Текст книги "Внутренние война и мир"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 4
По ту сторону оправданий

Не надлежит убивать нам кровных сынов Дхритараштры,

Ведь погубив свой род, как можем счастливыми быть, Мадхава?

Хоть и не видит греха их ум, пораженный корыстью,

В уничтожении рода, в вероломстве преступном,

Как не понять постигающим зло поражение рода,

Что нам, Джанардана, от такого греха отрешиться надо?

С гибелью рода погибнут непреложные рода законы;

Если ж законы погибли, весь род предается нечестью,

А утвердится нечестье, Кришна, – развращаются женщины рода.

Женщин разврат приводит к смешению каст, Варшнея!

Если смешение будет, в ад попадут и весь род, и убийцы рода;

Ниспадают их предки, лишась возлияний и жертвенных клецек.

Преступленье губителей рода, смешавших касты,

Упраздняет законы народа, семьи вековые устои.

Люди, лишась родовых законов, о Джанардана,

Должны обитать в аду, так указует Писанье!

Ошо!

Этим утром вы сказали, что Гита является психологической книгой, а не духовным писанием. Но вы также объяснили, что в Раване, злодее, есть частица Рамы, героя, а в Раме также присутствует частица Раваны. Можно ли считать, что в психологической книге есть частица духовного?

С моей точки зрения, духовность – это опыт, который невозможно выразить в словах. На него можно указать, но указание не значит выражение. На луну можно указать пальцем, но палец – это не луна.

Когда я говорю, что Гита посвящена психологии, я не имею в виду психологию Фрейда. Психология Фрейда останавливается на уме. В ней нет никаких указаний на то, что лежит за пределами ума. Ум предстает конечной границей, за которой ничего больше не существует. Гита представляет собой психологию, которая содержит указания на запредельное, но сам указатель не является тем, что лежит за гранью ума.

Гита действительно психологична. Но в ее психологию входят указания на «я», на духовность, на конечную сущность – однако все это не делает Гиту духовным текстом. Гита – всего лишь межевой камень, знак со стрелой, указывающей на конечное предназначение. Но она не претендует ни на что большее: только межевой камень. Не само предназначение.

Духовных писаний не существует. Да, есть писания, указывающие на духовность, но все они имеют преимущественно психологическую природу. Такие тексты не следует воспринимать как духовные. Человек может обрести духовность, двигаясь по указателю, но духовное состояние невозможно выразить в словах – даже отчасти. Не существует даже отражения духовности.

Для этого есть причины. Будет хорошо, если мы кратко коснемся некоторых из них.

Первоначально в тот момент, когда человек только приобретает духовный опыт, в его сознании нет ни одной мысли. Как же можно с помощью мыслей передать опыт, в котором нет ни одной мысли? Только тот опыт, в котором присутствует мысль, только опыт, прошедший мысленную оценку, можно выразить через мысль. Но мысль не может передать опыт, в котором ее не было.

Только опыт безмыслия является духовным. В такой момент мысль не существует; и, значит, его нельзя описать в словах. И именно поэтому Упанишады безжалостно повторяют: «Нети, нети». Они говорят: «Ни то, ни это». Если вы спросите, так что же это такое, они ответят: «Ни то, ни это». Какие бы слова ни употребил человек, они не могут передать подобный опыт.

Так что же это за опыт, стоящий за гранью любого выражения?

Будда даже запретил задавать ему одиннадцать вопросов. Он говорил: «В них скрыта опасность». «Если я не отвечу, моя позиция покажется вам слишком сложной. А если отвечу, то допущу несправедливость перед истиной – дело в том, что на эти вопросы нельзя дать ответ. Поэтому, пожалуйста, не задавайте их, не ставьте меня в трудное положение».

Поэтому, когда Будда собирался посетить деревню, его ученики заранее просили, чтобы никто не задавал ему одиннадцать вопросов. Эти вопросы относились к духовности.

Когда люди стали настойчиво просить Лао-Цзы описать свой опыт в книге, он сказал: «Пожалуйста, не ставьте меня в трудное положение. То, что я напишу, не будет моим опытом. Его невозможно выразить в словах, и только об этом мне хочется написать».

Но люди не слушали его. Поэтому, в конце концов, под давлением своих друзей и любимых людей Лао-Цзы написал книгу. Но в самом ее начале были такие слова: «То, что можно сказать, не является истиной. Истина невыразима. Читая мою книгу, помните об этом».

В этом мире всякий человек, испытавший опыт духовности, одновременно начинает понимать, что этот опыт невыразим. Его просто невозможно выразить. Мистики всегда говорили, что попытки описать духовное в словах обречены на неудачу – у немого больше шансов рассказать о вкусе мелассы. И дело не в том, что немой не знает вкус мелассы; он знает, но не может его описать.

Вы можете подумать, что у вас получится, но это не так. Вы также не сможете описать вкус. Не только немые, но и те, кто могут говорить, неспособны рассказать про этот вкус. И если я буду настаивать на том, чтобы вы его описали, то в лучшем случае вы вложите мне в руку кусок мелассы и попросите меня попробовать его. Другого пути нет. Но если мелассу можно хотя бы дать человеку, чтобы он ее попробовал, то с духовностью даже это невозможно.

В мире нет духовных писаний. Конечно, существуют книги, указывающие путь к духовности, – и Гита одна из них – но всякое указание происходит в пределах ума. Они указывают за границы ума, но само указание осуществляется в рамках ума. Всякая наука психологична; в ее основе лежит психология. Даже высочайший взлет письменной мысли имеет психологическую природу: слова всегда развертываются в сфере ума, любое высказывание имеет интеллектуальные границы. Выражение мысли возможно, пока существует ум. Когда область ума заканчивается, остается невыразимое.

Поэтому, когда я называю Гиту психологией, я не подразумеваю ничего подобного бихевиоризму, психологии Ватсона или «условным рефлексам» Павлова. Все эти психологические теории замкнуты на себе, и они не хотят считаться с реальностью, лежащей за пределами ума. Некоторые из них не принимают даже реальность самого ума. Их сторонники говорят: «Ум – это всего лишь часть человеческого тела. Ум значит мозг. Больше нигде нет ума. Ум – это просто результат взаимодействия крови, костей и мозгового вещества. Ум неотделим от тела».

Гита не содержит такой психологии. Психология Гиты нацелена на все то, что лежит за пределами ума.

Но, несмотря на это, она остается психологией. Я не буду называть Гиту духовным писанием – но не потому, что где-то есть другие духовные писания. Духовность сама провозглашает свою сущность: «Я не могу существовать там, где есть текст. Я не могу содержаться в словах. Меня не связывают никакие ограничительные линии интеллекта». Духовность – это опыт, который переходит всякие границы. Он делает любые слова тщетными и любые выражения – пустыми.

Ошо!

Один из законов Ману гласит: «Нет ничего плохого в том, чтобы убить тирана». Следовательно, книга Ману дает такое разрешение – и Арджуна очень хорошо знает, что Дурйодхана и его сообщники являются тиранами. И, тем не менее, в своем сердце Арджуна испытывает колебания. В чем причина?

Прежде всего, слова Ману – это просто социальная этика; он говорит о социальных нормах. Законы Ману не связаны с духовным. Его утверждения даже нельзя назвать психологическими. Они – часть социальных норм и правил поведения. Следовательно, если вы хотите найти место Ману, то поставьте его рядом с Марксом, Дюркгеймом и другими подобными мыслителями. Законы Ману не обладают глубинной значимостью.

Основная цель Ману – поддержать социальный порядок, а никакая социальная система не является абсолютной. Все социальные учреждения обусловлены своим временем. Человеку достаточно совсем немного задуматься, чтобы восстать против общественного порядка, потому что социальные системы создаются с учетом интересов худших людей. Таким же образом самым лучшим учителем является тот, кто в процессе обучения помнит о наименее способном из собравшихся учеников. Это, конечно, так, но подобный учитель немедленно становится бесполезным для ученика, занимающего первое место в классе по способностям.

Базовые законы, ложащиеся в основу общественного порядка, создаются с учетом интересов худших членов социума. Арджуна – не обыкновенный человек; его ум не приходится считать средним. Арджуна рационален, он умен, у него выдающиеся таланты. Для такого человека жизнь становится поводом для глубокого размышления.

Ману говорит, что в убийстве тирана нет ничего плохого. Но для мыслящего человека все не так просто. В конце концов, кого можно считать подлинным тираном? И даже если некто – тиран, правильно ли его убивать? Тем более, если этот тиран из одной семьи с вами? Ману даже не пытается думать об этом. Под словом «тиран» он подразумевает врага. Но в данном случае тиран является близким человеком – и он не один, их сотни тысяч. Ситуация пронизана миллионами различных видов глубоко личных отношений – миллионами.

Итак, Арджуна оказался в весьма специфическом положении. Он не в той ситуации, когда есть тиран и есть его жертвы. Именно об этом Арджуна и говорит: «Если я получу царство, убив всех этих людей, будет ли такая сделка выгодной?» Арджуна задается вопросом: «Стоит ли захватывать власть ценой всех этих жизней? Есть ли смысл так дорого платить за царство?» Его тревожит только эта проблема.

Состояние ума Арджуны развертывается на более высоких уровнях рефлексии, чем законы Ману. В сущности, законы всегда непоколебимы и безжизненны. Их ценность ограничивается функциональностью. В критических ситуациях законы теряют смысл.

Кризис Арджуны особенный. Он необычен в трех аспектах. Во-первых, очень сложно определить, кто является тираном. Если бы Кауравы выиграли войну, у вас сложилось бы совсем иное представление о том, кто был тираном. Тогда история была бы написана иначе, ее писали бы другие люди. Историки собираются вокруг победителей и сторонятся побежденных.

Гитлер проиграл войну, поэтому все мы знаем, кто был «плохим парнем». Но если бы Гитлер победил, а Черчилль, Рузвельт и Сталин проиграли, тогда, я уверен, «плохими парнями» мы считали бы их, а не Гитлера. То, что мы можем ретроспективно обдумать и оценить после того, как ситуация разрешились, не кажется таким очевидным в гуще событий. Обычно историки пишут историю победителей. Благодаря этому история кристаллизуется вокруг тех, кто победил.

Итак, сегодня мы знаем, что Кауравы были тиранами. Но во время войны все было не так четко и ясно, и невозможно было определенно сказать, кто тиран и кто не прав. Люди чаще всего оказываются именно в такой ситуации.

Китай продолжает утверждать, что Индия напала на него. Индия заявляет, что ее атаковал Китай. Никогда не будет понятно, кто напал первым: до сих пор не удалось выяснить, кто выступал в роли захватчика. Да, победитель пишет историю, а проигравшего называют агрессором. Тот, кто проиграл, не может писать историю. Но разве поражение само по себе служит подтверждением того, что одна из сторон напала первой?

Всегда легко оценивать уже состоявшееся событие, поскольку общая картина становится значительно более ясной. Но в гуще событий сделать это намного сложнее.

Обе стороны обязательно делают ошибки. Различие может быть в степени, но источником ошибок никогда не бывает только одна сторона. Вовсе не одни Пандавы и не одни Кауравы несут ответственность за все зло. Так быть не может. Различие лишь в степени. Вполне возможно, что Кауравы несут большую ответственность, – но даже к этому решению историки пришли значительно позже войны, когда стал возможен дистанционный взгляд на произошедшее.

В этот центральный момент войны ум Арджуны поразило беспокойство. Ничто неясно. Что будет дальше, и до какой степени это правильно? И даже если станет понятно, что на другой стороне собрались одни тираны, агрессоры, то, все равно, среди них есть те, кого Арджуна любит. Возможно, Дурйодхана и тиран, но Дрона? Дрона не тиран. А Бхишма? И Бхишма не тиран. В сущности, он заботился как о Кауравах, так и о Пандавах, когда те были детьми. В свете данного факта трудно принять окончательное решение, и в этом причина беспокойства Арджуны.

Ману создал достаточно заурядные социоэтические законы. В обычной ситуации они применимы, но в особых случаях, подобных этому, они не годятся. Законы Ману можно было бы использовать только при одном условии: если Арджуна отрицает уникальность ситуации и цитирует Ману, чтобы оправдать свои поступки: «Ману сказал, что убивать тиранов правильно, и я присоединяюсь к его словам». Но это был бы не очень разумный шаг. И для того, чтобы назвать такой шаг неразумным, есть еще одна причина: в этом случае мы никогда бы не получили Гиту. Гита родилась из глубочайшего вопрошания Арджуны, его сомнений и размышлений – из поиска. Если бы Арджуна простейшим образом принял ситуацию, то все кончилось бы заурядной войной, в которой была бы победившая и проигравшая сторона... обычная история. Когда идет война, кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает – и из этого рождается история, сюжет.

Махабхарата оказалась не настолько значимой, как Гита. Война Махабхараты разразилась и завершилась, но Гита никак не может прийти к концу. Махабхарата – это всего лишь событие, и, со временем, оно изглаживается из памяти. В сущности, Махабхарату помнят только потому, что она дала рождение Гите – иначе зачем вообще вспоминать о ней.

Мировая история помнит тысячи войн. За три тысячи лет люди сошлись в четырнадцати тысячах войн, но обычно война... хорошо, она становится просто еще одной вехой в истории. Гита, напротив, превознеслась, стала более значительной, чем сама по себе война. Сегодня Гиту помнят не благодаря Махабхарате; Махабхарату не забыли из-за Гиты.

Исходя из этого, я хочу сказать вам, что в нашем мире ценность представляют не произошедшие события. Ценны мысли, идеи. События происходят, а затем предаются забвению, но мысли, идеи существуют вечно. События, в конечном счете, умирают; но если событие дает рождение какой-нибудь живой, одушевленной мысли, то оно обретает вечную жизнь.

Сама по себе война Махабхараты не имеет значения. Даже если ее никогда не было, это неважно. А вот не будь Гиты, все было бы иначе. Махабхарата осталась бы малозаметным событием, которое, со временем, стало бы вовсе несущественным. Эта война явилась результатом ссоры между братьями, двоюродными братьями. Она разразилась, а потом закончилась. У нее были свои причины, которые, в конце концов, исчерпались. Но Гита с каждым днем приобретает все большее и большее значение. Ее важность растет во многом благодаря тому, что у Арджуны был необыкновенный ум. Арджуна был гением, который не перестает вопрошать, который в момент кризиса ставит все новые и новые вопросы.

Обычно очень сложно задавать вопросы в момент кризиса. Человеку проще спрашивать, когда он сидит дома и читает Гиту. Арджуна оказался в такой ситуации, когда задавать вопросы становится рискованным предприятием. Этот случай не подходит для вопроша-ния. В такой ситуации трудно задаваться вопросами о конечной реальности; это – не тот случай, когда учитель и ученик могут сесть под дерево и заняться созерцанием. Вот-вот разразится война. Позывные к бою уже отзвучали, раковины протрубили – и в этот момент разум Арджуны начинает волноваться.

Арджуна – смелый человек. Посреди поля битвы он рассказывает о своем состоянии, о своей тревоге и погружается в размышления. Человек, который способен думать и задавать вопросы в настолько кризисной ситуации, – не просто гений. О Ману здесь нет и речи; в такой ситуации нужен человек калибра Кришны. Если бы там оказался Ману, он бы сказал: «Читайте мои Манусмрити. В них сказано: «Убей тирана». Ваша обязанность кристально ясна».

Глупые люди, в отличие от умных, всегда знают свои обязанности. Умный человек обычно глубоко анализирует обе стороны проблемы, и ему трудно определить, что хорошо, а что плохо. Это знание никогда не дается мыслящим людям так же легко, как невежам.

Для глупца все просто и понятно: это хорошо, а то плохо; этот – индус, а тот – мусульманин; этот человек наш, а тот – чужак. Но чем глубже размышления, тем больше возникает сомнений: «Кто мой, а кто чужой? Что хорошо, а что плохо?» В этом мире ценная мысль может родиться только через муки процесса размышлений. В такой момент Арджуна страдает от боли, а Гита становится ответом и преодолением боли. Нет, в этой ситуации недостаточно законов Ману. Они не помогут.

На дорогах существуют правила движения. «Держитесь левой стороны!» – это хорошее правило – с ним вы не ошибетесь[2]2
  В Индии, как и в Англии, левостороннее движение. – Примечание переводчика.


[Закрыть]. Но если сделать все наоборот и предложить людям держаться правой стороны, то ничего плохого не произойдет. В Америке правила требуют ездить по правой стороне дороги, и люди не видят в этом ничего противоестественного. Держаться левой или правой стороны – любое подобное предписание служит определенной цели, но оно не имеет высшего основания в жизни. И если у кого-нибудь возникнет вопрос: «Почему нужно держаться именно левой стороны? Почему не правой?» – никто в мире не сможет дать на него ответ. Это – просто функциональное правило. А если человек, склонный к еще более глубокому анализу, задаст вопрос: «В сущности, какую сторону считать левой, а какую – правой?», то и на него невозможно дать однозначный ответ.

Созданная Ману система исключительно функциональна, но ведь Арджуна ставит под вопрос саму эту систему. Он задает очень глубокие вопросы. Арджуна спрашивает: «Итак, я получу царство, убив огромное множество людей, убив самых близких и любимых, и что? Какова цель моих действий? Предположим, я выиграю войну, и что мне это даст? Допустим, Кауравы – узурпаторы, и если мы убьем их, произойдет переворот, ну а что дальше? Какой смысл в перевороте? Кто скажет, сколько погибнет невооруженных, невинных людей, людей, никак не связанных с нашей распрею? Эти люди оказались на поле битвы просто потому, что они чьи-то родственники. Что будет с ними со всеми?»

Нет, Арджуна задает очень важные вопросы. Для ответа на них недостаточно Ману.

Не надлежит убивать нам кровных сынов Дхритараштры,

Ведь погубив свой род, как можем счастливыми быть, Мадхава?

Хоть и не видит греха их ум, пораженный корыстью,

В уничтожении рода, в вероломстве преступном,

Как не понять постигающим зло поражение рода,

Что нам, Джанардана, от такого греха отрешиться надо?

С гибелью рода погибнут непреложные рода законы;

Если ж законы погибли, весь род предается нечестью.

Арджуна говорит: «Они безрассудны. Если мы поведем себя так же, какая в этом будет польза? Допустим, они не правы, но если мы также понесем ответственность за их неправоту, сделав еще большее зло, будет ли это правильно? Разве, отвечая злом на зло, можно породить добро?» В сущности, вопросы Арджуны можно сформулировать так: «Если мы добавим свои ошибки к их ошибкам, они удвоятся или компенсируют друг друга? Их разум в заблуждении, они глупы – значит ли это, что мы также должны вести себя как глупцы? И настолько ли стоящим будет то, что мы получим в результате, настолько ли полезным, настолько ли ценным?»

Обратите внимание. В уме Арджуны развиваются две параллельные мысли.

Он спрашивает, стоит ли результат того. За этим вопросом стоят два мотива. Возможно, все это имеет смысл, тогда Кришна объяснит его, и Арджуна сможет рационализировать свою борьбу. Может быть, Кришна покажет, в чем смысл всего происходящего, и тогда Арджуна выиграет. Или, возможно, Кришна сможет дать убедительное объяснение того, что зло будет взаимно уничтожено злом, а все оставшееся будет добром. Если так случится, то Арджуна сможет подготовить себя к битве. Человек стремится найти рациональное обоснование своим приготовлениям к сражению.

Эти точки зрения развиваются рука об руку в уме Арджуны. Из того, как Арджуна ставит свои вопросы, следует, что он пытается сказать: «Либо позволь мне убежать, и я спасусь, либо дай мне ясное доказательство того, почему нужно сражаться». Арджуна стремится очистить свой ум так, чтобы во время сражения в нем не оставалось бы сомнений в верности избранного пути. В ходе битвы Арджуна хочет быть полностью уверенным в том, что сражается за правое дело.

Другой возможный вариант для Арджуны – бежать с поля битвы. Он видит лишь эти две альтернативы. Кажется, что он готов к обеим, – какая бы ни представилась. В этом необходимо разобраться.

Человек всегда склонен считать себя умным, мыслящим, рациональным существом. Аристотель доходил до того, что называл человека мыслящим животным. Он говорил: «Человек – животное, обладающее разумом». Но, глубже постигая природу человека, мы приходим к пониманию того, что его интеллект является не чем иным, как попыткой приписать отсутствию интеллекта статус интеллекта. Ум человека постоянно занимается оправданием иррационального и непостижимого в себе.

Если человек готовится к сражению, то, прежде всего, он пытается убедить себя и других, что эта война принесет нечто хорошее и благословенное – и тогда он с легкостью идет в бой. Если человеку нужно отрубить кому-то голову, то, прежде всего, он стремится убедить себя, что идет на этот шаг в интересах того, кто будет обезглавлен, – и тогда он без труда может сделать свою работу. Если человек собрался бросить нечто в огонь, то, прежде, он убедит себя, что этим лишь защищает религию, – и тогда он с легкостью разожжет пламя. Человек раз за разом пытается оправдать свои самые иррациональные стороны с помощью разума.

Арджуна оказался именно в такой ситуации. Внутри себя он готов к сражению – иначе ему не было бы нужды выходить на поле боя. Его ум склоняется к битве; Арджуна хочет получить царство и отомстить за все то, что ему пришлось претерпеть. И поэтому он позволил себе зайти так далеко, дойти до точки, когда сражение вот-вот разразится. Но Арджуна готов к битве не так, как Дурйодхана или Бхима. Ему не хватает целостности; его разум разделен, он дал трещину. Где-то в глубине себя Арджуна понимает, что все неправильно, тщетно, – и в то же время он чувствует, что ему придется пойти на это, иначе под вопросом окажется его престиж, его эго, его семья, а также тысяча и одна других вещей. Обе эти мысли развертываются в его сознании. Его ум раздваивается.

И запомните, мыслящий человек всегда страдает раздвоением ума. Безрассудный – никогда. В состоянии безмыслия трещина также преодолена. Но ум мыслящего человека всегда раздвоен.

Под «мыслящим человеком» я понимаю того, кто постоянно поддерживает внутри себя диалог и обсуждение; того, кто постоянно спорит с собой. Он разбивает себя на фрагменты и ведет дискуссию, какой из них является правильным, а какой – ошибочным. Мыслящий человек спорит с собой, внутри себя двадцать четыре часа в сутки.

Именно такая полемика и развернулась в уме Арджуны. Каким-то образом ему на время удалось убедить себя в правильности войны, и он прибыл на поле боя. Но сейчас он вовсе не уверен в том, что это – его война.

Во время Второй мировой войны человек, сбросивший атомную бомбу на Хиросиму, не представлял, что произойдет. Он знал только лишь следующее: необходимо нажать кнопку и атомная бомба упадет на город. Он не подозревал, что эта бомба убьет сто тысяч человек. Он ничего не знал. Перед ним была поставлена задача выполнить приказ, который заключался в том, что необходимо долететь до Хиросимы и нажать на кнопку. Он достиг цели, нажал на кнопку и вернулся назад.

Он узнал о том, что убил сто тысяч человек, одновременно со всем остальным миром. После этого он не мог спать. Ему все время виделись миллионы мертвых тел. Он был потрясен до глубины души.

У этого человека начали трястись конечности. Со временем он сам стал наносить себе раны. Однажды он перерезал себе вены, а в другой день он ударил себя по голове молотком. Его поместили в психиатрическую клинику. Затем он стал нападать на других. Его приходилось держать связанным. Он полностью потерял сон.

Он страдал от чувства вины. Над его умом довлела одна мысль: он убил сто тысяч человек. Но, когда бомба падала на Хиросиму, он не подозревал об этом.

Современная система ведения войн совершенно антигуманна. Вам не говорят... Даже непосредственный исполнитель не знает, что, нажимая кнопку, он несет гибель сотне тысяч человек.

Во время войны Махабхараты ситуация была совершенно иной. Все было открыто. Война была честной и гуманной Люди сражались друг с другом. Арджуна мог, стоя на колеснице, предвидеть грядущий результат. Он отмечал про себя: «Вот друг, который будет убит. А дома у него останутся маленькие дети».

Запомните, современная война стала антигуманной; а значит, опасность неизмеримо возросла. Даже воин не имеет четкого представления о последствиях. Все происходит в темноте. Те, кто принимает решения, имеют дело с цифрами, а не с живыми людьми. У них есть лишь статистика: умрет сто тысяч человек. За этими словами не стоит ничего реального. Но заставьте сто тысяч человек выстроиться в ряд, загляните в лицо каждому и почувствуйте, что все они обречены на смерть. Тогда вы также сможете представить себе сто тысяч их жен, сотни тысяч детей, их пожилых матерей и отцов... и, кто знает, какая еще ответственность лежит на плечах каждого из них.

Если бы того, кто сбросил бомбу на Хиросиму, поставили лицом к лицу с ответственностью за убийство ста тысяч человек, я думаю, он предпочел бы умереть, чем выполнить такой приказ. Он бы отказался подчиниться этому приказу. Его бы измучил вопрос: «Стоит ли мне убивать всех этих людей только для того, чтобы не потерять работу?»

В уме Арджуны стали возникать вопросы, потому что перед ним была вся сцена, прямо у него перед глазами. Арджуна увидел все: плачущих и стенающих вдов... и Бог знает, сколько самых близких ему людей найдет сегодня свою смерть; там будут их вдовы, их тоскующие и страдающие дети, земля будет устлана трупами. Арджуна предвидел все это с такой ясностью, что все рациональные доводы в пользу справедливости этой войны, которыми он прежде мог успокаивать себя, тотчас опрокинулись.

Одна часть его ума стала говорить: «Что же ты собрался делать? Это – грех! Разве может быть больший грех, чем этот? Готов ли ты убить всех этих людей только ради царства, богатства и наслаждений?»

Конечно, Арджуна был мыслящим человеком. Его интеллект начал сопротивляться. Но другая часть ума изнутри следит за этим сопротивлением. Она также говорит: «Если бы только можно было найти рациональное обоснование, если бы только меня убедили, что все правильно, то в сражении не было бы ничего плохого». Если удастся показать, что грядущая битва принесет благо, то Арджуна соберется, вновь станет цельным человеком и ринется в бой.

Задавая Кришне вопросы, Арджуна не имеет ни малейшего представления, какими будут ответы; никто не может поручиться за то, как разрешится ситуация. Люди, подобные Кришне, непредсказуемы. Кришна не дает фиксированных, готовых ответов. Вы не можете предугадать, что скажет Кришна.

Арджуна же, напротив, стремится выбрать одно из двух. Либо необходимо доказать, что данная война является правильной, моральной, несущей благодать и благословенной, что она принесет Арджуне счастье в этом и будущем мире, – и тогда он вступит в бой. Либо, если подтвердится, что война бессмысленна и все перечисленное невозможно, тогда Арджуна убежит с поля битвы.

Эти две альтернативы ясны Арджуне. Между ними колеблется его ум, их разделила трещина в сознании Арджуны. У него есть желание сражаться. Если бы Арджуна не стремился в бой, то не испытывал бы потребности задавать Кришне подобные вопросы.

Недавно я был в деревне. Ко мне подошел юноша и спросил: «Я хочу принять саньясу. Каким будет ваш совет?»

Я ответил: «Пока тебе требуется мой совет, пожалуйста, не принимай саньясу. Саньясу нельзя принять по моему совету. В тот день, когда ты почувствуешь, что даже если весь мир посоветует тебе не принимать саньясу, а ты все равно ее примешь, тогда иди в саньясины. Только когда цветок саньясы сам почувствует свой аромат – а раньше нет».

Если бы ум Арджуны отдавал себе полный отчет в том, что война – это плохо, то герой никогда бы не попросил совета Кришны. Арджуна просто ушел бы с поля боя. Он сказал бы Кришне: «Позаботься о колеснице, веди коней, куда захочешь, делай, что угодно! Я ушел!» И если бы Кришна все-таки захотел дать ему совет, Арджуна ответил бы: «Еще никто в этом мире не принял совет, о котором сам не попросил – и иначе не будет никогда. Оставь свой совет себе!»

Но нет, Арджуна просит совета. В самом акте обращения за советом он открывает свой разделенный ум. Арджуна все еще верит, что, получив правильный совет, он сможет вступить в бой. Эта вера живет в нем, и он начинает задавать Кришне вопросы. Если бы Арджуна точно знал, что это – правильная война, то он не нуждался бы в советах Кришны, поскольку все подготовительные шаги к сражению уже сделаны.

Арджуна дрожит, он разделен. Именно поэтому он задает множество вопросов. Его вопросы важны. Они непременно встанут перед каждым, кто даст себе труд хоть немного задуматься. Ум такого человека разделится, на один вопрос у него будет готово два различных ответа, он потеряет способность решать. Арджуна погружен в сомнения. Он утратил решимость.

Когда кто-либо просит совета, подобный шаг свидетельствует только об одном: этот человек потерял Уверенность в себе. В такой момент ему не хватает веры в себя, чтобы найти ответ. Внутри него сосуществуют два равносильных варианта, ни одному из которых он не может отдать предпочтение. То один кажется правильным, то другой.

Только в такой ситуации человек ищет совета. Когда кто-то просит совета, необходимо понимать, что этот человек настолько разделен изнутри, что сам не может согласиться ни с одним из доступных ему ответов. Таково состояние Арджуны. Он рассказывает о своем внутреннем состоянии.

Ошо!

Только что вы говорили о саньясе. В книжном магазине продавался буклет «Нео-саньяса». В этом буклете приводятся ваши слова о том, что вы никогда не брали на себя роль учителя. Вы лишь становились свидетелем в момент посвящения человека в саньясу. Пожалуйста, объясните это. И еще один вопрос: Арджуна и Кришна стоят на поле битвы. Как мог Арджуна прослушать все восемнадцать песен Гиты перед началом сражения? И как Кришне удалось найти время на то, чтобы произнести Гиту? На поле битвы присутствовали две армии. Значит ли это, что все солдаты слушали этот диалог между Кришной и Арджуной? Возможно ли, что события развивались в психологическом или каком-то подобном времени?

Столь продолжительный разговор с Кришной, конечно же, вызывает вопросы. Этот вопрос, несомненно, должен был встать. На поле битвы, рядом с солдатами, готовыми сразиться в яростной схватке... если бы Кришна произносил все восемнадцать песен так же, как это делают его последователи, такая длинная книга потребовала бы значительного времени! Даже если бы он говорил без остановки, не обращая внимания на Арджуну, ему все равно потребовалось бы много времени. Как же это могло быть?