Текст книги "Том 2. Повести и рассказы"

Автор книги: Болеслав Прус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)

«А насчет луга – ни словечка!» – подумал мужик.

– Это твои мальчики? – продолжала пани расспрашивать Слимака.

– Наши, дорогая пани.

– Так присылай их ко мне, я буду учить их грамоте.

– Разве есть у них время, пани? Старший всегда в хозяйстве нужен…

– Тогда пришли младшего.

– Так и он уже ходит за свиньями…

Пани подняла глаза к небу.

– Вот и сделай что-нибудь для них! – сказала она брату по-французски.

«Ох, и страсти ж они затевают против нас!» – подумал мужик, сильно обеспокоенный беседой на незнакомом языке.

Из дома вышел помещик; заметив жену и шурина, он прибавил шагу и через минуту был уже возле них. Слимак опять принялся кланяться, у Стасека от волнения навернулись слезы на глаза, и даже Ендрек в присутствии пана утратил свою обычную смелость. Между тем «вооруженный» ланкастером демократ передал зятю просьбу Слимака, горячо защищая его интересы.

– Да пускай его арендует этот луг! – воскликнул помещик. – По крайней мере я избавлюсь от скандалов за потраву, к тому же это один из самых честных мужиков во всей деревне.

Весь этот разговор велся по-французски, и у Слимака мурашки бегали по спине при мысли, что господа что-то замышляют против него. Он готов был вернуться ни с чем, лишь бы поскорее убраться с глаз долой.

Выслушав доводы шурина, помещик обратился к мужику:

– Значит, ты хочешь, чтобы я дал тебе в аренду два морга луга у реки?

– Ежели милость ваша будет, – ответил мужик.

– И чтобы пан скинул нам рублика три, – быстро прибавил Ендрек.

У Слимака захолонуло сердце, а господа переглянулись.

– Что это значит? – спросил пан. – С чего, собственно, скинуть три рубля?

Слимак машинально потянулся за ремнем, но, спохватившись, что в такую минуту нельзя выдрать Ендрека, впал в отчаяние и решился сказать всю правду.

– Да не слушайте вы, пан, этого прохвоста! – закричал он. – Дело было так: баба моя совсем меня заела, что я, дескать, не умею торговаться, и наказала мне выторговать рублика три за луг. А теперь этот щенок такое сделал, что мне впору провалиться со стыда!

– Да ведь маменька велели, чтобы я за вами смотрел и чтобы мы оба ноги у пана целовали. Тогда, говорит, он, может, сколько-нибудь уступит, – оправдывался Ендрек.

Тут Слимак совсем лишился языка, а пани и оба ее спутника так и покатились со смеху.

– Ну вот, – снова по-французски обратился помещик к шурину, – вот он, твой мужик. Тебе он не позволит разговаривать с его женой, боясь, что ты ее соблазнишь, а между тем без нее шагу ступить не смеет. Предложи ему самую выгодную сделку, он не решится на нее без санкции жены и, пожалуй, не поймет без ее пояснений.

– Очень хорошо! Так и следует! – поддакнула пани, закрывая лицо батистовым платочком. – Они восхитительны, наши мужики… Если бы ты меня так же слушался, мы давно бы уже продали эту скучную деревню и укатили в Варшаву.

– Но, дорогой мой, мужики вовсе не такие идиоты, какими ты их изображаешь, – не соглашался шурин.

– Мне незачем изображать их идиотами: они таковы в действительности. Наш мужик состоит из желудка и мускулов, а от воли и разума он отрекся в пользу жены. Слимак – один из самых смышленых мужиков во всей деревне, однако ты сию минуту мог убедиться в его глупости.

– Но…

– Никаких «но», дорогой мой мужикоман. Если угодно, я еще раз могу тебе доказать, какие это олухи.

– Но, друг мой…

– Прости, пожалуйста, – прервал помещик, – через секунду ты сам увидишь, где его ум.

И он обернулся к Слимаку, который в величайшей тревоге ждал, чем кончится этот веселый, но непонятный ему спор.

– Как же, Юзеф? Значит, жена велела тебе взять у меня луг в аренду?

– Так оно и есть.

– И велела хорошенько поторговаться?

– Так оно и есть. Что правда, то правда.

– Ты знаешь, сколько Лукасяк платит мне в год за морг луга?

– Говорил, будто десять рублей.

– Следовательно, ты должен будешь мне платить двадцать рублей за два морга.

Мужик на минуту задумался.

– Все ж таки, может, вы сделаете такую милость… – не договорил он.

– И хоть рубля три скину? – подхватил помещик.

Слимак смутился и умолк.

– Хорошо, – сказал помещик, – я тебе уступлю три рубля, так что ты будешь платить всего семнадцать рублей в год. Ну что, доволен?

Мужик поклонился до земли, но не мог дотянуться до ног пана и обхватил решетку; однако лицо его вместо удовольствия выражало растерянность.

«Неспроста он не торгуется! – подумал Слимак. – Видать, этот шуринок тут что-то подстроил!..»

И прибавил вслух:

– Так уж сделайте милость, примите от меня задаток. Моя-то дала мне аккурат десять рублей, а остальные велела занести завтра.

Он достал из-за пазухи платок, вынул из узелка десять рублей и протянул их помещику.

– Погоди, – прервал помещик, – деньги я возьму после, а пока хочу тебе кое-что предложить. Ты помнишь, за сколько в прошлом году купил у меня морг луга Гжиб?

– За восемьдесят рублей.

– И, кроме того, он оплатил нотариуса и землемера, не так ли?

– Святая истина.

– Ну, так слушай. Я продам тебе два морга луга, которые ты хочешь арендовать, по шестидесяти рублей, то есть на двадцать рублей дешевле, чем Гжибу. Мало того, ты не потратишь ни гроша на землемера и на нотариуса. Но знаешь, с каким условием?

Мужик смиренно пожал плечами.

– С тем условием, чтобы ты решил это дело сам, сейчас же, не спрашиваясь жены. Итак, слушай: ты заплатишь сто двадцать рублей за луг, которому цена больше ста шестидесяти, выгадаешь ты на этом чистых сорок рублей, но… решай немедленно. Завтра, даже сегодня вечером, после того как ты посоветуешься с женой, я уже не продам на этих условиях.

У Слимака заблестели глаза. Ему показалось, что наконец-то он проник в сущность заговора, направленного против него.

– Странный каприз бросать на ветер сорок рублей, – проговорила по-французски пани.

– Не беспокойся, – ответил муж. – Я ведь их знаю!..

– Ну как, – повернулся он к Слимаку, – купишь луг, не советуясь с женой?

– Да не годится оно как-то, – отвечал мужик с деланной усмешкой. – Вы – пан, а и то советуетесь с пани и с паничем, а я и подавно…

– Вот видишь? – обратился к шурину помещик. – Ну, не идиот ли?

Панич через решетку похлопал Слимака по плечу.

– Ну, приятель, соглашайся скорее, и ты оставишь пана с носом… Он уже решил, – обратился он к зятю.

– Что, покупаешь, Юзеф? Значит, по рукам? – спросил помещик.

«Дурак я, что ли?» – подумал мужик, но вслух сказал только:

– Да не годится как-то без жены покупать…

– Может, подумаешь?

– Да не годится оно этак, – повторил мужик, довольный тем, что пан сам подсказал ему удобную отговорку.

Он притворился, будто очень огорчен, но уперся на своем и не собирался покупать этот луг.

– В таком случае бери луг в аренду. Давай задаток, а завтра приходи за квитанцией.

– Вот тебе твой мужик, пан демократ! – обратился он к шурину, который с досады грыз ногти.

Слимак уплатил десять рублей, господа попрощались и ушли. Убедившись, что на него не смотрят, мужик окинул их горящим взглядом и в волнении зашептал:

– Эге! Хотели мужика надуть, не хуже немцев! Но и мне тоже ума не занимать стать! Правильно, значит, говорил Гроховский, что в нынешнем году наверняка будут землю раздавать; то-то им и не терпится продать!.. Сто двадцать рублей за этакий луг, да ему цена не меньше как двести… Нашли дурака… Они рады бы хоть и сто двадцать взять, коли придется отдавать землю задаром.

– А что-то здорово мудрят наши господа, будь им неладно… – заметил Ендрек.

– Цыц! – напустился на него отец, но про себя подумал: «На что сопляк, а и то смекнул, что мудрят…»

Вдруг его поразила другая мысль:

«А может, и не будут нынче землю раздавать, а просто господам взбрела такая блажь – продать мне луг по дешевке?»

Его бросило в жар. В эту минуту он готов был бежать за помещиком, броситься ему в ноги и умолять, чтобы тот отдал ему луг хотя бы и за сто тридцать. Но господа уже дошли чуть не до середины сада. Вдруг панич отделился от них и опять подбежал к мужику.

– Покупай луг, говорю тебе! – крикнул он, запыхавшись. – Зять еще согласится, только попроси его.

При виде ненавистного панича у Слимака снова вспыхнули прежние подозрения.

– Да не годится как-то покупать без жены, – ответил Слимак, усмехаясь.

– Болван! – буркнул панич и повернул к дому.

Луг был упущен.

– Чего ж вы не идете, тятя? – вдруг спросил Ендрек, заметив, что отец в раздумье оперся на решетку.

– Вот не знаю, хорошо ли, что не купил я луг за сто двадцать рублей, – пробормотал мужик.

– Чем же худо, раз этот самый луг останется у вас за семнадцать?

– Ну, так он не будет мой.

– Станут землю раздавать, он и будет ваш.

Эти слова несколько утешили Слимака. «Ну, – подумал он, – видно, так и есть насчет наделов, раз даже мальчишки про это болтают».

– Пошли, ребята, домой! – проговорил он вслух.

Обратно возвращались молча. Ендрек искоса поглядывал на отца и томился дурными предчувствиями, Слимака терзала тревога.

– Экая собачья порода! – шептал мужик, сжимая кулаки. – Никогда у шляхты не поймешь, врут они или правду говорят… Аккурат как евреи.

На половине пути проголодавшиеся мальчики убежали вперед. Не успел Слимак войти в хату, как жена спросила его:

– Что это Ендрек болтает, будто тебе хотели продать луг за сто двадцать рублей?

– Хотеть-то хотели; будут землю опять раздавать, вот они и боятся, – слегка оробев, ответил мужик.

– Я сейчас сказала Ендреку: либо, говорю, брешешь, либо тут что-то нечисто. Кто ж станет отдавать за сто двадцать рублей то, что стоит все двести?

Слимак разделся, сел за стол и за обедом стал рассказывать жене, что с ним произошло.

– Ух, и хитры же! Я и не пойму, как они прознали, что мы насчет луга идем, только напустили вперед на меня своего шурина.

– Это очкастого, что вчера приставал ко мне на реке? – догадалась Слимакова.

– Его самого. Вот он, холера, и перебежал нам дорогу: Ендреку сунул денег, мне шапку нахлобучил на голову – все это, чтобы глаза отвести, и сперва начал издалека: «На что тебе, дескать, луг? Да у тебя и так невесть сколько земли. Да ты знаешь ли, что десять моргов – это несметное богатство?»

– Ну как же, богатство!.. – прервала Слимакова. – У его зятя поди добрая тысяча моргов, и то жалуется!

– Уж так-то, прохвост, меня морочил… А как увидел, что я сам не промах, повел меня к пани. Тут она стала мне зубы заговаривать, чтоб я к ней ребят присылал учиться, а пан все на органе поигрывал.

– Что ж, он в органисты пойдет, когда у него землю отнимут? – спросила хозяйка.

– Он у нас все время играет; делать-то ему нечего, вот он и наигрывает. А потом, – продолжал мужик, – вышел пан, и сейчас же они начали лопотать по-французски, что, дескать, мужик (стало быть, я) страсть какой твердый, что подступиться к нему (стало быть, ко мне) нет возможности и надо поскорей мне луг продать, покуда я не опомнился.

– А ты и понял, что они говорят?

– Чего тут не понять! Я и по-еврейски малость понимаю.

– И ты не стал луг покупать? Хорошо сделал: что-то тут нечисто, – заключила женщина.

Но мужика не радовала похвала жены: им снова овладели сомнения относительно намерений помещика.

«А вдруг они в самом деле хотели дешево уступить мне луг?» – думал он. Бросив обед, он бродил из угла в угол по хате. Все сильнее терзало его беспокойство, что, может, зря упустил он такой случай, и он старался приободрить себя, бормоча:

– Меня не проведешь!.. Уж я-то знаю толк в таких делах!..

Наконец, волнение Слимака достигло предела. Он сел на лавку, потом вскочил, схватился за голову и через мгновение снова не знал, куда деваться от мучившей его тревоги. Вдруг он взглянул на Ендрека, и у него блеснула счастливая мысль.

– Поди сюда, Ендрек, – сказал он, снимая с себя ремень.

– Ай, тятенька, не бейте! – завопил мальчишка, хотя давно уже предчувствовал, что порки ему не миновать.

– Все равно выдеру, – говорил Слимак, – за гордость твою, за то, что вчера насмехался над паничем, а сегодня язык распустил перед паном… Ложись на лавку!..

– Ай! тятенька, не буду! – молил Ендрек.

Стасек обнял отца за ноги и, плача, целовал ему колени, а Магда выскочила во двор за хозяйкой.

– Живо ложись на лавку, пока добром тебе говорю!.. – орал Слимак. – Получишь, щенок, свое, не будешь водиться с этим прохвостом Ясеком… Сейчас ложись!..

Вдруг Слимакова громко забарабанила в окно.

– Поди скорей, Юзек! – кричала она. – Что-то приключилось с новой коровой. Так и катается по земле.

Слимак оставил сына и бегом бросился в закут. Однако, едва войдя, увидел, что все коровы спокойно стоят и жуют.

– Видать, уже отпустило, – сказала женщина, – а ведь как каталась, вроде как ты вчера.

Слимак внимательно осмотрел корову, пощупал ей хребет и покачал головой. Он догадался, что жена нарочно подстроила этот фокус, чтобы отвлечь его от Ендрека. Тем временем мальчишка удрал из хаты, да и у отца прошел гнев, так что дело кончилось ничем, как обычно бывает в таких случаях.

V

Настал июль. Помещик с женой уехали за границу, в деревне давно о них забыли, и даже новая шерсть успела уже отрасти у остриженных овец.

Солнце припекало так, что тучи с неба убежали куда-то в леса, а земля защищалась от зноя, чем могла: на дорогах – пылью, в лугах – отавой, а на полях – обильным урожаем.

У крестьян началась страдная пора. В имении уже скосили клевер и сурепицу; возле хат хозяйки с девками-работницами окучивали свеклу и картофель, а старухи собирали проскурняк, что гонит пот, липовый цвет от горячки и богородицыну травку от колик. Ксендз с викарием целыми днями выслеживали и ловили пчелиные рои, а шинкарь Иосель перегонял уксус. В лесу слышалось ауканье: то перекликались, собирая ягоды, ребятишки.

Между тем созрели хлеба, и на другой день после праздника пресвятой богородицы Слимак приступил к жатве. Работа была недолгая – всего дня два или три, – но мужик спешил: он боялся, как бы не вытекло переспевшее зерно, и не хотел пропустить жатву на помещичьих полях.

Обычно работали втроем: Слимак, Овчаж и Ендрек. Они попеременно жали и вязали снопы. Хозяйка и Магда помогали им с утра и после обеда.

В первый день, около полудня, когда они жали впятером и уже добрались до вершины холма, Магда заметила на опушке леса каких-то людей и сказала об этом хозяйке. Все стали глядеть в ту сторону, обмениваясь замечаниями.

– Видать, мужики, – сказал Овчаж, – видишь, все белые.

– А один-то с ними соломенный, – прибавила Слимакова, – мужики так не ходят.

– И сапоги до колен, – вмешался Слимак.

– Гляньте-ка! – крикнул Ендрек. – В руках у них вроде колышки, и веревку за собой волокут!

– Землемеры, что ли? К чему бы это? – призадумался Слимак.

– Опять, верно, землю будут делить!.. – ответила Слимакова. – Вот и хорошо, что луг не купили у помещика.

Они снова принялись жать, но работа не спорилась: то и дело кто-нибудь украдкой поглядывал на опушку, где все отчетливей виднелись люди. Нет, не походили они на мужиков и одеты были не в рубахи, подпоясанные кушаком, а в белые или желтоватые куртки и шляпы с черными лентами. Шли они с запада на восток и, видимо, измеряли поле.

Их появление до того заинтересовало Слимака, что он не только не шел впереди, как ему полагалось, а плелся где-то сзади, рядом с Магдой. Наконец он крикнул:

– Ендрек, брось-ка серп да слетай к ним; чего они там в поле прохлаждаются? Пронюхай, что за люди и для чего они землю мерят: раздавать будут или другое что?

Мальчишка помчался во всю прыть.

– Да поосторожней там! – крикнула вдогонку мать. – А то как бы тебя не поколотили…

Ендрек мигом (не успеешь три раза «Отче наш» прочесть) догнал землемеров, пошел рядом с ними, с минуту о чем-то поговорил, но и не думал возвращаться. Мало того, он взялся за колышки и мерную ленту.

– Видали! – дивилась Слимакова. – Да он совсем к ним пристал. Глянь-ка, Юзек, как он управляется с веревкой!.. Те, верно, учились не одну зиму, а с ним никто не может сравняться. Наш паршивец только и видел букварь, что у еврея за стеклом, а так и скачет между ними, словно заяц. Ай да малый!.. Эх, жалость, не велела я ему сапоги обуть; еще подумают, что он сирота безродный, а не хозяйский сын.

Она подбоченилась и с гордостью смотрела на Ендрека, который действительно ловко переносил колышки и тянул мерную ленту от одной точки до другой.

Вскоре, однако, группа инженеров спустилась в низину и скрылась из виду.

– Что только из этого выйдет, – в раздумье говорил Слимак, – к добру это или к худу?

– Что ж худого, если земли прибавят? – сказала Слимакова. – А ты что думаешь, Мацек?

Батрак, видимо не ожидавший вопроса, оторопел, но, утерев со лба пот и подумав, ответил:

– Чего тут хорошего? Я помню, когда я служил у одного барина в Кжешове лет шесть тому назад, аккурат такие вот прошлись с колышками по полю, а к осени у старшины и окажись нехватка в кассе, так пришлось всей волостью за него денежки отдавать. Всякое новое дело неверное, – заключил он.

Солнце уже клонилось к западу, когда прибежал Ендрек; запыхавшись, он крикнул матери, чтобы та скорей несла из погреба молоко, потому что следом за ним идут два пана, а паны важные, дали ему два злотых – за то, что он помогал им тянуть мерную ленту.

– Сейчас отдай матери! – крикнул Слимак. – Они не за то, что ты веревку тянул, заплатили два злотых, а за молоко, которое у нас выпьют.

Ендрек чуть не расплакался.

– Чего я буду отдавать, раз деньги мои? – кричал он. – За то, что съедят, они еще заплатят, да и за все другое, что возьмут. Они спрашивали, есть ли у нас цыплята и масло…

– Стало быть, они торговцы, раз выспрашивают про масло да про цыплят, – решил Слимак.

– Никакие не торговцы, а важные господа, ездят с палаткой и с поваром: он им в поле еду стряпает.

– Цыганы, что ли? – буркнул Слимак.

Не дожидаясь конца разговора, хозяйка побежала в хату, а вскоре подошли оба пана. Они вспотели, обожглись на солнце и покрылись пылью, но вид у них был настолько внушительный, что Слимак и Овчаж сразу, как по команде, сняли шапки.

Поздоровавшись с ними, старший из панов с длинной черной бородой, спросил:

– Кто у вас хозяин?

– Я, – сказал Слимак.

– Давно ты тут живешь?

– Сызмальства.

– Ты видал, как разливается эта река?

– Сколько раз!..

– А не помнишь, до какой высоты поднимается вода?

– Иной раз так разольется по лугам, что мужику впору утонуть.

– Это ты наверное знаешь?

– Все это знают, да и ямы эти в горе тоже водой размыло.

– Придется делать мост не ниже десяти саженей, – сказал младший пан.

– Очевидно, – ответил старший.

Он еще раз поглядел на луг и спросил Слимака:

– А молока мы у вас достанем?

– Моя уже полезла в подпол, милости просим.

Инженеры направились к хате, а следом за ними Слимак, Овчаж и даже Магда. Питье молока столь важными гостями было таким событием в доме Слимака, что ради этого стоило оторваться от работы.

Не меньший сюрприз ждал их во дворе. Слимакова с Ендреком вынесли из хаты стулья со спинками и вишневый стол, накрыли его скатертью, разложили жестяные ложки, поставили тарелки, кусок масла, каравай ситного хлеба и непочатый сыр с тмином. На пороге хаты стояла наготове кринка простокваши, а в стороне, в нескольких шагах от стола, три куры с целым выводком цыплят, кудахча и толкаясь, клевали крупу.

Гости в изумлении переглянулись.

– Ну-ну, – шепнул старший, – такого приема нам не оказал бы и шляхтич.

Они сели за стол, съели полкринки простокваши, похвалили масло и сыр; наконец старший спросил Слимакову, сколько с них следует.

– Кушайте на здоровье, – ответила хозяйка.

Они еще больше удивились.

– Не можем же мы бесплатно вас объедать, – сказал старший.

– Мы за угощение денег не берем. Да и малец мой у вас заработал, как за целый день жатвы.

– Ну что? – обернувшись к старшему, шепнул младший. – Вот они, польские крестьяне!..

Оба они казались очень довольными, а старший снова заговорил со Слимаком:

– За такой прием мы вам тут поблизости выстроим станцию.

Слимак поклонился.

– Да мне невдомек, ваша милость, к чему это все и что вы у нас хотите делать?

– Проведем вам железнодорожную линию.

– Железную дорогу, – пояснил младший.

Слимак покачал головой.

– Кто же у нас поедет по такой?.. Самая здоровая лошадь, пожалуй, обдерет на ней копыта.

– Но везти будут не лошади, а локомотив.

Мужик почесал затылок.

– О чем ты раздумываешь? – спросил его старший.

– Ох, не к добру такая дорога, – сказал мужик, – теперь, видно, с телегой-то ничего не заработаешь.

Гости засмеялись, а старший снова заговорил:

– Не беспокойся, голубчик, эта дорога – счастье для вас и особенно для тебя, поскольку ты живешь ближе других к станции. Будешь возить товары и приезжих, сможешь продавать масло, яйца, кур, капусту – словом, все, что у тебя уродится. А мы хорошо платим… Вот не продашь ли нам на пробу этих цыплят? Сколько их здесь?

– Двадцать два, – откликнулась Слимакова.

– Почем вы хотите?

– Сколько пану не жалко.

– Отдадите по два злотых?

Слимакова незаметно переглянулась с мужем. До сих пор им платили не больше злотого за цыпленка.

– Берите, – сказала она.

– А мошенник-еврей продает нам по полтиннику, – заметил младший.

– Ну, а свежего масла у вас много? – спросил Слимакову старший.

– Кварта-другая найдется.

– Почем?

– Сколько дадите.

– По пять злотых за кварту отдашь?

Хозяйка только поклонилась. Еврей платил ей по полтиннику.

Затем гости заказали несколько сыров, сотни полторы раков, полсотни огурцов, несколько караваев ситного хлеба и велели все это доставить на опушку леса, где стояли две палатки. Младший все удивлялся дешевизне, а старший хвалился, что всегда удачно покупает. Перед уходом, отдавая хозяйке шестнадцать рублей бумажками и полтинник серебром, он спросил:

– Что, не обидно вам будет?

– Какая там обида! – ответила Слимакова. – Каждый день бы так продавать…

– И будете продавать, как только построим дорогу.

– Помоги вам господь и пресвятая богородица! – благословила их женщина.

Овчаж молча кланялся до земли, а Слимак с шапкой в руке проводил их до самых оврагов.

Вернувшись домой, он с лихорадочной поспешностью стал отдавать приказания:

– Ягна, собирай-ка масло, а ты, Магда, нарви огурцов – полсотни и еще десяток, да выбирай какие получше; Мацек, возьми мешок и сбегай с Ендреком на реку за раками… Господи Иисусе Христе, сроду не приходилось враз столько наторговать… В воскресенье надо бы купить тебе фуляру да по такому случаю и Ендреку новую жилетку!

– Ну, пришло теперь счастье и в наш дом, – говорила не менее его взволнованная жена. – А фуляр непременно надо купить, а то в деревне никто не поверит, что мы заработали этакую кучу денег.

– Вот только не нравится мне, что по новой дороге телеги будут ездить без лошадей, – прибавил Слимак. – Ну, да чего там!.. Не моя печаль.

К вечеру он отвез инженерам закупленную ими провизию и получил новые заказы от остальных панов, которые вместе с теми прокладывали путь и прозвали Слимака главным поставщиком. Он скупал в окрестных деревнях домашнюю птицу, молочные продукты, хлеб и овощи, а затем продавал инженерам по цене, которую они сами назначили, и зарабатывал грош на грош. Мужик не мог надивиться щедрости новых знакомых, а они – дешевизне продуктов.

Через неделю отряд инженеров перебрался дальше, а Слимак, подсчитав с женой барыши, увидел, что рублей двадцать пять ему точно с неба свалилось, – и это не считая заработка от перевозок и возмещения за потерянные дни.

«Уж не просчитались ли они?.. Или я им чего не отвез?» – думал мужик, и ему делалось совестно за свои барыши.

– А что, Ягна, – спросил он как-то жену, – может, съездить мне к панам и отдать эти деньги?

– Экий дурень! – крикнула баба. – Да так все торговцы зарабатывают. Ты же им одолжение делал, когда цыплят отдавал по два злотых, еврею они платили бы по полтиннику…

– Сам-то я покупал у людей по злотому.

– А еврей почем покупает?

– У еврея земли нету, да и нехристь он.

– Зато он и зарабатывает по два злотых с лишком на каждом куренке, а ты всего по злотому. Да и этот злотый не заработок вовсе, а просто подарили тебе паны за беспокойство.

Эти слова «за беспокойство» сразу утешили мужика. Ясное дело, он беспокоился, а там уж господская воля: дарят, сколько им вздумается. Варшавские господа, видать, все так платят за беспокойство; вот и этот, помещиков шурин, за то, что Ендрек подал ему картуз, отвалил сорок грошей серебром.

Когда хозяева занялись поставками для инженеров, вся жатва свалилась на Мацека Овчажа. То, что прежде делали втроем или впятером, теперь приходилось выполнять ему одному. Он поднимался на холмы еще до рассвета, спускался с них поздней ночью, жал, вязал снопы, складывал их в скирды, а сам все раздумывал: «Какая же она, эта железная дорога, по которой ездят без коней?»

Но как ни старался батрак, работа затянулась дольше обычного, и Слимак нанял в помощь ему старуху Собесскую. Бабка пришла к шести часам с пузырьком лекарства для раны на ноге и до полудня жала за двоих, горланя осипшим голосом песни, от которых даже Мацеку становилось не по себе. Зато после обеда, когда бабка приняла свое лекарство, сильно отдававшее водкой, ее так разобрало, что серп вывалился у нее из рук.

– Эй, хозяин, – орала она, – раз ты хозяин, так ты и выколачивай деньгу, а ты, батрак, знай себе жни. Ты, хозяин, жене фуляры накупай, а ты, батрак, ползай по полю на четвереньках да своим же носом подпирайся…

 
Пан деньги загребает.
Слуга пот отирает.
 

Жни, Мацек!.. Жни, старуха Собесская!.. А я – руки в боки и пошел прохлаждаться с инженерами, баламутить всю деревню да денежки прятать в сундук!.. Вот увидите, он еще заделается у нас паном Слимачинским… Везет прохвосту; видно, черт уродил его от паршивой суки… Живым и усопшим… аминь…

Едва пролепетав последние слова, Собесская повалилась в борозду и очнулась, когда уже садилось солнце. Однако заплатили ей за целый день жатвы, опасаясь острого языка болящей; Слимак хотел было вычесть у нее за то время, что она проспала, но старуха сказала, целуя ему руку:

– Чего уж там спорить, пан хозяин?.. Продадите одним цыпленочком больше, и сами не останетесь в накладе, и меня не обидите…

«Таким-то всегда легче живется, кто за словом в карман не лезет», – подумал Овчаж.

А в воскресенье, когда семейство Слимака всем домом собиралось в костел, он уселся на завалинку, горестно вздыхая.

– Ты что, Мацек, не пойдешь в костел? – спросил Слимак, заметив, что батрак пригорюнился.

– Куда уж мне в костел! – вздохнул Овчаж. – Только вас срамить…

– Чего ж тебе не хватает?

– Хватать-то хватает, да вот обувка у меня такая, что чуть шаг шагнешь, нога вперед уходит, а сапог, будь ему неладно, на дороге остается.

– Сам виноват, – сказал Слимак. – Чего молчишь, раз тебе следует жалованье? Сейчас тебе отдам шесть рублей.

Через минуту он вынес из хаты деньги, и Овчаж поклонился ему в ноги.

– Купи себе сапоги, – сказал Слимак, – да смотри в корчму не заходи: сердце у тебя мягкое, пожалуй, все и пропьешь.

Наконец все отправились в костел: впереди Слимак с женой, затем Магда с мальчиками, а поодаль, позади всех – Овчаж. Он шел и мечтал, как выстроят дорогу из железа и как Слимак станет шляхтичем, а он, Овчаж, будет у него служить на своих харчах и женится…

Тут он стал торопливо креститься, чтобы отогнать нечистого, который, видно, перебежал ему дорогу и, искушая его, нашептывал бог весть какие глупости. Ну, куда такому убогому, как он, думать о жене! Зоська и та за него не пойдет, хоть у нее двухлетний ребенок, да и в голове неладно.

Это воскресенье осталось памятным для обоих Слимаков. Жена купила себе фуляру в ларьке, раздала нищим по четыре гроша милостыни, а в костеле расселась на скамье перед самым алтарем, и Гжибина с Лукасяковой сразу уступили ей место. С Слимаком то и дело кто-нибудь заговаривал. Арендатор пожурил его за то, что он чересчур дешево продает и сбивает цену евреям, органист напомнил, что не худо бы заказать панихиду по усопшим, сам стражник поздоровался с ним, и даже викарий вступил с ним в разговор, убеждая разводить пчел.

– Теперь, сын мой, – говорил викарий, – когда у тебя имеются свободные деньги и время, ты мог бы наведаться ко мне в приходский дом и посмотреть, как выхаживают пчел. Потом купишь несколько ульев, и будет у тебя мед для себя или на продажу и воск для костела. Ибо и при большом достатке, сын мой, не мешает помнить о боге и разводить пчел.

Не успел от Слимака отойти викарий, как подошел к нему Гжиб. У старика горели глаза, и заговорил он с недоброй усмешкой:

– Что, Слимак, придется вам нынче угощать всю деревню при такой-то удаче в делах?

– Вы меня не угощали, когда свои дела делали, так и мне ни к чему вас угощать, – резко ответил Слимак.

– Где уж мне, ведь я и на коровах столько не зарабатывал, сколько вы на курах.

– Зато вы на людях куда больше зарабатываете.

– Правильно сказано, – поддержал Слимака Вишневский и принялся его обхаживать, прося одолжить сто злотых до нового года.

Получив отказ, он втерся в толпу мужиков, собравшихся у костела, и стал бранить Слимака, обвиняя его в гордости:

– Гляди, до чего заважничал; этак он скоро и говорить не захочет с мужиками…

– В имение звали его жать, не пошел, – вставил словечко приказчик.

– А баба его так и развалилась на первой скамье перед алтарем, – прибавил Войтасюк.

– Богатство всегда голову кружит, – заключил Ожеховский, и мужики вошли в костел.

Деньги, выданные Овчажу на сапоги, не принесли ему счастья. Когда смиренно, как всегда, он стал на паперти, чтобы не мозолить глаза господу богу своим потертым зипуном, на него гурьбой набросились нищие, упрекая его в том, что он никогда не подает милостыни. Он пошел в корчму разменять три рубля; тут к нему привязался шинкарь:

– Как, пан Мацей, насчет моих денежек?

– Каких денежек?

– Уже позабыли?.. А вы с самого рождества задолжали мне семь злотых.

– Слыхали! – возмутился Овчаж. – Спросите по всей деревне, всякий скажет, что вы мне сроду не отпускали в долг, а если я выпью когда, то за наличные.

– Это правда, – ответил шинкарь. – Но когда вы на рождество напились пьяным, вы меня так обнимали, так целовали, что мне пришлось дать вам в кредит водки, пива, араку да еще баранок.

– А свидетели у вас есть? – с раздражением спросил Овчаж. – Право слово, смошенничать хотите.

Шинкарь с минуту подумал.

– Свидетелей у меня нет, – сказал он. – Поэтому до сих пор я к вам не приставал насчет этих денег. Но я с вас и не спрошу мои семь злотых, если вы здесь, при народе, поклянетесь, что тогда не целовали меня и не просили дать вам в долг. Тьфу, – сплюнул шинкарь, – стыд и срам, что батрак такого порядочного хозяина обманывает бедного еврея… Я вам прощаю, Овчаж, этот долг, но чтобы больше ноги вашей не было у меня в корчме, потому что мне за вас стыдно.

Батрак стал колебаться. А может, и в самом деле он должен ему семь злотых?