм как общеметодологический принцип сочетался у Марра с антиисторизмом в научно-исследовательской практике. Фальшивый метод, не учитывающий действительно существующих свойств изучаемого объекта, неминуемо приведет к неудовлетворительным результатам исследования.
Если конкретный лингвистический метод основывается на относительно узком аспекте исследования, он не может служить достаточной точкой опоры для суждения о характере методологии науки в целом. Грубой ошибкой является превращение отдельного метода в методологию. Эта ошибка довольно часто наблюдалась в истории отечественного и зарубежного языкознания.
В истории языкознания было время, когда сравнительно-историческое изучение языков рассматривалось как единственно научное изучение языка. Так было, например, со сравнительно-историческим методом у младограмматиков, не мысливших себе в языкознании иных задач, кроме тех, которые возможно решить с его помощью. Именно в результате такого подхода исследовательская проблематика в области науки о языке чрезвычайно сузилась и фактически свелась к историческому изучению фонетики и морфологии.
Во времена господства «нового учения о языке», наоборот, сравнительно-исторический метод, всячески изгонялся как совершенно чуждая марксизму идеология.
Л. Ельмслев так излагает сущность лингвистических методов:
«…я со всяческой скромностью, но вместе с тем со всей твердостью подчеркнул бы, что считаю и буду считать структуральный подход к языку как схеме взаимных соотношений своей главной задачей в области науки»33]33
Ельмслев Л. Метод структурного анализа в лингвистике. – В кн.: Хрестоматия по истории языкознания XIX – XX веков, составленная В.А. Звегинцевым. М., Учпедгиз, 1956, с. 423 – 424.
[Закрыть].
Вообще для структуралистов характерна тенденция возвести структурные методы исследования языка на уровень общей методологии языкознания, на уровень общей теории познания.
Научно-исследовательский прием имеет еще более узкую сферу применения. Примером научно-исследовательского приема может быть определение архетипов слов и форм путем сравнения слов и форм родственных языков на основании учета их звуковых соответствий. Совершенно очевидно, что конкретные научно-исследовательские приемы также не следует возводить до уровня общей методологии лингвистических исследований.
Вместе с тем научно-исследовательский прием так же, как и метод, тесно связан с наукой и ее достижениями. Антинаучный и неправильный метод исследования может создавать сильные препятствия при осуществлении определенных общеметодологических требований и порождает неправильные научно-исследовательские приемы. Все это лишний раз свидетельствует о том, что материалистический подход к явлениям языка – единственный критерий правильности как общей методологии языкознания, так и им применяемых конкретных методов и научно-исследовательских приемов.
Материалистический подход к явлениям языка предполагает изучение языка таким, каков он есть, без всяких идеалистических добавлений, искажающих его сущность.
Осуществление материалистического подхода к явлениям языка невозможно без наличия определенных условий, из которых важнейшими являются следующие: 1) достаточное знание свойств изучаемого предмета, 2) всестороннее его исследование, 3) постоянная проверка сделанных выводов, 4) наличие методологии, а также системы методов и научно-исследовательских приемов, имеющих под собой материалистическое обоснование.
О социальной природе языка
Вряд ли кто из современных достаточно серьезных лингвистов будет сомневаться в том, что язык – явление сугубо социальное. Язык социален хотя бы потому, что он создан обществом, обслуживает общество и обеспечивает существование самого общества. Без общества нет языка.
Отличительной особенностью советского языкознания всегда считалось признание им языка общественным явлением. Многие советские лингвисты и философы признают язык общественным явлением. Однако это не пустое признание. Оно имеет определенное содержание и определенные установочные положения, сущность которых сводится к следующему: язык создан обществом. Следовательно, он отражает жизнь самого общества. Изменения в языке обусловлены социальными причинами. Внутренние законы языка являются своеобразным преломлением внешних и подчинены последним.
Начало такого подхода к трактовке социальной природы языка несомненно было положено Н.Я. Марром. Признание неразрывной связи языка и общества Марр считал главной особенностью своей теории, отличающей ее от буржуазного идеалистического языкознания:
И далее:
Не трудно заметить, что в основе такого понимания связи языка и общества лежит вульгарно-социологический тезис о том, что язык отражает в себе абсолютно все, что бы ни происходило в обществе. Нужно сказать, что эта порочная линия проявляется и по сей день в современном языкознании. Правда, сейчас вы не найдете заявлений вроде того, что развитие языка отражает законы развития экономических формаций. Сейчас все это делается в более тонкой и завуалированной форме. Вот, например, что писал Ф.П. Филин:
«Возникнув, язык приобретает определенную самостоятельность, свои особые внутренние законы, что и объясняет наличие на земном шаре множества различных языков, средствами которых может передаваться одно и то же содержание.
Это свойство языка не позволяет прямолинейно сводить его структуру и его изменение к структуре общества и его истории (попытки делать это приводили к вульгарно-материалистическим извращениям). В то же время самостоятельность языка не абсолютна, а относительна, – поскольку все изменения происходят в нем в процессе общения. Толчком к изменениям всегда являются те или иные общественные причины (социально-классовые сдвиги, рост производства и культуры, а также и упадок их, что бывало в истории, перемены в окружающей среде, воздействие других языков и диалектов и многие другие факторы, которые нередко трудно поддаются учету)»[36]36
Филин Ф.П. Советское языкознание. Теория и практика. – ВЯ, 1977, № 5, с. 9.
[Закрыть].
Казалось бы, придраться к этим замечаниям довольно трудно. В языке признаются внутренние законы. Однако положение: «Толчком к изменениям всегда являются те или иные общественные причины» роднит эти высказывания с соответствующими высказываниями Н.Я. Марра. Ф.П. Филин далеко не одинок в своих взглядах.
«Язык, – заявляет Т.А. Дегтярева, – общественное явление. Его социальная сущность проявляется прежде всего в том, что он служит целям общения внутри общества. Язык, являясь порождением общества, отражает в своем развитии жизнь общества, правда не непосредственно, а в особом преломлении в своей системе внутренних закономерностей»[37]37
Дегтярева Т.А. Проблема становления грамматического строя языка. – В кн.: Проблемы общего и частного языкознания. М., 1950, с. 9.
[Закрыть].
Внутренние законы и здесь признаются, но в них в особо преломленном виде отражается жизнь общества, история общества. Основной вывод таков: если язык создан обществом, он должен отражать жизнь общества.
Имеются явные попытки вообще устранить принципиальное значение внутренних законов языка, поскольку определяющими развитие языка являются внешние причины, а не внутренние законы. Особенно отчетливо это мнение выражено Т.А. Дегтяревой:
«Нельзя понимать внутренние законы языкового развития как законы вне исторической социальной зависимости. Термин внутренний закон может функционировать только условно, то есть в понимании закона конкретной науки, в данном случае языкознания, но не в смысле закона внепричинно-следственных связей многопланового характера, в том числе и экстралингвистических. Массовое изменение какого-либо языкового качества, называемого в советском языкознании последнего времени обычно внутренним законом конкретного языка, всегда обусловлено причиной, лежащей или вне языка, или внутри него. Однако и внутренняя причина при более пристальном рассмотрении предстает как следствие какого-либо внешнелингвистического фактора»[38]38
Дегтярева Т.А. Пути развития современной лингвистики. Книга третья. Структурализм и принципы марксистского языкознания. М., 1964, с. 161.
[Закрыть].
Проблема взаимоотношения внутренних и внешних факторов развития языка также живо интересует Р.А. Будагова. В своей статье «Что такое общественная природа языка?» Будагов отмечает, что
«тезис об общественной природе языка можно найти в любом учебнике по языкознанию, во многих статьях и брошюрах. При ближайшем рассмотрении, однако, оказывается, что этот тезис выдвигается либо как стандартная преамбула, с которой в дальнейшем изложении мало считаются, либо он сводится к отдельным социально окрашенным словам и выражениям»[39]39
Будагов Р.А. Человек и его язык. Второе расширенное издание. М., 1976, с. 31.
[Закрыть].
Однако такое понимание социальной природы языка явно не устраивает Будагова. Общественная социальная природа языка, по его мнению, сводится лишь к «внешним условиям его бытования» и тем самым объявляется проблемой по существу своему нелингвистической.
«Не всегда стремятся показать, в каком отношении социальная обусловленность отдельных пластов языка находится к общей социальной детерминации языка и в какой степени эта последняя затрагивает не только внешние формы бытования языка, но и сущность самого языка, условия его функционирования в обществе» (там же, с. 31, 32).
Весь вопрос в том, как истолковывается общественная природа языка и какие выводы делает исследователь из этого признания (см. с. 34).
«Не образуют ли, – спрашивает Будагов, – общественные функции языка специфику самого языка? …Нет ли в общественных функциях языка специфики самих общественных категорий, не приобретают ли эти последние определенное своеобразие на лингвистическом уровне?»
«Быть может, „общественное начало“ и „языковое начало“ соотносятся не только в плане „внешнего“ и „внутреннего“, но и в ином плане, при котором „внешние“ способы выступают как „внутренние“, а „внутренние“ находят свое „внешнее“ выражение» (с. 37).
«На мой взгляд тезис „внутренние закономерности развития языка, как и все другие закономерности, остаются в конечном счете социальными“ является основным тезисом, без правильного и глубокого понимания которого невозможна сама постановка вопроса об общественной природе языка» (с. 39).
В другой своей книге «Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени» Р.А. Будагов снова возвращается к затронутой теме. Ей посвящена отдельная глава. По мнению Будагова, неправомерно внешние законы отождествлять с законами социальными, а внутренние – с законами имманентными. Социальные факторы в самом языке, а следовательно и в теории языка, как общее правило, «действуют» сквозь призму самого языка, его системы[40]40
Будагов Р.А. Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени. М., 1979, с. 125.
[Закрыть].
«Социолингвистические исследования только тогда могут быть плодотворными, когда у самих исследователей существует ясное понимание социальной природы языка, ясное понимание языка как глубоко общественного феномена» (там же, с. 120).
Главным недостатком социолингвистических исследований, по мнению Будагова, является то обстоятельство, что многие ученые социально обусловленным считают не сам язык, не его внутренние возможности и ресурсы, а лишь социальные «институты», с которыми так или иначе соприкасается язык (см. с. 135).
Сама проблема социальности языка часто сводится к разрозненным иллюстрациям и отдельным примерам. Как ни интересны подобные иллюстрации, они еще не доказывают, что природа языка социально обусловлена.
По мнению Р.А. Будагова, вопрос должен быть поставлен иначе.
«Весь уровень развития лексики каждого конкретного языка социально обусловлен. Если рассматривать литературный язык, то степень разграничения значений между синонимами, тонкие лексические оттенки между словами разных стилистических „пластов“, возможность выразить новые понятия с помощью новых слов, словообразовательные ресурсы языка и степень их развития, ограниченность во взаимодействии между терминами и „житейскими“ словами, как и многие другие, демонстрируют уровень развития лексики данного языка, – уровень, который сам по себе оказывается социально детерминированным» (с. 134, 135).
Ну, а каков же социальный и исторический фонд грамматики? Будагов стремится на примерах доказать, что этот фонд действительно существует.
Хорошо известно, что в простом предложении латинского языка глагол находится на последнем месте: pater filium amat ʽотец любит сынаʼ. В романских языках сказуемое (глагол) переместилось на второе место в предложении. Существует объяснение этого явления. В связи с распадом глагольной флексии личные местоимения в романских языках становятся постоянными спутниками глагольных форм. По этой причине глагол передвигался с последнего места на второе в предложении. Будагов пытается подвести под это явление социальный фон.
«Старофранцузские тексты, как и средневековые тексты на других европейских языках, обычно произносились, читались, иногда распевались и лишь позднее записывались. При „рассказывании“ текста, когда текст произносился в расчете на слушателей, было вовсе не обязательно каждый раз повторять имена действующих лиц. Рассказчик, однажды назвав по имени своих героев, затем на протяжении сравнительно длительного повествования мог сообщать своим слушателям о том, что сделал он и как поступила она. Личные местоимения и начали перетягивать глаголы… Так общественный фактор в широком смысле (традиция произносить или записывать тексты по-разному в разные исторические эпохи) оказал воздействие на важный процесс в исторической грамматике французского языка – на порядок слов в предложении, в частности на место глагола в структуре простого предложения» (с. 147).
Вряд ли необходимо доказывать неубедительность приведенного примера. Сомнительно, что такие эпизодические случаи устного воспроизведения старофранцузских текстов могли бы повлиять на изменение позиции глагола в языке в целом.
Допустим, что внешние и внутренние факторы в данном случае совпали. Но ведь устранение конечной позиции глагола и превращение новой позиции глагола стало социальным фактом. Для чего же здесь понадобилось привлечение другого социального фактора. Что здесь проясняет одновременное привлечение двух социальных фактов?
Прилагательное во французском языке может быть и в препозиции и в постпозиции. Препозиция и постпозиция прилагательного обычно передают тонкие семантические оттенки.
В постпозиции прилагательное обычно сохраняет свое буквальное значение, а в препозиции – фигуральное. Но в научном стиле имена прилагательные обычно выступают в непереносном значении, ср., например, lа physique nucléaire ʽядерная физикаʼ. Рост удельного веса научной литературы в современном мире является фактором глубоко социальным, этот фактор оказывает свое определенное воздействие и на некоторые грамматические особенности языка (см. с. 152).
Таким образом, Будагов приходит к тому, с чем он фактически борется. Социально обусловленным здесь является внешний фактор, т.е. повышение удельного веса научной литературы, а постпозиция прилагательного здесь уже оказывается как следствие действия определенных внешних факторов.
Р.А. Будагов еще раз пытается особо подчеркнуть, что социальные факторы языка не противостоят факторам имманентным, как обычно считают, а взаимодействуют. Социальная природа языка обусловлена прежде всего самим языком, его функционированием в обществе и его историческим развитием (см. с. 163).
Для чего, спрашивается, понадобилось Будагову доказательство такого тесного взаимодействия внешних и внутренних факторов? Некоторые места из его статьи дают более или менее ясный ответ на этот вопрос.
Будагов стремится доказать, что вся природа языка социально детерминирована и что внешние и внутренние факторы тесно между собой взаимодействуют, но из приведенных им примеров можно сделать вывод, что именно внешние импульсы определяют внутренние. Глагол в романских языках изменил позицию в предложении, потому что старофранцузские тексты первоначально произносились, а не записывались. Движение синтаксиса от сочинительных к сочинительно-подчинительным и подчинительным конструкциям стимулируется развитием литературы, языковые стили также в значительной степени зависят от внешних факторов.
«Весь язык, – неоднократно подчеркивает Р.А. Будагов, – связан с действительностью» (с. 155),
т.е. опять-таки с тем, что лежит вне его.
Социальное – это внешнее. Все внутреннее потому и социально, что оно обусловлено внешним. Только по этой причине оно всегда и взаимодействует с внешним. Такой вывод можно сделать из высказываний Р.А. Будагова. В данном случае Р.А. Будагов, подобно Т.А. Дегтяревой, пытается обосновать обусловленность внутренних языковых факторов внешними факторами.
Иногда дается несколько иная характеристика сущности экстралингвистических факторов:
«Итак, мы видим, – замечает Т.А. Дегтярева, – что все законы языкового развития, в каких бы ярусах языка они ни проходили, то ли в области семантики словарных единиц, то ли в звуковом строе или грамматике, они обусловлены прежде всего экстралингвистическими факторами, т.е. факторами зависимыми от потребностей общества и от конкретных условий существования этого общества»[41]41
Дегтярева Т.А. Пути развития современной лингвистики, с. 177.
[Закрыть].
Из этой формулировки опять-таки вытекает, что все в языке определяется экстралингвистическими факторами и потребностями общества, которое также целиком и полностью относится к экстралингвистическим факторам.
В этом смысле очень близко к Р.А. Будагову примыкает Ю.Д. Дешериев.
«Все явления, – пишет он, – относящиеся к социальным факторам языка, образуют первую линию, которую можно было бы назвать функциональной, или линией развития функциональной структуры языка, общественных функций языка. Все явления, относящиеся к внутренней структуре языка, образуют вторую линию, которую можно было бы назвать внутриструктурной линией, или линией развития внутренней структуры языка. Эти две линии развития языка с самого начала взаимосвязаны, органически взаимопроникают и переплетаются»[42]42
Дешериев Ю.Д. Социальная лингвистика. М., 1977, с. 25.
[Закрыть].
Раздельное рассмотрение внешних и внутренних факторов развития языка Ю.Д. Дешериев также считает методологически недопустимым.
«Изолировать социальное от внутреннеструктурного невозможно, напрасно стараются разъединить их искусственно».
И еще:
Того же мнения придерживается Будагов:
«Первоначальной основой, – заявляет далее Ю.Д. Дешериев, движущей силой для языковой структуры служило социальное. Структура языка – порождение социального, продукт общества, речевой практики, результат использования органов звукопроизводства в социальных целях, в коммуникативной функции»[45]45
Дешериев Ю.Д. Указ. соч., с. 145.
[Закрыть].
В этих утверждениях Ю.Д. Дешериев ничем не отличается от Ф.П. Филина, Т.А. Дегтяревой, Р.А. Будагова. Вместе с тем в его высказываниях имеются положения, довольно резко отличающие их от взглядов Ф.П. Филина, Р.А. Будагова и др. Дешериев, очевидно под влиянием критики работ Марра, признает, что не все в языке является социально обусловленным и тем самым впадает в противоречие с самим собой.
«Во взаимосвязях между различными социализованными отношениями необходимо различать:
а) социально обусловленные изменения в социализованных отношениях, являющихся результатом социального давления или воздействия социального фактора…
б) структурно обусловленные изменения в социализованных отношениях (лягу – лежу, берегу – бережешь – чередование г/ж структурно обусловлено в социализованных отношениях» (см. там же, с. 122).
«Данные языков мира показывают, что нет прямой связи между развитием и осложнением структуры общества, с одной стороны, фонологической, морфологической и синтаксической систем – с другой» (с. 71).
«Несмотря на то что в языке все социально – в том смысле, что язык не может ни возникать, ни развиваться вне общества, – единицы и варианты разных уровней не в одинаковой степени являются социально обусловленными. В них следует различать социально обусловленные изменения социализованных отношений и структурно обусловленные изменения социализованных отношений. Так, возникновение каждого слова социально обусловлено, но возникновение отдельных форм слов, отдельных фонем, вариантов фонем обусловлено не непосредственно социальными потребностями, потребностями развития сознания, а через посредство приспособления структуры языка к внутренним законам его функционирования. Эти формы являются продуктом внутренних процессов, обусловлены внутренним взаимодействием языковых элементов» (с. 165 – 166).
«Такие уровни, как фонологический, морфологический, настолько „эмансипировались“, обособились, что проявляют полное безразличие к содержанию языка в целом, отражающему ту или иную сторону современной социальной жизни. Фонемы [а], [б], [в], [г], [д], [е], [ж] и т.д. ведут себя также безразлично по отношению к современной социальной действительности, как и к общественной жизни» (с. 120).
По мнению Дешериева, в языке различаются социализованные и несоциализованные отношения.
«Социализованные отношения – это те отношения, которые социально существенны, осмыслены, социально значимы» (с. 102).
«Несоциализованные отношения во внутренней структуре языка – это те отношения, которые социально не выделены, не маркированы, незначимы» (с. 94).
Однако боясь обвинений в проповеди имманентного характера языкового развития. Дешериев делает крен в другую сторону:
«Спонтанные изменения или структурно обусловленные изменения, распространяясь на социализованные отношения (и сливаясь с ними), сами становятся социализованными» (с. 133).
Во всех этих суждениях обнаруживаются большие противоречия. Каким образом человек, продукт социального развития, начинает производить нечто несоциализованное, подчиняясь самостоятельным законам развития структуры языка? Ведь сама структура языка мертва и недвижима. Ее приводит в движение человек, в действиях которого все социально. Откуда же в структуре языка появляется несоциализованное, которое в дальнейшем приходится подвергать социализации? На этот вопрос в работе Дешериева нет никакого ответа.
Ту же линию проводит в своих работах и Н.С. Чемоданов. Он исходит из известного положения Маркса:
Отсюда автор статьи делает целый ряд выводов:
«Формы речевой деятельности индивида определяются уровнем общественных отношений и формами общения конкретной исторической эпохи… Словесное обозначение, которое полагал тот или иной предмет, возникало отнюдь не в результате теоретического осознания предмета созерцающим его человеком… Оно возникало не в силу анализирующей, синтезирующей и т.д. деятельности человека, а как отражение и выражение опыта, накопленного в результате повторяющейся материальной деятельности человека при наличии определенной общественной связи»[48]48
Там же, с. 21, 25, 26.
[Закрыть].
В языке возникают классовые различия в употреблении слов-понятий.
Следует, однако, отметить, что Маркс, определяя сущность человека как совокупность общественных отношений, никогда не делал вывода о том, что этот факт определяет и объясняет в языке все. Допустим, что формы речевой деятельности человека (диалект, национальный язык и т.п.) определяются уровнем общественных отношений. Но этот факт опять-таки не в состоянии объяснить всего того, что происходит в языке.
Если словесное обозначение, которое получал тот или иной предмет, возникало отнюдь не в результате теоретического осознания предмета созерцающим его человеком, а как отражение и выражение опыта, то это искажение высказываний Маркса по этому вопросу.
Маркс никогда не сбрасывал со счета роль анализирующей и синтезирующей деятельности человека. Он писал, что
люди «начинают с того, чтобы есть, пить и т.д., т.е. не „стоять“ в каком-нибудь отношении, а активно действовать, овладевать при помощи действия известными предметами внешнего мира и таким образом удовлетворять свои потребности. (Начинают они, таким образом, с производства). Благодаря повторению этого процесса способность этих предметов „удовлетворять потребности“ людей запечатлевается в их мозгу, люди и звери научаются и „теоретически“ отличать внешние предметы, служащие удовлетворению их потребностей от всех других предметов»[50]50
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 377.
[Закрыть].
Каким же образом, спрашивается, человек научился теоретически отличать внешние предметы, если он, по Чемоданову, в этом отношении был пассивен?
Утверждение Чемоданова, будто бы общественное значение слова – понятие изменяется по мере изменения общественных отношений, опять-таки основывается на искажении смысла некоторых высказываний Энгельса. Энгельс называл этимологическими фокусами толкование таких слов, как религия, басилевс, латинское rex, царь, семантическое содержание которых действительно было другим в более древние эпохи. Но Энгельс не распространял этого положения на нейтральные слова.
В целом трактовка социальной природы языка в статье Н.С. Чемоданова ничем не отличается от высказываний Ф.П. Филина, Т.А. Дегтяревой, Р.А. Будагова, Ю.Д. Дешериева и др.
В связи с определением языка как сугубо социального явления у некоторых советских лингвистов возникла проблема методов изучения языка. Возникла идея о необходимости изучения языка только методами гуманитарных наук. В.И. Абаев недвусмысленно заявляет, что распространение структурализма в языкознании – это дегуманизация науки о языке. Он обвиняет некоторых наших языковедов в том, что они не распознали, что сущность структурализма – не в системном рассмотрении языка, а в дегуманизации языкознания путем его предельной формализации[51]51
Абаев В.И. Лингвистический модернизм как дегуманизация науки о языке. – ВЯ, 1965, № 3, с. 28.
[Закрыть].
Нетрудно сделать вывод, что многими советскими языковедами социальное понимается как внешнее по отношению к языку. Отсюда делается вывод, что все в языке определяется потребностями мышления и историей общества.
Когда заявляют, что функциональная линия развития языка является определяющей по отношению к внутренней структуре языка, то смешивают два вопроса, требующие специального разъяснения. По мнению этих теоретиков социального, «создавать значит определять». Но это далеко не одно и то же.
Вряд ли кто будет спорить по поводу того, что человек предмет социального развития общества и что человек создает язык. Действительно, все, что есть в языке, создано человеком. Но можно ли сказать, что социальная природа языка все в нем определяет?
Если социальная природа определяет в языке все, то она тем самым превращается в самостоятельную творческую силу, но в действительности это не так. Социальная природа языка сама является зависимой. Прежде всего следует заметить, что язык обслуживает общество абсолютно во всех сферах человеческой деятельности. Следовательно, в языке отражаются не только законы общества, но и законы природы. Смешение этих законов марксизм считает недопустимым.
