Текст книги "Путь мистика"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)

Настоящий покой, настоящее молчание необходимо подвергнуть испытанию мира, рыночной площади. Если оно потревожено, это просто показывает, что оно было очень поверхностным – тебе нужно идти в него глубже. И рыночная площадь окажет большую помощь в том, чтобы показать тебе это.

Далеко в горах невозможно проверить, глубоко твое молчание или только поверхностно. Ты можешь оставаться молчаливым всю жизнь и умереть, а молчание будет не глубже кожи, потому что нет ничего, чтобы его потревожить, и ты не можешь определить, насколько оно глубоко.

Я хочу, чтобы религиозный человек был в мире, но не от мира – в мире, потому что рыночная площадь – это место, где ты в каждое мгновение подвергаешься испытанию. Ты должен быть благодарен рыночной площади, потому что она постоянно дает тебе понять свою ситуацию. В тот день, когда ничто не может тебя потревожить, ничто никак не влияет на твое молчание... Это можно осознать только на рыночной площади, не в Гималаях.

В Гималаях есть все возможности впасть в заблуждение – потому что молчание Гималаев не потревожит твоего молчания. Молчание Гималаев даст тебе ложное понятие – что это твое молчание. А в тебе его лишь тонкий слой, бедный слой.

Я против того, чтобы отрекаться от мира.

Я абсолютно за мир.

Мир – это великая школа.

Экспериментируй, медитируй и постоянно сталкивайся с вещами, которые тебя тревожат. Однажды тревожить не будет ничто, и это будет день великой радости.

Глава 42. Политика – это болезнь

Любимый Ошо,

Вчера вечером ты сказал, что когда найдешь место, чтобы остановиться, то начнешь разоблачать лицемерие мировых правительств и политиков, одного за другим.

Я еще не разоблачен. Упустил ли я свой шанс?

Миларепа, ты не политик. Тебе не нужно никакого разоблачения. Ты саньясин и уже танцуешь под солнцем, под дождем, на ветру, ничего не пряча от других.

Это один из самых фундаментальных принципов саньясы – не прятаться. Просто будь открытым и доступным. Никакие двери, никакие окна в твоем существе не должны быть закрыты, чтобы свежий ветерок мог продолжать дуть, поддерживая тебя всегда свежим, всегда готовым к любому приключению, всегда ожидающим, что случится что-то божественное. Ты становишься хозяином, который ожидает гостя.

Люди, которые закрываются и держат все окна и двери запертыми, живут в застойном воздухе и застойной жизни. Никакой новый ветер не может прийти и освежить их. Они никогда не становятся молодыми; они рождаются старыми, или, может быть, рождаются мертвыми. Они никогда не отправляются в приключение заглядывания в неизвестное. Они так боятся, что откроется какое-то окно. Их так тревожат сильные ветры. Их так тревожат такие люди, как я, которые – не что иное, как сильные ветры, которые продолжают биться в ваши закрытые окна, стучаться: «Пожалуйста, открой окно». Закрытый со всех сторон, ты уже в своей могиле.

Я часто встречал прекрасную суфийскую историю. Великий король очень боялся смерти, боялся, что его убьет его собственный премьер-министр, его собственные сыновья, его собственная армия. Он сделал прекрасный дворец без окон и дверей, с одной лишь дверью, чтобы в него заходить. И у этой двери он поставил семерых охранников – одного, чтобы охранять дом, второго, чтобы охранять первого, третьего, чтобы охранять второго... и так далее. Он жил в паранойе. Он никому не мог доверять, никого не мог любить и, естественно, не принимать любви, не мог принимать доверия. А жизнь, лишенная любви, лишенная доверия, – это жизнь без всякого сока, это сухие кости. Этот человек – просто скелет.

Дворец был построен, и он был очень рад, что никакой вражеский агент, никакой грабитель, никакой убийца, никакой похититель не сможет войти к нему в дом. Охрана была организована так тщательно, что даже ни один охранник не мог ничего сделать, его немедленно застрелил бы другой охранник.

Соседний король услышал об этом дворце. Он находился в том же затруднении – незащищенность, страх, смерть. И чем больше у тебя есть, тем более ты заставляешь людей завидовать себе, и тем больше окружаешь себя незащищенностью.

Он пришел, чтобы повидать этого короля и посмотреть на его дом, и он был чудесен. Он сказал:

– У меня нет слов, чтобы восхититься твоей мудростью. Ты сделал такое, чего никто никогда не делал раньше, – такие меры безопасности!

Владелец дворца был очень счастлив. Он вышел, чтобы проводить его. Прежде чем сесть в золотую колесницу, соседний король сказал:

– Я восхищаюсь твоим дворцом и его архитектором, я хотел бы, чтобы ты прислал этого архитектора ко мне. Я хочу сделать такой дворец в моем королевстве. Я испытываю те же трудности – мы с тобой в одной лодке.

Король сказал:

– Нет никаких проблем. Я пришлю архитектора и окажу любую помощь, какая бы тебе ни потребовалась.

Как раз в этот момент, когда король восхищался дворцом, сидящий на улице нищий рассмеялся. Его смех был очень ироничным.

Владелец дворца спросил нищего:

– В чем дело? Почему ты смеешься?

Он сказал:

– Я смеюсь потому, что этот дворец совершенен, но только почти совершенен, не абсолютно совершенен. Я сижу здесь и прошу милостыню каждый день, и я недоумеваю: знаешь ли ты, что одна дверь все еще остается, и смерть может войти в эту дверь? – и твои охранники не смогут ей помешать. И в твоем дворце нет другой двери, чтобы бежать в нее.

Вот мое предложение: войди вовнутрь и вместо того, чтобы выставлять охрану, скажи архитектору, чтобы он замуровал эту стену – тогда ты будешь абсолютно защищен; даже смерть не сможешь войти.

Король сказал:

– Наверное, ты сумасшедший! – что это будет за жизнь? Я задохнусь! И жив я буду или нет, это будет неважно; это будет не дворец, а могила.

Нищий сказал:

– У тебя есть немного разума. А теперь посмотри на всю математику того, что ты сделал: ты закрыл все окна, все двери, и, продолжая закрывать окна и двери, ты урезал свою жизнь. Твоя жизнь сейчас осталась лишь в этой маленькой двери. Ты мог бы быть таким же свободным, что и я. Все небо – мое.

Он был голым монахом. Голые монахи в Индии назывались дигамбарами. Дигамбара значит тот, чья единственная одежда – это небо и звезды, он обнажен.

Эта история значительна. Саньясин выбрал путь, на котором он будет открываться к людям, деревьям, птицам, океану, реке. Он не будет жить в страхе, бесстрашие будет его ароматом. Приходит смерть... она приходит к каждому, и потому, что она так определенна, не стоит испытывать к ней никакого страха. В жизни, кроме смерти, все неопределенно: это может случиться, может не случиться. Но в смерти ты можешь быть уверен.

Если она абсолютно определенна – а никто за всю историю мира никогда не мог ее избежать, – твое беспокойство о ней совершенно напрасно. Она придет, когда настанет время, ее нельзя предотвратить. Ты можешь совершенно забыть о ней. Это не твое дело. Существованию решать, когда переменить тебе тело и дать новое тело, новую форму.

Твоя забота – жить сейчас как возможно более тотально, не заботясь о смерти, но оставаясь тотально влюбленным в жизнь.

Утверждение жизни – это существо саньясы. Тебе не нужно, Миларепа, никакого разоблачения. Став саньясином, ты сам себя разоблачил.

Политикам нужно разоблачение, потому что в их шкафах много скелетов. Каждый политик – это преступник, но удавшийся преступник.

Есть два типа преступников: удавшиеся преступники, которые добиваются власти и делают историю, и неудавшиеся преступники, заключенные в тюрьмы, камеры, умирающие позорной смертью... которые живут бессмысленно и бессмысленно умирают.

Удавшегося преступника иногда можно поймать. Например, президента Никсона поймали. Если бы его не поймали, вы никогда не подумали бы, что он преступник. В истории он остался бы великим президентом великой страны.

Важно вспомнить, что сказал Мао Цзе-Дун из Китая, когда Никсон был с большим позором отстранен от президентского поста. Мао Цзе-Дун сказал:

– Я не понимаю, какое преступление совершил Никсон, – потому что все политики везде делают те же самые вещи. Вина этого бедняги лишь в том, что его поймали – он не совершил никаких преступлений, его просто поймали.

И вы должны помнить, что даже после того, как Никсон перестал быть президентом, Мао Цзе-Дун прислал специальный президентский самолет из Китая, чтобы он прилетел в Китай в отпуск, чтобы утешить его и сказать: «Ты не сделал ничего неправильного. Не чувствуй себя виноватым. Каждый политик делает то же самое, тебе просто нужно было быть осторожнее».

Иосиф Сталин убил миллионы русских, а в России не было и миллиона богатых людей; эти миллионы составляли бедные люди – люди, ради которых делалась революция, во имя которых Сталин стал диктатором, во имя которых он правил страной. Почему были убиты эти бедные люди? Они не осознавали, что, выбирая коммунистическую партию и проходя через революцию, они совершают ошибку; они только думали, что коммунисты каждого сделают богатым. У них была другая идея.

Их идея была очень проста – они были простые люди: когда коммунистическая партия придет к власти, каждый будет богатым и счастливым, у каждого будет работа. Но когда коммунистическая партия пришла к власти, начали происходить тысячи других вещей, о которых люди и не подозревали.

Они делали революцию, они боролись с царем и его царством не ради этих вещей. Сначала они были потрясены. Вся семья царя – девятнадцать человек – были грубо убиты, и среди них шестимесячный ребенок. Они не позволили жить даже этой маленькой девочке... которая никому не причинила никакого вреда, которая даже не знала, что такое жизнь, которую совершенно не заботили богатые и бедные и весь этот жаргон. Их заставили выстроиться в линию и расстреляли из автоматов.

Когда люди услышали об этом, они не могли поверить, потому что никогда не думали, что до этого дойдет. Затем начали происходить другие вещи. Церкви нужно было превращать в больницы, в школы, потому что у коммунистической партии нет Бога. И она не верит, что в человеке есть душа, как не верит и в то, что в сознании есть нечто большее, чем просто сочетание физических элементов; сознание – это побочное следствие, поэтому убить человека все равно, что разобрать стул – все это материя.

Бедные люди не сознавали, что делают революцию и умирают за нее, чтобы принести материализм. А когда их церкви были закрыты, они стали сражаться; когда у них стали отнимать Библии, они стали сопротивляться. Конечным результатом было убийство миллионов людей, потому что они были еще не готовы принять коммунистическую идеологию материализма.

Но никто не думал о Сталине как об убийце – в истории его будут помнить как великого вождя. Обычных убийц, которые, может быть, убили одного человека, осуждает общество, закон, суд; что бы они ни сделали, общество делает это с ними. Оно по-прежнему живет в каменном веке, миллионы лет назад, когда законом было «око за око» – если ты бросишь в меня камень, я брошу в тебя булыжник, это было законом. И это по-прежнему остается законом. Хотя эти слова и не произносятся, конечный результат остается прежним.

Один Адольф Гитлер убил шесть миллионов евреев ради простого, идиотского желания: властвовать над всем миром. И вы не поверите: в Америке я получил письмо от президента Американской Нацистской Партии, который угрожал мне и говорил, что я подвергаю себя опасности, критикуя Адольфа Гитлера, «потому что Адольф Гитлер был реинкарнацией пророка Ветхого Завета Илии, и каждый раз, когда вы его критикуете, это оскорбляет наши религиозные чувства». Адольф Гитлер, который убил шесть миллионов человек, – реинкарнация пророка Илии!

Никогда раньше людей не убивали в таких огромных количествах и с такой научной аккуратностью. Он создал газовые камеры. Тысячу человек можно было поместить в газовую камеру; стоит лишь повернуть выключатель, и из труб валит дым, в котором за несколько секунд исчезала эта тысяча людей. Остались только кости. Выкапывались канавы во много миль длиной, чтобы зарыть эти кости. После войны, когда эти кости откопали, никто не верил, что какой-то человек мог это сделать.

Но все еще есть люди, чьи «религиозные чувства» оскорблены! Я никогда не мог себе представить, что критика Адольфа Гитлера может настолько оскорбить чьи-то религиозные чувства, чтобы он угрожал мне, что если я сделаю это снова, он меня убьет.

Политики, все политики мира должны столь многое прятать, чтобы достичь осуществления своих амбиций – стать президентом, премьер-министром, – что сделают что угодно... легально это или нелегально, нравственно или безнравственно, неважно. Средства не важны для политиков, важен только конечный результат; если достигнут конечный результат, все средства были правильными.

Политики, несомненно, нуждаются в разоблачении, потому что, насколько я вижу, если политики полностью разоблачены, человечество – впервые – будет способно освободиться от политики.

Политика – это болезнь, и ее нужно лечить точно как болезнь. Она опаснее рака, и если необходима хирургическая операция, ее нужно провести. Политика грязна в своей основе. Она грязна неизбежно, потому что к одному посту рвутся и стремятся тысячи людей; естественно, они будут бороться, убивать, будут готовы на все.

Вся программа нашего ума неправильна: мы запрограммированы на амбиции. И именно в этом состоит политика. Политика не ограничена обычным миром политики, она загрязнила даже вашу повседневную жизнь.

Даже маленький ребенок начинает улыбаться матери, отцу – фальшивой улыбкой, за ней нет глубины. Но он знает, что, улыбнувшись, он будет вознагражден. Он научился первому правилу политики. Он еще в колыбели, но его уже научили политике.

В человеческих отношениях полно политики.

Мужчина искалечил женщину. Это политика.

Женщины составляют половину человечества. У мужчины нет права их калечить, но веками он их совершенно калечил. Он не позволял им быть образованными. Он не позволял им даже слушать священные писания. Во многих религиях он не позволял им входить в храм. Или, если это им и позволялось, для них было отведено специальное отделение; женщины не могли стоять рядом с мужчинами, как равные перед Богом.

Но началось с самого Бога. Вы, может быть, не знаете... потому что обычно все это забывают. Христиане этого не упоминают, евреи этого не упоминают. Адам и Ева приводятся как первые мужчина и женщина; Адам, конечно, первый мужчина, но Ева не первая женщина. Бог создал Адама и Лилит, и он сделал их равными – одного и того же роста, одного и того же разума, одной и той же силы, одного и того же ума.

Но боги так глупы, что и люди не могут быть слишком мудрыми. Он создал эту пару, но не смог сделать двуспальной кровати! Он сделал маленькую кровать, и первой же ночью возникла проблема, кто будет спать на этой кровати, а кто на полу. И – борьба подушками не нова, но древняя, как мир, – они стали швырять друг в друга, чем ни попадя. Оба были равны физически и умственно, и женщина не могла подчиниться: Адаму пришлось спать на полу.

Видя, что всевозможные животные через окно видят, что происходит, – а женщина была упряма, как и всегда, – она стала спать на кровати, а бедный Адам – на полу, но он был очень зол. На следующий день он пришел к Богу и сказал:

– Эта женщина мне не подходит. Слишком много проблем. В одиночестве мне было вполне хорошо. Я сам виноват, я сам тебе сказал: «Мне одиноко; дай мне компаньона».

И что же за компаньона ты мне дал? Не мог ли ты быть немного более понимающим? Как два человека могут спать в такой маленькой постели? Мне нужна женщина, которая ни в каком отношении не будет мне равной.

Лилит была разобрана. Теперь, совершенно по-другому, была создана Ева. Случилась первая в мире хирургическая операция. Пока бедный Адам спал – может быть, ему дали что-то вроде хлороформа, – Бог вынул у него одно ребро и сделал из этого ребра женщину, чтобы она никогда не была ему равной; она будет только ребром. И Ева стала известна как первая женщина, хотя на самом деле была второй.

Я предпочел бы первую женщину, в ней была какая-то соль, какая-то сила. Ей удалось в первую же ночь отправить Адама на пол. Он в этом нуждался.

Но Ева была очень похожа на рабыню. Все, что она делала каждый раз, когда он возвращался домой и ложился спать, это считала его ребра. Она боялась, что Бог создал и других женщин, вынув другие ребра. И с тех пор мужчина... может быть, идея Бога тоже принадлежит мужчине. Бог – тоже мужской шовинист: в его троице нет места для женщины.

Мужчина попытался отрезать для женщины любой путь к свободе. Это политика, это не любовь.

Ты любишь женщину, но не даешь ей свободы. Что это за любовь, если не давать свободы?

Ты сажаешь ее в клетку, как попугая. Ты говоришь, что любишь попугая, но не понимаешь, что убиваешь его! Ты отнял у этого попугая все небо, а дал ему взамен только клетку. Эта клетка может быть золотой, но даже золотая клетка – ничто в сравнении со свободой попугаев в небе, перелетающих с дерева на дерево, поющих свою песню, – не то, что ты заставляешь их говорить, но то, что для них естественно, что для них подлинно.

Женщина продолжает делать то, что хочет мужчина. Она мало-помалу совершенно забыла, что она тоже человеческое существо.

В Китае тысячи лет муж мог убить жену. Только в 1951 году был принят новый закон, запрещающий это. До 1951 года муж был наделен властью – если он хотел убить свою женщину, это было его дело; это была его женщина, его собственность. Закон не заинтересован в том, чтобы вмешиваться в дела твоей собственности. И, кроме того, Китай думает, что у женщин нет душ, душа есть только у мужчины.

Именно поэтому за всю историю Китая нельзя найти ни одной женщины калибра Лао-Цзы, Чжуан-Цзы, Ли-Цзы, Конфуция, Менция – ни единой женщины. Если у тебя нет души, ты просто вещь; ты не можешь состязаться с мужчиной.

Половина человечества в каждой стране, в каждой цивилизации была уничтожена семейной политикой. Вы можете не называть это «политикой», но это политика. Что угодно, в чем есть желание власти над другим человеком, является политикой. Власть всегда политическая – даже над маленькими детьми. Родители думают, что любят их, но это только идея у них в уме, потому что они хотят, чтобы дети были послушными, – а что значит послушание? Это значит, что вся власть находится в руках родителей.

Если послушание – такое великое качество, почему родители не должны слушаться детей? Если это такая религиозная вещь, родители должны быть послушны детям. Но это не имеет ничего общего с религией. Все, с чем это связано, это попытка скрыть политику за красивым словом.

Человек нуждается в разоблачении везде и во всем, во что вошла политика, – а она вошла во все, в любые отношения. Она загрязнила и постоянно загрязняет всю жизнь человека.

В ваших школах вы учите детей быть первыми. Но почему? Вы когда-нибудь думали о психологии этого? Человек, добившийся первенства, становится эгоистом – потому что он первый, – а тот, кто оказывается последним, начинает чувствовать себя неполноценным. Есть ли в этом какая-нибудь необходимость? Экзамены можно просто упразднить.

Не нужно никаких экзаменов; учителя могут просто ставить оценки каждый день точно так же, как отмечают посещаемость. Они могут ставить оценки каждому ребенку, и в конце тот, кто разумнее, перейдет в следующий класс раньше; тот, кто немного ленивее, перейдет позже – на два месяца позже, на четыре месяца позже. Но экзамена нет, и никто не переходит «первым классом», «вторым классом» и «третьим классом», что становится клеймом.

И если человек за всю свою карьеру школы, колледжа и университета всегда был «третьим классом», вы унижаете его чувство самоуважения. Вы убили его самоуважение; он знает, что он ничего не стоит. Теперь о нем никто не справится.

Сами слова «третий класс» стали так уродливы, что в Индии, если кого-то спросить: «Каким классом ты прошел?» – если этот человек прошел третьим классом, он скажет: «Классом Махатмы Ганди», потому что Махатма Ганди никогда не пользовался никаким другим классом. Он всегда проходил третьим классом и всю жизнь путешествовал третьим классом железной дороги. Поэтому никто в Индии не скажет: «Я прошел третьим классом», но «классом Махатмы Ганди» – покрывая, пытаясь одурачить самого себя.

Создается амбиция, что ты должен стать кем-то в мире; ты должен доказать, что ты не обычный человек, ты незаурядный. Но для чего? Какой цели это служит? Это служит только одной цели: ты приобретаешь власть, другие становятся подчиненными тебе. Ты незаурядный человек. Они бедняги – класс Махатмы Ганди; они могут быть клерками, они не могут стать больше никем. У них не хватит духу. Вы разными способами кастрировали все человечество, и эта кастрация – очень политическая.

И те, кто у власти, продолжают оставаться у власти поколение за поколением. В Индии сейчас, после сорока лет борьбы за свободу, главенствует одна семья. Она стала династией, не демократией. Невозможно их отстранить, потому что сорок лет они устраивали все так, чтобы отстранить их было нельзя. Они стали незаменимыми, они собрали досье – я своими глазами видел досье, которые Индира Ганди использовала против всех остальных политиков ее собственной партии и оппозиции.

В этих досье собраны все преступления, совершенные этими политиками, все принятые ими взятки, все нелегальные вещи, которые они делали, все злоупотребления властью. Это удерживает политиков в страхе, что если они пойдут против Индиры Ганди, она разоблачит их. И это великая власть.

Все же вы удивитесь: когда Санджай Ганди, второй сын Индиры, умер в результате несчастного случая... она была сначала политиком, потом матерью. Его самолет упал недалеко от того места, где жила Индира. Услышав об этом, она побежала на это место. Там собралась толпа и полиция. Первым ее вопросом не было: «Как Санджай? Жив он или мертв? Как случилась эта катастрофа?» Вот что она спросила: «У него было два ключа: где эти два ключа?» И из этих двух ключей один был от шкафа, где хранились эти досье, а второй связан с черными деньгами, которые использовались для выборов, – миллионы долларов...

Политик может пожертвовать всем остальным, но не может пожертвовать властью – и это бессознательно. И когда ей сказали, что эти два ключа найдены и находятся в полицейском участке, вместо того чтобы поехать в больницу и посмотреть, в каком состоянии ее сын, она поехала в полицейский участок, чтобы взять эти два ключа – потому что эти два ключа были важнее, чем сто Санджаев Ганди. Ничто не имеет значения; его она может повидать позже – а он все равно умер.

Когда я услышал, что сначала она спросила у ключах, я был потрясен... но не смертью Санждая Ганди. Люди умирают – это не большая проблема, – и у каждого свой стиль смерти. Кто-то умирает в катастрофе, кто-то умирает как-то по-другому; некоторые умирают обычным, общепринятым способом, просто лежа в постели. Постель – это самое опасное место, там умирает девяносто девять процентов людей! Никогда не спи в постели, потому что девяносто девять процентов людей умирает именно там, а ты ложишься в постель каждый вечер. Лучше спать на полу.

Санджай Ганди умер в катастрофе – это был его стиль смерти. Это не проблема... но эта женщина, его мать, спросила о ключах! – не о смерти сына и не о катастрофе. Она поспешила в полицейский участок, пока не потерялись эти ключи.

Вы удивитесь, узнав, что Индира Ганди никогда долго не жила со своим мужем – а это был брак по любви. Индира Ганди была из семьи индуистских браминов, а ее возлюбленный был парсом, и такой брак было очень трудно принять ортодоксальным умам. Но Индира была единственной дочерью Джавахарлала. Он не хотел разрушать ее жизнь, а она была упряма: если она вообще выйдет замуж, то только за этого человека, ни за кого другого. И она вышла замуж за молодого парса – Джавахарлал позволил ей выйти за него замуж.

Она втянула в политику и своего мужа. Он стал членом парламента, но она редко с ним жила – и он был очень зол. Я знал его. Он был очень разочарован, потому что Индира продолжала жить с Джавахарлалом – там была власть, и она была его единственной дочерью. У Джавахарлала не было сына, его жена умерла. Индира имела все возможности стать его преемницей. А что мог дать ей муж? В конце концов, произошло полное расставание, и он стал слишком много пить; может быть, он умер оттого, что пил.

Но Индира продолжала жить с отцом, потому что там было все, там была сконцентрирована вся власть страны. И от него она получила обучение политике и все эти досье. Когда он умер, она получила все эти досье, она получила все деньги: партия не могла себе позволить существовать без нее. Партии пришлось выбрать ее – потому что даже первые люди в партии, первые лидеры, боялись этих досье. И у нее были деньги.

Как еще можно победить на выборах? – особенно в такой стране, как Индия, где можно купить голоса, просто отдав две рупии. Не нужно ничего делать, только дай человеку две рупии, и он проголосует за тебя. Он понятия не имеет ни о какой идеологии, он понятия не имеет ни о какой демократии. Две тысячи лет Индия была в рабстве, и он понятия не имеет о свободе. Две рупии кажутся ему важнее всего остального – более плотными, более осязаемыми. Демократия и свобода кажутся только словами бедным, голодающим людям; две рупии кажутся важнее. Поэтому каждый, у кого есть деньги, у кого есть средства и нужные связи, чтобы внести деньги, будет продолжать оставаться у власти.

Невозможно, чтобы Индия избавилась от семьи Неру. Под именем демократии это просто монархия, династия. И такая же ситуация во всем остальном мире; именно так все работает. Люди видят только фасад, они не видят закулисных вещей.

Я действительно хочу разоблачить весь образ действий политики. Меня заботят не политики, но то, каким образом функционирует политика: она уродлива, она бесчеловечна; политика – варварство. Мы должны жить неполитическим стилем жизни. Наши отношения должны быть не политическими, иначе у нас будут не отношения, но только названия, ярлыки, а за этими ярлыками содержание будет каким-то другим.

Любимый Ошо,

Я чувствую себя ближе, чем когда-либо раньше, и глубже в чем-то таком, что не хочу отпускать, в чем-то таком, чего я долго жаждал – свет, тепло, любовь, что окружают нас.

Волнующе смотреть, как быстро я меняюсь, как подхожу ближе к дому, пробыв от него вдалеке долгое-долгое время. Но внутри сосущее чувство, ощущение, что тебя могут у нас отнять, незнание, где ты будешь дальше, и будем ли мы благословенны снова сидеть в твоем присутствии.

Не будешь ли ты так добр прокомментировать?

Не стоит беспокоиться. Никто не может меня отнять по той простой причине, что даже прикосновение ко мне создаст опасность для этого человека, или для партии, или для нации.

Это мне напоминает, что когда меня арестовали в Америке – без всяких законных оснований, без всякого ордера на арест, – меня не отпустили под залог, просто чтобы протащить меня по всем этим тюрьмам. Я проехал почти по всей Америке: пять тюрем за двенадцать дней. Но странно было то, что каждый раз, когда я выходил из самолета и садился в полицейскую машину, человек, который вел меня и передавал из рук в руки маршалу США, шептал ему на ухо – а я сидел позади него и слышал: «Этот человек опасен, поэтому не делайте ничего прямо. Не касайтесь даже его тела, потому что весь мир наблюдает, и как только он выйдет, он разоблачит все, что происходит в этих тюрьмах. Поэтому будьте с ним вежливыми и разумными; не обращайтесь с ним как с преступником».

Это сообщение постоянно передавалось каждый раз, когда я переезжал из одной тюрьмы в другую. Моего тела никто не касался, никто ничего не делал со мной прямо. Они пытались делать что-то косвенно, но потерпели поражение.

Например, до одной тюрьмы я добрался около одиннадцати вечера, и маршал США не захотел вписать мое имя в форму – он сказал мне, чтобы я подписался как «Дэвид Вашингтон».

Я спросил:

– По какому закону конституции вы препятствуете мне вписать мое имя и принуждаете меня вписать имя, которое не принадлежит мне? Я не буду его писать.

А вы должны быть учреждением, насаждающим законность. На вашем плаще написано: «Департамент Правосудия» – что же это за правосудие? Среди ночи, когда я устал... целый день в дороге, а вы хотите, чтобы я вписал имя кого-то другого? Вам придется дать мне объяснения. Он сказал:

– Я не знаю никаких объяснений. Не сердитесь на меня – я просто следую директивам, пришедшим сверху.

– Тогда скажите этим людям, которые дали вам директивы, что я не собираюсь подписываться «Дэвид Вашингтон». Если вы хотите, можете заполнить эту форму сами, с Дэвидом Вашингтоном и всем остальным, а я подпишу.

– Это кажется хорошим компромиссом, – сказал он. – Потому что я тоже хочу спать. Пока вы не подпишете эту форму, вы не можете отправиться в камеру и лечь спать.

И он заполнил эту форму своей рукой, а я подписал своей подписью. Он посмотрел на мою подпись и сказал:

– Что это значит?

– Наверное, «Дэвид Вашингтон», – сказал я. – Разве не так меня зовут?

– Но я не могу понять, что вы написали, – сказал он.

– Я пишу на своем языке: это «Дэвид Вашингтон».

И я сказал ему:

– Завтра утром мы увидим по телевизору ваш почерк, мою подпись и стоящую за этим идею... во всех новостях. Почему вы хотите скрыть мое имя? Чтобы вы могли даже убить меня, и не осталось никакого следа – потому что я никогда не поступал в эту тюрьму. Дэвида Вашингтона вы можете завтра выпустить, но форма должна быть подписана. Но помните, вы не сможете скопировать мою подпись.

– Но почему вы так уверены, что об этом узнают средства массовой информации?

– Узнаете утром.

В полицейской машине со мной была одна женщина. Она оказалась многоопытной тюремной птицей. Она мне сказала, что ее выпускают из тюрьмы.

– Тогда сделайте мне одно одолжение, – сказал я. – Просто послушайте внимательно разговоры, происходящие между мной и маршалом США. Вся пресса окружает тюрьму. Когда вы выйдете наружу, соберите их всех и дайте им информацию.

И она сделала это великолепно.

На следующее утро пришел маршал, вырывая на себе волосы. Он сказал:

– Что вы сделали? Во всех газетах, на телевидении! Теперь готовьтесь, нам придется перевести вас из этой тюрьмы. Мы не можем оставить вас здесь.

– А мне здесь нравится, – сказал я. – Не нужно ничего менять. Какой смысл переезжать? Дэвид Вашингтон готов жить здесь, сколько захотите.

Он сказал:

– Не делайте меня посмешищем. Меня уже осуждают за то, что я принуждал вас подписаться чужим именем. Но меня интересует, как вам удалось достичь средств массовой информации?