Текст книги "Том 2. Повести и рассказы"

Автор книги: Болеслав Прус

Заяц ссадил детей с повозки.

– Через несколько дней мама опять будет с нами, – говорила Анелька. – Мы останемся тут не одни, а со своими… И мама тоже едет не одна, а с Шмулем. Никому ничего худого не сделается. Шмуль нам все расскажет про маму, а ей про нас.

Пани перекрестила детей и Зайца с женой. Шмуль погнал лошадей. С минуту Анелька бежала за повозкой, потом они оба с Юзеком еще постояли, протягивая руки вслед матери.

Дорога лесом вначале шла прямо. Дети видели мать, а мать – их. Потом Шмуль свернул.

Жена Зайца пошла домой, а Заяц остался с детьми.

– Ну, пойдемте, – сказал он. – Побегаете по лесу и ягод наберете. Будет вам веселее.

Дети его послушались. Он сделал им лукошки из коры и повел их на те места, где росло очень много черники и земляники. Показал им большого дятла, который долбил трухлявый сук, выгоняя червячков, а потом и белку на верхушке сосны, где она собирала молодые шишки.

Дети видели большущие муравейники и папоротник, цветок которого приводит людей к укрытым под землей кладам. Полежали на мху. Анельке было уже не так тоскливо, а Юзек – тот и совсем повеселел. Заяц обещал им, что, когда мать будет возвращаться, они выйдут ей навстречу с ягодами. Ах, какая это будет радость!

Унылые дни

На другой день к вечеру вернулся Шмуль. Он привез бумагу, чернила и перья – все, что нужно для писания писем, букварь Юзеку и какую-то старую книжку рассказов и стихов для Анельки. Кроме того, хлеб, печенье и разные мелочи.

Письма мать не написала. Она только передала через Шмуля, что немного утомилась в дороге и просит детей терпеливо ожидать ее возвращения.

От себя Шмуль, чтобы успокоить Анельку, сказал, что все будет хорошо, но, уезжая с хутора, свернул в поле к Зайцу.

– Ну, как доехали? – спросил тот.

– Ох, не дай бог никому таких хлопот, каких мне наделала пани! – ответил Шмуль. – Всю дорогу она смеялась, и плакала, и обмирала, а когда приехали в город, мы ее еле с повозки сняли. Там, в хате, я ничего не сказал, потому что пани с меня клятву взяла, что дети не узнают.

Заяц покачал головой и обещал, что даже Ягне не проговорится.

Шли дни за днями, и один был как две капли воды похож на другой. Заяц косил траву. Ягна ходила за скотиной, носила мужу в поле обед, и дети по целым дням оставались одни.

Вначале Анелька хотела учить братишку азбуке. Но Юзек, все реже вспоминавший, что он «слабенький», предпочитал бегать и играть, а не сидеть за книжкой. И странное дело – убийственный воздух болот, грубая простая пища и движение пошли Юзеку на пользу больше, чем постоянное сидение дома и лекарства. У него и цвет лица стал здоровее.

Анелька же была больна. Уже одни только вредные испарения болот могли подточить ее здоровье, а к ним еще прибавилась тоска, от которой не было лекарств. И от лишений, печали и постоянных тревог этот хрупкий цветок увядал на глазах.

Никаких угрожающих симптомов болезни не было заметно, но девочку постоянно лихорадило. По временам у нее бывали озноб, головная боль, упадок сил. Это ее не пугало, потому что в другие дни она чувствовала себя бодрее, чем когда-либо.

Заяц и его жена видели, что девочка худеет чуть не с каждым днем. Лицо ее было бело как мел, а иногда принимало болезненно-желтый оттенок, пальцы стали почти прозрачными, в губах не было ни кровинки. Но по временам щеки ее пылали жарким румянцем, глаза из голубых становились темно-синими, а губы пунцовыми. В такие часы Анелька бывала весела, говорлива, охотно бегала, хваталась за всякую работу.

Ягна думала, что это признаки здоровья, но Зайца этот лихорадочный румянец и возбуждение тревожили больше, чем обычная бледность Анельки.

Юзек часто вспоминал мать, сердился, что она не едет, плакал. Анелька старалась чем-нибудь отвлечь его, никогда при нем не говорила о матери. И только один раз, поздно вечером, когда Ягна, управившись со всей работой по хозяйству, сидела на пороге дома, бормоча молитву, Анелька, сев рядом, положила голову к ней на колени и тихо заплакала.

Прошла неделя, а ни матери, ни вестей от нее не было. Даже Шмуль не появлялся.

Анелька, насколько хватало сил, делала всякую домашнюю работу, отчасти из желания помочь хозяевам, отчасти – чтобы убить время. Она растапливала печь и варила в двух горшках обед на всех (чаще всего картошку и кашу), носила воду из колодца, задавала корм волам, коровам и курам. Она даже пыталась стирать белье, свое и Юзека, хотя это ей было труднее всего и плохо удавалось. Напрасно Ягна запрещала ей делать то, что ее утомляло. Бросив одну работу, Анелька хваталась за другую с упорством, которого ничто не могло победить.

Но бывали дни, когда она не только работать, а и ходить не могла. Тогда она лежала на топчане и читала присланную матерью книжку или, закрыв глаза, мечтала.

В ней теперь трудно было узнать прежнюю Анельку, веселую и счастливую. Она пожелтела, исхудала. Волосы ей трудно было расчесывать сломанным гребнем, и они были всегда растрепаны. Единственное платьице, когда-то розовое, совсем вылиняло. Чулки, присланные тетушкой Анной, были ей велики, башмаки износились. У этой все еще красивой девочки был такой изнуренный и жалкий вид, что даже ее отец заплакал бы, если бы увидел ее теперь.

Чем больше убывали ее физические силы, тем лихорадочнее кипели в ней всё новые мысли и чувства. Воображение рисовало ей многое такое, о чем ей никто никогда не говорил, она слышала музыку и какие-то голоса. Ей открывался новый, иной мир – может быть, то небо, о котором она все чаще думала.

Не раз хотелось ей рассказать кому-нибудь о своих видениях, но мешала застенчивость. А между тем по временам она чувствовала, что напор невысказанных чувств разорвет ей сердце. Это особенно стало тяготить ее с тех пор, как она прочла стихи в книжке, привезенной Шмулем.

Однажды тоска мучила ее больше, чем всегда; она ничего не могла делать, дома не сиделось, тянуло на волю. Она побежала на один из холмиков, кольцом окружавших лощину, где стоял хутор. Здесь она посидела, жадно вглядываясь и вслушиваясь во все вокруг, – и начала писать.

Это были первые стихи, сочиненные Анелькой. Вот что она написала:

 
Жаль мне дома родного,
Что стоял у пруда,
Жаль сада, беседки,
И каштана в саду,
И душистых цветов, что кланялись мне,
И птиц, клевавших крошки
На моем окне.
Жаль мне всего, и оттого я грустна,
Плачу не раз и на горку выхожу.
Может, отсюда увижу наш дом,
Хоть издали на него погляжу.
Все смотрю, но не видно ничего.
Бог облаком заслонил наш дом.
 

Как-то раз Юзек, вспомнив мать, расплакался и стал просить Зайца, чтобы он отвез его к ней. Анелька старалась утешить мальчика, показывала ему крольчат – ничего не помогало. И только когда она стала читать ему вслух стихи из книжки, Юзек успокоился и заснул.

В тот день расстроенная Анелька написала такие стихи:

 
Юзек, видно, сестру не любит,
Постоянно ее огорчает,
Играть не хочет и плачет.
Не плачь, Юзек, вернется мама,
Привезет тебе игрушек,
Купит фарфоровую куклу,
Ты так любил играть с нею.
 
 
Снова заживем все вместе,
Папа уж нас не покинет.
Будет у нас дом и садик.
Не плачь, Юзек, вернется мама.
Тише, дай мне послушать,
Не лает ли где-нибудь Карусь…
Ах, Юзек, я и забыла,
Что он, бедняжечка, умер.
Сядь, будем стишки сочинять,
И черные дни пройдут скорее.
Погоди, я утру слезы.
Они мне видеть мешают.
 

Когда Анелька ослабела до такой степени, что уже не могла ходить далеко, она целыми часами сиживала у ворот и смотрела на дорогу к лесу. Она видела, как желтые аистята высовывали головки из гнезд, словно звали родителей, охотившихся на болотах. Она слушала жалобы Ягны и молча, неподвижно сидела под холодным ветром до позднего вечера, когда над болотом начинали плясать блуждающие огоньки.

И все впечатления, все чувства, волновавшие ее в такие дни, она изливала в стихах:

 
Дует ветер так, что вздыхают стены,
А звезды дрожат и жмутся друг к другу.
Шумит лес, и плачут аистята.
Им и в гнездах холодно без мамы.
 
 
Ветер слезы их унесет к болотам,
Туда, где шумит сухой камыш на кочках,
Шепнет матерям, что тоскуют птенцы,
И они вернутся… Счастливые птицы!
 
 
На пороге плачет старая мать,
Вздыхает отец от горя:
«Ох, не вернутся детки наши,
Как вернулись аисты к аистятам».
 
 
Но только задремлет несчастная мать,
Летят души детей к родным местам.
Всемогущая божья рука
Отпускает их на землю,
Как выпускает добрый человек
Пугливых птичек из клетки.
 
 
В городе грустит наша мама без нас
И не слышит, как мы вздыхаем,
Добрые духи, возьмите нас
И отнесите к Маме!
 

Со дня отъезда матери прошло почти три недели. Ниоткуда не было никаких вестей. Заяц с женой сильно тревожились, не понимая, что случилось с пани, а больше всего заботила их участь оставленных на их попечение детей. Деньги все были прожиты, продукты – на исходе, и незадачливым обитателям уединенного хутора грозил если не голод, то тяжкие лишения.

Анелька так уже ослабела, что не вставала с постели. Она ела очень мало, целыми днями молчала, не читала больше, и даже проказы Юзека не вызывали у нее улыбки. А мальчик бегал в отрепьях и дырявых башмаках по окрестностям и так упивался новыми впечатлениями и свободой, что не замечал ни холода, ни жары, забывал об отдыхе и даже о сестре и матери. Домой он прибегал только тогда, когда ему очень хотелось есть, а все остальное время проводил в лесу или на болотах.

Так все обстояло на хуторе, когда однажды здесь появилась крестьянская одноконная телега, на которой, кроме возницы, сидела женщина в темном платье. Заяц, убиравший на лугу сено, бросил работу и побежал навстречу телеге в надежде, что это едет пани. Но, подойдя, он увидел незнакомую женщину, которая тотчас спросила:

– Ну, как дети?

Заяц посмотрел ей в лицо и сказал:

– Панич ничего, прыгает, а паненка совсем расхворалась.

– Больна? Вот беда-то! А что с ней?

– Где же нам знать, милостивая пани? Расхворалась так, что с постели не встает, и все. – Потом прибавил: – А может, вы от нашей пани? Как же она там? Паненка сильно скучает, и мне так думается, с того она и захворала.

– Бедняжечка! – прошептала приезжая, утирая глаза, но на вопросы Зайца ничего не ответила.

Телега тронулась, а Заяц шагал рядом. Приезжая несколько раз заговаривала с ним. Казалось, она хотела что-то сообщить или спросить, но тотчас, словно спохватившись, умолкала.

Услышав стук колес и крик Ягны, которая вообразила, что это вернулась пани, Анелька сползла с топчана и вышла в сени.

– Тетя Андзя! – воскликнула она, увидев приезжую.

Они долго целовались. Наконец девочка спросила:

– Тетя, вы от мамы приехали? За нами?

Тетушка ответила не сразу и как-то нерешительно:

– Нет, деточка, пока еще не за вами. Я поступаю экономкой к одному почтенному ксендзу и еду к нему. Но как только с ним договорюсь, я дня через два-три опять приеду и тогда уже заберу вас. А что у тебя болит?

– Ничего не болит, тетя. Только опять придется лечь… А что же с мамой? Мы ни одного письма от нее не получили.

Тетушка, провожая ее до топчана, отчего-то вся дрожала. Уложив девочку, она только тогда обвела глазами комнату.

«Боже, какая нищета!» – пробормотала она про себя, а вслух сказала весело и громко, как всегда:

– Что ж мама? Мама ничего. Бабушка ваша не приехала, и мама ей написала письмо. – Тетка высморкалась. – Так что понимаешь, деточка… Что я хотела сказать? Бабушка ваша, тетка твоего отца, велела маме сейчас же ехать к ней в Варшаву.

– И мама поехала?

– Ну конечно! В тот же день. С вашей бабушкой шутить не приходится. К тому же…

– В Варшаве живет Халубинский, – вставила Анелька.

– Вот в том-то и дело! Это самое я и хотела сказать… в Варшаве – Халубинский. Ого, это знаменитый доктор! К нему все ездят, как в Ченстохов на богомолье… Мне это рассказывал один ксендз, у которого больная печень…

– А мама здорова? – спросила Анелька, пытливо глядя тетке в глаза.

– Как же, как же… Пожалуй, даже здоровее, чем тогда, когда я к вам в усадьбу заезжала…

Анелька обхватила руками ее шею, и они снова несколько раз поцеловались.

– Тетечка, дорогая моя, золотая! – шептала Анелька. – Давно мама уехала?

Тетка дрогнула.

– С неделю будет. Да, сегодня ровно неделя…

– Но почему же мама нам не писала?

– Видишь ли… Не успела она. Ну, и знала, что я к вам заеду.

– А из Варшавы она напишет?

– Конечно! Непременно напишет, только не сразу, детка. Видишь ли, бабушка ваша такая капризная, за ней приходится постоянно ухаживать. И притом – лечение… Понимаешь?

Прибежал Юзек. Недоверчиво оглядел тетушку, словно разделяя убеждение отца, что от бедных родственников лучше держаться подальше. Только получив кренделек и услышав, что скоро его увезут с хутора, он несколько оживился и поцеловал у тетушки руку – впрочем, без особой нежности.

Анелька тоже повеселела и казалась здоровее. Она даже оделась и походила по комнате, настойчиво расспрашивая тетку о матери, желая знать всякие подробности. Тетка на все отвечала без запинки.

Они провели вместе несколько часов. Наконец к дому подъехала телега.

– Вы уже уезжаете, тетя! – вскрикнула Анелька.

– Деточка, мне обязательно надо еще сегодня побывать у ксендза и попросить у него разрешения взять вас к себе. Не знаю, удастся ли это сразу. Но самое позднее через два-три дня я приеду за вами.

Анелька легла на свой топчан и, заплакав, сказала тихо:

– И мама обещала нам вернуться скоро… и папа тоже…

Тетка вскочила и подбежала к ней:

– Дитятко, клянусь тебе спасением души, что я вас не оставлю. И если ксендз не согласится принять вас в дом – хотя этого быть не может! – тогда я тоже не останусь у него и вернусь сюда, хотя бы пришлось вместе с вами с голоду умирать. Ты будешь тут без меня только два, самое большее три дня, а потом мы уже никогда не расстанемся, клянусь тебе!

– Три дня! – повторила Анелька. Она уже немного успокоилась, вернее впала в прежнюю апатию, и простилась с теткой равнодушно, тогда как добрая женщина заливалась слезами.

Выйдя из комнаты, тетка плотно притворила дверь и, подойдя к жене Зайца, Ягне, видимо хотела ей что-то сказать, но передумала. Только когда телега была уже у ворот, пани Анна велела вознице остановиться и подозвала Ягну. Та торопливо подбежала.

– Вам что-нибудь надобно, пани?

Тетка заглянула ей в глаза и после минутного колебания выпрямилась, с видом человека, принявшего какое-то решение, уселась плотнее и сказала:

– Нет, ничего. Только смотрите хорошенько за детьми.

– А как же будет с паненкой? На доктора у нас денег нет, а ей бы надо…

– Я вернусь на этой неделе, тогда и доктора найдем. Сегодня ничего не могу сделать, у меня ни гроша за душой.

Внезапный приезд тетки и ее поведение порядком удивили и Зайца и его жену. Они и не догадывались, что впереди – еще большие неожиданности.

Начало болезни

Анелька очнулась и подумала:

«Значит, уже зима?»

Холодный воздух студит легкие. Вокруг толстым ковром лежит снег. В него, как в пух, уходишь по щиколотки, по колени, по пояс, по плечи… Вот уже ничего не видно, ноги и грудь медленно сковывает пронизывающий холод.

Как же она попала в сугроб?

Нет, она лежит вовсе не в снегу, а на кровати в своей комнате. Как здесь хорошо! Холодно, правда, но это только на улице мороз, а ей напротив жарко. Анелька трогает рукой лоб. Ой, как пышет жаром! Но от руки это или ото лба?

Чудесно лежать зимним утром в теплой постели и слушать, как на дворе хрустит снег. Который час? Анельке не хочется вставать. При мысли, что надо будет ступить на холодный, как лед, пол, дрожь охватывает ее всю с ног до головы, пробирает насквозь. Каждая жилка в ней дрожит.

Наверное, ее сейчас разбудят. Который может быть час? Не высунуть ли голову из-под одеяла и поглядеть? Или подождать, пока часы пробьют? Должно быть, еще рано…

Она вспомнила об уроках.

«Что у нас сегодня? Сегодня… Сегодня…»

В сознании застряло это слово. Как странно – человек твердит все время только одно слово и не помнит уже больше ни о чем…

Надо отвечать урок истории. О чем это? Ах да! «Дело, только начатое Карлом Мартеллом и Пипином, расширил и довершил Карл Великий. Он был гениальнее отца и деда, да и обстоятельства… обстоятельства…»

«Что у нас теперь? Зима? Да нет же! Зимою бывает мороз, а мне так жарко. Сегодня ужасно жаркий день. Вот лоб у меня горит… И какая я потная… „Дело, только начатое Карлом Мартеллом и Пипином…“ Панна Валентина!»

Анелька села, откинула одеяло и во весь голос стала звать:

– Панна Валентина!

На миг открыла глаза, но сейчас же их зажмурила, потому что ее ослепил свет, такой яркий, что даже опущенные веки не защищали от него. Она заслонила рукой лицо и кончиками бескровных пальцев зажала глаза.

– Чего тебе, Анельця? – отозвался Юзек.

Анелька то ли не узнала голос брата, то ли не обратила внимания на вопрос – она молчала.

Юзек дернул ее за руку.

– Анелька, ты что? – спросил он. – Что ты сказала?

– Который час? – спросила Анелька, не отнимая руки от лица. Потом она сказала словно про себя: – А разве панна Валентина… Панна…

– Ну, Анельця! Что ты такое делаешь? Не гримасничай! Ты же знаешь, что я боюсь…

Анелька отвернулась от него и уронила голову на подушку.

– Хозяйка, идите сюда, – позвал Юзек. – Посмотрите, что с Анелькой.

Анелька почувствовала, что ее бережно приподнимают чьи-то руки, услышала шепот:

– Паненка! Миленькая!

Она открыла глаза.

Облупленные стены. За открытой дверью видны сени и угол двора. В окошко заглядывает веселое солнце, золотым сиянием обливает темный глиняный пол.

Теперь Анелька узнала Ягну и перепуганного Юзека. Припомнила, что она на хуторе и недавно виделась с теткой.

– Здесь была тетя Андзя?

– Была вчера.

– А который час?

– Рано еще. Спите, паненка.

– Что у тебя болит, Анельця? – спрашивал Юзек.

– У меня? Ничего. Откуда мне знать? – ответила она с улыбкой. Потом прибавила: – А снегу ведь нет на дворе?

– Что ты такое говоришь? Что ты говоришь, Анельця? – крикнул Юзек.

– Лихорадка у паненки, – пояснила Ягна. – Что, паненка, жжет в середке?

– Жжет.

– И знобит?

– Знобит.

– А пить хочется?

– Да, да, пить! Я и забыла, что мне пить хочется, – сказала Анелька.

Юзек выбежал в сени и принес кружку воды. Анелька жадно припала к ней, но тотчас с отвращением ее оттолкнула.

– Вода горькая!

– Нет, Анельця, это хорошая вода, – уверял Юзек.

– Хорошая? Да? Но мне пить не хочется, только есть… Нет, ничего не хочется… Я спать буду.

Ягна бережно уложила ее, укрыла, потом выпроводила Юзека во двор. Мальчик чуть не плакал.

– Анельця больна, – говорил он. – Надо написать маме. Почему мама не едет?

– Тише, панич. У Анельци лихорадка, и ей мерещится всякое. Но это пройдет. Только бы тетушка воротилась и забрала вас отсюда. Бегай себе по двору, панич, а в комнату не ходи. Я сама присмотрю за Анелькой.

Оставшись один во дворе, Юзек все раздумывал: что такое с Анелькой? Он машинально подошел к колодцу. Покрытый зеленой плесенью сруб был так невысок, что мальчик мог заглянуть внутрь.

Он увидел поверхность воды, похожую на черное зеркало, а в ней – свое отражение, словно заключенное в раму на фоне чистого утреннего неба, которое там, в глубине, казалось темнее. Со старых бревен сруба по временам падали вниз капли с плеском то тихим, то звонким, напоминавшим отдаленный звон бубенчиков. Иногда над колодцем пролетала какая-нибудь птица, а Юзеку казалось, что это внизу, в колодце, что-то летает.

«А может, там – тот свет?» – думал Юзек, и ему уже представлялись серебряные дворцы с золотыми крышами, деревья, на которых растут драгоценные каменья, птицы, говорящие человеческим языком. Обо всем этом ему когда-то рассказывала нянька, а быть может, и мать. Он помнил даже, что в том царстве побывал раз такой же маленький мальчик, как он, и принес оттуда волшебную лампу.

Юзек решил, когда вырастет, спуститься в это подземное царство. Вот будет о чем порассказать, когда он вернется оттуда!

Он еще раз оглянулся на дом, где лежала больная сестра, потом, взяв старое сито, отправился ловить рыбу. Увлекшись этим занятием, он скоро забыл о доме, о сестре и о «том свете».

А Анелька все бредила.

По временам она сознавала, где находится, следила глазами за Ягной, хлопотавшей у печи, слышала шумное булькание варившегося в горшке супа. Но вдруг ей начинало чудиться, что она бродит по тенистому лесу, по мягкому темно-зеленому мху, и откуда-то пахнет малиной. Потом наступало забытье, и она уже ничего не видела, не слышала и не чувствовала.

Вот, ободренные тишиной, вылезли на середину комнаты два белых кролика. Тот, что побольше, нашел несколько листочков зелени и принялся их уплетать, одним красным глазом косясь на Анельку. Маленькому тоже хотелось погрызть зелени, но он был робок и только шевелил длинными усами да то и дело становился, как собачонка, на задние лапки.

– Карусь! – позвала Анелька, увидев их.

Кролики насторожили уши и, когда девочка протянула к ним руку, побежали в свою нору, быстро подскакивая на задних ногах.

– Карусик! – повторила Анелька.

На ее голос подбежала Ягна.

– Это кролики, паненка. Тише, тише. Головка не болит?

Анелька ярко блестевшими глазами посмотрела ей в лицо и сказала с улыбкой:

– Вы шутите! Ведь здесь только что был Карусик… и руку мне лизнул… вот смотрите, еще мокрая.

И она подняла к глазам свою худенькую горячую ручонку.

Жена Зайца покачала головой.

– Погоди, паненка, я тебе приготовлю такое лекарство – всю хворь как рукой снимет.

Как только она вышла в сени, Анелька забыла о ней и опять стала бредить. Теперь ее горячечные видения уже были смутны, ей мерещилась только какая-то бесконечная равнина, которая уходила за хутор, за болота и дальние леса, до самого горизонта, где исчезала за краем неба. И когда Анелька опустила руку, рука скользнула легко, убежала за ворота, за леса и болота и затерялась где-то среди звезд.

Потом Анелька увидела какие-то стены, гладкие и бесконечно высокие, но тут ей стало так тяжело, как будто на нее навалилась вся земля, и солнце, и все звезды с неба. Под этой безмерной тяжестью душа ее корчилась, и съеживалась, и все падала, падала куда-то, забывая тот мир, откуда она пришла.

Внезапно в этом пространстве она ощутила какое-то движение. Казалось, близко, рядом, зашевелился какой-то огромный предмет и двинулся с востока туда, где заходит солнце, заслонив собой весь горизонт. Анелька открыла глаза и увидела, что это Ягна, подняв ее руку, кладет ей под мышку кусок хлеба. Потом Ягна накрыла ее рваным одеялом и спросила:

– Ну как, не лучше тебе, паненка?

Анелька хотела ответить, что ей уже совсем хорошо, но вместо слов из горла ее выходили какие-то невнятные звуки.

Хозяйка зажгла свечу – громницу, накапала с нее воску в кружку с водой и велела Анельке выпить. Больная сделала глоток и удивилась, что вода имеет какой-то металлический вкус.

– И теперь не полегчало, паненка?

– Ох!

Жена Зайца решила прибегнуть к самому сильному средству. Взяв обеими руками концы своего передника, она сложила его в три складки, медленно приговаривая:

 
Были у святой Оталии три дочки:
Одна пряла,
Другая пряжу мотала.
А третья порчу
Словом божьим снимала.
 

При последних словах она быстро развернула передник перед глазами Анельки.

– Теперь легче?

– А тетя еще здесь? – вместо ответа спросила больная.

Ягна снова принялась укладывать складки на переднике:

 
Были у святой Оталии три дочки:
Одна пряла,
Другая пряжу мотала…