Текст книги "Путь мистика"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц)

Глава 8. Жажда запредельного

Любимый Ошо,

Я часто слышу, как ты говоришь, что каждый ребенок приходит в этот мир с пустым умом, как tabula rasa.

Как же возможно, что, несмотря на это мы несем с собой воспоминания и обусловленности из прошлых жизней? Пожалуйста, скажи что-нибудь об этом.

Нужно понять одно разграничение, разграничение между мозгом и умом. Мозг – это часть тела. Каждый ребенок рождается с чистым мозгом, но не с чистым умом. Ум – это слой обусловленности, возникающий вокруг сознания. Ты обычно его не помнишь; поэтому продолжительность прерывается.

В каждой жизни, когда человек умирает, умирает и мозг, но ум высвобождается из мозга и становится слоем на сознании. Он нематериален; это просто определенная вибрация. Таким образом, на наших сознаниях лежат тысячи слоев.

Когда я говорю, что ребенок рождается как tabula rasa, я имею в виду мозг. Ум – очень древний, древний как существование. У него нет начала, но есть конец. В тот день, когда ты становишься способным отбросить все эти слои, накопленные за века, ум умирает. У него есть конец. В этом же свете нужно понять, что у просветления есть начало, но нет конца. Тогда ты можешь понять и то, и другое.

У ума нет начала; он всегда был с тобой. Затем, в определенный момент, ты его отбрасываешь.

Конец ума – и есть просветление.

Тогда просветление продолжается. У него есть начало, но нет конца. Вместе они содержат в себе целую вечность, от прошлого до будущего.

Мозг рождается каждый раз, когда ты входишь в тело, и умирает каждый раз, когда ты покидаешь тело. Но его содержимое – то есть ум – не умирает; оно остается с сознанием. Именно поэтому возможно вспомнить прошлые жизни – даже когда вы были животными или камнями. Все эти умы все еще с вами. Но поскольку психология не разграничивает ум и мозг, и наука не признает такого разграничения... в английском языке ум и мозг почти синонимичны. Именно поэтому иногда я забываю, и вместо того чтобы сказать «мозг», употребляю слово «ум».

В тех языках, носители которых совершали великое исследование во внутренней реальности, есть множество слов, описывающих различные явления. В этих языках есть слово, обозначающее мозг, которое никаким образом нельзя перепутать с умом. Английское слово «ум» тоже происходит от санскритского манас – оно превратилось в mind, – но манас означает каждый слой; бывает животный манас, растительный манас, столько разных стадий эволюции, сколько ты прошел.

В санскрите все в целом не называется манас, все в целом называется читтам. Это называется читтам, потому что это не составная часть тела, но составная часть сознания. Сознание в санскрите называется четана. Поскольку он цепляется к четане, он называется читтам. Эти языки очень ясно очерчены в выборе слов, в их значениях. Но причина ясна: они работали над этим и выработали эти различия.

Читтам – это все прошлое, все умы, коллективно цепляющиеся к четане, сознанию. Они будут отброшены коллективно, и как только они отпадут, это будет подобно тому, словно ты отбрасываешь одежду, и сознание остается обнаженным. Это обнаженное сознание – предельный опыт существа.

Отброшенные умы остаются в подвале твоего мозга, поэтому даже если просветленный человек хочет через них пройти, он может это сделать, точно так же, как ты можешь спуститься в подвал своего дома и просмотреть весь тот хлам, который ты туда бросал.

Мозг – это самый последний слой, но сам по себе мозг – это не слой, не содержимое. Сам по себе мозг – это только механизм; это биокомпьютер. Когда ты покупаешь компьютер, он пустой; в него ничто не вложено, он новый. Тогда ты начинаешь вкладывать в него программы, какие захочешь, – историю, науку, религию, математику; ты можешь ввести в компьютер что угодно. Он это накапливает, у него есть система памяти; точно так же система памяти есть и у мозга. И каждый раз, когда тебе нужна информация, ты можешь запросить компьютер, и он выдает информацию.

Есть опасность, что в будущем компьютер разрушит способность человека к запоминанию, потому что он гораздо аккуратнее, и достаточно будет всего лишь небольшого пульта дистанционного управления, который ты всегда можешь держать при себе... Ты можешь либо держать собственный компьютер дома, либо подключаться к коллективному городскому и при помощи своего пульта дистанционного управления узнать что угодно. Ты можешь даже узнать, какого числа женился Сократ! Но он может дать тебе только ту информацию, которая в него заложена. Если ты задашь какой-то вопрос, который не был ранее запрограммирован, компьютер беспомощен; никакого ответа не придет.

В той же ситуации находится мозг. Мозг – это компьютер, точно как система памяти. И все наше образование – это не более чем ввод в компьютер. Он сможет ответить только на те вопросы, которые в него вложили. Если ты не учился физике, и тебе задать какой-то вопрос о ней, ум не сможет ответить, потому что этого нет в твоей памяти. Поэтому то, что ты называешь мышлением, тщетно: ты просто просматриваешь систему памяти, находя какой-то ответ на вопрос, для которого в нем нет ответа. Стоит задать любой новый вопрос, и он останавливается; он беспомощен.

Именно поэтому я настаиваю, что нельзя думать об истине, нельзя думать о просветлении, нельзя думать о любви. Нельзя думать обо всех великих вещах в жизни, потому что их нельзя заранее вложить в компьютер.

У ученого более полный компьютер; его память богаче. У профессора есть больше. Есть люди, которых уважают только за память. Все наше образование – это не что иное, как тренировка памяти, это не образование разума. Разум – это совершенно другое. Наше образование просто говорит тебе, что ты должен запомнить.

В Советском Союзе осознали тот факт, что мозг в точности подобен компьютеру. Зачем тогда его мучить и напрасно донимать? Поэтому на экзаменах студентам разрешают пользоваться библиотекой, или приносить все книги, которые им нужны. Все книги, которые им могут понадобиться, доступны в экзаменационной комнате. Какая необходимость в том, чтобы напрасно запоминать то, что написано в книгах? Но было установлено одно, и это изменило всю ситуацию: люди, которые плохо успевали, стали успевать хорошо. А те, кто хорошо успевал, стали сдавать позиции, уступать – отходить на второе, третье место.

Что произошло? Чтобы найти ответ, нужен разум, а эти книги такие большие, время ограничено – три часа. Ты должен найти ответы на пять вопросов. Ты должен быть очень бдительным и разумным, чтобы найти все относящиеся к делу факты и цифры и дать ответ. Те, у кого всегда была хорошая успеваемость, стали сдавать позиции, потому что у них нет никакого разума, есть только память. А теперь память бесполезна.

Все это так примитивно. Каждого студента можно снабдить небольшим пультом дистанционного управления, чтобы он мог просто проверить, какой необходим ответ. Его разум будет использоваться для того, чтобы правильно использовать пульт – использовать его мудро, ничего не перепутать, разумно понять вопросы, чтобы дать разумный ответ. Но это не вопрос памяти. Понадобится другого рода образование, которое учит разуму.

Хорошо известен тот факт, что люди великого разума не отличаются особенно хорошей памятью. Есть люди великой памяти, но у них нет совершенно никакого разума. Их память почти чудесна, невероятна, но абсолютно механична.

Когда изобрели чернильную ручку, было обнаружено, что у людей стал портиться почерк. Писать простой старомодной ручкой у них получалось лучше, чем перьевой. Чернильная ручка позволяет писать быстро, и ее не нужно снова и снова макать в чернильницу; чернила у нее внутри. Из-за этой скорости и запаса чернил люди стали писать быстро. Грация, с которой они писали медленно, внезапно исчезла.

То же самое произойдет с компьютерами. Они безмерно помогут вам запоминать, но помогут также и в негативном отношении – у вас не будет памяти. Даже имена друзей тебе придется проверять по компьютеру. Даже номер дома, в котором ты живешь, придется проверять по компьютеру, потому что теперь у твоего собственного компьютера нет необходимости работать – у тебя есть механическое приспособление.

Мозг – это не проблема, потому что мозг – это только машина. Проблема в содержимом мозга, то есть уме. Мозг – это только контейнер, и в каждой жизни ты получаешь новый контейнер. Старое содержимое смещается на один слой вниз и становится слоем твоего бессознательного.

Поэтому, когда я говорю, что ты получаешь новое начало, я имею в виду мозг, не ум. Но в английском языке эти слова используются как синонимы. Если ты начнешь двигаться в прошлые жизни, то войдешь в мир ума, который огромен, и каждый его слой открывает одну жизнь. Когда все слои пройдены сознательно, лишь тогда ты приходишь в центр своего сознания.

Индуистский храм называется мандир. Гранитная стена символизирует ум, и если ты входишь вовнутрь, в центре находится статуя Бога. Джайнский храм называется чайтьялайя по той же причине. Если ты можешь тотально пройти сквозь читы, слои ума, то достигнешь сознания, находящегося в центре храма.

В Японии есть только один храм, символизирующий точнее, чем любой другой храм, реальность ума и не-ума, ума и сознания. В нем есть только стены. Внутри он пустой; нет ни статуи Будды, ни вообще ничего. Ты просто входишь вовнутрь и сидишь в молчании. Много раз спрашивали, почему это так, но даже священники не могут ответить, потому что они забыли, что он символизирует. Это не имеет ничего общего с храмом, это связано с человеческим умом.

Пятьсот лет после смерти Гаутамы Будды ни в одном его храме не было ни единой статуи. Вместо этого на стенах внутренней стороны храма в мраморе было выгравировано дерево бодхи. А место под деревом, где сидел Будда, где он стал просветленным, было пустым. Это странный символ, но очень значительный: дерево указывало на место, в котором Гаутама Будда стал просветленным, – но когда он стал просветленным, в нем больше не было Гаутамы Будды. Оно опустело, стало ничем, просто чистым молчанием. Эти храмы были прекрасны, но все они исчезли, все они были разрушены.

Я видел в Индии один храм... трудно понять, как его построили. У него нет фундамента. Это огромный храм – круглый храм, очень высокий, может быть, пятьдесят футов – и у него нет фундамента. Можно взять нить, продеть ее под стену и обойти таким образом весь храм. И ты найдешь, что эта стена ни на что не опирается, у нее нет никакой связи с землей!

Я спросил священника:

– В чем смысл этого?

У них есть глупая история... и я сказал:

– Смысл не в этом. Вы говорите что-то такое, что привлекательно только для идиотов – что это храм из рая и две партии богов... – В джайнизме и буддизме Бога нет, но каждый, кто находится в раю, называется богом, поэтому богов множество. – ...Две партии богов боролись за этот храм, и храм выскользнул у них из рук и упал на землю. Вот почему у него нет фундамента.

Я сказал:

– Это такая глупая история. Прежде всего, вы не понимаете, где находится рай, и если бы он был где-то за звездами, этот храм сгорел бы по пути – такая небольшая вещь.

Каждую ночь мы видим тысячи падающих звезд, но ни одна звезда в действительности не падает, потому что эти звезды очень большие – это просто огромные камни, блуждающие в космосе.

Каждый раз, когда возникает звезда или планета... Она жидкая, но она постоянно вращается вокруг своей оси, и поскольку она движется, будучи жидкой, многие ее части улетают прочь...

Луна отделилась от Земли таким же образом; она была частью Земли. И именно из-за Луны у нас такие большие океаны. Эти океаны – это места, в которых жидкость Земли выплеснулась. Тысячи мелких частей выпали в космос и падали, пока не попали в какое-то гравитационное поле.

Когда гравитация притягивает эти небольшие части, такова ее сила и их скорость, что они просто сгорают. Поэтому когда вы видите падающую звезду, это просто горящий камень. Из-за своей скорости он так раскаляется, что в какой-то момент просто вспыхивает пламенем. Чаще всего он догорает прямо в небе. Только очень большие камни способны достичь Земли, например камень Каабы. Мусульмане считают его божественным; в нем нет ничего божественного, это большой камень, который не догорел полностью и достиг Земли. И есть множество других мест, куда упали такие камни. Поэтому я сказал:

– Этот храм исчез бы. Это невозможно, чтобы он упал с неба. И нет никаких богов – что это за боги, если они борются за какой-то тухлый храм? В этом храме нет ничего особенного, кроме того, что у него нет фундамента.

Но насколько я сам понимаю, эти стены символизируют ум, и внутри... внутри нет никакой статуи. Внутренняя пустота символизирует сознание.

И отсутствие фундамента символизирует то, что у ума нет основания; ты можешь его отбросить в то самое мгновение, как решишь это сделать. Он ни на чем не основан. Он просто цепляется вокруг сознания, приклеивается к нему, но у него нет никакого основания.

Великое философское прозрение было переведено на язык архитектуры, а эти идиоты говорят о дерущихся богах и о том, что этот храм выскользнул у них из рук и упал на Землю. Они уничтожили весь смысл. Но люди, создавшие этот храм, наверное, обладали прозрением. Должно быть, потребовались великие усилия, чтобы построить его без всякого фундамента. Это гигантская структура, и она просуществовала почти пятнадцать веков.

Есть мозг, который появляется каждую жизнь, новый, свежий; это часть тела. Есть ум, который существует вечно, как жизнь. Пока ты не становишься просветленным, он продолжает цепляться к тебе. Это просто пыль всех тех жизней, что ты прожил, воспоминания, которые ум высвобождает, когда ты умираешь. И эти воспоминания остаются приклеенными к сознанию. Они становятся толстым слоем.

Медитация – это способ вырыть колодец в этом толстом слое и достичь вод сознания. Поэтому у медитации есть начало, но нет конца.

Любимый Ошо,

Через несколько дней я собираюсь посетить своего восьмидесятилетнего отца, которого я не видел семь лет. Он очень настаивает на том, чтобы со мной увидеться, но в то же время очень несчастен оттого, что я саньясин. Как дать ему чувствовать себя счастливым, не становясь при этом лицемером?

Не ехать... это единственный способ! Прежде всего, ехать в Европу в условиях ядерной радиации опасно; нет смысла. Во-вторых, делать его несчастным, когда он умирает в возрасте восьмидесяти лет, нехорошо. Если ты приедешь как саньясин, он будет несчастнее, чем, если ты вообще не приедешь.

Семь лет ты не ездил. Если ты приедешь как не-саньясин, ты будешь несчастен, потому что почувствуешь себя лицемером, и скорее всего, обнаружится, что ты только притворяешься не-саньясином. Так зачем донимать старика? И неясно, умрет он или нет. Насколько я знаю, чем дольше человек живет, тем меньше вероятность смерти. Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-то умирал в возрасте ста двадцати, ста тридцати лет? Чем дольше человек живет, тем меньше возможность смерти!

Он уже пропустил нужное время, чтобы умереть, – он опоздал. Правильное время – семьдесят лет; он на десять лет опоздал. Поэтому не беспокойся. Пусть только эта история с радиацией окончится, и ты можешь ехать. Смерть никогда не бывает такой определенной. Нет никакой гарантии, что в восемьдесят лет он умрет, просто мы можем испугаться, что он умрет.

Но если ты решишь ехать, оставайся саньясином, чтобы не нужно было быть лицемером. Он может вспылить. Прими это радостно. Сиди в молчании, скажи своему отцу:

– Скажи все, что всегда хотел сказать. Злись или, если хочешь дать мне пощечину, дай – но только не причини себе вреда, ты слишком стар. Я могу сам дать себе пощечину за тебя.

Сделай это шуткой; заставь его смеяться.

Будь с ним, но не очень серьезно, не так, словно он вот-вот умрет, и ты из-за этого приехал. Скажи ему:

– Мой мастер говорит, что ты уже десять лет как опоздал – ты упустил время, а когда человек пропускает свою очередь, она не останавливается ради него. Очередь движется вперед.

Теперь, если кто-то другой задержится, и в очереди появится промежуток, может быть, у твоего отца появится какой-то шанс; иначе умереть никак невозможно. Поэтому не будь грустным и не делай грустным его.

Сначала он будет злиться. Сначала он скажет тебе, что ты все сделал неправильно. Согласись со всем, но скажи ему:

– Я просто твой сын, и я не могу быть лицемером, потому что я знаю, что это заденет твою гордость – что твой сын лицемерит. Поэтому я пришел таким, как я есть. И я готов принять твой гнев или любое наказание, которое ты считаешь для меня уместным.

Учение моего мастера в том, что когда человек умирает, нужно позволить ему покончить со всеми его желаниями, поэтому, если это твое желание, ударь меня. Не умирай с такими глупыми желаниями, потому что они снова приведут тебя в глупую жизнь; у тебя снова будет такой же сын, как я, – может быть, снова я, – который станет саньясином.

Все кончится за полчаса; дольше это продолжаться не может.

Тогда помоги ему медитировать. Скажи ему:

– Это не имеет ничего общего с саньясой. Ты можешь медитировать. Особенно это хорошо, потому что ты стар и упустил свой шанс умереть, на десять лет опоздал. Это поможет тебе стать молчаливым, стать мирным. И если придет смерть, в тебе не будет никакого страха ее.

Помоги ему делать випассану – простейшую вещь. Скажи:

– Просто лежи и наблюдай за дыханием.

Тебе нужно решить. Самое лучшее – не ехать, потому что я не думаю, что он догонит свой поезд так скоро. Но если ты боишься, что он догонит поезд, езжай. Но будь саньясином. И не нужно бояться. Просто скажи:

– Я тот же человек, только немного лучший. Твой сын не сбился с дороги.

Скажи ему, что ты делал, и спроси, что в этом плохого.

И сделай снова возможной близость. Сядь рядом с ним и помоги ему медитировать. Нет никакой проблемы, если ты едешь радостно, и он видит, что ты счастлив, что путь, который ты выбрал, сделал тебя радостным, более независимым, дал тебе определенную цельность – что он не поработил тебя, что он сделал тебя более свободным, чем ты когда-либо был.

Он будет счастлив. Он старый француз, а французы всегда любили свободу. Все, что ты делаешь, французы делали веками, в этом нет никакой проблемы. Ни один француз в действительности не христианин; у них нет для этого времени. Сначала нужно разобраться со всеми подружками. К тому времени, когда тебе восемьдесят, пора идти домой, не в церковь.

Поэтому расскажи ему хорошую новость. И скажи ему:

– Возвращайся поскорее и снова стань французом; это хорошее место. И я последую за тобой, так что нет никаких проблем. Христианство или саньяса, в своей основе я француз. Я на самом деле приехал не ради тебя, а ради своей подружки.

Просто скажи правду!

Любимый Ошо,

Однажды я наблюдал гипнотизера, который под гипнозом вводил людей в воспоминания прошлых жизней. Это было весьма убедительно, потому что гипнотизируемые описывали подробности, окружающее, ситуации и так далее. Почти в каждом случае эти люди втягивались в травматический опыт, который обычно достигал кульминации в их смерти. Кажется, правильно используемый, этот метод мог бы быть ценной техникой. В этом случае, однако, я почувствовал, что гипнотизер был довольно нечувствителен к людям после их опыта. По некотором размышлении я должен также добавить, что это случилось в Калифорнии. Пожалуйста, прокомментируй.

Хорошо, что ты добавил, что это случилось в Калифорнии. В Калифорнии возможно все. И то, что тебе показалось странным, не поразило бы тебя так, если бы ты знал, что техник может использовать что угодно, в особенности гипнотизм.

Этот человек знал только технику; он понятия не имел, что происходило с этими людьми. Он понятия не имел, что должен быть чувствительным к этим доверяющим людям, которые входят в опыт смерти, прошлой жизни. Он был только техником. Он был более заинтересован в том, чтобы использовать гипнотизм как профессию. Может быть, он продал билеты, и его интересовало только, сколько он заработал. Это люди, из-за которых гипнотизм осуждается во всем мире.

Прежде чем Индия разделилась... Для меня в разделении Индии и Пакистана величайшей потерей было то, что многие прекрасные вещи исчезли с индийских улиц. Раньше где угодно на улице в Индии можно было найти магов и гипнотизеров, которые совершали такие чудеса, что невозможно поверить, – но все они были мусульманами.

И это было как бы семейной тайной, и они не выдавали ее больше никому. Они не очень много зарабатывали: если за одно представление из тех мелких монет, что кидала толпа, набиралось пять рупий, этого было достаточно. Но они делали что-то невероятное. Но они сами понятия не имели, что они делали; они просто знали технику. Они владели техниками и использовали эти техники, которые могут сделать человека воспламененным, освобожденным – для привлечения толпы на улице.

Это было большой потерей, потому что когда Индия разделилась, эти мусульмане перебрались в Пакистан. Не знаю, продолжают ли они по-прежнему делать все эти вещи. Пакистан – маленькая страна, и столько магов со всей Индии... гипнотизеров и всевозможных трюкачей, канатоходцев. Если все они собрались в Пакистане... Пакистан – небольшое место; он не может позволить себе столько представлений. Никто не будет обращать на них внимания. Скорее всего, они выбрали другую профессию.

В Индии это было возможно, потому что это большая страна, и можно до бесконечности перебираться из одного города в другой. Но вопрос в том... Моим опытом тоже снова и снова было, что все они, без единого исключения, были нечувствительными людьми. Их совершенно не заботило, происходит ли в человеке какой-нибудь духовный рост. Их интересовали только деньги.

Таким же образом, человек, которого ты видел в Калифорнии, был просто техником, который знает простой метод гипноза и может этим зарабатывать деньги. Его не волнуют, не интересуют все эти люди и их прошлые жизни; его интересуют только деньги. И, кроме того, он дает одно и то же представление пять раз в день – на этом углу, на том углу, в этом театре, в той аудитории.

Точно так же врачи становятся нечувствительными в больницах. Целыми днями они видят боль, страдание, переломы, операции – все это становится техникой; если они будут слишком чувствительными, они умрут.

В Индии не найдется ни одного джайнского врача. Я искал по всей стране. Куда бы я ни приехал, я спрашивал:

– Есть ли в этом месте хоть один врач, который был бы джайном?

Я не встречал ни одного. И причина в том, что джайн не может заниматься хирургией, потому что в нем воспитывают такую чувствительность к насилию. Он не может убить и муравья; как он может резать человеческое тело? И прежде чем резать человеческое тело, он должен резать лягушек, и так далее. Это невозможно.

Я знал одного молодого человека, который настоял на том, чтобы поступить в медицинский колледж, но когда ему пришлось резать лягушку, он не смог этого сделать. Он упал в судороге, потерял сознание, и ему пришлось покинуть колледж. Ему сказали: «Займись чем-то другим; это не для тебя. Если ты не можешь разрезать лягушку, живую лягушку, как тебе удастся делать хирургические операции?»

Я знаю этого человека. Он сам рассказал мне историю о том, как его выгнали из медицинского колледжа. Он осмелился пойти против своих родителей и друзей, которые говорили:

– Ни один джайн не может заниматься такой работой. Но он хотел принять вызов. Он сказал:

– Что в этом особенного? – просто резать лягушек... Посмотрим, может быть, я привыкну к этому.

Но тебе приходится резать живую лягушку; и если тебя воспитали в огромном преклонении перед жизнью, ты просто замираешь, руки тебя не слушаются.

Врачи становятся очень нечувствительными, и их нельзя винить, им тоже нужно жить. Они становятся как роботы. Они могут разрезать тебе руку и ничего не почувствовать, они могут вынуть тебе глаза и ничего не почувствовать, потому что если они каждый день будут переживать за каждого пациента, то вскоре умрут от сердечного приступа. Им невозможно оставаться чувствительными.

То же самое происходит с людьми, которые используют гипнотизм, месмеризм и тому подобное. Эти вещи очень таинственны, и это вызывает в людях интерес, а все их усилия направлены на то, чтобы вызвать интерес. Они будут продолжать говорить вздор, чтобы заинтересовать тебя, но использовать людей, переживающих травмы, это постыдно; этого нельзя делать.

Гипноз нужно отнять из рук профессионалов, людей, которые используют его ради денег. Он должен стать храмовым методом, чем-то священным. Это и есть нечто священное.

Любимый Ошо,

Правда – слушая тебя, часто я чувствую себя окруженной мягкостью, покоем, молчанием, но внутри этого всего – такая глубокая жажда. Это также иногда случается, когда я ошеломлена и приведена в восторг закатом солнца, полной луной, красивой музыкальной пьесой. В этом всегда есть жажда, почти как сладкая боль. Ошо, чего именно я жажду?

Что угодно, обладающее красотой, что угодно, напоминающее тебе о запредельном, создаст в тебе жажду, жажду, в которой ты не сможешь понять, чего именно жаждешь. Ты не знаешь имени ее объекта, потому что, фактически, в этой жажде нет никакого объекта.

Слушая прекрасную музыку, видя прекрасный закат солнца, или просто летящую птицу, или красивые розы, или сидя под деревом в молчании, ты можешь почувствовать сладкую боль.

Эта жажда в том, как слиться в одно с этим состоянием чувства. Это не должно быть мимолетным событием, которое приходит и уходит, но чем-то таким, что остается с тобой, что становится тобой, потому что та же самая музыка, которая сладка сегодня, может не быть сладкой завтра, а послезавтра же вызывать скуку.

Таким образом, суть не в музыке. Суть в том, что она в тебе провоцирует жажду быть мирной, быть музыкальной, обладать всей красотой существования и обладать ею навсегда. Это духовная жажда, жажда запредельного, за пределами всех мимолетных опытов; жажда остановить время и быть здесь и сейчас, в этом мгновении, вечно. Это истинная религиозность.

Истинная религиозность не имеет ничего общего с церквями, мечетями, священниками – все это техники, эксплуатирующие вас. Их идеологии и теологии – просто попытки утолить в вас эту жажду. Они не могут ее утолить. Поэтому, хотя люди и христиане, индуисты, мусульмане, но все же в каком-то уголке их сердец сохраняется поиск, нескончаемое паломничество. И если бы они смогли понять, что это истинное направление религии, они отбросили бы христианство, индуизм и ислам и последовали бы этой жажде.

Это жажда сделать свою жизнь более творческой, чтобы она стала музыкой, чтобы сама эта жизнь стала закатом солнца. Это жажда сделать ее настолько медитативной, чтобы сама жизнь стала присутствием неведомого, окружающего тебя, испускающего аромат, который не от этого мира.