Текст книги "Усыпальница"

Автор книги: Боб Хостетлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

~ ~ ~

…ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие.

Евангелие от Иоанна, 20:29

98

Иерусалим, Меа-Шеарим

– Что значит «это не выдумка»? – сказал Рэнд в трубку, сдерживаясь, чтобы не закричать.

Он стоял посреди захламленной гостиной в меблированной квартире, где они с Трейси жили последние несколько месяцев. Две спальни, ванная. Кухня размером с чулан. Но местоположение, к северу от Яффского шоссе, в квартале Меа-Шеарим, населенном ортодоксальными евреями, было трудно переоценить. Меа-Шеарим – буквально «сто ворот» – был основан в 1873 году иудеями-ортодоксами, и это было второе поселение, созданное за пределами городских стен Иерусалима, в котором изначально жили сто семей. И по сей день эта община строго придерживается ортодоксальных взглядов. На ее территории десятки крошечных синагог. Дороги, ведущие в квартал, во время Шаббата перегораживают, а на стенах домов висят плакаты с цитатами из Торы о том, что женщины должны одеваться подобающим образом.

Хотя Рэнд и Трейси поселились в довольно старом доме, вокруг было чисто и безопасно. Они обосновались в двух кварталах от Старого города, и до любого кафе или магазина можно было дойти пешком. Да и Музей Израиля – в каких-то полутора километрах.

Все эти месяцы после раскопок усыпальницы Каиафы прошли как в тумане, правда по большей части радужном. С тех пор как Рэнд уехал из Тель-Мареша, он не прикасался к алкоголю, да ему и не хотелось выпить, не считая того дня, когда пропала Трейси. Все исследования оссуария Каиафы и свитка Никодима, как он теперь его называл, указывали на одно и то же. Анализ на масс-спектрометре дал интервал времени, на пятьдесят лет перекрывающий предположительный период жизни Каиафы. Лингвисты сошлись на том, что надпись на оссуарии и текст на свитке абсолютно аутентичны. Некоторые даже провели повторное остеопатическое исследование фотографий скелета, которые по просьбе Рэнда первой изучила Надя Станишева. Они подтвердили ее предположения о возрасте и других характеристиках умершего, что свидетельствовало в пользу того, что Рэнд действительно нашел кости человека, две тысячи лет назад возглавлявшего судилище над Иисусом!

Рэнд написал две статьи и послал их в научные журналы по рекомендации Игаля Хавнера. До публикации оставалось еще несколько месяцев. Рэнд давал интервью газетам и телекомпаниям, но не всем без разбору. Шли недели, а его имя и фотография по-прежнему мелькали в журналах, газетах и телепередачах на английском языке – конечно же, в связи с обнаруженной усыпальницей Каиафы и найденным в ней письмом Никодима к Каиафе, первым документальным доказательством существования обеих легендарных личностей.

А потом – тишина. Так же быстро, как началось, все и закончилось. Ажиотаж вокруг его открытия иссяк. Журналисты, ученые, чиновники, коллеги перестали звонить.

Рэнд пришел в замешательство. Он анализировал все, что он где-либо сказал или написал, размышляя, удалось ли ему объяснить, насколько важное открытие он сделал. Но в своих научных статьях он как раз подчеркивал огромное значение находки оссуария и свитка: ведь если первосвященник, который не просто участвовал, но возглавил суд над Иисусом, уверовал в воскресение Христа, то нет никаких причин сомневаться в том, что все описанное в Новом Завете произошло на самом деле! Но на ученых, похоже, произвел впечатление лишь факт, что американский археолог обнаружил документальное свидетельство того, что Каиафа и Никодим реально существовали, а журналистов, по-видимому, интересовали лишь драматические подробности самого процесса археологических раскопок. Ни тех ни других совершенно не занимало то, что, по мнению Рэнда, являлось главным следствием обнаружения свитка и изучения его содержания.

Рэнд решил исправить дело и стал говорить ученым и репортерам газет о том, что он называл «истинной историей». Несколько раз пытался напечатать статьи в «Нью-Йорк таймс», лондонской «Таймс» и израильской «Гаарец». Контакты журналистов предоставил ему Игаль Хавнер. Сейчас, например, он говорил по телефону с неким Вэнди Барром из «Вашингтон пост».

– Воскресение Иисуса – не такая уж новость, – заявил Барр после того, как объяснил Рэнду, что не видит смысла рассказывать читателям что-то еще, кроме самой истории обнаружения гробницы.

– Не такая уж новость? – не без иронии переспросил Рэнд. – Для верующих – может быть. А как же миллиарды остальных людей?

– Я журналист, а не проповедник. Вам лучше позвонить Билли Грэхему.

Рэнд взялся за лоб. Это был тупик, и он понятия не имел, куда двигаться дальше. Судя по мертвой тишине на том конце линии, Барр уже все сказал. Рэнд попытался подойти к вопросу с другой стороны, когда в комнату вошла Трейси.

– Пап, мы можем поговорить? – спросила она.

– Не сейчас, Трейси. – Рэнд повернулся в ее сторону, чтобы она увидела прижатый к его уху мобильник.

– Ой, извини. Не знала, что ты говоришь по телефону.

– Вы меня слышите? – окликнул Рэнд журналиста.

– Да, но я уже собирался повесить трубку. Я очень занят. Извините, ничем не могу вам помочь.

– Послушайте, давайте посмотрим на это дело с другой стороны, – настаивал Рэнд. – Если бы нашлось письменное признание стрелка, который прятался за зеленым пригорком, [55]55
  Устойчивое выражение в США, когда речь идет об убийстве президента Джона Кеннеди. «Покрытый травой холмик», «зеленый пригорок» – место, с которого предположительно стрелял в Кеннеди второй убийца.


[Закрыть]вы бы на это клюнули?

– Это большая разница.

– В чем же она?

Вэнди Барр шумно вздохнул.

– Убийство Джона Фицджеральда Кеннеди не имеет никакого отношения к религии и вере. Это простая и понятная история.

– Об этом я вам и толкую, – не сдавался Рэнд. – Обнаружение усыпальницы Каиафы и свитка Никодима превращает рассказы о воскресении Иисуса в исторический факт… простой и понятный, как вы только что сказали. Этот свиток меняет все. На самом деле он куда важнее, чем стрелок за зеленым пригорком, потому что имеет отношение ко всем людям на планете, ко всем без исключения, понимаете?

– Боюсь, что нет. Все равно это вопрос веры. У вас своя вера, у меня своя. Так есть, и так будет всегда, – ответил Барр.

– Поправьте меня, если я неправильно понял. Вы говорите, что, поскольку потрясающее открытие, которое я сделал, касается Иисуса, факты не имеют значения?

– Ну, думаю, для некоторых имеют, – нехотя согласился Барр.

– Но не для вас? – уточнил Рэнд.

– Как я уже сказал, я журналист, а не проповедник.

99 [56]56
  События этой главы, а также спор в Синедрионе основаны на Евангелиях от Матфея и от Луки.
  Вениамин цитирует слова Закона Моисеева. Второзаконие, 13:5.
  Елеазар цитирует слова Закона Моисеева. Второзаконие, 17:12.
  Когда первосвященник заклинает Иисуса ответить на вопрос, как это сказано в Евангелии от Матфея, 26:63, отказ от ответа нарушает заповедь, изложенную в Книге Левит, 5:1. Поэтому ученые и богословы сходятся на том, что Иисус не мог не ответить (Комментарий автора).


[Закрыть]

31 год от P. X.

Иерусалим, Верхний город

Все пошло не так с самого начала.

За последние несколько часов Каиафа и большинство членов Синедриона выслушали огромное количество свидетелей, и их поток не иссякал. Свидетелей вызывали члены Совета и их слуги. К исходу ночи Каиафа устал до изнеможения.

– Ты знаком с Иешуа, рабби из Галилеи? – спросил Елеазар одного из свидетелей, человека, которого поднял с постели его дядя, член Совета.

– Я слышал его проповедь в Храме, – кивнул тот.

– И?

– А что еще вы хотите услышать?

– Мы ничего от тебя не хотим! – прорычал Елеазар. – Мы книжники и священники Израиля! Мы ищем истину!

– Ах вот чего вы хотите! Тогда я буду говорить только правду, если вы ищете именно ее.

– Кое-кто говорит, что он нарушал Шаббат, – сказал Елеазар.

– Об этом я ничего не могу сказать. – Допрашиваемый почесал заросший бородой подбородок.

– Некоторые говорят, что он исцелял в Шаббат…

«Свидетель» пожал плечами.

– Может, он и вытащил вола из канавы в Шаббат. Не знаю. Не видел ни того ни другого.

Елеазар бросил гневный взгляд на этого человека, который прекрасно понимал, что хочет от него священник. Работать в Шаббат – смертный грех по Закону Моисееву, но Закон также предписывает и милосердие к другим, даже к скоту. «Свидетель» говорил теми же словами, что и рабби, приводивший фарисеев в бешенство. Он ушел, но были и другие.

Приближалось утро, и бесконечные допросы уже стали вызывать раздражение у Каиафы. Совет не мог, как было положено по Закону, найти двух надежных свидетелей преступления, чтобы совершившего его можно было приговорить к смертной казни. Один «свидетель» утверждал, что рабби выражал презрение к первосвященнику, но не нашлось другого, который мог бы подтвердить его слова. Каиафа и сам в это не верил.

– Властители Израиля, – начал первосвященник, когда эта бессмысленная ночь подошла к концу. – У нас нет ничего, что мы могли бы предъявить этому человеку в качестве обвинения.

– Ерунда! – крикнул фарисей Исаак. – Мы знаем, что он трудился в Шаббат и всуе произносил Имя! И то и другое заслуживает смерти!

– Как же тогда могло произойти, что среди всех этих людей мы не смогли найти двоих, утверждающих одно и то же? – возразил Каиафа.

– Я сам буду обвинять его! – крикнул Вениамин Еммаусский.

– Ты хочешь быть свидетелем и судьей одновременно? – удивился Каиафа. – И ты погрешишь против истины, чтобы защитить ее, Вениамин?

Тут Каиафа увидел входящего Малха. Кивнул слуге, и тот приблизился.

– Рабби здесь, – прошептал Малх. – Они доставили его из дома Анны и отвели в подземелье.

Каиафа кивнул.

– Останься. Я скажу, когда послать за ним.

– Властители Израиля, мы слышали двух свидетелей, сказавших одно и то же, – провозгласил Елеазар.

– Когда же это было? – изумленно спросил Каиафа.

Елеазар скривился, понимая, на что намекает первосвященник.

– Зять Эфраима и серебряных дел мастер Барак. Оба они слышали, как Иешуа сказал: «Разрушу Храм и в три дня воздвигну его заново».

– Если я хорошо запомнил, лишь один из них сказал, что рабби призывал разрушить Храм, – заметил Каиафа.

– Это тонкости. – Елеазар пожал плечами. – Но показания свидетелей не противоречат друг другу.

– И где же написано, что тот, кто произносит такие речи, заслуживает смерти? – поинтересовался Каиафа.

– Не только произносит речи, но и подбивает на бунт, вот что значат эти слова! – вступил в разговор Вениамин. – «Пророка того или сновидца того должно предать смерти за то, что он уговаривал вас отступить от Господа, Бога вашего, выведшего вас из земли Египетской и избавившего тебя из дома рабства, желая совратить тебя с пути, по которому заповедал тебе идти Господь, Бог твой; и так истреби зло из среды себя».

– Разве это не оскорбление Храма и священства, – Елеазар почти перешел на крик, – призыв разрушить Храм? И даже сама мысль, что он может быть разрушен? Разве не сказал Моисей: «А кто поступит так дерзко, что не послушает священника, стоящего там на служении пред Господом, Богом твоим, или судьи, тот должен умереть, – и так истреби зло от Израиля»?

Послышались гневные выкрики и проклятия рабби из Галилеи, а в дверь незаметно проскользнул Ионатан, сын Анны.

– Тишина! – крикнул Каиафа, поднимая руки.

Ему пришлось сделать так несколько раз, пока крики не стихли.

– Ионатан, сын Анны, ты принес нам весть? – спросил Каиафа, пристально глядя на шурина.

Вопрос застал Ионатана врасплох.

– Да, ваше превосходительство. Задержанный доставлен.

– Надеюсь, тесть мой Анна допросил его?

Ионатан смутился. Он явно не ожидал такого вопроса.

– Э… Да, ваше превосходительство, он допросил его.

– И каково суждение Анны, тестя моего, насчет Иешуа Назарянина, рабби из Галилеи? Заслуживает ли он смерти за то, что сделал?

– Анна, первосвященник Израиля, просит Совет ничего не предпринимать по отношению к Иешуа Назарянину, – медленно и веско произнес Ионатан.

Каиафа нахмурился. Такой ответ не поддавался истолкованию. Первосвященник сразу понял, что эта неопределенность позволяла Анне и Ионатану, вне зависимости от дальнейшего хода событий, положиться на мудрость членов Совета. Если Иешуа приговорят к смерти и его ученики поднимут мятеж, Анна и Ионатан скажут: «Вам не следовало ничего предпринимать против этого человека». Если Иешуа приговорят, а его последователи в страхе разбегутся, Анна и Ионатан скажут: «Мы были правы, не нужно было проявлять милосердие к этому человеку, но и что-то предпринимать против него не имело смысла». И конечно же, если Иешуа освободят и позволят и дальше произносить проповеди, пока они не вызовут возмущение Рима, Анна и Ионатан скажут: «Совету не следовало связываться с этим человеком» – в том смысле, что следовало тихо избавиться от него без всякого суда. Да, такой ответ подходил в любом случае.

Каиафа ждал, что шурин продолжит, но Ионатан не собирался ничего добавлять. Он сложил руки на груди и прислонился к стене.

– Больше он ничего не сказал? – спросил Каиафа.

– Ничего более, брат мой, – ответил Ионатан. – Он считает, что в таком важном деле всякий поступит мудро.

Каиафа не мог скрыть отвращения и повернулся к Малху.

– Пусть приведут задержанного, – сказал он, мельком оглядывая зал.

Здесь больше двадцати трех членов Совета – того минимума, который необходим по Закону. Было бы лучше, если б Совет собрался в полном составе, но многие не откликнулись на его зов.

– Огласите список Великого Синедриона, – велел он двум писцам, которые сидели слева и справа от заседавших, и занял свое место в первом ряду.

Писец развернул тоненький свиток и стал оглашать имена членов Совета. Первым в списке был Иосиф бар Каиафа. [57]57
  Так у автора. Первым в списке членов Синедриона всегда стояло имя Моисея, его основателя.


[Закрыть]Затем он перечислил имена остальных семидесяти членов Совета, начав с самых молодых и закончив убеленными сединами. Когда он дошел до середины списка, два стража ввели задержанного.

Каиафа с любопытством посмотрел на него. Рваная одежда, мятая и грязная, словно недавно его повалили на землю лицом вниз. Руки связаны кожаным ремнем. Глаза красные, под левым багровый кровоподтек. Стражи вывели рабби из Галилеи на середину зала и повернули лицом к собранию.

Писец закончил читать список членов Синедриона и записал имена присутствующих. Каиафа обратился к задержанному. Как наси, глава Синедриона, он должен был огласить обвинение.

– Иешуа Назарянин, ты обвиняешься в том, что восстанавливал народ против Господа Бога нашего, выражал презрение к Храму Господню и священству, призывая разрушить Храм, а также в том, что упоминал всуе Имя Божие и богохульствовал, называя себя равным Хашему. Что ты скажешь в свое оправдание? – громко произнес Каиафа, повернувшись к Синедриону, но обращаясь к задержанному.

Тот молчал. Даже не подал виду, что слышит первосвященника. Просто медленно и спокойно рассматривал лица собравшихся.

Каиафа подождал, а затем повернулся к Иешуа и повторил вопрос.

– Что ты скажешь в свое оправдание?

На лице Иешуа не отразилось никакого беспокойства. Он продолжал смотреть на членов Совета, не говоря ни слова.

Каиафа, как и требовал Закон, дал обвиняемому еще одну возможность ответить.

– Ты не собираешься отвечать на обвинения? Что ты можешь сказать в свою защиту?

Ничего.

Первосвященник подождал, глядя Иешуа в лицо. У него не слишком впечатляющий вид, он даже казался меньше, ниже ростом. Каиафа вспомнил, как этот человек проповедовал на ступенях Храма. Трудно поверить, что это он.

– Есть ли свидетели, готовые говорить в пользу обвиняемого? – задал вопрос Каиафа.

Его голос эхом прокатился над мраморным полом. Ответом ему было молчание. Он ждал. Но никто не заговорил.

Каиафа бросил взгляд на задержанного, сел на свое место и кивнул Елеазару. Тот стал вызывать свидетелей по одному. Каждый послушно повторил слова, которые слышал от рабби, – о том, что он разрушит Храм и воздвигнет его в три дня. Некоторые члены Совета встали, громко выражая негодование. Когда второй свидетель закончил говорить, Каиафа снова встал и подошел к задержанному.

– Ты ничего не скажешь в свою защиту? – спросил он, заглядывая Галилеянину в глаза.

Иешуа посмотрел на первосвященника. В его взгляде сквозила усталость. Ни страха, ни злобы. Первосвященник отвернулся, и так же равнодушно Иешуа посмотрел ему в спину.

– Скажи, ты Мессия? Ты Сын Божий? – раздались крики.

Шум нарастал, переходя в гвалт. Не оборачиваясь назад и пристально глядя на задержанного, Каиафа поднял руку.

«Если ты действительно послан Богом, – неожиданно подумал он, пережидая, когда шум стихнет, – самое время сказать об этом».

Крики смолкли. Иешуа медленно повернул голову и снова внимательно посмотрел на Каиафу, словно читал его мысли.

– Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне, – не повышая голоса, ответил он.

Каиафа почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, как будто это был вызов. По лицу Иешуа он не смог определить, были эти слова адресованы всему Совету или лично ему. Но понял, что этот рабби с его незамысловатыми речами куда умнее его самого. Желание лечь наконец спать и накопившаяся усталость вдруг навалились на первосвященника, и он отошел в сторону, чтобы члены Совета видели Галилеянина, когда он будет отвечать на вопрос, на который праведный еврей не мог не ответить.

– Заклинаю тебя во имя Бога Живого, ответь, ты ли Мессия, Сын Божий?

– Ты сказал. – Иешуа кивнул, будто услышал вопрос, которого ждал. – Узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных.

Все сидящие в зале едва не ахнули, и время словно остановилось. Только тут Каиафа осознал, в каком невозможном положении он оказался. Этот человек, этот чудотворец явно и недвусмысленно заявил пред лицом властителей Израиля, что он и есть обещанный Машиах. Избранный, избавитель, которого они так долго ждали. Когда молчать стало нельзя, когда молчание было бы нарушением Закона Моисеева, этот рабби из Галилеи назвал себя Сыном Давидовым, Корнем Иессеевым, Праведной Ветвью, Звездой Иакова, Солнцем Правды и Избавителем народа Израилева.

Решать нужно было быстро, но это мгновение показалось Каиафе вечностью. Либо он примет признание Галилеянина прежде прочих священников и книжников и согласится, что Иешуа – тот, кем себя называет, либо объявит это признание богохульством, и тогда все прочие свидетельства станут второстепенными и ненужными.

Каиафе показалось, что он поменялся местами с Иешуа. Преступник он, а не Иешуа. Осужден. И приговорен.

«Нет, – опомнился Каиафа. – Этот Галилеянин, этот Назарянин поставил его в немыслимое положение. Несправедливо. Это безумие. Ждать, что эти люди в одно мгновение поверят в невозможное? Я не буду этого делать».

Взявшись обеими руками за ворот своих дорогих одежд, Каиафа разорвал их до пояса.

– Богохульство! – крикнул он.

На глазах выступили слезы, слезы гнева и раскаяния.

– Богохульство! Нужны ли нам другие свидетельства? Все вы слышали его богохульство. Он совершил преступление перед глазами вашими! – вопил Каиафа. – Каково будет решение ваше?

– Виновен! – раздался крик.

Кто-то встал и разорвал на себе одежды, как Каиафа.

– Богохульство!

Остальные последовали их примеру. Казалось, каменный дом первосвященника содрогается от криков.

– Приговорил себя собственными словами!

– Он виновен!

– Он богохульник!

– Он должен умереть!

Члены Синедриона неистовствовали. Несколько человек вскочили со своих мест и подбежали к Иешуа. Одни плевали ему в глаза, другие били по лицу ладонями. А кто-то замахнулся кулаком…

Каиафа отошел в сторону, тяжело дыша, не в силах подавить рыдания, опустился на скамью и закрыл лицо руками.

100

Иерусалим, Меа-Шеарим

Трейси вернулась в свою комнату, оставив дверь открытой, чтобы услышать, когда отец закончит разговор. Нахмурившись, посмотрела в зеркало. Хотелось сделать новую прическу, что-нибудь особенное, чего Карлос еще не видел.

После того памятного вечера в армянской таверне в Старом городе, когда отец испортил лучший день в ее жизни, ни за что ни про что ударив Карлоса по лицу, они стали встречаться. Сначала Трейси вела себя сдержанно: отвечала на звонки Карлоса или звонила ему, только когда отца не было рядом. Но иногда они проводили вместе дни, когда у Карлоса был выходной в Тель-Мареша, или встречались вечером. Загорали на пляже в Тель-Авиве, купались в Мертвом море, лазали по горам Масады, последнего оплота еврейских повстанцев в борьбе с Римом после разрушения Иерусалима и Храма в 70 году от P. X. Он с гордостью показал ей множество археологических находок и отреставрированных предметов из Тель-Мареша. Им даже довелось помучиться желудком после обеда в придорожном ресторане в окрестностях Иерусалима.

Но любимым времяпрепровождением Трейси стали прогулки по Старому городу, особенно по магазинам и кафе в богатом еврейском квартале. Карлос впервые взял ее за руку именно здесь, когда они шли по мостовой Кардо, главной улицы древнего Иерусалима. Они впервые поцеловались на древней стене у Башни Давида, куда Трейси взобралась по нескольким ступеням. Карлос обнял ее и поцеловал со страстью и нежностью. Тогда Трейси показалось, что земля древнего Иерусалима закружилась под ногами. Карлос признался ей в любви, когда они сидели в уличном кафе у Ворот Ирода.

Но сегодня все было как-то загадочно. Он позвонил ей пару минут назад, сказал, что у него выходной (а предыдущий был больше недели назад), и пригласил поужинать. Конечно же, Трейси согласилась и пошла к отцу, чтобы рассказать о своих планах. А он говорил по телефону.

То собирая волосы в хвост, то распуская, накручивая пряди на палец и расчесывая по всей длине, Трейси наконец услышала, как отец прощается с собеседником. Подошла к двери и приоткрыла ее. Выяснилось, что ей это только показалось: отец продолжал говорить. Тянулись минуты, а он все звонил и звонил кому-то.

«Может быть, он просто забыл обо мне», – подумала Трейси.

Она встала в дверях гостиной и ждала. Рэнд ходил туда-сюда по комнате и говорил по телефону, бурно жестикулируя. На его лице читалось разочарование. Он слушал, потом вставлял фразу, снова слушал, пытался перебить, но, как она поняла, безуспешно. Увидев Трейси в дверном проеме, отец бросил на нее раздосадованный взгляд: «Не отвлекай меня».

Разочарованная, Трейси вернулась в свою комнату. Их отношения с отцом стали намного лучше с того дня в «Рамат-Рахель», когда они сидели на кровати, обнявшись, и плакали. Но Трейси не казалось, что они стали полноценными отношениями отца с дочерью. Время от времени он рассказывал о работе, иногда она рассказывала о поездках с Карлосом. Иногда отец предлагал где-нибудь поужинать вместе или Трейси предлагала ему помощь в работе. Но этим все и исчерпывалось. Трейси не могла сказать, что по-настоящему понимает его, а он уж точно ее не понимал.

Когда Трейси услышала, что отец прощается с одним собеседником и тут же набирает еще чей-то номер, она взяла ручку и листок бумаги. Надо оставить записку на случай, если он так и не заметит, что она уходит.