Текст книги "Том 1. Стихотворения 1939–1961"

Автор книги: Борис Слуцкий

КАДРЫ – ЕСТЬ!

 
Кадры – есть! Есть, говорю, кадры.
Люди толпами ходят.
Надо выдумать страшную кару
Для тех, кто их не находит.
 
 
Люди – ракету изобрели.
Человечество до Луны достало.
Не может быть, чтоб для Земли
Людей не хватало.
 
 
Как ни плотна пелена огня,
Какая ни канонада,
Встает человек: «Пошлите меня!»
Надо – значит, надо!
 
 
Люди, как звезды,
Восходят затемно
И озаряют любую тьму.
Надо их уважать обязательно
И не давать обижать никому.
 

В СОРОК ЛЕТ

 
Ночной снегопад еще не примят
Утренней тропкой – до электрички.
Сотрясая мост через речку,
Редкие поезда гремят.
Белым-бело не от солнца – от снега.
Светло не от утра – светло от луны.
И жизнь предо мной – раскрытая книга
В читальном зале земной тишины.
И сорок лет,
                   те, что прошли,
И те года, что еще придут,
Летят поземкой вдоль земли,
Покуда бредешь, ветерком продут.
Не хочешь отдыха и ночлега,
А только – шагать вдоль тишины,
Покуда бело не от солнца – от снега,
Светло не от утра – светло от луны.
 

ЧЕЛОВЕК С КНИГОЙ

 
Человек с книгой. Вообще человек
С любою книгой, в любом трамвае,
В душных залах библиотек
И даже пальцем листы разрывая,
Это почти всегда к добру:
Плохие книги встречаются редко.
Словно проба идет к серебру,
Идет к человеку книгой метка.
Моя надежда – читатели книг,
Хочется высказаться о них.
Они меня больше радуют,
Чем, например, вниматели радио.
Книгу почти всегда дочитают,
Даже библиотечную, не только свою.
Книгу берегут и переплетают,
Передают из семьи в семью.
Радио – на миг. Газета – на день.
Книга – на всю жизнь.
Книга – ключ. Он открыт и найден.
Крепче держись!
С детства помню роман
О рабочем, читавшем Ленина.
Всего подряд – по томам
Собрания сочинений.
 
 
Этот чудак не так уж прост.
Этот простак не так уж глуп —
К Ленину подравнивавшийся в рост,
Ходивший в книги его, как в клуб.
Душа болит, когда книги жгут
Ради политики или барыша.
Зато когда их берегут —
Радуется душа.
 

ПРЕИМУЩЕСТВА СТАРОСТИ

 
Двадцатилетним можно говорить:
«Зайдите через год!» Сорокалетним
Простительно поверить сплетням
И кашу без причины заварить.
А старики не могут ошибаться
И ждать или блуждать.
Они не могут молча наблюдать
И падать или ушибаться.
Нет, слишком кость ломка у старика,
Чтоб ушибиться.
Слишком мало
Осталось дней.
И чересчур близка
Черта,
Которую не переходят.
Поэтому так часто к ним приходит
И высота и светлота.
 

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

 
Знаете, что делали в Афинах
С теми,
            кто в часы гражданских свар
Прятался в амбарах и овинах,
Не голосовал, не воевал?
 
 
Высылали этих воздержавшихся,
За сердца
               болезненно державшихся,
Говоривших: «Мы больны»,—
Тотчас высылали из страны.
 
 
И в двадцатом веке обывателю
Отойти в сторонку не дают.
Атомов
              мельчайших
                                 разбиватели
Мелкоту людскую
                            разобьют.
 
 
Как бы ни хватались вы за сердце,
Как ни отводили бы глаза,
По домам не выйдет отсидеться,
Воздержаться будет вам нельзя.
 

«Надо думать, а не улыбаться…»

 
Надо думать, а не улыбаться,
Надо книжки трудные читать,
Надо проверять – и ушибаться,
Мнения не слишком почитать.
 
 
Мелкие пожизненные хлопоты
По добыче славы и деньжат
К жизненному опыту
Не принадлежат.
 

«Как лица удивительны…»

 
Как лица удивительны
И как необычайны,
Когда они увидены
И – зоркими очами!
 
 
Какие лица – добрые,
Какие плечи – сильные,
Какие взгляды – бодрые,
Какие очи – синие.
 
 
Убавилось покорности,
Разверзлися уста,
И в город, словно конница,
Ворвалась красота.
 

ГАЗЕТЫ

 
Сколько помню себя, на рассвете,
Только встану, прежде всего
Я искал в ежедневной газете
Ежедневные как и чего.
 
 
Если б номер газетный не прибыл,
Если б говор газетный иссяк,
Я, наверно, немел бы, как рыба,
Не узнав, не прочтя, что и как.
 
 
Я болезненным рос и неловким,
Я питался в дешевой столовке,
Где в тринадцати видах пшено
Было в пищу студентам дано.
 
 
Но какое мне было дело,
Чем нас кормят, в конце концов,
Если будущее глядело
На меня с газетных столбцов?
 
 
Под развернутым красным знаменем
Вышли мы на дорогу свою,
И суровое наше сознание
Диктовало пути бытию.
 

«Я люблю стариков, начинающих снова…»

 
Я люблю стариков, начинающих снова
В шестьдесят или в семьдесят – семьдесят пять,
Позабывших зарок, нарушающих слово,
Начинающих снова опять и опять.
 
 
Не зеленым, а серо-седым, посрамленным,
На колени поставленным, сшибленным с ног,
Закаленным тоской и бедой укрепленным
Я б охотней всего пособил и помог.
 

ГУРЗУФ

 
Просыпаюсь не от холода – от свежести
И немедля
               через борт подоконника
Прямо к морю прибывающему
                                              свешиваюсь,
Словно через борт пароходика.
 
 
Крепкий город, вставленный в расселины,
Белый город, на камнях расставленный,
Как платок, на берегу расстеленный;
Словно краб, на берегу расправленный.
 
 
Переулки из камня ноздреватого,
Нетяжелого камня,
                             дыроватого,
Переулки, стекающие в бухточки,
И дешевые торговые будочки.
 
 
И одна-единственная улица,
Параллельно берегу гудущая,
Переваливаясь,
                        словно утица,
От скалы и до скалы идущая.
 
 
Там, из каждой подворотни высунувшись,
По четыре на пейзаж художника
То ли море, то ли скалы
                                     вписывают,
Всаживают
                    в клеточку картончика.
 
 
Там рыбак проходит вперевалочку,
На ходу дожевывая булочку,
Призывая черненькую Галочку:
«Галочка! Не хочешь на прогулочку?»
 
 
Кто тут был, вернется обязательно,
Прошеный придет и непрошеный,
В этот город,
Словно круг спасательный,
Возле моря
На скалу
Положенный.
 

«Куда стекает время…»

 
Куда стекает время,
Все то, что истекло?
Куда оно уходит —
И первое число,
И пятое, десятое,
И, наконец, тридцатое,
Последнее число?
 
 
Наверно, есть цистерны,
А может быть, моря,
И числа там, наверно,
Бросают якоря.
Их много, как в задачнике,
Там плещутся, как дачники,
Пятерки, и шестерки,
И тощие семерки,
И толстые восьмерки,
И двойки, и нули —
Все, что давно прошли.
 

«Деление на виды и на роды…»

 
Деление на виды и на роды,
Пригодное для зверя и для птицы,
Застынь у человека на пороге!
Для человека это не годится.
 
 
Метрической системою владея,
Удобно шею или брюхо мерить.
Душевным меркам невозможно верить:
Портновская идея!
 
 
Сердечной боли не изложат цифры,
И в целом мире нет такого шифра,
Чтоб обозначить горе или счастье.
Сначала, со мгновения зачатья,
 
 
Не формулируем, не выражаем,
Не загоняем ни в какие клетки,
На доли не дели́м, не разлагаем,
Помеченный всегда особой меткой
Человек.
 

«Я не хочу ни капли потерять…»

 
Я не хочу ни капли потерять
Из новизны, меня переполняющей.
Я открываю новую тетрадь.
У белизны ее снегопылающей
Я белизну морозную займу.
Пусть первому любовному письму
Сегодня будет все равно по выспренности,
А по конечной, бессердечной искренности —
Последнему любовному письму.
 
 
Да, мне нужны высокие слова:
Оплаканные, пусть потом осмеянные,
Чтобы от них кружилась голова,
Как будто горным воздухом овеянная,
Чтобы звенели медь и серебро
В заглавиях Свобода и Добро.
 
 
Заглавных букв поставлю паруса,
Чтобы рвались за ними буквы прочие,
Как рвутся демонстрации рабочие
За красным флагом – на врага, вперед!
 
 
Чтоб ветры парусину переполнили,
Чтоб пережили снова, перепомнили
Читатели,
                  куда их стих зовет.
 

НА ВЫСТАВКЕ ДЕТСКИХ РИСУНКОВ

 
Откроются двери, и сразу
Врываешься
                  в град мастеров,
Врываешься в царствие глаза,
Глядящего из-под вихров.
Глаз видит
               и пишет, как видит,
А если не выйдет – порвет.
А если удастся и выйдет —
На выставку тут же пошлет.
Там все, что открыто Парижем
За сотню последних годов,
Известно белесым и рыжим
Ребятам
                 из детских садов.
Там тайная страсть к зоопарку,
К футболу
                  открытая страсть
Написаны пылко и жарко,
Проявлены
                  с толком
                                 и всласть.
Правдиво рисуется праздник:
Столица
              и спутник над ней.
И много хороших и разных,
Зеленых и красных огней.
Правдиво рисуются войны:
Две бомбы
                и город кривой.
А что, разве двух не довольно?
Довольно и хватит с лихвой.
Правдиво рисуются люди:
На плоском и круглом, как блюде,
Лице
            наблюдательный взгляд
И глупые уши торчат.
 
 
Чтоб снова вот эдак чудесить,
Желания большего нет —
Меняю
               на трижды по десять
Все тридцать пережитых лет.
 

ПУШКИНСКАЯ ПАЛКА

 
Та железная палка, что Пушкин[27]27
  Кажется, первое стихотворение Слуцкого, в котором возникает обращение к личности Пушкина. Впоследствии это все более будет становиться постоянной темой Слуцкого.


[Закрыть] носил,
Чтобы прибыло сил;
Та пудовая трость,
Чтобы – если пришлось —
Хоть ударь,
Хоть толкни,
Хоть отбрось!
Где она
И в который попала музей?
Крепко ль замкнута та кладовая?
Я хотел бы ту трость разломать для друзей,
Хоть по грамму ее раздавая.
 
 
У хороших писателей метод простой:
Повоюй, как Толстой.
Походи по Руси, словно Горький, пешком,
С посошком
И заплечным мешком.
 
 
Если есть в тебе дар, так стреляй, как Гайдар,
И, как Байрон, плыви по волнам.
Вот кому не завидовать следует нам,
Просто следовать следует нам.
 

ПОЭТЫ «ПРАВДЫ» И «ЗВЕЗДЫ»

 
Поэты «Правды» и «Звезды»,
Подпольной музы адъютанты!
На пьедесталы возвести
Хочу
         забытые таланты.
 
 
Целы хранимые в пыли,
В седом архивном прахе
                                      крылья.
Вы первые произнесли,
Не повторили, а открыли
Слова: Народ, Свобода, Новь,
А также Кровь
И в том же роде.
Слова те били в глаз и в бровь
И были вправду о народе.
И новь не старою была,
А новой новью
                        и – победной.
И кровь действительно текла
От рифмы тощей
К рифме бедной.
Короче не было пути
От слова к делу
                          у поэта,
Чем тот,
Где вам пришлось пройти
И умереть в борьбе за это!
 

ХУДОЖНИК

 
Художник пишет с меня портрет,
А я пишу портрет с художника,
С его гримас, с его примет,
С его зеленого макинтошика.
 
 
Он думает, что все прознал,
И психологию и душу,
Покуда кистью холст пронзал,
Но я мечты его нарушу.
 
 
Ведь он не знает даже то
Немногое, что я продумаю
О нем и про его пальто —
Щеголеватое, продутое.
 
 
Пиши, проворная рука,
Додумывайся, кисть, догадывайся,
Ширяй, как сокол в облака,
И в бездну гулким камнем скатывайся.
 
 
Я – человек. Я не ковер.
Я думаю, а не красуюсь.
Не те ты линии провел.
Куда труднее я рисуюсь.
 

«Широко известен в узких кругах…»

 
Широко известен в узких кругах[28]28
  Бытует рассказ о том, как Слуцкий благодаря кому-то из своих однокашников по юридическому институту ознакомился со своим «досье» в «компетентных органах», одна из «дружеских» характеристик 40-х годов, находившихся там, начиналась фразой: «Широко известен в узких кругах».


[Закрыть],
Как модерн, старомоден,
Крепко держит в слабых руках
Тайны всех своих тягомотин.
Вот идет он, маленький, словно великое
Герцогство Люксембург.
И какая-то скрипочка в нем пиликает,
Хотя в глазах запрятан испуг.
Смотрит на меня. Жалеет меня.
Улыбочка на губах корчится.
И прикуривать даже не хочется
От его негреющего огня.
 

«Маска Бетховена на ваших стенах…»

 
Маска Бетховена на ваших стенах.
Тот, лицевых костей, хорал.
А вы что, игрывали в сценах,
В которых музыкант играл?
 
 
Маска Бетховена и бюст Вольтера —
Две непохожих
                     на вас головы.
И переполнена вся квартира,
Так что в ней делаете вы?
 

«Хранители архивов (и традиций)…»

 
Хранители архивов (и традиций),
Давайте будем рядышком трудиться!
Рулоны живописи раскатаем
И папки графики перелистаем.
Хранители! В каком горниле
Вы душу так надежно закалили,
Что сохранили все, что вы хранили,
Не продали, не выдали, не сбыли.
Пускай же акварельные рисунки
Нам дышат в души и глядят в рассудки,
Чтоб слабые и легкие пастели
От нашего дыханья не взлетели.
У русского искусства есть запасник,
Почти бесшумно, словно пульс в запястье,
Оно живет на этажах восьмых
И в судьбах
                 собирателей
                                      прямых.
 

Н. Н. АСЕЕВ ЗА РАБОТОЙ
(Очерк)

 
Асеев[29]29
  Слуцкий и Н. Н. Асеев (1889–1963) были связаны большой дружбой и многими общими интересами: вместе помогали на первых порах молодому Андрею Вознесенскому, отстаивали от несправедливой критики ленинградского поэта Виктора Соснору. Н. Н. Асееву посвящены также Слуцким стихотворение «На смерть Асеева» (т. 2 наст. изд.), статья «Созидатель» (ЛГ, 1959, 27 июня) и статья-воспоминание «Мне никогда не будет сорок!» (Юность, 1969, № 9).


[Закрыть] пишет совсем неплохие,
Довольно значительные статьи.
А в общем статьи – не его стихия.
Его стихия – это стихи.
 
 
С утра его мучат сто болезней.
Лекарства – что?
                          Они – пустяки!
Асеев думает: что полезней?
И вдруг решает: полезней – стихи.
И он взлетает, старый ястреб,
И боли его не томят, не злят,
И взгляд становится тихим, ясным,
Жестоким, точным – снайперский взгляд,
И словно весною – щепка на щепку —
Рифма лезет на рифму цепко.
И вдруг серебреет его пожелтелая
Семидесятилетняя седина,
И кружка поэзии, полная, целая,
Сразу выхлестывается – до дна.
И все повадки —
                      пенсионера,
И все поведение —
                                  старика
Становятся поступью пионера,
Которая, как известно, легка.
 
 
И строфы равняются – рота к роте,
И свищут, словно в лесу соловьи,
И все это пишется на обороте
Отложенной почему-то статьи.
 

«Умирают мои старики…»

 
Умирают мои старики —
Мои боги, мои педагоги,
Пролагатели торной дороги,
Где шаги мои были легки.
 
 
Вы, прикрывшие грудью наш возраст
От ошибок, угроз и прикрас,
Неужели дешевая хворость
Одолела, осилила вас?
 
 
Умирают мои старики,
Завещают мне жить очень долго,
Но не дольше, чем нужно по долгу,
По закону строфы и строки.
 
 
Угасают большие огни
И гореть за себя поручают.
Орденов не дождались они —
Сразу памятники получают.
 

«Перевожу с монгольского и с польского…»

 
Перевожу с монгольского и с польского[30]30
  Переводческая деятельность Слуцкого, начавшаяся по инициативе Л. А. Озерова в самом конце 40-х годов и продолжавшаяся всю его творческую жизнь, была очень напряженной и плодотворной: им переведены сотни поэтов, тысячи стихотворений. Луи Арагон называл его лучшим переводчиком своих стихов. Особенное значение в деятельности Слуцкого-переводчика имеют переводы Б. Брехта, Н. Хикмета, польской поэзии.


[Закрыть],
С румынского перевожу и с финского,
С немецкого, но также и с ненецкого,
С грузинского, но также с осетинского.
Работаю с неслыханной охотою
Я только потому над переводами,
Что переводы кажутся пехотою,
Взрывающей валы между народами.
Перевожу смелее все и бережней
И старый ямб, и вольный стих теперешний.
Как в Индию зерно для голодающих,
Перевожу правдивых и дерзающих.
А вы, глашатаи идей порочных,
Любой земли фразеры и лгуны,
Не суйте мне, пожалуйста, подстрочник —
Не будете вы переведены.
Пучины розни разделяют страны.
Дорога нелегка и далека.
Перевожу,
                  как через океаны,
Поэзию
            в язык
                        из языка.
 

«Я перевел стихи про Ильича…»

 
Я перевел стихи про Ильича.
Поэт писал в Тавризе за решеткой.
А после – сдуру или сгоряча —
Судья вписал их в приговор короткий.
Я словно тряпку вынул изо рта —
Тюремный кляп, до самой глотки вбитый.
И медленно приподнялся убитый,
И вдруг заговорила немота
 
 
Как будто губы я ему отер,
И дал воды, и на ноги поставил:
Он выбился – просветом из-под ставен,
Пробился, как из-под золы костер.
 
 
Горит, живет.
Как будто, нем и бледен,
Не падал он
И я – не поднимал.
А я сначала только слово
                                          Ленин
Во всем восточном тексте
                                            понимал.
 

НАЗЫМ[31]31
  Турецкому поэту и драматургу Н. Хикмету (1902–1963), с которым Слуцкий дружил, стихи и поэмы которого переводил, посвящена также статья «Памяти брата» (Пионер, 1967, № 8).


[Закрыть]

 
Словно в детстве – веселый,
Словно в юности – добрый.
Словно тачку на каторге и не толкал.
Жизнь танцует пред ним молодой Айседорой,
Босоногой плясуньей Айседорой Дункан.
 
 
Я немало шатался по белому свету,
Но о турках сужу по Назыму Хикмету.
Я других не видал, ни единой души,
Но, по-моему, турки – они хороши!
Высоки они, голубоглазы и русы,
И в искусстве у них подходящие вкусы,
Ильича
           на студенческих партах
                                                 прочли,
А в стихе
               маяковские ритмы учли.
 
 
Только так и судите народ —
                                          по поэту.
Только так и учите язык —
                                       по стихам.
Пожелаем здоровья Назыму Хикмету,
Чтобы голос его никогда не стихал.
 

О Л. Н. МАРТЫНОВЕ[32]32
  Слуцкого и Л. Н. Мартынова (1905–1980) связывала многолетняя тесная дружба. Уже будучи тяжелобольным, Слуцкий в июне 1980 г. все же пришел проводить своего старшего собрата. Мартынову посвящены также стихотворения Слуцкого «Мартынов в Париже» (Знамя, 1989, № 3) и «Мартынов покупает два билета…» (незаконченное).


[Закрыть]
(Статья)

 
Мартынов знает,
                          какая погода
Сегодня
в любом уголке земли:
Там, где дождя не дождутся по году,
Там, где моря на моря стекли.
 
 
Идет Мартынов мрачнее тучи.
– ?
– Над всем Поволжьем опять – ни тучи.
Или: – В Мехико-сити мороз,
Опять бродяга в парке замерз.
 
 
Подумаешь, что бродяга Гекубе?
Небо над нами все голубей.
Рядом с нами бодро воркует
Россыпь общественных голубей.
 
 
Мартынов выщурит синие, честные,
Сверхреальные свои глаза
И шепчет немногие ему известные
Мексиканские словеса.
 
 
Тонко, но крепко, как ниткой суровой,
Он связан с этой зимой суровой,
С тучей, что на Поволжье плывет,
Со всем, что на этой земле живет.
 

«Снова стол бумагами завален…»

 
Снова стол бумагами завален.
Разгребу, расчищу уголок,
Между несгораемых развалин
Поищу горючий уголек.
 
 
Вдохновений ложные начала,
Вороха сомнительных программ —
Чем меня минута накачала —
На поверку вечности отдам.
 
 
А в тупую неподвижность вечности,
В ту, что не содвинут, не согнут,
Посмотрю сквозь призму быстротечности
Шустрыми глазищами минут.
 

КСЕНИЯ НЕКРАСОВА[33]33
  К. А. Некрасовой (1912–1958), замечательной поэтессе, стихи которой Слуцкий высоко ценил, посвящено также стихотворение «Какие лица у поэтов!» (т. 2 наст, изд.).


[Закрыть]
(Воспоминания)

 
У Малого театра, прозрачна, как тара,
Себя подставляя под струи Москвы,
Ксюша меня увидала и стала:
– Боря! Здравствуйте! Это вы?
А я-то думала, тебя убили.
А ты живой. А ты майор.
Какие вы все хорошие были.
А я вас помню всех до сих пор.
 
 
Я только вернулся после выигранной,
После великой второй мировой
И к жизни, как листик, из книги выдранный,
Липнул.
            И был – майор.
                                       И – живой.
Я был майор и пачку тридцаток
Истратить ради встречи готов,
Ради прожитых рядом тридцатых
Тощих студенческих наших годов.
– Но я обедала, – сказала Ксения.—
Не помню что, но я сыта.
Купи мне лучше цветы
                                      синие,
Люблю смотреть на эти цвета.
 
 
Тучный Островский, поджав штиблеты,
Очистил место, где сидеть
Ее цветам синего цвета,
Ее волосам, начинавшим седеть.
И вот,
           моложе дубовой рощицы,
И вот,
         стариннее
                       дубовой сохи,
Ксюша голосом
                           сельской пророчицы
Запричитала свои стихи.
 

РУССКИЙ ЯЗЫК

 
Толстовско-тургеневский, орловско-курский —
Самый точный.
И волжский говор – самый вкусный.
И русско-восточный
Цветистый говор там, за Казанью,
И южный говор —
Казачьи песни и сказанья,
Их грусть и гонор.
Древлехранительница Новгородчина —
Там песню словишь.
И Вологодчина, где наворочены
Стога пословиц.
Я как ведро, куда навалом
Язык навален,
Где в тесноте, но без обиды
Слова набиты.
Как граждане перед законом,
Жаргон с жаргоном
Во мне равны, а все акценты
Хотят оценки.
 

«Хорошо, когда хулят и хвалят…»

 
Хорошо, когда хулят и хвалят,
Превозносят или наземь валят,
Хорошо стыдиться и гордиться
И на что-нибудь годиться.
Не хочу быть вычеркнутым словом
В телеграмме – без него дойдет! —
А хочу быть вытянутым ломом,
В будущее продолбавшим ход.
 

«Поэтический язык – не лютеранская обедня…»

 
Поэтический язык – не лютеранская обедня,
Где чисто, холодно, светло и – ни свечей,
                                                                     ни образо́в,
Где лгут про ад, молчат про рай и угрожает
                                                                   проповедник,
Где нету музыки в словах, а в слове – нету
                                                                       о́бразов.
 
 
Поэтический язык – солдатский митинг перед боем.
Нет времени для болтовни, а слово – говори любое,
Лишь бы хватало за сердца, лишь бы дошло,
                                                           лишь бы прожгло,
Лишь бы победе помогло.
 

«Поэт не телефонный…»

 
Поэт не телефонный,
А телеграфный провод.
Событье – вот законный
Для телеграммы повод.
 
 
Восстания и войны,
Рождения и гибели
Единственно достойны,
Чтоб их морзянкой выбили.
 
 
А вот для поздравления
Мне телеграфа жаль
И жаль стихотворения
На мелкую печаль.
 
 
Мне жаль истратить строки
И лень отдать в печать,
Чтоб малые пороки
Толково обличать.
 

ПРАВИЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ТРАДИЦИЯМ

 
Правдивые пропорции, которым
Обязаны и Новгород и Форум
Хотя бы тем, что столько лет подряд
Стоят;
 
 
И красок нетускнеющие смеси.
Блистающие безо всякой спеси,
Как синька, что на небеса пошла
И до сих пор светла;
 
 
Народа самодельные законы —
Пословицы, где воля и препоны,
А также разум, радость и тоска,
А глянь – одна строка;
 
 
И лозунги, венчающие опыт
Трех лет войны, и недовольства ропот,
И очереди, на морозе – дрожь,
Словцом «Даешь!».
 
 
Нет, есть чему учиться под Луною,
Чтоб старину не спутать с новизною,
И есть зачем стремиться на Луну,
Чтоб со старинкою
                            не спутать старину.
 
 
Нет, горе гордым,
                          слава неспесивым,
Которые и слышат и глядят
И каждый день сердечное спасибо,
«Спасибо за науку!»
                                    говорят.
 

ТВОРЧЕСКИЙ МЕТОД

 
Я вывернул события мешок
И до пылинки вытряс на бумагу.
И, словно фокусник, подобно магу,
Загнал его на беленький вершок.
Вся кровь, что океанами текла,
В стакан стихотворенья поместилась.
Вся мировая изморозь и стылость
Покрыла гладь оконного стекла.
Но солнце вышло из меня потом,
Чтобы расплавить мировую наледь
И путникам усталым просигналить,
Каким им ближе следовать путем.
 
 
Все это было на одном листе,
На двадцати плюс-минус десять строчках.
Поэты отличаются от прочих
Людей
             приверженностью к прямоте
И краткости.
 

СОВЕТЫ НАЧИНАЮЩИМ ПОЭТАМ

 
Отбывайте, ребята, стаж.
Добывайте, ребята, опыт.
В этом доме любой этаж
Только с бою может быть добыт.
Легче хочешь?
                      Нет, врешь.
Проще, думаешь?
                           Нет, плоше.
Если что-нибудь даром возьмешь,
Это выйдет себе дороже.
 
 
Может быть, ни одной войны
Вам, ребята, пройти не придется.
Трижды
            МИР отслужить вы должны:
Как положено,
Как ведется.
 
 
Здесь, в стихах, ни лести, ни подлости
Недействительна власть.
Как на Северном полюсе:
Ни купить, ни украсть.
 
 
У народа нету времени,
Чтоб выслушивать пустяки.
В этом трудность стихотворения
И задача для вашей строки.
 

БРОНЕНОСЕЦ «ПОТЕМКИН»

 
Шел фильм.
И билетерши плакали
По восемь раз
Над ним одним.
И парни девушек не лапали,
Поскольку стыдно было им.
 
 
Глазами горькими и грозными
Они смотрели на экран,
А дети стать стремились взрослыми,
Чтоб их пустили на сеанс.
 
 
Как много создано и сделано
Под музыки дешевый гром
Из смеси черного и белого
С надеждой, правдой и добром!
 
 
Свободу восславляли образы,
Сюжет кричал, как человек,
И пробуждались чувства добрые
В жестокий век,
В двадцатый век.
 
 
И милость к падшим призывалась,
И осуждался произвол.
Все вместе это называлось,
Что просто фильм такой пошел.