Текст книги "Поцелуй шипов (ЛП)"
Автор книги: Беттина Белитц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 44 страниц)
Но потом сад вдруг начал двигаться. Между тем мне уже не нужны были контактные линзы, и моё с прошлого лета зрение возвратилось назад; всё же у меня было такое чувство, что я должна сфокусироваться, потому что сначала не могла разглядеть, что там происходит – но не потому, что была слепая, а из-за того, что не могла понять, что это. Крошечные лягушки появились из неоткуда и проворно прыгали по короткой, мокрой траве и каменным плитам. Они были не больше, чем с ноготок моего большого пальца, изящные существа с хрупкими конечностями, выполняющими отчаянно-храбрые прыжки, запрыгивали даже на цветочные горшки или бросались в бассейн, что могло стоить им жизни. Прямо мимо открытой двери библиотеки промаршировал ёжик. Его ножки прошаркали по мокрому полу, второй ёжик следовал на небольшом расстояние. Их колючки расслаблено прилегали к телу; я бы могла погладить их не поранившись. Чуть позади я увидела черепаху, которая медленно кочевала по камням, панцирь гордо поднят вверх, а морщинистая голова вытянута. Птицы, освещённые молниями, летали в темноте, ловя всех тех насекомых, которые вылезли, чтобы выпить нектар заново расцветших цветов.
Зрелище длилось всего лишь несколько минут, но показалось длинным, великолепно-инсценированным фильмом, который исполнялся в замедленной съёмке. Потом дождь утих, от земли начал подниматься пар и лягушки исчезли, как будто их никогда здесь и не было.
– Что же. Это даже, спустя 165 лет, всё ещё каждый раз завораживает, – сказал Анжело, переполненный сдержанным благоговением. – Но кончается слишком быстро.
Внезапно во мне вскипела зависть, жёлтая и ядовитая. Никогда ещё мне не казалось это таким изнурительным, всё, что происходило со мной хорошего, пережить так интенсивно, как сейчас, только бы ничего не забыть, потому что скорее всего, этого не случиться со мной во второй раз. Когда-нибудь, возможно уже скоро, мне придётся уехать, и красота мира больше не будет доступна для моих глаз. Ведь есть ещё столько всего, что можно открыть и пережить ... В тоже время я вспомнила о желание Колина умереть. Я больше не считала это желание покушением на меня и нашу любовь, а настоящим кощунством.
– Они ушли, – сказала я, окунувшись в чувство абсолютного уныния.
– Они вернутся, самое позднее в следующем году.
– И тебе никогда не становится скучно смотреть на это, не так ли? – Я надеялась услышать, что ему стало скучно, но Анжело медленно покачал головой.
– Нет, мне нет. Но конечно есть люди, которые уже в первый раз посчитают это неинтересным.
Да, такие есть. Я сама смотрела на природу, как на волшебный источник, который снова и снова радовал меня новыми диковинками и особенностями, пока я нахожусь здесь, живу и выделяю время, чтобы встретиться с ними. Но если я умру, они останутся для меня запечатанными. Навсегда. Я подавленно сползла с лестницы и нашла укрытие под крышей террасы, где села рядом с пианино на большую, заваленную подушками софу. Анжело сначала чем-то занимался в доме, прежде чем присоединиться ко мне, на плече его полотенце с Гарфилдом, которое он бросил мне, чтобы я могла вытереться, а в руках две белые, с толстыми стенками чашечки со свежим эспрессо. Его запах мгновенно меня взбодрил.
– Что, собственно, с тобой сейчас происходит? – спросил Анжело деликатно, после того, как я выпила и поставила на стол мою чашку.
– Слишком много чего. – Я убрала мои мокрые волосы с лица и заплела их в свободную косу на затылке; какое-то время она не расплетётся. Мой бикини уже высох. Всё же я обернула полотенце вокруг живота, оно было таким мягким. – Как ... – Я замолчала. Вежливо ли спрашивать об этом?
– Пожалуйста, никаких новых дискуссий о пищеварении, – заметил Анжело улыбаясь, и я рассмеялась.
– Нет, тема посложнее.
– Ещё сложнее? – Он ударил меня локтем в бок, чтобы показать, что больше не обижается за моё сверлящие любопытство. Я вспомнила случайные моменты, когда Гриша сталкивался со мной, конечно же непреднамеренно, в толпе перед или после перемены. Тем не менее я не хотела потом снимать куртку. Ему бы никогда не пришла идея подразнить меня или столкнуться намеренно. Он ведь совсем меня не замечал.
– Не только посложнее, но и более личного характера.
– Честно, Эли, не думаю, что это возможно. Но если хочешь, можешь попытаться, – пошутил Анжело.
– Хорошо, я попытаюсь. Как тебя превратили? И разве это не было ужасно? Кто это был, ты знаешь? И это совпадение, что тебе было двадцать? Колину тоже было двадцать и ... – Поднятая рука Анжело притормозила меня. Ладно, слишком много вопросов одновременно, моя старая ошибка. Когда я начинала, то больше не могла остановиться. Я забрасывала моих ближних вопросами. По крайней мере Анжело не выглядел так, будто я зашла слишком далеко, задавая мои вопросы. Он откинулся, как и я, назад, но не смотрел в даль, его взгляд был направлен на меня.
– Это вовсе не было ужасно. Никакой боли, никакого страха, а уверенность, что начинается что-то новое, что даст мне полную свободу. И да я хотел этого. А также это не случайно, что многих людей превращают в возрасте двадцати лет. Эта особенная фаза в жизни – чаще всего люди находятся ещё в рассвете сил, а серьёзная жизнь, как таковая, не началась, по крайней мере сегодня это так. И всё же постепенно появляется ответственность и твёрдые структуры; прорисовывается то, что позже будет повседневной жизнью. Люди обучаются в университете или выучились на профессию, начинают работать. С этого момента, шаг за шагом, всё становится более сложным и обременительным. Так по крайней мере было бы для меня.
– Значит, ты увильнул от ответственности. Ты хотел этого, это правда? – переспросила я, потому что не была уверенна в том, правильно ли я его поняла.
– Да. И хорошо, согласен, я увильнул, если ты хочешь так выразиться. У тебя случайно нет прусских предков, а?
Моё уличённое молчание было достаточным ответом. Он попал в точку. Предки папы происходили из Померании, раньше прусская, суверенная территория, а прусско-протестантское умонастроение следовало такому девизу: «Что не убивает, делает сильнее, но пожалуйста всегда в геометрическом порядке». На папе это тоже отразилось. Ни одного прибора на его письменном столе, у которого не было бы своего постоянного места. И он всегда вдалбливал в нас, исполнять наши обязательства, вовремя и аккуратно, и с подобающей серьёзностью – что-то, что совершенно не подходило к его почти героическому стремлению к приключениям.
– Я происхожу из другого времени, Эли. Девятнадцатое столетие, римские аристократы. Состоятельная семья, в которой карьера детей была предопределена. Да, они посодействовали тому, чтобы я мог брать уроки игры на пианино. В конце концов прекрасные искусства тоже нельзя упускать из виду. Но никогда не было сомнений в том, что мне придётся выбрать другую профессиональную карьеру – а именно ту, которая была прибережена для всех сыновей: военная служба, учёба в университете, юридическая карьера. Мои родители хорошо со мной обращались, почти не били, давали много привилегий, нам никогда не нужно было голодать, и мы получили отличное образование. Я не хочу жаловаться! Но я не хотел идти на военную службу и не хотел воевать. Но также я не хотел разочаровывать моих родителей, отказавшись от этого пути.
– Я не понимаю ... – Я слушала с интересом, но кульминационный пункт сбил меня с толку. – Если ты позволил превратить себя, тогда ты всё же отказался от этого пути.
– Нет, не отказался. Я вступил на военную службу, мне пришлось пойти на войну ... – Лицо Анжело омрачилось. Теперь он пытался справиться с плохими воспоминаниями. – И погиб. Официально.
– Официально. Ты позволил превратить себя, потому что был тяжело ранен и думал, что умрёшь? Это так?
– Нет. Я получил огнестрельную рану, не угрожающую жизни, но в стороне от труппы. Я лежал там, не зная, что случится, и так сильно желал другой, свободной жизни.
Я ненавидел военную службу, это слепое подчинение и повторение, словно попугай, а также необходимость стрелять в совершенно неизвестных мне людей только потому, что тебе кто-то приказал, для кого ты даже не стоишь грязи под его ногтями. А потом была ещё музыка ... Знаешь, что меня больше всего приводило в депрессию, когда я был ребёнком, и тем более, когда стал подростком?
Я покачала головой – не потому, что не знала, а потому, что не могла представить себе Анжело в бою, в военной форме, в тяжёлых сапогах и винтовкой в руках, готовый нацелится на других и убить.
– Что у меня никогда не будет времени, услышать всю эту музыку, сыграть её и открыть то, что предлагает мне мир. Тогда ещё не было mp3 плееров, на которые можно загрузить сотни песен и композиций. Граммофон включали лишь тогда, когда у нас в доме состоялся бал или военный приём. Мой отец придерживался мнения, что музыка затмевает разум. Я знал, что прекрасная музыка есть везде и всегда будет, но я в какой-то момент умру, и услышу, и сыграю лишь её малую часть. Даже если бы мне позволили начать карьеру пианиста – времени всё равно было бы недостаточно. Ни одной человеческой жизни для этого не хватит, даже если посвятить каждую минуту музыки.
– И Мар почувствовал это желание, не так ли?
Анжело посмотрел на меня с такой серьёзностью, которую я не ожидала от него. Я почти не осмеливалась дышать, потому что боялась, что это изменит выражение его лица. Я ещё хотела несколько секунд насладиться им.
– Да, да, она его почувствовала и дала то, чего мне бессознательно хотелось. Я посчитал это захватывающим. Знал, что со мной случилось что-то такое, что радикально изменит мою жизнь, поэтому не сопротивлялся. Мне казалось, что всё лучше, чем продолжать ползать в грязи и убивать.
– Значит, это была она?
Анжело пожал плечами.
– Так часто происходит. Она превращает его. Кажется, это намного увлекательнее. Я не знаю. Я ещё никогда не превращал человека и не планирую.
– Почему нет? – Я заставила себя набрать в лёгкие воздуха. Редко перегородка между миром Маров и моим была такой тонкой. Я хотела узнать о них всё.
– Я ещё не нашёл ту, что надо, – признался Анжело, немного подумав. – Я хочу, чтобы это случилось добровольно, как со мной. Всё остальное – это дерьмо.
Всё остальное – это дерьмо. Пока Анжело рассказывал о прошлом, он казался мне старше, чем при наших предыдущих встречах – более зрелым и опытным. Теперь же он снова вернул свой шарм ловеласа. Да, всё остальное – это дерьмо. Улыбка вернулась на его лицо, когда он заметил мою ухмылку.
– Ты до сих пор не рассказала, что происходит внутри тебя, Эли, – напомнил он мне.
– Правда? – спросила я невинно. – Всё-таки рассказала.
– Нет, ты задавала вопросы, но о себе ничего не рассказала. Почему чуть раньше, ты вдруг стала такой печальной?
– Потому что ... ах ... трудно объяснить, – выкрутилась я. Но потом решилась всё-таки сказать так, как есть. Возможно это поможет. – Колин не слишком высокого мнения о вечной жизни. Он хочет умереть.
– Что? – Анжело не веря, наклонился вперёд, как будто ослышался. – Ты шутишь?
– Нет. Нет, так и есть. Он хочет, чтобы это в какой-то момент закончилось. – Я не хотела продолжать мои объяснения; остальное Анжело не касается, но прежде всего я не хотела снова размышлять над этим и в конце концов потерпеть неудачу. Слишком поздно я поняла, что возможно, только что натворила. Если Анжело теперь знает, что Колин хочет умереть, тогда ...
– Ты ведь теперь не убьёшь его, правда? – Я хотела вскочить и угрожающе над ним возвысится, но парализующая слабость охватила мои ноги. – Анжело, пожалуйста, не убивай его ...
– Блин, Эли. За кого ты меня принимаешь? У меня нет никакого интереса причинять ему вред. Зачем мне это?
– Не знаю, – промямлила я.
– Но даже если бы и был, мне нравится вечность, и я точно не собираюсь ставить её под угрозу. Против Колина у меня нет ни единого шанса. Я знаю, он немного моложе меня, но он камбион! – Анжело громко выдохнул, всё ещё удивлённый тем, что я только что сказала. – Даже если бы у меня было пятьдесят лет преимущества, я бы не осмелился. Он спокойно компенсирует их. Я лишь не могу понять, почему он хочет умереть. Или, подожди ... – Анжело замолчал. – Возможно я всё-таки понимаю, – сказал он, будто самому себе.
Я смочила кончиком языка губы. «Оставайся спокойной, Эли», уговаривала я себя. «Дыши спокойно. Всё прошло хорошо. Ты не предала его. А если всё-таки предала, то он сильнее Анжело.»
– Он уже довольно долго живёт, – попыталась я объяснить его мотивы, не выдавая слишком много. Что же, не так уж и долго. Не так долго, как Анжело. – Я тоже не хочу жить вечно. – Почему тогда у меня такое чувство, будто я вру.
– Да, я знаю, это такое человеческое мнение. Вполне понятное. Мы не можем иметь бессмертие, поэтому не хотим его. Когда стареешь, эта не такая уж и прекрасная штука, признаю.
– Почему? Возраст – это что-то положительное, получаешь опыт и зрелость и ... э ... да. – Ой. Я не предполагала, что моё обсуждение человеческого возраста уже после этих двух аргументов оборвётся. Двойка тебе, садись.
– И что ещё? Варикозное расширение вен, ревматизм, геморрое, морщины, бессонницу, запоры, импотенцию ...
– Ладно тебе, перестань, я поняла! – парировала я. – Но старость состоит не только из болезней!
– Я считаю твоё отношение к этой теме благородным, и ты в какой-то степени права, имеет смысл собирать опыт, повышать квалификацию и достигать зрелость. Нет ничего тяжелее, чем выносить наивных, незрелых девок. Я имею в виду не тебя, ты не девка! – добавил Анжело, потому что я строго сверкнула на него глазами. – И тем более не наивная. Но всё то, что я только что перечислил, я могу делать. Я более образован, чем большинство мужчин моего возраста, я уже многое пережил и увидел. Я бы не назвал себя мудрым, и скорее всего я не зрелый, но возможно стану им с годами ... Как я уже говорил, время у меня есть.
Хм. Возраст – это ужасная вещь? Действительно? Когда я начну стареть? Возможно это уже происходит? Орлиным взглядом я покосилась на мои ляжки. Пока они ещё были без вмятин и стройные, но разве я недавно не обнаружила в зеркале раздевалки H&M это крошечное тёмно-красное сплетение из сосудов, слева, рядом с коленной впадиной, лишь благодаря загорелой кожи теперь почти не заметное? Но оно там, и уже больше не исчезнет. Сосудистая звёздочка. Моя первая. Я считала, это слово нужно запретить. Оно звучало так же уродливо, как выглядело то, что оно обозначало.
– Возраст – это распад, – продолжил Анжело. – Дух, если повезёт, остаётся бодрым и деятельным, но тело распадается. Конечно не принесёт удовольствия быть бессмертным, если при этом продолжаешь стареть. Это было бы проклятьем. С каждым годом всё становится ещё более обременительным и трудным. Ты больше уже не чувствуешь себя комфортно в своём теле, потому что оно только ещё болит и мучает тебя, но ты не можешь от него убежать ... – Анжело коротко встряхнулся. – Нет, этого никто не захочет, в этом ты права. Но что меня больше всего тревожит сегодня в возрасте, это то, к чему он побуждает людей. Иногда мне кажется, что всё ваше существование сосредоточенно на том, чтобы скопить к старости достаточно денег. Но для чего, спрашиваю я? Взгляни лишь на рекламу для страховых полюсов, она только и делает, что запугивают людей, на каждом канале ежеминутно; вы постоянно угрожаете себе смертью, несчастным случаем и болезнью. Вы посещаете школу, идёте работать, порабощаете себя на десятилетия – и для чего? Чтобы отложить что-нибудь для дома престарелых, где вы прозябаете в одиночестве и забытые. Мудрость старых уже больше никто не ценит. Раньше, когда ещё существовали большие семьи и все держались вместе, заботились друг о друге, это было по-другому. Но постареть сегодня? Поверь мне Эли, есть вещи и получше. Я напугал тебя?
– Хм. Не знаю. Напугать не напугал, но я и не радуюсь. – Я ещё никогда не смотрела на эти вещи с точки зрения Анжело. Против них почти ничего нельзя возразить. – Всё-таки должно иметь смысл то, что мы стареем и умираем ...
– Смысл есть. Большинство людей не рождены для бессмертия, им нужна эта гонка, либо потому, что они не в мире с самими собой, либо быстро сами себе наскучивают. Для них вечность была бы наказанием. Я не веду здесь защитную речь в пользу бессмертия, а пытаюсь лишь объяснить, почему я выбрал её.
Да, такие, как Гриша или Анжело и все другие счастливчики, живут в согласии с собой и никогда себе не наскучивают. Как же мне испытывать сомнение, когда это именно то, чем я тайно восхищалась в Грише: его спокойной, бесстрашной естественностью, с которой он шёл по жизни, вцепившись в счастье обоими руками. Но что это означает с другой стороны? Что Колин не в мире с собой?
Гроза прошла мимо, снова вернувшись на море, но небо всё ещё иногда освещалось мистическим, далёким мерцанием, из-за которого глаза Анжело вспыхивали бирюзовым цветом. Эта гонка, о которой он говорил – она мне тоже не нравилась, ещё никогда не нравилась. Ожидания, которые уже сейчас выдвигали по отношению ко мне, чрезвычайно меня обременяли. От меня ожидали, что я закончу научный университет с хорошими оценками, по меньшей мере биологический, но лучше медицинский факультет. Учёба в университете, которую нужно как можно скорее начать, хотя я не могла себе представить снова вернуться в холодную Германию. Сидеть там в перегретых залах для лекций, между людьми, с которыми меня ничего не связывает, кроме нашей общей цели, в то же время делающей нас конкурентами. То, что меня ожидает там, это постоянное стремление к достижениям, деньгам и признанию. С тем результатом, что я не смогу ничего предпринять против сосудистых звездочек и хруста в плечах. Откровенно говоря, мне этого совсем не хотелось.
– А что насчёт детей? Вы не можете зачать детей! – воскликнула я слабо торжествуя. Возможно я всё-таки смогу увеличить мою оценку в обсуждении до трёх с плюсом.
– Это правильно. Но тема исчерпывает саму себя. Потому что ты переживёшь своих человеческих детей, а этого не хотят ни отец, ни мать.
Теперь я сожалела о том, что заговорила об этом пункте. Он был для меня слишком щекотливым, я принимала его слишком близко к сердцу. Нет, об этом я не хочу сейчас размышлять.
– Но должна же быть какая-то причина, по которой некоторые Мары хотят умереть ... И я считаю, это высокая цена, когда испытываешь постоянную жажду ко снам и чтобы утолить её, похищаешь их у людей. Собственно, это вы те, кто участвует в гонке, а не мы, не мы! – Три с минусом? Три с минусом я заработала.
Анжело резко встал и подошёл к своему роялю, там он сел на табуретку и медленно покрутился один раз вокруг себя. Кончиками пальцев он провёл по клавишам, очень осторожно, так что не раздалось никакого тона. Направив взгляд в себя, он находился слишком далеко, хотя я сидела всего лишь в паре метрах от него.
– И что теперь? – спросила я неуверенно. – Я сказала что-то не так?
– Нет, но ... Знаешь, не имеет значения, как я это сформулирую и обосную, будет выглядеть так, будто я хочу очернить его, а я даже не собираюсь влезать в это дело.
– Кого его? Колина?
Анжело ничего не сказал. Значит он имеет ввиду Колина.
– Я могу быть очень упрямой, – предупредила я. – Скажи мне, что ты думаешь, по крайней мере хотя бы какую-то часть. Я хочу знать.
– Я не думаю, что это будет прилично. – Он не только ломался, но действительно чувствовал себя неуютно. Теперь я знала, почему он сел за пианино. Видимо он чувствовал себя там в большей безопасности, чем прямо рядом со мной.
– Анжело, ты Мар, я не ожидаю от тебя порядочности. Давай выкладывай ... – То, что я больше не могла смотреть ему в глаза, заставляло меня нервничать, но я также не хотела бежать за ним.
– Возможно я хочу быть порядочным по-своему. Ладно ... Слушай, я попытаюсь подойти с другой стороны: ты вегетарианка? – Наконец он снова посмотрел в мою сторону.
– Нет. Ты ведь видел, когда мы ели пиццу. Салями была просто восхитительна.
– Ты когда-нибудь пыталась стать вегетарианкой?
О да, пыталась. Эта была очень короткая попытка.
– Когда мне было четырнадцать. Но отказалась от этой идеи.
– Почему?
– Потому что чувствовала себя плохо. Кстати, я считаю это игру в вопросы и ответы довольно глупой – это так, между прочим. У меня заболел живот, появились проблемы с пищеварением, а показатель железа упал вниз. – Мой показатель железа уже всегда был низким, но вегетарианская фаза вызвала ощутимое состояние дефицита. А таблетки, помогающие это устранить, не пошли мне на пользу. Я стала бледной, капризной и ещё более чувствительной, чем обычно. Была постоянно уставшей. Лишь после большой порции спагетти болоньезе я снова почувствовала себя более-менее человеком. – Да, а потом я стала опять есть мясо, не слишком много, но оно требуется для моего организма.
– Но тебе нравятся животные, не так ли?
– Конечно. – С недавних пор даже скорпионы, медузы и змеи. И крошечные лягушки Анжело. – Значит ты хочешь мне сказать, что всё зависит от того, чем ты питаешься?
– Я хочу сказать, что сбалансированное питание важно. Так как мы едим, так себя и чувствуем. Кто-то, кто быстро и без разбора впихивает в себя еду, редко уравновешенный, удовлетворённый человек. Я думаю, что питаюсь сбалансировано и беру то, что мне нужно.
– Анжело, я не хочу совсем заговорить тебя, но ты похищаешь у людей сны и мечты! – Я хотела сказать это с упрёком и мне даже более-менее удалось.
Однако он и дальше оставался спокойным.
– Да, сны и мечты, постоянно возобновляемый ресурс.
Я насмешливо рассмеялась, но нежный взгляд Анжело заглушил мой смех. Он имел в виду то, что говорил! Возобновляемый ресурс ...
Я пылко покачала головой.
– Нет, это всё не так просто ... Когда Мары постоянно высасывают жертву, она впадает в депрессию и начинает болеть и в какой-то момент у неё больше нет ни снов, ни грёз!
– А кто говорит, что я это делаю? Что-то подобное меня не привлекает. Но если мы уже заговорили об этом, якобы это возобновляемый ресурс и всё такое. Ты когда-нибудь задумывалась о массовом содержании скота? Ежедневно тысячи свиней и коров перевозят с точки А в Б, бесчленное количество километров, через всю Европу, согнав их в тесное помещение. Их везут на убой, только для того, чтобы вы ежедневно могли запихать в себя вашу сосиску с приправой карри.
Анжело совсем не говорил со мной враждебно, а мирным, приятным тоном. Для него этот разговор был не дебатой, а шансом объяснить свою точку зрения. Нравилось ли мне то, что он говорит или нет, для него было не важно. Как он уже сам упомянул, он был с самим собой в мире. Снова во мне вскипела ревность.
– Я не ем сосиски с приправой карри, – соврала я раздражённо.
– Во всяком случае я не похищаю без всякого разбора, я меняю людей, к которым хожу ночью, чаще всего я посещаю их лишь один единственный раз. Да, возможно они чувствуют себя на следующее утро иначе, чем обычно, становятся более раздражительными или необъяснимо-уставшими, но это проходит. То, что я мог бы им причинить, если бы плохо питался, никогда не смогло бы исцелиться самостоятельно – это совершенно другой калибр! – Он замолчал и покачал головой, как будто не хотел ничего этого говорить.
– Продолжай, – попросила я. Но он исполнил моё желание лишь после того, как сделал два больших круга через свой сад. Видимо они были ему нужны, чтобы собраться с мыслями – как ученику, у которого во время доклада, вдруг отключилась память.
– Я не хочу ничего плохого говорить о Колине, я испытываю уважение к его решению и это впечатляет, насколько он последователен, но я тоже однажды пытался так питаться, и это превратило меня в существо, которое даже я сам посчитал жутким. Такое чувство, будто я потерял над собой контроль, по крайней мере так было со мной... Колин возможно достаточно силён, чтобы жить так. Я нет. – Теперь его голос звучал почти что упрямо.
Я чувствовала себя так, будто меня переехала машина, когда размышляла над его словами. Интервалы становятся короче, сказал Колин. А голод всё более экстремальным. Это бесконечная спираль, чья окружность всё больше сужается. Он не снабжал себя тем, что ему на самом деле требовалось. Как же тогда всё может хорошо закончится?
И правда то, на что намекнул Анжело: после того, как Колин забрал у меня воспоминание, он в течение многих недель был больше похож на человека, чем всё время до этого. Он даже продолжал ещё питаться им, когда я приехала к нему на Тришен, и намеренно не отдал, потому что хотел выглядеть для меня не таким демоническим, как обычно. Все эти ужасные вещи между ним и мной возможно никогда не случились бы, если бы он лишь только один раз похитил у другого человека, не у меня, а у незнакомца. Как я могла быть такой легкомысленной и предложить ему моё воспоминание?
А потом схватка с Францёзом: смог бы он сделать всё по-другому, если бы до этого надлежащим образом подкрепился, вместо того, чтобы нападать на животных в зоопарке? Что значили мечты и сны других людей, если бы они позволили ему двигаться вперёд более целенаправленно и пощадить меня?
– Эй, посмотри на меня ... Где витают твои мысли?
– Не в особенно красивых местах, – ответила я хрипло и невольно провела пальцами по зажившему животу. Это не Тесса разжигала голод Колина. Тесса мертва. Это он сам. Потому что отказывался признать то, кем был, и должен был быть. Вот что стояло между нами и впивалось в мои губы словно шип, когда я его целовала. Любая нежность была на вкус горькой и приносила боль. Никакой близости без фатальных последствий.
Что ему на самом деле важнее? Моё здоровье или здоровье других людей, с которыми он не имеет ничего общего?
– Я не могу читать в твоих глазах ... они такие красивые, но также далёкие ...
Мне приснились эти слова или они действительно вышли из уст Анжело? Если да, то должно быть он сказал их по ошибки. Мои глаза? Красивые? Такого мне ещё никто никогда не говорил. В этом случае люди предпочитали другие формулировки. Энди, например. В первые недели он не уставал подчёркивать, какие же мои глаза таинственные. Когда же опьянение от гормонов прошло, они внезапно стали мрачными. Не нужно постоянно смотреть на него так сердито. А Джианна сказала, что иногда я смотрю словно сумасшедшая. Большое спасибо.
Руки Анжело лежали на клавишах, как будто он хотел в любой момент начать играть, но не начинал.
– Я прямо сейчас кое о чём подумал ..., – пробормотал он. – Тебе знаком Ноктюрн 20 Шопена?
– Я не слушаю много классической музыки, – откровенно призналась я. – Чаще всего она наводит на меня скуку.
– Такое случается, если прослушиваешь её слишком быстро. И именно в этом и заключается вся суть: все эти десятилетия я снова и снова отрабатывал и оттачивал эту мелодию, находясь, каждый раз в другой фазе, в другом умонастроение и зрелости. Постепенно она росла, показывая мне новые грани и характер. Она ожила, снова и снова распускает новые цветы ... и всё-таки остаётся знакомой.
– Тогда сыграй её мне.
Анжело убрал руки с клавиш.
– Я – нет, лучше не надо.
– Почему? Не ломайся, ты играешь в Пиано-баре перед бесчисленным количеством слушателей, значит можешь запросто это сделать.
– Да, но это совсем другое, играть перед множеством незнакомцев или перед ставшем тебе дорогим человеком.
– Анжело ... – Я предостерегающе ему ухмыльнулась. – Ты ведь не хочешь заставить меня поверить в то, что ты, в своём храме муз, ещё никогда не играл для женщины на пианино. Ведь для этого она здесь и стоит, не так ли?
В ответ он дружелюбно мне улыбнулся.
– Нет, она стоит здесь для меня, и да, я уже играл на ней другим женщинам. Но не этот Ноктюрн. Пока что он принадлежал только мне.
– Ещё одна причина наконец разделить его с кем-то.
Возможно по моему лицу сложно читать, о чём я думаю, а взгляд устремлен в себя, но и он, в ситуациях как эта, ничем не отличался от меня – и меня это не тревожило. Наоборот, удовлетворяло – смотреть на его чувства, не обременяя себя тем, что они могут означать или на что указывать. Я хотела, чтобы он оставался тайной.
Я отвернулась и сделала вид, что брожу по саду, который нашёптывал мне со всех сторон и уголков. Этот непрекращающийся, нежный стрекот и шёпот. А потом Анжело всё-таки осмелился заиграть, и первые мягкие такты поплыли по воздуху. Они так глубоко тронули моё сердце, что я могла вынести музыку только когда двигалась. Сладостно-горькая боль, которой мне было легче позволить приблизиться ко мне и поприветствовать, чем все самобичевания годами ранее. Я поняла, что имел ввиду Анжело, когда сказал, что ему потребовалось время, чтобы соответствовать ей. Мелодии тоже требовалось время и пространство, чтобы она могла свободно распространиться; было бы кощунством, запереть её в закрытый концертный зал и отобрать свободу у её ясных и всё же таких замысловатых линий. Ей нужно дать возможность блуждать, как мне, в то время как я слушала её, принимая тот факт, что лик Анжело оставался вдали, спрятанный от меня, веки опущены, рот молчаливый, руки при себе.
– А теперь я вышвырну тебя прочь, сладенькая, – сказал он, когда мы вновь встретились возле изъеденного херувима, спустя долгое время после того, как он закончил играть мелодию. Когда-то нужно было и ему идти охотиться.
– Я не сладенькая.
– В этом ты скорее всего права. Мне жаль, я не могу привыкнуть к «Эли» и к твоим другим именам тоже. Они для тебя слишком уж девические. Ты уже не девочка.
– Но я так же и не сладенькая, – настаивала я, хотя уже сейчас сожалела о том, что запретила ему называть меня этим ласкательным именем. Обычно я категорично отвергала его, но, когда он говорил его, это вызывало едва заметную дрожь между плеч.
– Как же мне тебя называть? – размышлял Анжело вполголоса и разглядывал меня – сдержанная ласка моей фигуры, чья неровная и порванная тень, лежала на каменном ангеле и затемняла его волосы. Мы умираем через несколько лет, наши имена часто не верны и чаще всего быстро забываются. Вечность же слишком длинная для неправильного имени. Он своё уже нашёл. А что с моим?
– Спокойной ночи, Бетти Блу.
Бетти Блу ... Бетти ... Я развернулась и вышла через открытые ворота, потом побежала, прежде чем снова замедлить шаги, когда добралась до Пиано делл Эрба, потому что хотела насладиться дорогой домой, какой бы короткой она ни была.
Бетти Блу? Он придумал или это известная фигура, которую так звали? Бетти Блу звучало как имя взрослого человека, меланхолично и в тоже время игриво. Мне казалось, что я один раз уже где-то читала это имя или слышала его. Но никак не могла вспомнить, где.
Намного важнее было то, что рассказал Анжело. На самом деле всё ясно и просто, думала я. Это очевидно: Колину нужно похищать сны у людей. Если он будет так делать, то сможет вести такую же жизнь, как Анжело. Расслабленную, сытую и с лёгким сердцем. Мы оба сможем это делать.
