Текст книги "О материалистическом подходе к явлениям языка"

Автор книги: Борис Серебренников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

«Исключительной особенностью активного глагола следует считать функционирование в нем диатезы незалогового характера – версии, противопоставляющей его центробежную и нецентробежную формы… Личный аффикс активной серии обозначает субъект действия, выраженного активным глаголом, а личный аффикс инактивной – объект действия (разумеется не только так называемый прямой объект), передающегося активным глаголом, и субъект действия, или точнее – состояния, выраженного стативным глаголом… Личные аффиксы активного ряда всегда соотнесены с подлежащим. Аффиксы инактивного ряда в стативном глаголе соотносятся с подлежащим, в активном – с ближайшим дополнением» (с. 132, 133, 138).

Восприняв от своих предшественников идею о стадиальном развитии языков мира, Климов при доказательстве этой гипотезы пошел по другому пути.

Прежде всего это выразилось в резком уменьшении числа возможных стадий. Объектом исследования у Климова фактически являются три стадии – стадия активного строя, стадия эргативного строя и стадия номинативного строя.

Для увеличения степени доказательства Климов центром своего внимания сделал эргативную стадию. Эргативная стадия и раньше считалась наиболее четко оформленной. В период «нового учения» о языке некоторые лингвисты специально занимались проблемой эргативности и ее отражением в различных языках (С.Д. Кацнельсон, М.М. Гухман, А.В. Десницкая).

Кроме того, языки, в которых происходит распад эргативной конструкции явно обнаруживают появление черт номинативного строя.

Марр и его последователи при изучении проблемы стадиальности не могли обнаружить стадий с изоморфными чертами. Климов привлекает языки активного строя, обнаруживающие сходные типологические черты с языками эргативного строя. Таким образом, увеличивается вероятность исторического перехода одной стадии в другую. Климов отказался от попыток прямого соотнесения языковых стадий в развитии мышления. Стадии у него соотносятся с определенными глубинными структурами.

Последователи Марра почти отказались от установления так называемого комплекса координат стадии по причине чрезвычайной трудности их выявления. Климов фактически вновь возвращается к этому понятию, но подводит под него уже другую базу.

Приписывая стадии ряд отличительных признаков на морфологическом и синтаксическом уровнях, он утверждает, что эти признаки связаны импликативной связью: «Одно необходимо предполагает другое и его обусловливает». Однако и эти нововведения не спасают эту теорию от противоречий.

Так, например, характеризуя эргативный строй, Г.А. Климов утверждает, что доминирующая роль в структурном механизме эргативного строя принадлежит лексическим импликациям эргативности. Характерным для эргативного строя, по утверждению Климова, можно считать принцип лексикализации глагольных основ по признаку переходности-непереходности передаваемого действия[285]285
  Климов Г.А. Очерки общей теории эргативности, с. 68.


[Закрыть]. Но ведь разделение глаголов на переходные и непереходные существует в любом языке, в частности, в русском, тем не менее эргативный строй предложения во многих языках мира не образуется.

Как уже говорилось, всякая импликативная связь основывается на принципе «одно обусловливает другое». Когда Климов дает характеристику импликаций эргативного строя, то довольно трудно убедиться в том, как одно обусловливает другое. Например, как обусловливает эргативный падеж связь транзитивного глагола с прямым дополнением, а интранзитивного глагола с подлежащим? Почему эргативным языкам свойствен супплетивизм глагольных основ? В какой связи с эргативным падежом находится свойственная эргативным языкам категория отчуждаемой и неотчуждаемой принадлежности?

Не более ясными оказываются и импликации активного строя. Для языков активного строя характерно противопоставление сингулярных и плюральных глагольных основ. Члены каждой такой супплетивной пары передают соотнесенность действия с единичностью или множественностью вовлеченных в нее референтов. Остается все-таки неясным, почему эти пары обязательно должны быть супплетивными. Соотнесенность действия с единичностью или множественностью вовлеченных в нее референтов может выражаться и в других языках.

Как связать с наличием активного строя наличие в языках этого строя таких явлений, как отсутствие прилагательных или инфинитива? Если глагол в языках активного строя характеризуется более богатым набором категорий, чем существительное, то опять как это обусловлено наличием активных или неактивных участников действия. Исключительной особенностью активного глагола следует считать, по утверждению Г.А. Климова, функционирование в нем диатезы незалогового характера.

Остается опять-таки непонятным, как эта версия связана с активным строем языка. Почему личные глагольные аффиксы инактивного ряда формально тождественны с именными личными аффиксами органической принадлежности?

Нетрудно заметить, что изложение характерных особенностей эргативного и активного строя языков в работах Климова подчинено определенной системе. Оно до некоторой степени напоминает пирамиду. В основе этой пирамиды лежит глубинная структура, составляющая семантическую детерминанту его строевых элементов. Строевые элементы связываются между собой импликативной связью. Показательными, но не обязательными, по мнению Климова, являются типичные для каждого строя фреквенталий.

Однако логически непротиворечиво связать между собой звенья созданной системы не удалось. Многие импликации причинно не увязываются. Кроме того, постулируемая глубинная структура, как и всякая глубинная структура, остается вещью в себе и совершенно неясно, как она может определять лексическую детерминацию. Сомнительно также утверждение Климова, что лексическая особенность может определять весь строй языка в целом. По словам Климова, активный строй языка преобразуется в эргативный. Это преобразование можно представить таким образом: активная и инактивная конструкции активного строя преобразуются в эргативную и абсолютную конструкцию эргативного строя. Но тут возникает новое и при том очень большое противоречие. Может ли падеж, выражающий активный субъект, исторически преобразоваться в эргативный? Утверждать, что эргативный падеж – это падеж только активного субъекта, было бы бессмысленно. Субъект в абсолютной конструкции может быть очень активным, ср. фразы: Человек стремительно бежит или Женщина работает очень быстро. В языках эргативного строя эргативный падеж в предложениях этого типа отсутствует.

В языках активного строя, по-видимому, действительно выделение активных имен существительных происходит по принципу выделения имен существительных, способных совершать активные действия, хотя морфологически это ничем не выражается. Связать все это с особенностями эргативного строя очень трудно. Неувязка здесь полная. Доказанным превращение активного строя в эргативный считать нельзя.

Эргативная конструкция в языках мира действительно существует, но ее происхождение можно объяснить иначе. По мнению Г.А. Климова, основной причиной появления эргативной конструкции предложения является принцип лексикализации глагольных основ по принципу переходности и непереходности передаваемого действия. Однако в действительности такой импликативной связи нет. Понятийные категории переходности и непереходности действия существуют во всех языках мира, однако абсолютное большинство языков земного шара не имеет эргативной конструкции. Это значит, что причина образования эргативной конструкции какая-то другая. По всей вероятности, эргативная конструкция предложения представляет чисто формальную разновидность номинативной конструкции предложения, возникшую в особых условиях.

Основным условием образования эргативной конструкции является наличие языка, обнаруживающего склонность к образованию инкорпорирующих комплексов.

Не случайно эргативная конструкция возникает прежде всего в языках этого типа. Если в языках номинативного строя чаще всего оформляется особый винительный падеж, то в языках, склонных к образованию инкорпорирующих комплексов, показатель винительного падежа может быть выражен дистантно, путем включения показателей объекта действия в форму переходного глагола. Начальная ступень образования эргативной конструкции очень хорошо представлена в абхазском языке. В абхазском языке нет склонения вообще. В нем нет и эргативного падежа. Тем не менее при наличии переходного глагола можно определить, какое имя существительное выступает в роли объекта действия, поскольку в составе глагольной формы имеется специальный показатель, который как бы повторяет наличествующий в предложении объект действия, выраженный именем существительным, ср. абхаз. s -ab atʼšǝ i -i-goyt ʽМой отец лошадь беретʼ. Буквально это означает: ʽМой отец лошадь ее он беретʼ. Все это очень напоминает явление репризы местоимения в современных балканских языках. Совершенно очевидно, что в абхазском языке немаркированность в предложении именного объекта действия компенсируется его индикатором, находящимся в составе глагольной формы.

Однако при таком построении падеж субъекта действия и падеж объекта действия все же остаются формально невыраженными, поскольку дистантный способ маркировки падежа объекта действия производит меньший эффект по сравнению со способом создания специального винительного падежа. Это коммуникативное неудобство послужило причиной создания в других кавказских языках, также имевших индикаторы объекта в форме глагола, особого падежа субъекта действия, или эргатива, ср. кабард. ЩIалым письмо итхащ ʽпарень написал письмоʼ. Таким образом, омонимия двух падежей была устранена. Она могла бы быть устранена и путем создания специального винительного падежа, но для этого способа не было условий, поскольку особый показатель винительного падежа при наличии индикаторов объекта в глаголе оказался бы явным плеоназмом. Именно этим и объясняется отсутствие в языках с эргативной конструкцией винительного падежа. В языках этого типа не было также условий для возникновения страдательного залога, так как падеж пассивной конструкции мог бы совпасть по форме с падежом субъекта действия при непереходных глаголах и с падежом объекта действия при непереходных глаголах.

Можно предполагать, что этот путь образования эргативной конструкции является общим для всех языков мира, обладающих склонностью к образованию инкорпорирующих комплексов. Универсальной причиной образования эргативной конструкции предложения является тенденция к разграничению падежа субъекта действия и падежа объекта действия.

Таким образом, в генезисе эргативной конструкции нет никакой стадиальной мистики, в эргативной конструкции нет ничего внутренне специфического, что отличало бы ее коренным образом от номинативной конструкции. Эргативная конструкция предложения – формальная разновидность номинативной конструкции. Только этим можно объяснить на первый взгляд трудно объяснимое явление, почему эргативная конструкция может возникнуть в разные исторические эпохи и в разных языках земного шара.

Если этот взгляд правильно отображает происхождение и сущность эргативной конструкции, то тем самым отпадает какая-либо необходимость искать ее начало в активном строе предложения. Наличие некоторых коррелятов эргативного и активного строя нужно рассматривать как случайную конвергенцию.

Стадиальное развитие языков допускает также Ю.Д. Дешериев, но в отличие от Г.А. Климова это стадиальное развитие рассматривается в другом аспекте. По Дешериеву, все языки в своем развитии проходят три стадии: 1) стадию одноуровневой структуры, 2) стадию двухуровневой структуры и 3) стадию многоуровневой структуры.

Ю.Д. Дешериев считает, что одноуровневую структуру правильнее было бы назвать структурой без внутреннего членения на уровни или же просто моноструктурой, отражающей стадную речь и стадное создание стадного человека.

«В то время лишь социализированные звуки и звуковые комплексы могли отражать только чувственно воспринимаемые действия и предметы… В этих условиях стадиальная речь могла представлять звуки и звуковые комплексы, подвергшиеся социализации в процессе применения их в качестве средств сообщения. Каждый звуковой комплекс употреблялся изолированно, отдельно от других звуков или звуковых комплексов. Такой звук (звуковой комплекс) представлял собой социализованную соотнесенность звучания с чувственно воспринимаемым предметом или действием, его можно было бы назвать лингвистической субстанцией… В начальный период возникновения человеческой речи звуковой комплекс… не мог распадаться на фонемы и морфемы. Он должен был иметь минимальную „семантическую структуру“ – социализованную соотнесенность с предметом мысли выражая целостное сообщение… В то время не могло быть и речи о субъекте, объекте, предикате»[286]286
  Дешериев Ю.Д. Социальная лингвистика. М., 1977, с. 37 – 40.


[Закрыть].

На смену одноуровневой структуре языка (речи) приходит двухуровневая структура, связанная с образованием лексического и синтаксического уровней на базе моноструктуры. Принципиально новым, по мнению Ю.Д. Дешериева, в двухуровневой структуре было: а) социализация взаимоотношений между, сначала, двумя (и более) сочетаемыми звуковыми комплексами; б) образование функции каждого специализованного звукового комплекса в речевой деятельности (см. с. 46).

Двухуровневая структура по мере дальнейшего развития общества постепенно превратилась в многоуровневую структуру.

«Многоуровневая структура включает в себя лексико-семантический, синтаксический, морфонологический и стилистический уровни» (с. 51).

Идейные истоки этой новой схемы стадиального развития найти не трудно. Здесь прежде всего было использовано высказывание А.А. Потебни:

«…как зерно растения не есть ни лист, ни цвет, ни плод, ни все это взятое вместе, так слово вначале лишено еще всяких формальных определений и не есть ни существительное, ни прилагательное, ни глагол… слово вначале… может быть только указанием на чувственный образ, в котором нет ни действия, ни качества, ни предмета, взятых отдельно, но все это в нераздельном единстве»[287]287
  Потебня А.А. Мысль и язык. Полн. собр. соч., т. 1. Харьков, 1926, с. 119, 120.


[Закрыть].

Таким образом, характеристика начального периода речи у Потебни почти полностью совпадает с характеристикой периода одноуровневой структуры у Дешериева. Несомненно Дешериев использовал также гипотезу Мещанинова о так называемом первоначальном слове-предложении, которая сама по себе не является самостоятельной.

Новое у Дешериева состоит в том, что он еще более усилил неопределенность звукового комплекса одноуровневой структуры. В нем не было ни слова, ни фонем, ни морфем. Очевидно он ничем не отличался от простого животного выкрика. Что же касается стадий двухуровневой, а также многоуровневой структуры, то здесь было использовано известное положение Мещанинова о том, что части речи возникли на базе членов предложения. Не случайно на стадии двухуровневой структуры выделяются лексический и синтаксический уровни.

Стадиальная схема, предложенная Дешериевым, также не свободна от серьезных противоречий.

Вряд ли правомерно отождествление животного звукового сигнала с первыми зачатками речи. Звуковой сигнал имеет определенную установку – предупреждать об опасности. Он дает только самое общее указание, и этого вполне достаточно. Современные звуковые сигналы – сирены, свистки и звонки используют тот же принцип. Достаточен ли такой сигнал для сообщения о чем-либо? Это очень сомнительно. Кроме того, вариативность нечленораздельного комплекса крайне низка. Один и тот же выкрик не мог относиться ко многим предметам.

Почему первобытная речь могла осуществляться только в конкретной ситуации? Почему чувственный образ и связанный с ним звуковой комплекс абсолютно ничего не оставляли в понятийной сфере?

Предположение Мещанинова об образовании частей речи на базе членов предложения несостоятельно.

Отсюда можно сделать вывод, что проблема стадий развития языков мира и в последискуссионный период сколько-нибудь удовлетворительно не решена и вообще сомнительна какая-либо целесообразность поисков в этом направлении.

Отрицая теорию стадиального развития языков в целом, мы тем не менее не можем отрицать факт развития человеческого языка. Любое развитие подчиняется определенным непреложным законам. Для любого развития характерно изменение качества, усложнение свойств самого развивающегося предмета. Отсюда следует, что качество развивающегося предмета на более поздних этапах его развития будет не похоже на его качество, которым характеризовались более ранние этапы развития.

Однако к этим непреложным фактам необходимо подойти с материалистической точки зрения. Прежде всего, необходимо отказаться от попыток четко разграниченных стадий в развитии мышления и языка. Такая попытка сама по себе насквозь утопична, так как никаких четких границ между стадиями развития мышления и языка установить никогда не удастся. Если подходить к этому вопросу совершенно трезво, то в развитии мышления можно выделить два его типических состояния – мышление первобытного человека и мышление современного человека.

Мышление первобытного человека

О состоянии мышления первобытного человека можно судить только сугубо гипотетически. Конечно это было очень примитивное мышление, но вполне логическое. Круг понятий, по-видимому, был не велик. По сравнению с мышлением современного человека оно было менее абстрактным, точнее говоря ему была чужда степень более высокой абстракции. Связи между понятиями отражали главным образом естественные связи.

Каких-либо устойчивых морфологических коррелят у этого типа мышления не было, так как сами средства выражения в морфологии и синтаксисе всегда более или менее случайны.

Однако наблюдения показывают, что некоторые языковые особенности все же тяготеют к более древним эпохам.

В некоторых языках существуют так называемые именные классы. Например, в языке суахили класс, характеризующийся префиксом -m, означает названия людей, класс с префиксом -ki – названия вещей, класс с префиксом -n характеризует название животных, класс с префиксом -ji – название плодов и т.д. Неким подобием классов языка суахили являются роды в индоевропейских языках. Любопытно отметить, что ни классы имени в африканских языках, ни роды в индоевропейских языках, не представляют собой развивающиеся категории. В ряде современных языков роды совершенно исчезли. Это свидетельствует о том, что классные деления имен существительных были порождены древними особенностями человеческого мышления, когда большее внимание обращалось на специфические свойства предметов. Можно также предполагать, что в условиях жизни первобытного охотника классное деление имело определенную практическую значимость.

Современное, более абстрактное мышление людей, по-видимому, в нем уже не нуждается, так как иными стали принципы классификации предметов, классы перестали быть значимыми в жизненной практике людей.

В глубокой древности от основ личных местоимений в уральских языках формы местных падежей не образовывались, потому, что древние люди не могли абстрагировать пространственные отношения от атрибутов человеческого тела. Выражение во мне, в тебе передавалось как в моей внутренности, в твоей внутренности. В языке эта особенность нашла выражение в виде так называемых послелогов с притяжательными суффиксами, которые иногда неправильно называют послеложно-личными местоимениями. Например: коми-зыр. вылам ʽна мнеʼ, вылад ʽна тебеʼ, венг. veled ʽс тобойʼ, hozzám ʽко мне; луг.-мар. воктенем ʽвозле меняʼ и т.д.

В связи с развитием абстрактного мышления древний способ заменялся новым. Сначала были созданы гибридные образования. Например, в ненецком языке послелоги с притяжательными суффиксами могут сочетаться с личными местоимениями: мань нядан (и) ʽот меняʼ, пыдар няданд ʽот тебяʼ и т.д.; ср. аналогичное явление в марийском языке: луг.-марийск. мый денем ʽсо мнойʼ, тый денем ʽс тобойʼ и т.д. В мордовских языках также происходила своеобразная гибридизация старого и нового способов. Здесь возможно образование форм местных падежей от личных местоимений, и к этим формам дополнительно присоединяется притяжательный суффикс: эрзя-морд. тонь-сэ-ть ʽв тебеʼ, сонь-сэ-нзэ ʽв немʼ и т.д. В прибалтийско-финских языках этот процесс зашел еще дальше. Например: эст. minus или mus ʽво мнеʼ, temas или tas ʽв немʼ, hänez ʽв немʼ и т.д.

Вряд ли можно сомневаться в том, что сам факт невозможности образования местных падежей от основ личных местоимений отражает некий древний этап развития мышления, когда оно было менее абстрактным, было связано с большей наглядностью и конкретностью. По мере дальнейшего развития уральских языков это явление не повторяется, а видоизменяется и утрачивается, что, по нашему мнению, свидетельствует о его архаичности.

Характерным для некоторых финно-угорских и тюркских языков является наличие так называемых мимем или особых наречий, звукосимволически передающих различные особенности глагольного действия, например, в марийском: вуж-вуж – о шуме ветра, вур-вур – о шуме колес, вий-й-й – о писке комара, гож – о звуках при погрузке песка, кочыр-р – о скрипе саней, лики-луки – о чем-то, имеющем изгибы, пуч – о движении неуклюжего человека и т.д.; в удмуртском: дымбыр-дымбыр – выражение шума и стука падающего твердого предмета, жынгыр-жынгыр – подражание колокольчику; в чувашском: йал – о неожиданном энергичном воспламенении, йарр – о падении звезды, танкар-танкар – подражание журчанию воды, в татарском шатыр-шатор – подражание звуку хрустящей травы, татырр – подражание шуму мелких камней, высыпанных на землю, лопор-лопор – подражание шелесту сухих листьев и т.д. Это явление нельзя назвать перспективным в своем развитии, поскольку новые мимемы не появляются.

Перечисленные явления нельзя считать отличительными признаками стадии первобытного мышления. Здесь указывается только на те явления, которые могли возникнуть в эпоху первобытного мышления. Но из этого далеко не следует, что они непременно должны были возникнуть в каждом языке.

О соответствии языковых структур особенностям человеческого мышления можно говорить лишь как о результатах проявления известных тенденций, осуществление которых отнюдь не носит характера непреложных законов.

Типическое состояние, которое мы называем состоянием менее абстрактного мышления, сменяется состоянием более абстрактного мышления, которое, естественно находит отражение и в структуре языков. Ни о каких точных границах, отделяющих одно состояние развития мышления от другого и тем более об установлении четких промежуточных стадий говорить не приходится.