Текст книги "Поцелуй шипов (ЛП)"
Автор книги: Беттина Белитц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 44 страниц)
Колин взвешивая, склонил голову. Тёмная прядь упала на его брови.
– Я не уверен. В схватке я вырвал у Францёза глаз. Теперь я видел, как ты обошлась с Анжело и таким образом сделала его не способным похищать ... забрала у него его силу. Возможно ключевым моментом был глаз. Я не знаю. Тем больше я сожалею о том, что причинил тебе.
– Почему тогда именно в этот момент ты начал постоянно говорить о своей смерти? – спросила я спокойно. – Что-то подобное не особо стабилизирует отношения.
– Потому что ты ещё любила меня. Формула ... – Выражение лица Колина омрачилось. – Формула говорила что-то о любви. Любовь была основанием. Это я знал раньше и знаю ещё сейчас. Однако ничего больше. Она ускользнула из моей памяти.
Потому что ты ещё любила меня ... Да, он правильно запомнил. Теперь и я тоже снова вспомнила. Не всё, но эту первую часть. Убить может только тот, кто любит. Но как? Как это сделать? Я попыталась спрятать своё открытие от Колина, но он, не смотря на меня, уже продолжил говорить.
– Как только бы любовь закончилась, ты уже больше не смогла бы меня убить. Тогда этого больше никто не смог бы сделать. Она пропала. Только ещё ты знала её. Пауль, Джианна и Тильманн тоже забыли. Я даже думаю, ты похитила её у них, потому что никогда не хотела использовать её против меня. Такое могло случиться?
Я не ответила. Да, от меня можно ожидать всего, даже такие вещи. Я уже приняла маровские черты, которые показывали себя в мелочах. В одном я была в любом случае уверенна: я уничтожила записку, на которой написала формулу. И я смогла заглянуть в сны Гриши, даже повлиять на него. Как демон, я зашла в его комнату. Было бы понятно, если бы я создала для Пауля, Джианны и Тильманна такую стрессовую ситуацию, что они забыли некоторые вещи. В том числе и формулу.
Значит Колин, между тем, уже знал, что я архетип; должно быть Морфий рассказал ему. Но возможно он уже всегда это чувствовал. Однако говорить об этом мне не хотелось. В этом не было смысла. Я решила остаться человеком, а не окунаться в мир Маров.
– Ты ещё слушаешь меня? – спросил осторожно Колин. Я кивнула. С тех пор, как я снова могла слушать, я делала это более внимательно, чем когда-либо. – Я знаю, что моё отношение к тебе трудно понять, но мысль о вечности была для меня невыносима. Мне нельзя было оказывать на тебя давление таким способом. Это был плохо выбранный момент, я требовал слишком многого, для тебя это было слишком ... слишком тяжело.
– И как ты пришёл к такому позднему пониманию? – спросила я чопорно. Теперь и в угловатых чертах лица Колина вспыхнула грустная усмешка. Он указал большим пальцем назад, где Луис, будто застреленный, но громко фыркая, лежал на писке и беззаботно проводил время.
– Он подтолкнул меня к нему. В тот вечер, когда я спас тебя из горящего леса и точно знал, что ты возвращаешься к Анжело ... – Колин замолчал и опустил вниз свои длинные ресницы. Когда он снова поднял взгляд, его глаза были чёрные, как смоль – не из-за темноты, которая распространялась над морем, словно шёлковое покрывало цвета антрацита, а из-за боли. – Ты хотела, чтобы я ещё раз причинил тебе боль, видимо в качестве последнего доказательства моей некомпетентности, как мужчины и – нет, позволь мне договорить, Лесси. Я вернулся верхом в лес и хотел заставить Луиса, поскакать галопом в пламя, чтобы мы оба сгорели, потому что ... у меня внезапно появилась эта навязчивая идея, что это может сработать, если он провезёт меня туда и нас обоих охватит огонь. Но он отказался. Он выгибал спину, как жеребец родео, поворачивался вокруг себя, поднимался на дыбы, снова и снова поворачивал вспять, хотя я кричал на него и бил. Пока до меня не дошло, что он никогда этого не сделает. Потому что не может. Это против его инстинктов ... Он ведь живое, испытывающее чувства существо. Он боялся.
Я попыталась посмотреть на Колина сердито и неодобрительно, но мои глаза наполнились слезами.
– Ты действительно редко встречающийся, глупый болван ... – И не только. Он только что, сам того не подозревая, или даже намереваясь, выдал мне остальную часть формулы. Боль открывает душу. Это была вторая часть. Увидеть меня с Анжело – это создало для него фундамент для собственной смерти. Я должна благодарить Луиса, этого огромного, чёрного, великолепного жеребца, которого я так сильно боялась, что эта попытка не удалась. Луис любил Колина.
– Да, возможно я и болван. Но я не хотел смотреть дольше на то, как ты влюбляешься в другого. Я сделал всё, что мог ...
– Я сломала себе ребро, чтобы чувствовать боль, когда буду дышать, Колин! А не для того, чтобы с чистой совестью можно было сбросить тебя со счетов. – Внезапно я снова вспомнила: моё желание чувствовать боль, чтобы, не смотря на мои чувства к Анжело, по крайней мере смутно помнить о том, что случилось. Мой план удался, правда лишь в самую последнюю секунду, но удался. – Боль должна была направить меня на правильный путь. К тому времени я уже была у Морфия и всё знала. Но должна была любой ценой скрывать это от Анжело, что было возможно сделать, лишь позволив моим чувствам к нему гореть, хотя это он подпитывал их. Так как мог читать мои мысли. Он знал меня. И ещё кое-что ... – Теперь я не могла по-другому – мне нужно было посмотреть Колину в глаза и не просто вскользь или случайно, а прямо и дольше, чем несколько секунд. Я с замирающем сердцем поняла, что мне не нужно спать с ним, чтобы земля ушла из-под ног. Одного единственного взгляда достаточно. – Я не была влюблена в Анжело. Всё это, ничего общего не имело с любовью. Да, у меня были ... эротические мечты о нём, но не потому, что я была влюблена в него, а потому, что это был один из способов, приблизиться к нему ...
– Извини моё сердечко, но это любовь.
– Нет, не любовь. Я никогда не думала о том, чтобы изменить тебе или бросить, в этом не было никаких сомнений. Это было скорее так, что я ... ах, как же это объяснить? Я хотела иметь то, что он излучал, эту небрежность и уверенность в себе, игривость, его беззаботность, молодость – всё это я тоже хотела иметь. Для себя. Думаю, я чувствовала себя так же, как чувствует Мар. Я хотела отобрать у него это очарование. Жаждала его. И всё ещё жажду ... – Я должна была сделать паузу, потому что меня затошнило от собственных слов. – Я ненавижу его и то, что он сделал со мной и с нами, но мне не хватает его чар. А это заставляет меня ненавидеть саму себя. Мне нельзя испытывать такую ностальгию ...
– И это всё? – тихо спросил Колин. – Только ностальгия? С самого начала?
– Только? Ностальгии может быть очень много. И она появилась во мне не только с того момента, когда я его встретила. А задолго до него.
– Значит у меня никогда не было реального шанса с тобой ...
Я отчаянно затрясла головой и снова вспомнила совет Джианны. Ты должна сказать ему. Он должен узнать! Мне нужно довериться ей в этом пункте, даже если я боялась, что потом буду для Колина, словно вываленная в грязи. Но у Джианны в несчастных отношениях было на десять лет больше опыта. Возможно правда была действительно самым лучшим методом. Я сделала глубокий вздох и начала сбивчиво рассказывать о том, что пережила и увидела на Санторини, как харизма Анжело внезапно прокралась в черты лица Гриши, и что он уже всегда был рядом в моей жизни, до Колина, до того, что прошлым летом взяло своё начало. Колин слушал с бесстрастным выражением лица, углубившись в себя, почти что отсутствуя. О чём он думает?
– То, о чём я уже сказала – это то, что больше всего меня мучает, – закончила я устало спустя несколько минут. – Для меня он всегда был похож на человека, а не на Мара. Человека, который питается чуть-чуть по-другому, чем я. И который может жить вечно, оставаться вечно молодым. Он казался мне таким невинным. Я всё ещё тоскую по этим вещам, а это неправильно, и проявление слабости и глупости с моей стороны.
– Я не думаю, что это так. – Колин снова вернулся ко мне. – Хочешь знать, как Анжело охотился? – Я обеспокоенно кивнула. – После всего, что ты мне рассказала, это может быть только так ... – Колин убрал волосы со лба и я увидела, что морщинка в уголке его рта больше не была такой глубокой. То, о чём он подумал, казалось придало ему надежду. – Анжело должно быть забирал сновидения, мечты и воспоминания у подростков, у людей между двенадцатью и самое большее двадцатью годами, в огромных количествах и не считаясь ни с чем. Он всегда был сыт. Чем более сыт Мар, тем больше он кажется человеком, это ты уже знаешь по мне. Он сам был таким стеклянным и прозрачным, что молодость его жертв просвечивала сквозь него, и я полагаю это то, чем ты так восхищалась и чего так жаждешь. Не Анжело, а мечты и прекрасные чувства тех молодых людей, которых он обокрал. Они делали его привлекательным и побуждали мужчин и женщин в равной степени любить его. Всё чисто украденное.
– Ах, а знаешь, что он рассказал мне? – Я внезапно так разозлилась, что мои слова гремели в воздухе, словно выстрелы из пистолета. – Что он охотиться эффективно и никому при этом не вредит и ... что ты ... что ты отрёкся от себя, потому что отказываешься от мечтаний и снов людей и поэтому становишься неконтролируемым! Этот жалкий лжец!
– В последнем он не так уж и не прав. Очень сложно питаться животными мечтами. Может быть ты замечала, что я делаю это только когда они не спят ... – Нет, я не замечала. Но это правда. Когда я находилась рядом, они не спали. – Я хочу дать им возможность, защитить себя. Не очень хорошая основа для насыщения. Однако то, что Анжело рассказывал тебе сказки относительно своих грабительских походов, было мне ясно.
– Почему ты тогда просто не убил его?
Колин удивлённо рассмеялся.
– Потому что не могу! Он старше меня!
– Но он ... он сказал, что ты намного сильнее его и из-за того, что ты камбион, ты смог бы разорвать его на части, если бы захотел.
– Да, ещё одна красивая выдумка, чтобы переманить тебя на свою сторону. Бедный, беззащитный Анжело и злобный Колин. Я бы не смог этого сделать. Моё питание слишком уж низкосортное. А даже если бы и смог, то это тем более заставило бы тебя уйти от меня. Зло, которое во мне бушует, как только я проголодаюсь, может навредить только людям, а не Марам. Я должен быть счастлив, что Анжело не убил меня, потому что в противном случае я больше ничего не смог бы для тебя сделать. Если бы ты не показала ему себя во всём своём голом великолепии и таким образом не отвлекла от меня, то он скорее всего сделал бы это там наверху, на плато Сила, перед вашими глазами.
Я резко встала и отошла от Колина на несколько шагов, чтобы успокоиться. В таком настроении я не могла говорить с ним дальше, иначе зареву или отлуплю кого-то из-за унижения. Ложь. Ложь и ложью погоняет. Что вообще было правдой из того, что Анжело навешал мне на уши? Хотя бы что-то из всего этого соответствовало истине? Но я так же почувствовала, как то, что сказал Колин, немного облегчило мне ношу. Я тосковала не по Анжело, а по тому, что он украл у других ... Ещё только сегодня утром, когда Джианна и я стояли возле грузовика с фруктами, ностальгия, без всякого предупреждения, снова охватила меня. Спусковым механизмом оказался сын торговца, который с нахальной ухмылкой на лице заигрывал с Джианной и хвастался тем, как ловко он может жонглировать апельсинами. Хотя он был немного толстоватым и маленького роста и у него были по-детски пухлые щёчки, в которых глаза почти исчезали. Он сразу же напомнил мне Анжело, и больше всего мне хотелось просто убежать. Вполне возможно, что Анжело однажды обокрал и его. Анжело был резервуаром юношеских чувств, он собрал в себе всё то, что для меня оказалось так далеко. Не спеша, я шагала по песку назад к Колину. Вдруг мой страх, что он может уйти от меня, пропал. Луис встал, отвернувшись от него, он недовольно щипал высохшие кусты.
– Анжело похитил не только молодость других, Колин, – сказала я твёрдым голосом. – Прежде всего он похитил мою молодость. Мне сегодня исполнилось девятнадцать, там меня ожидает серьёзная, взрослая жизнь, а я потратила в пустую последнее свободное лето. Оно прошло мимо меня ... Я больше никогда не буду молодой, никогда не смогу быть такой, какой на самом деле должна была быть. Я хочу вернуться и сделать всё лучше, относиться к жизни легче. Быть самой собой, не притворяясь, как делала всегда раньше.
– А я хочу оставить двадцатилетний возраст позади. Это разница между нами, и она всегда останется. Я хочу стать морщинистым и седым, услышать, как хрустят мои кости. Я хочу прикасаться к тебе, когда с тобой сплю. Пусть даже иногда у меня и не встанет. Я хочу постареть. Чтобы у меня была возможность отдохнуть. И умереть.
– Значит ты всё ещё хочешь этого. – Горькая складка возле рта, которую я снова почувствовала при его окончательных словах, теперь всегда будет сопровождать меня. Это лето оставило на мене свой след.
– Да. Но я больше не буду просить тебя об этом. Это я тебе обещаю. – Колин взял мою правую руку и поцеловал ладонь, нежное, но также вежливо-дистанцированное скрепление печатью, но я не почувствовала облегчения.
– Разве вообще нет хороших сторон бессмертия? – В описаниях Анжело оно всегда было представлено мне как главный приз.
– Нет, конечно есть. Я видел помёт лошадей во всех агрегатных состояниях. Это заменяет любое образование по физике, – с сарказмом ответил Колин. Я не приняла во внимание его подшучивание.
– Это было прекрасно, ожидать будущее и больше не испытывать страха. Это было так успокаивающе. – Ещё сейчас я чувствовала это тепло, мягкую безмятежность, которая сопровождала предвкушение. – Никакого страха, ни перед болезнью, ни перед смертью.
– Но именно это и есть то, что делает тебя человеком. У тебя есть что потерять. Если нечего терять, и всё может длиться вечность, любое чувство излишне.
– Значит люди лучшие существа? – спросила я, уставившись на чёрный, кожаный браслет Колина. – Не забудь о том, что они тебе причинили.
– Никогда не забуду и да, это были люди. Но меня утешает то, что могу сказать себе: даже самый плохой, подлый человек когда-нибудь умрёт, в то время, как мне подобные, с каждым последующим годом, могут расширять радиус своей жадности, – ответил Колин. – Смерть – это то, что разделяет нас с людьми. Это милость.
– Я не знаю, что будет дальше ... – Мой голос был ещё только шёпотом. – Какую жизнь мне вести? Как она будет выглядеть? Какой иметь смысл? Я ведь не могу поехать домой и сделать вид, будто всё в порядке ... пойти учиться, выйти замуж и родить детей ...
– Это то, с чем тебе придётся теперь смириться. С твоей жизнью. А я должен буду смириться с моим бессмертием. Как я уже один раз говорил, Лесси ... – Колин задумчиво провёл по моим бровям, потом его пальцы продолжили путешествие к моим скулам. – Красивый конец для любовного романа у нас уже был. А это конец, который диктует реальность. Поэтому авторы начинают выдумывать вещи. Поэтому и существует безвкусица.
– У нас что, вообще нет шанса? Шанс должен быть. Я ведь тебя люблю.
– Да? любишь? Всё ещё любишь? И ты говоришь, что это я из нас двоих болван? Моё сердечко, ведь всё осталось как прежде, было лишь прервано очень непривлекательным, промежуточным эпизодом. Но больше ничего не изменилось. Я стар и хочу умереть, ты молода и хочешь жить.
– Но я больше не чувствую себя молодой.
Я опустила голову на плечо Колина. То, что я теперь начала понимать, было моим личным кошмаром. Он преследовал меня с моей юности. Теперь я его знала и весь его ужас. Это было моё потерянное лето. Колин отреагировал на меня как всегда, притянул к себе, пока я не услышала возбуждённый и голодный рокот. Возможно и он ещё любит меня, но наше будущее будет состоять из коротких, организованных встреч, всегда подгоняемых его голодом и омрачённых уверенностью в том, что я постарею, а он останется молодым. Будет так, как он предсказал в первые дни нашей одиссеи в Италии: я стану не уверенной в себе, наши не многие друзья отгородятся от нас, я начну упрекать его, мы будем ссориться, и возможно даже ненавидеть друг друга ...
Через несколько дней Джианна и Пауль поедут домой. Мама уезжала уже завтра. Тильманн будет ещё какое-то время здесь, пока не справиться со своей зависимостью. Я не могу остаться одна в Пиано делл Ерба. Что мне здесь делать? В какой-то момент и в Калабрии тоже наступит зима. И всё-таки, я хотела насладиться оставшимися летними деньками – даже если просто буду сидеть возле воды и вспоминать те немногие прекрасные моменты, которые мы разделили с Колин на этом месте.
– Сделай мне одолжение, Лесси. Прошлым летом ты попросила меня о нём. Теперь прошу я.
– Да? – Я прижала мои губы к его холодной шее.
– Не уходи, не попрощавшись. Потому что я с этим не справлюсь.
Вера, надежда, любовь
Ещё раз я встала и огляделась, чтобы убедиться в том, что я на пляже одна. Садящееся солнце светило, грея мой затылок и волосы, которые прилипли к шее, мокрые после купания. Купальник оно уже высушило. Во мне разлилось то приятное успокоение после плаванья, которое уже всегда было мне по нраву. Больше всего мне нравилось приятная усталость, когда вылезаешь из воды.
Правой рукой я залезла в мою пляжную сумку, чтобы вытащить оба письма. Одно придало мне мужество прочитать другое, хотя оба ничего общего друг с другом не имели. Письмо папы лежало уже почти что четырнадцать дней запечатанным в ящике моей прикроватной тумбочки. Но второе, образцово адресованное, на почтовой марке штамп, прибыло по почте только сегодня, незаметно спрятанное в большом конверте, который в Калабрию прислал нам экспрессом господин Шютц. Мама попросила его о том, чтобы он позаботился о доме и опустошал почтовый ящик, после того, как оба так внезапно уехали. Руфус тоже отчаянно нуждался во внимании. На наших дряхлых соседей мама больше не хотела полагаться, а Джианна тем более.
Каким-то образом во мне укрепилась идея, что я смогу вынести папино письмо, если прочитаю другое. Ещё один раз я поднесла его к глазам, чтобы изучить отправителя. Нет, мне это не приснилось, хотя я уже часто переживала эту ситуацию в моих снах и разочарованно просыпалась, потому что не успела разобрать его строчки, или перед глазами образовывались полосы и буквы расплывались. Отправитель: Гриша Шёнефельд. Фрибург, Швейцария. Снова я улыбнулась, потому что в разговоре с Тильманном именно это и предположила. Что он живёт в Швейцарии. Это подходило к нему.
Моё сердце безрассудно подпрыгнуло, когда я большим пальцем открыла конверт и развернула простой листок в клеточку, вырванный лист из тетрадки. Сразу же мои глаза впились в неровный, нечистый, мужской почерк.
Привет Елизавета,
у меня нет не малейшего понятия, как начать это письмо. На самом деле я сначала даже не хотел отвечать, потому что считал твои электронные сообщения довольно странными. Даже немного жуткими. Но с другой стороны я гордился тем, что кто-то обо мне заботится. (Обо мне почти никогда никто не заботится.) Сейчас как раз выпал один из семинаров, и я сижу в кафетерии и ... Ну, как это бывает.
Внезапно у меня появилось такое чувство, что мне всё-таки нужно ответить. Поэтому, вот что я хочу тебе сказать: тебе не нужно беспокоиться. У меня всё хорошо. Ах, что значит всё хорошо ... Когда я вернулся с отпуска на Санторини, сначала всё пошло коту под хвост, что только могло. Моя девушка ещё только капризничала, а после нескольких дней ссор бросила меня, потому что думала, что я стал другим. Чары пропали. Больше нет страсти. Но останемся лучшими друзьями. (??)
Потом я потерял работу бармена, потому что мой босс пожаловался, что ко мне больше не подсаживается так много девушек, как в начале и что я не сосредоточен, постоянно грежу. Я думаю он просто хотел избавиться от меня, хотя это правда, подходило меньше девушек. Я, после того, как он меня уволил, смотрел на себя в зеркало часами, высматривая, изменилось ли во мне что-то, но я ничего не нахожу, даже прыщика. Я выгляжу, как всегда.
Плюс ещё проблемы с родителями, которые внезапно больше не хотят оплачивать мне учёбу ... Видимо один из этих типичных уроков родителей. Во всяком случае я больше не смог обвести их вокруг пальца, как раньше, сказали они. Никакого больше шантажа, благодаря твоим шоколадным глазам.
Ко всему прочему я ещё во время игры в теннис испортил колено. Повреждение мениска.
Ну да ладно, хотя всё это и случилось, чувствую я себя хорошо. Звучит глупо, я знаю. Но я познакомился в кафетерии с девушкой, всего несколько дней назад. Она не слишком красивая и у неё не такая уж хорошая фигура (кроме того она носит очки, как ты тогда) (ладно, это прозвучало сейчас не обаятельно, да?), но она смотрит на меня по-другому, чем все мои бывшие девушки. Более прямо.
Мне кажется, будто она смотрит в самую мою душу. (Фу. Безвкусица) (Но так и есть.) У меня с ней нет такого чувства, будто я постоянно должен разыгрывать перед ней сногсшибательного типа, когда мы вместе. (Конечно я сногсшибательный, но это ведь не нужно непрерывно доказывать.)
То, что получилось с родителями, я снова исправлю, определённо. И новую работу я найду.
Я глубоко в это верю, потому что редко так хорошо спал, с тех пор, как вернулся с отпуска. Видимо здоровый, швейцарский воздух. Одной ночью я видел тебя во сне и поэтому ... подумал, нужно написать.
Эй, я только что заметил, что это действительно очень странно, писать письмо тому, кого совсем не знаешь. Я даже больше точно не помню, как ты выглядела. Только ещё, что у тебя был такой прохладный, интенсивный (иногда печальный ...) взгляд. Каким-то образом опасный, как у девчонки в музыкальном клипе в песни Wonderful Life от Hurts. Той, которая стоит между певцом и клавишником. Она напоминает мне тебя. Тебе стоит его посмотреть. Не эту старую сентиментальщину от Black, а Wonderful Life от Hurts. Хорошо? Hurts! Клёвая песня.
Что же, не знаю. Безумно всё это, не так ли? Теперь нужно заканчивать. Сузи сейчас придёт. (Эта та девушка).
Всего хорошего, и как я уже сказал: у меня всё в порядке!
Гриша.
– О Гриша, какой же ты мачо. – Я вытерла небольшую, горячую слезинку с уголка глаза, слеза разочарования, как я поняла. Это письмо безусловно не вызвало немедленной потребности броситься домой и написать ответ. Скорее оно поспособствовало такому ощущению, будто предназначалось для того, чтобы закрыть мне рот.
Да, бывшая девушка Гриши правильно это сформулировала, хотя именно то, чего ей теперь не хватало, она подсознательно в нём боялась: с Гриши были сняты чары. Магия исчезла. Но он снова глубоко и крепко спал, видел сны (даже обо мне) и нашёл девушку, первую, которая познакомилась с ним таким, какой он есть на самом деле, после того, как Анжело, так много лет назад, повлиял на него. Я его освободила.
Признаюсь, я надеялась на другие строчки, что-то более личное, более прочувствованное, более зрелое. Но это сделало бы мою жизнь ещё сложнее, а не упростило бы её. Гриша сохранит свой особенный смысл для меня, но это письмо только подтвердило то, что я уже почувствовала на Санторини. Мы никогда не будем близки. Я знала о нашей тайне и останусь с ней одна. Не было смысла рассказывать ему о ней.
В состояние ли я теперь открыть также и папино письмо? Когда-то мне придётся открыть, и скорее всего мне оставалась всего пара дней. Скоро Джианна и Пауль начнут давить на меня и уговаривать поехать домой. То, что они уже давно хотели вернуться в Германию, я не только видела по ним; я это знала. Здесь скучно. И я откладываю что-то, что не могу изменить. Мои деньги почти что закончились; даже если я останусь здесь одна, то продержусь на плову не дольше, чем две три недели.
Я вдавила ноги в тёплый песок и стала ждать, пока моё сердце забьётся спокойнее. Потом открыла и папин конверт. Прочитать его письмо не должно причинить боли больше, чем осознать то факт, что Анжело был его убийцей. И я должна наконец сделать это, не то никогда больше не наберусь смелости.
Я опешила, когда заметила, что в конверте находится два листа, один плотно исписанный, видимо настоящее письмо, и чёрно-белая копия проклятой карты Европы. На неё я сначала и обратила внимание, потому что она показалась мне более безобидной и на ней тоже выделялись обозначенные от руки знаки. На самом деле на этой карте не хватало жирного креста на южной Италии.
Однако я не затаила обиду на Тильманна за его попытку повлиять на меня. Мы в любом случае поехали бы в Италию. Это я знала настолько точно, как пить дать. Он просто недостаточно хорошо меня знал. Я была выносливее, чем он думал. А если бы я не выбрала Италию, то Анжело скорее всего вживил бы в мои сны такую изнывающую тоску по путешествию в Италию, что я всё-таки когда-нибудь предприняла бы путешествие и попала прямо в его сети. Возможно он даже так и сделал. Он хотел покончить со мной на своей территории.
Но почему папа приложил копию карты к письму? Я повернула её, чтобы прочитать, что он написал.
И ещё одна приписка: меня мучает опасение, что ты разорвала оригинал или сожгла, после того, как посетила некоторые места, обозначенные на карте, и не нашла там ни одного, даже крошечного Мара. Ах, Элиза, конечно же кресты не отмечают территории, где живут Мары (по крайней мере я на это надеюсь!). Каким бы я был отцом, если бы послал тебя на погибель? Их в любом случае намного, намного меньше, чем ты могла бы подумать, и почти ни у кого из них нет постоянного места обитания. Нет, кресты отмечают места, в которых есть особенное очарование и о которых я надеюсь, что ты посетишь их одно за другим, и перед лицом их красоты поймёшь, что действительно важно в жизни. Я сам понял это слишком поздно. Ты и твой брат найдёте в этих местах свет, в котором я всегда вам препятствовал.
Думайте обо мне, когда будете ими наслаждаться.
– Ладно, ты манипулятивный упрямиц, тогда эта головоломка по крайней мере тоже решена, – прошептала я, удивляясь, что улыбаюсь. Потому что ещё вчера я снова взяла карту в руки и недурно недоумевала из-за других отметок, которым никогда раньше не придавала большого значения или даже замечала их, так сильно я была зациклена на Италии. Но это милое скопление привлекательных целей для индивидуальных путешествий: Британские Нормандские острова, Мон-Сен-Мишель в Нормандии, Ла-Гомера, Корсика, Борнхольм – одни острова. Исключительно одни острова. Потому что папа знал, что Тесса избегала воду? Или потому что сам всегда любил острова? Только один крест не вписывался в серию и был таким крошечным, что я его почти не заметила. Он находился посреди Северошотландского нагорья. Родины Колина. Должно быть папе стоило большого усилия, отметить её, но большего и не требовалось, чтобы показать мне, что он наконец принял мою любовь к Колину.
Также, мне, между тем, стало ясно, что это всего лишь карта Европы, а не карта мира. Самого папу атаковали на Карибских островах. Он не хотел, чтобы я последовала по его следам; по крайней мере попытался предотвратить это.
Но с этого момента я должна и хотела всё решать сама. Даже если это означает прочитать письмо, от которого я так долго пряталась.
Дорогая Элиза,
ты знаешь, что я в моей взрослой жизни был добровольно в церкви всего лишь три раза: когда женился на твоей матери, на крестинах Пауля и конечно же на твоих (Миа настояла на этом). Так что моё благочестие оставляет желать лучшего.
Поэтому тебя может удивить, что я пишу тебе слова именно из Библии. Но они свободны от каких-либо догм и существуют независимо от религиозных верований, и я думаю, что они могут придать тебе сил сделать то, что для тебя правильно.
Людей, которые чувствуют так много, как ты, легко ввести в заблуждение и легко ослепить, как только они начинают пытаться защитить себя от своих эмоций. И иногда они бояться принять решение, потому что знают о силе своих чувств.
Всегда, когда у тебя будут появляться сомнения, или ты подумаешь, что тебе нужен совет, тогда прочитай эти строчки.
В остальном у меня не так много, что тебе сказать – мы всегда были так близки, что мне ничего не нужно объяснять. Я знаю, ты поймёшь, что меня подгоняло и что мной двигало.
Ты была моим светом и всегда им и останешься.
– О Боже, папа, – вздохнула я, качая головой, после того, как снова вытерла слёзы со щёк. – Цитата из библии? Стоит ли мне на самом деле читать её?
Я перевернула страницу, чтобы пробежать глазами, но уже первые слова попали прямо в самое сердце.
Воспевание любви
Если я говорю на языках людей и ангелов,
а любви не имею,
то я стал звенящей медью или бряцающим кимвалом.
И если я имею дар пророчествовать,
владею всеми священными тайнами
и всем знанием,
если имею всю веру, чтобы переставлять горы,
но не имею любви, то я – ничто.
Любовь долготерпелива и добра.
Любовь не ревнива,
не хвастлива,
она не превозноситься,
не ведёт себя не прилично,
не ищет своего,
не раздражается,
не ведёт счёт обидам,
не радуется неправедности,
а радуется истине,
всё переносит, всему верит, на всё надеется,
всё стойко претерпевает.
Любовь никогда не проходит.
Сейчас мы видим в металлическом зеркале неясные очертания,
а тогда будет видно ясно.
Сейчас я знаю от части,
но тогда буду знать точно,
как узнали точно меня самого.
Теперь же пребывают вера, надежда, любовь – эти три, но наибольшая из них любовь.
(Я немного сократил, надеюсь пророки отнесутся к этому снисходительно. Прощай, моя маленькая девочка ... которая настолько большая, что превзойдёт саму себя.)
Я прочитала письмо во второй раз, третий, потом только библейскую цитату, пока заходящее солнце не заставило вспыхнуть пылающим светом бумагу, а ветер покрыл мою шею мурашками.
– Сейчас мы видим в металлическом зеркале неясные очертания, а тогда будет видно ясно, – бормотала я перед собой, когда складывала мои немногие пожитки в сумку, собираясь пойти домой. Что это значит? Почему папа послал мне именно эти строчки? Я подумала о начальном фрагменте с пророческими речами и осознанием – они стали звенящей медью или бряцающим кимвалом, когда не хватало любви. Анжело не хватало любви. Он был лишь звенящей медью, а я думала, что нашла в нём мудрость всех вещей. Что нашла саму себя.
Догадывался ли папа о том, что со мной случиться такое? Или подобное происходит когда-нибудь с каждым человеком в течение его жизни? Что ты в ком-то ошибаешься?
Всё ещё размышляя, я прошаркала через калитку и по небольшой лесенки наверх на террасу, где опустилась в один из пластиковых стульев, и подняла взгляд лишь тогда, когда заметила, что не одна. Пауль и Джианна сидели напротив и смотрели на меня, как будто я проглотила килограмм шипучего порошка и погасила его стаканом водки. Немного помешанная, но разговорчивая. Тем не менее их рты были словно зашиты. Глаза Джианны восполнено блестели. Она что, плакала? Почему они тогда улыбаются, будто опоённые счастьем?
