Текст книги "За пределами просветления"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

Третий вопрос:

Ошо,

Мне кажется, что за те девять лет, которые я провел рядом с тобой, я сделал все, что под силу моему разуму. И все же сейчас я чувствую, что нахожусь в еще большем хаосе и смятении, в еще большем невежестве, чем когда-либо раньше. Мне даже кажется, что я вот-вот все брошу.

Есть ли нечто такое, что я должен делать? Есть ли какой-либо способ быть более разумным и более бдительным? Поскольку я уверен, что уже тысячу раз упускал что-то важное.

Будет замечательно, если ты сможешь все бросить. Но именно в этом проблема.

Я уже советовал тебе все бросить. Советовал вообще не начинать! Но ты не слушал меня.

Девять лет великой работы, тяжелой работы, и тем не менее ты спрашиваешь: «Должен ли я привнести еще больше разума и еще больше работы?» И тебе кажется, что ты упускаешь поезд, потому что работаешь недостаточно упорно! А все как раз наоборот.

Ты упускаешь поезд, потому что работаешь слишком упорно.

Ты так погружен в работу, что не видишь, что поезд приходит и уходит. И когда ты видишь, что другие пассажиры выходят на перрон… тогда ты и осознаешь, что поезд пришел и ушел.

Просто оставь все и отдыхай на перроне. И как только придет поезд… Зачем его упускать?

Но ты не можешь отдыхать, ты не можешь расслабиться, не можешь отпустить себя. Ты превратил это в проект. Ты агрессивен, ориентирован на цель, всегда стремишься чего-то достичь.

А здесь рядом с тобой человек, который говорит тебе, что все, чего ты хочешь достичь, уже находится внутри тебя – просто расслабься, потому что только в расслабленном состоянии ты осознаешь то, что скрыто в тебе.

Но ты бежишь так быстро. Ты не останавливаешься, ты вкладываешь в это все свои умственные способности… девять лет!

Ты мог бы сесть в поезд в тот самый первый день, когда пришел ко мне. И ты можешь сделать это прямо сейчас – потому что поезд всегда стоит у платформы.

Он никогда не отправляется, потому что ехать некуда.

Четвертый вопрос:

Ошо,

Прежде чем стать твоим саньясином, я отчаянно искал духовную истину. И хотя я прошел через много подлинных духовных переживаний, я оставался неудовлетворенным и неприкаянным.

После принятия саньясы я начал жить с твоими людьми, работать в твоих коммунах и, прежде всего, чувствовать, как твоя красота и покой растут в моем сердце. За это время мое сильное стремление к духовным переживаниям и к плодам этих переживаний стало постепенно исчезать.

Сейчас я просто наслаждаюсь повседневной жизнью, всем, что приходит вместе с ней: вкусной едой, прогулкой за городом, хорошим весельем с любимым человеком и тому подобным.

Не одолевает ли меня лень на пути к просветлению?

Пожалуйста, расскажи, в чем разница между засыпанием и отпусканием?

Ты все делаешь замечательно. Просто забудь о просветлении. Наслаждайся простыми вещами с полной интенсивностью. Простая чашка чая может быть глубокой медитацией.

Если вы можете наслаждаться чаем, его ароматом, если вы пьете его маленькими глотками, чувствуете его вкус… какое вам дело до Бога?

Вы не знаете, что Бог постоянно завидует вам, когда он видит, как вы пьете чай, а ему, бедняге, ничего не достается. Растворимый кофе… Такого нет в садах Эдема.

А с тех пор, как Адам с Евой покинули Эдем, некому составить ему компанию – он живет там только с животными, которые не умеют заваривать чай.

Бог очень завидует вам и сильно раскаивается, что он изгнал Адама и Еву из Эдема, но теперь с этим ничего нельзя поделать. Сыновья и дочери Адама и Евы живут гораздо лучше, гораздо богаче.

Просветление случается тогда, когда о нем полностью забывают.

Совершенно не думайте о том, что может прийти просветление и вы его можете упустить. Полностью забудьте о нем. Просто наслаждаетесь своей обычной жизнью.

Все так прекрасно – зачем создавать ненужные беспокойства и страдания? Странные проблемы духовности… Это совсем не то, с чем можно что-то сделать.

Если вы сможете сделать свою обычную жизнь прекрасной и возвышенной, все, чего вы всегда желали, начнет случаться само по себе.

Существует одна прекрасная история…

В штате Махараштра есть храм Кришны, и с этим храмом связана странная история. В храме находится статуя Кришны – в Махараштре его называют Виттхалом, – которая стоит на кирпиче. Странно, ведь ни в одном другом храме нет бога, стоящего на кирпиче.

История гласит, что один прекрасный человек, который наслаждался жизнью во всех ее проявлениях, был настолько удовлетворен своей жизнью, что Кришна решил явиться ему. Есть люди, которые всю жизнь танцуют и распевают: «Харе Кришна, Харе Рама», но ни Рама, ни Кришна не являются им – вообще никто не является. А этому человеку не было никакого дела до Кришны, Рамы или кого-то еще. Он просто жил своей жизнью, но проживал ее так, как и следует проживать: с любовью, с сердцем, с красотой, с поэзией, с музыкой. Его жизнь была сама по себе блаженством, и Кришне пришлось принять решение: «Этот человек нуждается в том, чтобы я его навестил».

Вы видите: этот человек вообще не думает о Кришне, но Кришна чувствует, что тот заслуживает его визита. Кришна является посреди ночи, чтобы не создавать переполох в городе. Он увидел, что дверь открыта, и вошел в дом.

Мать этого человека была очень больна, и он как раз массировал ей ноги. Кришна подошел к нему сзади и сказал:

– Я – Кришна, и я пришел, чтобы дать тебе даршан.

Человек ответил:

– Сейчас неудачное время, я массирую ноги моей матери.

Рядом с ним лежал кирпич. Он подвинул кирпич назад – он даже не оглянулся посмотреть, кто такой этот Кришна, – и попросил Кришне встать на кирпич. Он решил, что потом посмотрит на него. Но он был так поглощен массажем ног своей матери, – которая находилась на грани смерти, – что прошла вся ночь, а Кришна все еще стоял на кирпиче.

Кришна подумал: «Что за нелепость! Люди всю свою жизнь распевают: „Харе Кришна, Харе Рама“, но я никогда не прихожу к ним. И вот я пришел сюда, а этот болван даже не оглянулся назад, даже не предложил мне сесть, а велел мне стоять на кирпиче!»

И затем стало светать, начало восходить солнце, и Кришна испугался, потому что могли появиться люди. Рядом с домом проходила дорога, а дверь была открыта – и если бы люди увидели, что он стоит там, увидели его стоящим на кирпиче, то возникли бы проблемы, собралась бы большая толпа. Поэтому он исчез, а вместо него на кирпиче осталась стоять его каменная статуя.

Когда мать этого человека заснула, он повернулся и сказал:

– Кто тот человек, который беспокоил меня ночью?

И он обнаружил только статую Кришны.

Собралась вся деревня – случилось чудо, все хотели знать, как это произошло? И он им все рассказал.

– Ты – странный человек, – сказали ему люди. – К тебе приходил сам Кришна, а ты оказался таким дураком! По крайней мере ты мог бы предложить ему сесть, угостить его чем-нибудь, напоить. Он же был твоим гостем.

Этот человек ответил:

– В тот момент у меня под рукой не было ничего, кроме этого кирпича. А когда я делаю что-то, я делаю это тотально. Я не хочу, чтобы мне мешали. Если он так заинтересован в том, чтобы встретиться со мной, он может прийти сюда снова – что за спешка?

Эта статуя находится в храме Виттхала, она все еще стоит на кирпиче. Тот человек действительно был великим человеком – его не интересовали ни награды, ни что-то еще; он настолько глубоко погружался в каждое свое действие, что само действие становилось наградой. И даже если приходил Бог, награда, которую он получал благодаря тотальности своих действий, была больше, чем Бог.

Никто не истолковывал эту историю так, как толкую ее я, но вы же видите, что любое другое истолкование абсурдно.

Поэтому просто забудь о духовности, о просветлении, о Боге – они сами о себе позаботятся. Это их дело. Они сидят там совсем без клиентов.

Тебе не нужно беспокоиться; делай с жизнью самое лучшее, что ты можешь с ней сделать, – вот твое испытание, вот твоя религия, вот то, чему ты должен поклоняться. А все остальное последует само по себе.

Пятый вопрос:

Ошо,

Если именно мастер выбирает ученика и бросает его – хотя ученику может казаться, что это он выбрал мастера, а затем оставил его, – зачем тебе надо было говорить нам об этом?

Теперь у меня появился страх, что ты в любое время можешь бросить меня. Пожалуйста, не поступай так со мной. Мне так больно думать об этом – ведь если такой человек, как ты, не может помочь мне, то кто же может? Меня всегда покидали в беде, а это причиняет боль. И думать, что ты покинешь меня в беде, – это уж слишком.

Пожалуйста, пообещай, что ты не оставишь меня, даже если от меня не будет никакого толку. Я знаю, что ты не поступишь так, но все равно этот страх живет во мне. Пожалуйста, будь со мной всегда, хорошо?

Это хитрый вопрос.

Я могу пообещать, что я не оставлю тебя. Единственная проблема состоит в том, что, если ты захочешь оставить меня, то ты обнаружишь, что это очень трудно сделать, – я не позволю тебе оставить меня!

Поэтому теперь тебе следует бояться того, что я выполню свое обещание в любом случае – хочешь ты этого или нет! Так что, если это рассеет твой страх, – замечательно. Для меня это не проблема, я могу пообещать.

Я просто не хочу мешать ничьей свободе. Я хочу держать дверь открытой; если ты захочешь уйти, я не буду закрывать ее.

Но если это то, чего ты хочешь, тогда дверь окажется закрытой – и запертой!

Тогда в следующий раз не говори мне, что ты боишься того, что, если тебе захочется уйти, ты не сможешь этого сделать. Обещание есть обещание!

Шестой вопрос:

Ошо,

Сначала мне хотелось убежать отсюда, теперь у меня никогда не появляется желания оставить тебя. Что случилось?

Я передумал.

Глава 19. Будущее принадлежит творческому человеку

Первый вопрос:

Ошо,

Мне шестьдесят лет, но в саньясе я – двухлетний ребенок!

Я счастлив, что я попал в лоно твоей благодати.

Было ли это предопределено судьбой? Тогда почему это случилось так поздно в моей жизни? Может ли ребенок во мне стать зрелым за то время, что мне осталось жить? И как? Прошу тебя, помоги.

Вопрос, который ты задал мне, заключает в себе многое. Это много вопросов в одном вопросе.

Во-первых, ты говоришь, что в возрасте шестидесяти лет ты являешься двухлетним ребенком в том, что касается саньясы. Это напоминает мне о древней восточной традиции. Мы привыкли вести отсчет жизни с того дня, когда человек был посвящен в саньясу, а не со дня его рождения. Ведь рождение необязательно превращается в жизнь; чаще оно превращается просто в растительное существование.

Есть обычная капуста, и есть цветная капуста, но разница между ними невелика. Специалисты говорят, что цветная капуста – это «капуста с университетским дипломом».

Но большинство людей просто ведут растительное существование; они не живут, они не вступают в контакт с живительными водами жизни. Они дышат, они стареют, но никогда не растут. Между их рождением и смертью проходит горизонтальная линия. Нет пиков восторга, нет освещенных солнцем вершин экстаза. Нет глубин любви, покоя, безмолвия. Есть только расположенная в горизонтальной плоскости рутина от колыбели до могилы. Ничего не случается. Они приходят и уходят.

Говорят, что большинство людей осознают, что они живут только тогда, когда они умирают, – поскольку жизнь была такой плоской, такой бесцветной. Она не была танцем, не была красотой, не была благословением; в сердце не было никакой благодарности: «Существование выбрало именно меня, а не кого-то другого. Без меня существованию чего-то недоставало бы. Нет никого, кто бы мог заменить меня; я занимаю уникальное положение, а я никогда не просил об этом, я не заслужил этого. Это настоящий подарок от изобильности существования».

Так случилось, что у Гаутамы Будды была встреча с одним из наиболее разумных императоров того времени. В середине их беседы к ним подошел старый саньясин – ему, должно быть, было лет семьдесят пять, – чтобы коснуться ног Будды. Он попросил императора простить его за то, что он вмешивается в их беседу, но он сделал это по необходимости.

Ни один буддистский монах не может путешествовать ночью; они могут передвигаться между восходом и закатом солнца, а ночью должны оставаться на одном месте.

– Мне велели идти в ближайшую деревню, но я не могу уйти, не коснувшись ног моего мастера. Солнце опускается все ниже, а ваша беседа все продолжается и продолжается – так что, пожалуйста, простите меня.

Гаутама Будда спросил у саньясина:

– Сколько тебе лет?

Император был очень удивлен: что за необходимость спрашивать об этом? Можно просто благословить его и отпустить.

А старый саньясин сказал:

– Простите меня, я пришел слишком поздно. Мне всего лишь четыре года.

Император еще больше удивился и не мог сдержаться. Он сказал:

– Это уж слишком! Этому человеку может быть семьдесят пять лет, или восемьдесят, или семьдесят, но никак не четыре года. Такого просто не может быть!

– Вероятно, вы не знаете, как мы считаем возраст, – сказал Гаутама Будда императору. – Этот человек стал саньясином четыре года назад. Поэтому настоящего брамина, того, кто познал божественное, Брахму, называют двидж, «дважды рожденный». Первое рождение – это лишь возможность для второго рождения. Если второго рождения не случается, то первое рождение бессмысленно.

А саньясину Будда сказал:

– Не беспокойся. У нас есть древняя пословица: «Если человек, который заблудился утром, возвращается к вечеру домой, его не следует считать „сбившимся с пути“». Четыре года – это огромный срок. Даже одна минута осознанности равна вечности.

Так что первое: не беспокойся о пятидесяти восьми годах, которые прошли во сне. Были они или их не было – это не имеет значения; они были подобны надписям, сделанным на воде, – ты продолжаешь их делать, а они продолжают исчезать.

Эти два года, что ты был саньясином, имеют огромное значение – и их значительность зависит не от времени, она зависит от глубины. Можно целую вечность быть поверхностным. А можно за одно-единственное мгновение бездонной глубины или высоты Эвереста достигнуть реализации.

Поэтому первое, что я хочу сказать тебе: не волнуйся о пятидесяти восьми годах, которые были потеряны в странствиях по пустыне. Будь благодарен за эти два года пребывания в саду бога. Теперь от тебя зависит, будет ли каждое мгновение глубоким удовлетворением, глубокой тишиной, радостным танцем… вечностью ликования, ароматом, который не от мира сего… который принадлежит не времени и пространству, а запредельному.

И как я вижу, ты развиваешься в правильном направлении и двигаешься с искренним сердцем… Я слышал твои песни, в них есть сладостная боль, сердечная благодарность. Они сладостны, потому что нет ничего более сладостного, чем вступить в контакт с вечным, безвременным, бессмертным источником жизни.

Быть в контакте с мастером – значит косвенным образом быть в контакте с божественностью существования.

В твоих песнях есть сладость, и в них есть некая боль. Боль – потому, что слова бессильны выразить все то, что тебе хочется выразить. Тебе хочется петь… Твое сердце переполнено этим, но язык не способен это выразить. Твои музыкальные инструменты, какими бы совершенными они ни были, не могут привнести музыку тишины в мир звука. Это два диаметрально противоположных измерения.

Но твоя боль не разрушает красоты этой сладости; она делает ее еще более прекрасной, придает ей глубину. Она свидетельствует о твоем переживании и одновременно о неспособности выразить его. То, что может быть выражено, является мирским. То, что не может быть выражено, – священно.

И все художники – музыканты и поэты, живописцы и танцоры – миллионы лет пытались выразить невыразимое. Даже если они могут дать непрямой намек – просто палец, указывающий на Луну, – это уже большой успех. И тебе это удается.

Пой без всяких сомнений, не беспокойся о том, что тебя сочтут безумцем. Если мир не считает певца безумцем, значит, он вовсе не певец; если танцора не помещают в сумасшедший дом, значит, мир не дал ему свидетельство о таланте.

Все гении кажутся миру безумцами: «Что-то не так с этими беднягами».

Винсент Ван Гог, один из голландских художников, за всю свою жизнь не мог продать ни одной своей картины. Сейчас из тысяч написанных им картин сохранилось только двести, потому что никто не заботился о них. Ван Гог просто раздавал их своим знакомым; никто бы не стал покупать их. Люди боялись даже повесить его картины в своих гостиных, потому что их гости могли бы подумать, что хозяева дома сошли с ума: «Что за картины вы здесь повесили?» Люди брали его картины – чтобы не обидеть его, – благодарили его и бросали его картины в подвал, чтобы их никто не видел.

Теперь каждая его картина стоит миллион долларов. Что случилось за эти сто лет?

Самого Ван Гога посадили в сумасшедший дом, когда ему было всего тридцать два года. И посадили его туда за его картины – от него не было никакого вреда, он не был буйным, он никому ничего плохого не делал. Но всякий, кто видел его картины, был абсолютно уверен в том, что этот человек безнадежно болен. Ему место в сумасшедшем доме. Если он мог написать такие картины, он способен на что угодно…

Например, он всегда писал звезды в виде спиралей. Даже другие художники говорили ему: «Звезды – не спирали!»

Он отвечал: «Я тоже вижу звезды. И я вижу, что они – не спирали, но когда я начинаю писать их, что-то во мне говорит, что звезды – это спирали. Расстояние до них так огромно… Вот почему невозможно увидеть, какая у них форма. И этот голос во мне так силен. Я просто не могу не сделать того, что мне велит мое внутреннее существо».

А сейчас физики узнали, что звезды – это спирали. В мире художников это вызвало шок, потому что только один художник за всю историю человечества имел некую внутреннюю связь со звездами – и этого человека считали сумасшедшим. И именно потому, что его считали сумасшедшим, никто не хотел заказывать у него картины.

Его брат каждую неделю давал ему ровно столько денег, чтобы ему хватило на семь дней. Но он три дня в неделю ничего не ел – потому что, только сэкономив деньги на еде, он мог купить холст, краски и кисти. Живопись для него была важнее жизни.

Когда ему было тридцать три года, он покончил с собой. После того, как его выпустили из сумасшедшего дома, он написал только одну картину, которую там ему не давали писать. Он хотел написать солнце. На эту картину у него ушел один год. Он испортил себе глаза… Палящее солнце, горячее солнце… Целыми днями он смотрел на него – с утра до вечера, от восхода до заката. Он хотел, чтобы его картина заключала в себе все о солнце, всю биографию солнца.

Каждый, кто относился к нему с сочувствием, говорил ему: «Это уж слишком. Достаточно поизучать его один день, – солнце всегда одинаково».

Ван Гог отвечал: «Вы не знаете. Оно никогда не бывает одинаковым. Вы просто не смотрели на него. Я никогда не видел два одинаковых восхода, никогда не видел два одинаковых заката. И я хочу, чтобы моя картина была биографией солнца».

Целый год… с утра до вечера он наблюдал за солнцем… Он испортил себе глаза, но он продолжал писать свою картину.

И когда картина была завершена, он написал своему брату короткое письмо: «Я совершаю самоубийство не от отчаяния – ведь я один из самых счастливых людей в мире. Я делал то, что я хотел делать, несмотря на то, что весь мир осуждал меня. Моим последним желанием было отобразить всю биографию солнца в одной картине. Сегодня картина завершена. Я очень рад, и мне теперь незачем жить. Я жил, чтобы писать картины; моей жизнью была живопись, а не дыхание».

И он застрелился.

Его нельзя отнести к числу обычных самоубийц. Это не самоубийство – он сделал это не от отчаяния, не от тоски, не потому, что потерпел неудачу. Он сделал это потому, что достиг потрясающего успеха, тотальной реализации и увидел, что теперь ему незачем продолжать жить и просто ждать смерти… «Я сделал работу, которую хотел сделать».

Каждому творческому человеку необходимо понимать, что как только люди начинают думать, что с его головой что-то не так, он должен радоваться тому, что перешел границу мирского и посредственного. Теперь у него выросли крылья, которых у других нет.

И я вижу в тебе эту возможность, потенциал.

Медитируй и позволь музыке стать твоей медитацией. Пой и позволь пению стать твоей жизнью, самим твоим дыханием, биением твоего сердца.

В мире господствует очень глупая идея, что религиозны только святые. На самом деле почти девяносто девять и девять десятых процента святых не религиозны. Настоящих религиозных людей можно найти среди творцов – танцоров, поэтов, художников, певцов, музыкантов, скульпторов. Будущее принадлежит творческому человеку.

Прошлое принадлежало праведникам, которые не были творческими людьми. Они ничего не создали, их единственным достоинством было самоистязание. На самом деле все они были мазохистами. В более разумном мире их бы лечили, а не поклонялись им. Они были не святыми, а психически больными людьми. Но поскольку нетворческие люди доминировали, творцам приходилось очень много страдать. Их считали больными.

Будущее будет совершенно иным. Сейчас никто не может быть святым только потому, что он способен себя истязать. Такому человеку место в цирке.

У Тургенева есть прекрасный рассказ.

В одном цирке работал человек, все мастерство которого заключалось в том, что он мог голодать на протяжении сорока, пятидесяти дней – столько, сколько цирк оставался в одном городе. Все то время, пока цирк находился в городе, он голодал. Его проверяли доктора, люди следили за ним – он не принимал пищи.

Цирк переезжал из города в город, и затем он приехал в столицу, где оставался более сорока дней. И что такого в человеке, который голодает? На него можно посмотреть один раз – после этого он уже не вызывает никакого интереса. И через несколько дней люди забыли о нем.

Рядом с цирком было много палаток, но поскольку в палатку с голодающим человеком никто не приходил, ее поместили в самом конце. Так что о нем совсем забыли. Даже дирекция цирка забыла о нем, потому что он оказался никому не нужен. И он продолжал свое голодание после того, как прошло сорок дней, так как он забыл, что надо считать дни. Он знал только то, что, когда цирк переезжал из одного города в другой, в дороге ему давали еду.

Он умирал. И тогда кто-то вспомнил: а как там великий голодающий? Хозяин бросился к нему. Этот человек был на грани смерти, его голодание продолжалось девяносто дней. Девяносто дней – это предел продолжительности голодания для человека, если он здоров.

Его спросили:

– Ты что, с ума сошел? После сорока дней тебе нужно было сообщить об этом, нужно было позвать кого-нибудь.

Он ответил:

– Тому было две причины. Первая: я никогда не считаю дни. Вторая: постепенно я осознал, что, похоже, на этот раз времени прошло больше, чем обычно, но голодание стало привычкой. Теперь прием пищи создает для меня трудности. И когда вы переезжаете из одного города в другой, мне приходится очень тяжело. Сорок дней я голодаю… а в течение семи дней, пока вы переезжаете в другой город, прием и переваривания пищи становятся для меня ужасной пыткой. Я почувствовал облегчение от того, что срок голодания оказался длиннее.

В отношении голода нужно запомнить несколько вещей. Если вы голодаете, вы будете испытывать голод только первые три дня. Через три дня чувство голода начнет исчезать, потому что в организме есть аварийный механизм: в течение трех дней он ждет пищи – больше он ждать не может. Через три дня ваш организм начинает поедать самого себя. Именно поэтому вы худеете.

Вы когда-нибудь задавались вопросом, куда девается этот вес?

Голодание – это своего рода каннибализм, самоедство. Это наихудший вид каннибализма. Съесть кого-нибудь другого – это еще можно понять, но есть самого себя!

Но таковы были ваши святые. Их достоинства были на службе смерти, а не на службе жизни.

Я хочу, чтобы мои саньясины стали святыми с новым качеством – качеством, которое служит жизни, питает жизнь, утверждает жизнь, делает жизнь более прекрасной, привносит в нее больше цветов.

В прошлом медитация была жизнеотрицающей: отрекись от жизни и всего, ради чего стоит жить.

Для меня медитация – это нечто противоположное тому, чем она была до сих пор.

Медитация – это безмолвное сердце, спокойный ум, который может сделать жизнь более привлекательной, более приятной, более богатой во всех отношениях.

Я не хочу, чтобы вы от чего-то отказывались.

Я хочу, чтобы вы наслаждались всем, что вы делаете.

Ты – музыкант. Позволь музыке быть твоей медитацией. Это и есть твоя религия – не ислам, не индуизм, не христианство. Твоя религия – музыка. Если кто-то является танцором, то его религия – танец.

Второй вопрос:

Ошо,

Почему каждому хочется притворяться тем, кем он не является? Что за психология скрыта за этим?

С самого раннего детства каждого человека осуждают.

Все, что он делает сам по себе, по своему собственному желанию, оказывается неприемлемым. У людей, у толпы, в которой ребенок вынужден расти, есть свои собственные идеи и идеалы. Ребенку приходится приспосабливаться к этим идеям и идеалам. Ребенок беспомощен.

Задумывались ли вы когда-нибудь о том, что человеческое дитя – самый беспомощный детеныш во всем животном мире? Все животные могут выжить без поддержки родителей и окружения, но человеческое дитя выжить не может, оно сразу же погибнет. Оно самое беспомощное существо в мире – такое беззащитное перед смертью, такое нежное.

Естественно, те, у кого сила, могут вылепить из ребенка все что угодно.

Поэтому каждый против своей воли стал тем, кем он является. Это и есть та психология, которая скрыта за фактом, что каждый человек притворяется тем, кем он не является.

Каждый человек находится в состоянии шизофрении. Ему никогда не позволяли быть самим собой, его заставляли быть кем-то другим, так что его натура не позволяет ему быть счастливым.

И когда ребенок вырастает и становится на собственные ноги, он начинает претендовать на то, что не является частью его существа, но что он хотел бы иметь в себе. В этом безумном мире он оказывается сбитым с толку. Из него делают кого-то другого, он не таков. И он знает это. Каждый это знает – его заставили стать врачом, инженером, политиком, преступником, нищим.

Вокруг много разных сил.

В Бомбее есть люди, чей бизнес заключается в том, что они похищают детей, делают из них калек, слепых, хромых и заставляют их просить милостыню и каждый вечер приносить все деньги, которые они собрали. Да, им дают еду, дают кров. Но к ним относятся как к товару, а не как к человеческим существам. Это – крайний случай, но то же самое происходит с каждым, в большей или в меньшей степени. Никто не чувствует себя легко и непринужденно с самим собой.

Я слышал об одном великом хирурге, которого провожали на пенсию; он был очень известным. Собрались все его студенты и коллеги – танцевали, пели и пили, а он с печальным видом стоял в темном углу.

Один из его друзей подошел к нему и спросил:

– Что с тобой? Мы веселимся, а ты стоишь здесь такой грустный – тебе не хочется уходить на пенсию? Тебе уже семьдесят пять лет, ты должен был уйти на пенсию пятнадцать лет назад. Но ты такой великий хирург, что даже сейчас, когда тебе семьдесят пять, никто не может сравниться с тобой. Так что выходи на пенсию и отдыхай!

Он сказал:

– Именно об этом я и думал. Мне грустно от того, что мои родители заставили меня стать хирургом. Я хотел быть певцом, я так любил петь. Даже если бы я стал просто уличным певцом, я бы, по крайней мере, нашел себя. Сейчас я всемирно известный хирург, но я не нашел себя. Когда люди хвалят меня как хирурга, я слушаю так, как будто они хвалят кого-то другого. Я получал награды, ученые степени, но ничто не вызывало радости в моем сердце – потому что это не затрагивало меня. То, что я был всю жизнь хирургом, убило меня, уничтожило меня. Я хотел просто играть на флейте, даже если мне пришлось бы просить милостыню на улицах. Но я был бы счастлив.

В этом мире есть только одно счастье – быть самим собой.

И поскольку никто не является собой, каждый пытается как-то скрыть это – отсюда маски, притворство, лицемерие. Люди стыдятся того, кем они являются.

Мы сделали из мира рыночную площадь, а не прекрасный сад, где каждому дозволено быть тем цветком, которым он является. Мы же заставляем ноготки быть розами – как ноготки могут стать розами? Эти розы будут искусственными, и в глубине сердца ноготки будут плакать и испытывать стыд: «Мы оказались недостаточно отважными, чтобы восстать против толпы. Она заставила нас стать искусственными цветами, но мы родились настоящими цветами, в которых текут наши соки, – но мы не можем проявить себя как настоящие цветы».

Вас учат всему, но не учат быть самим собой. Это самая отвратительная форма общества, которая только возможна, потому что такое общество делает всех несчастными.

Я слышал еще об одном великом человеке, известном профессоре литературы, который уходил на пенсию. Собрались все университетские профессора, все его друзья – всем было весело. Но внезапно они заметили, что профессора нет среди них. Один из его друзей, адвокат, вышел из дома… и обнаружил его в саду. И что же он там делал? Он сидел под деревом.

Адвокат был его ближайшим другом, другом детства. Он спросил:

– Что ты здесь делаешь?

Профессор ответил:

– Что я делаю? Помнишь, пятьдесят лет назад я признался тебе, что хочу убить свою жену. А ты сказал: «Не делай этого, иначе получишь пятьдесят лет тюрьмы». Я думаю, что, если бы я не послушал тебя, сегодня я уже вышел бы из тюрьмы и был бы свободен. Меня это так бесит, что появляется желание – почему бы мне не убить хотя бы тебя! Сейчас мне семьдесят пять лет. Даже если меня посадят в тюрьму на пятьдесят лет, меня не смогут продержать там весь этот срок. Лет через пять-семь я умру. Ты не был мне другом, ты оказался моим злейшим врагом.

Быть тем, кем вы не хотите быть, жить с тем, с кем вы не хотите жить, делать то, что вы не хотите делать, – вот основа всех ваших несчастий.

И с одной стороны, обществу удалось сделать всех несчастными, а с другой – то же самое общество ожидает от вас, что вы не будете показывать свое несчастье – по крайней мере, не на людях, не открыто. Потому что ваше несчастье – это ваше личное дело.

Все это создается обществом – в действительности это общественное, а не личное дело. Та же самая толпа, которая создала все причины вашего несчастья, в конце концов говорит вам: «Ваше несчастье – это ваше личное дело, но когда вы выходите из дома, вы должны улыбаться и не показывать свое несчастье другим».

Общество называет это этикетом, хорошими манерами, культурой. На самом деле, это лицемерие.