Текст книги "Стихотворения. Рассказы. Пьесы"

Автор книги: Бертольд Брехт

 
1
 
 
Когда она утонула и вниз поплыла
Из ручьев в речки и в реки,
Так светились небесные купола,
Словно труп упокоить хотели навеки.
 
 
2
 
 
Осока и тина ее облекли,
И она постепенно отяжелела.
Возле ног ее рыбы хороводы вели,
И водоросли задерживали тело.
 
 
3
 
 
По ночам было небо темным, как дым,
И несло на весу звезды, как свечи.
По утрам становилось оно голубым —
Для нее еще были утро и вечер.
 
 
4
 
 
И когда ее бледное тело превратилось в гнилье,
Постепенно господь забывал, каково оно было:
Позабыл он лицо, руки, волосы, всю позабыл он ее,
И тогда она падалью стала и частью подонного ила.
 

1920

 
1
 
 
Четыре года длился бой,
А мир не наступал.
Солдат махнул на все рукой
И смертью героя пал.
 
 
2
 
 
Однако шла война еще.
Был кайзер огорчен:
Солдат расстроил весь расчет,
Не вовремя умер он.
 
 
3
 
 
Над кладбищем стелилась мгла,
Он спал в тиши ночей.
Но как-то раз к нему пришла
Комиссия врачей.
 
 
4
 
 
Вошла в могилу сталь лопат,
Прервала смертный сон.
И обнаружен был солдат,
И, мертвый, извлечен.
 
 
5
 
 
Врач осмотрел, простукал труп
И вывод сделал свой:
Хотя солдат на речи скуп,
Но в общем годен в строй.
 
 
6
 
 
И взяли солдата с собой они.
Ночь была голубой.
И если б не каски, были б видны
Звезды над головой.
 
 
7
 
 
В прогнившую глотку влит шнапс,
Качается голова.
Ведут его сестры по сторонам,
И впереди – вдова.
 
 
8
 
 
А так как солдат изрядно вонял —
Шел впереди поп,
Который кадилом вокруг махал,
Солдат не вонял чтоб.
 
 
9
 
 
Трубы играют: чиндра-ра-ра,
Реет имперский флаг…
И выправку снова солдат обрел,
И бравый гусиный шаг.
 
 
10
 
 
Два санитара шагали за ним.
Зорко следили они:
Как бы мертвец не рассыпался в прах —
Боже сохрани!
 
 
11
 
 
Они черно-бело-красный стяг
Несли, чтоб сквозь дым и пыль
Никто из людей не мог рассмотреть
За флагами эту гниль.
 
 
12
 
 
Некто во фраке шел впереди,
Выпятив белый крахмал.
Как истый немецкий господин,
Дело свое он знал.
 
 
13
 
 
Оркестра военного треск и гром,
Литавры и флейты трель…
И ветер солдата несет вперед,
Как снежный пух в метель.
 
 
14
 
 
И следом кролики свистят,
Собак и кошек хор —
Они французами быть не хотят.
Еще бы! Какой позор!
 
 
15
 
 
И женщины в селах встречали его
У каждого двора.
Деревья кланялись, месяц сиял,
И все орало «ура!».
 
 
16
 
 
Трубы рычат, и литавры гремят,
И кот, и поп, и флаг,
И посредине мертвый солдат,
Как пьяный орангутанг.
 
 
17
 
 
Когда деревнями солдат проходил,
Никто его видеть не мог —
Так много было вокруг него
Чиндра-ра-ра и хох!
 
 
18
 
 
Шумливой толпою прикрыт его путь.
Кругом загорожен солдат.
Вы сверху могли б на солдата взглянуть,
Но сверху лишь звезды глядят.
 
 
19
 
 
Но звезды не вечно над головой.
Окрашено небо зарей —
И снова солдат, как учили его,
Умер, как герой.
 

¹⁹¹⁸

 
Не смейте поддаться соблазну!
Дорога назад не ведет.
Стемнеет, и полночь настанет,
И в доме вам холодно станет,
И утро уж не придет.
Не смейте поддаться обману!
Срок малый у жизни, увы.
И надо спешить, торопиться,
Хоть досыта ею упиться,
Увы, не успеете вы.
Не смейте поддаться надежде!
Ведь времени мало у вас.
Прочь мрачные мысли гоните!
Ваш век уже в самом зените;
За часом уносится час.
Не смейте поддаться соблазну
Безгласным остаться скотом!
Не бойтесь, в конечном-то счете
Со всеми зверями умрете —
Ничего уж не будет потом.
 

 
1
 
 
Я, Бертольт Брехт, зачат в лесах дремучих.
Мать моя вынесла меня в города
В чреве своем. И холод лесов дремучих
Во мне останется навсегда.
 
 
2
 
 
Асфальтный город – мой дом. В нем я с детства
Тайнам святым и дарам приобщен;
Газетам, а также табаку и водке.
Я ленив, недоверчив и умиротворен.
 
 
3
 
 
С людьми я, в общем, приветлив. И обычно,
Как принято у них, ношу котелок.
Я говорю: это очень странно пахнущие звери,
Впрочем, и я такой же. Это не порок.
 
 
4
 
 
По утрам в мои пустые качалки
Я рассаживаю знакомых дам.
Смотрю на них беззаботно и говорю им:
«А я ведь не из тех. Ездить на себе не дам!»
 
 
5
 
 
По вечерам меня навещают мужчины, —
Все больше джентльмены, воспитанные господа.
Они рассуждают, ноги на стол закинув:
«Дела пойдут на поправку». А я не спрашиваю когда.
 
 
6
 
 
На рассвете в тумане писают ели,
Скребутся ветвями под птичьим дерьмом.
А я допиваю стакан свой в постели,
Бросаю окурок и сплю беспокойным сном.
 
 
7
 
 
Так легкомысленно мы и жили
В домах, неразрушимых по нашим данным.
(Вот мы и настроили длинные корпуса на Манхеттене
И антенны, беседующие с Атлантическим океаном.)
 
 
8
 
 
От этих городов останется ветер, насквозь их продувший.
Дома набивают едою утробы нам.
Мы знаем – мы здесь не навечно,
Но чем нас заменят? Да ничем особенным.
 
 
9
 
 
Я надеюсь, что в пору грядущих землетрясений
От горечи не затухнет сигара моя.
Так думаю я, Бертольт Брехт, из лесов дремучих
Занесенный матерью в эти асфальтные края.
 

¹⁹²²

ИЗ «ХРЕСТОМАТИИ ДЛЯ ЖИТЕЛЕЙ ГОРОДОВ»

 
Отстань от товарищей на вокзале,
Застегнув пиджак, беги раненько в город.
Сними квартиру и, когда постучит товарищ,
Не открывай, о, не открывай дверей.
Наоборот.
Не оставляй следов.
Встретив родителей в городе Гамбурге или еще где,
Мимо пройди, как чужой, за угол заверни, не узнав.
На глаза натяни шляпу, подаренную ими.
Не показывай, о, не показывай лица.
Наоборот.
Не оставляй следов.
Есть мясо? Ешь его, впрок не запасайся.
В любой дом заходи, если дождь, на любой стул, который
найдется, садись.
Но не засиживайся и не забудь шляпу.
Я тебе говорю —
Не оставляй следов.
Дважды не повторяй того, что сказал.
Если найдешь свою мысль у другого, отрекись от нее.
Подписи кто не давал, кто не оставил портрета,
Кто очевидцем не был, кто не сказал ни слова,
Как того поймать?
Не оставляй следов.
Если решишь умирать, позаботься,
Памятника чтоб не было – он выдаст, где ты лежишь.
Надписи тоже не надо (она на тебя укажет).
И года смерти не нужно – он тебя подведет.
Напоминаю —
Не оставляй следов.
(Так обучали меня.)
 

 
Мы с тобой в тот час, когда ты замечаешь,
Что ты – пятое колесо,
И надежда тебя покидает.
Но нам
Еще ничего не заметно.
Только то,
Что ты тороплив в разговоре,
Ты ищешь слова, с которым
Ты можешь уйти,
Так как прежде всего
Ты не хочешь уйти незамеченным.
Ты встаешь, не закончив фразу,
Говоришь раздраженно, что хочешь идти,
Мы говорим: «Оставайся!» – и тут замечаем,
Что ты – пятое колесо.
А ты слова садишься.
Так что ты остаешься с нами, в тот час,
Когда мы замечаем, что ты – пятое колесо.
Но ты
Уже этого не замечаешь.
Так пусть тебе скажут, что ты —
Пятое колесо.
И не думай, что я, сказавший тебе об этом,
Что я негодяй,
И не за топором тянись, а тянись
За стаканом воды.
Я знаю – ты уже ничего не слышишь,
Однако
Не говори так громко, что мир этот плох,
Говори это тише.
Ведь четыре – это не слишком много, лишнее лишь
Пятое колесо.
Мир этот неплох,
Этот мир —
Переполнен.
(Ты не раз уже слышал об этом.)
 

¹⁹²⁶

 
Об опасности ни слова!
В танке вы не пройдете через решетку канала:
Выйти придется,
И оставьте свой кипятильник,
^Проверьте, пройдете ли сами.
Но деньги должны быть при вас,
Я не спрашиваю, где вы их возьмете,
Но без них пробиваться нет смысла.
А здесь вам оставаться нельзя.
Здесь вас знают.
Если верно я вас понимаю,
Вы намерены все-таки съесть еще два-три бифштекса,
Прежде чем сойти с дистанции!
Оставьте жену где угодно!
У нее у самой пара рук И к тому же еще пара ног.
(Они больше вас не касаются!)
Попробуйте сами пробиться!
Если вам еще есть что сказать, так
Мне скажите, я это забуду.
И ни к чему вам блюсти манеры:
Больше никто не смотрит на вас.
Если вы пробьетесь,
Вы большее совершите,
Чем исполните долг человека.
Не за что благодарить.
 

 
Оставьте все ваши мечты, будто для вас
Исключение сделают;
Безразлично,
Что вам говорила мать.
И оставьте при себе свой контракт,
Здесь его соблюдать не станут.
Оставьте ваши надежды,
Будто вы рождены для поста президента.
Но – разбейтесь в лепешку —
Научитесь себя вести по-иному,
Чтобы стало возможным терпеть вас на кухне.
Заучите еще азбучную истину.
Азбучная истина такова:
С вами справятся.
И не размышляйте над тем, что вы хотите сказать:
Вас не спрашивают.
Все едоки в сборе,
И одно лишь надобно здесь – рубленое мясо.
(Но это пусть вас
Не лишает присутствия духа!)
 

 
1
 
 
Здесь твой дом,
Здесь ты можешь сложить свои вещи.
Мебель можешь переставить по своему вкусу.
Скажи, что тебе еще нужно.
Вот тебе ключ.
Оставайся здесь.
 
 
2
 
 
Здесь жилье на всех нас,
И для тебя комната и постель.
Ты можешь нам подсобить на дворе.
У тебя есть своя тарелка.
Оставайся здесь с нами.
 
 
3
 
 
Здесь твой угол,
Постель еще совсем чистая,
Здесь спал только один человек.
Если ты брезгуешь,
Сполосни оловянную ложку в бочке.
Она станет чистой.
Оставайся у нас здесь.
 
 
4
 
 
Здесь моя комната,
Давай быстро, а то можешь остаться
И на ночь, но за это особая плата.
Я не стану тебя беспокоить.
Впрочем, я не больна.
Здесь тебе будет не хуже, чем где-нибудь.
Так что можешь остаться.
 

¹⁹²⁶

 
Мне часто снится ночами: я
Уже не могу заработать на жизнь.
Сколачиваю столы, а в этой стране
Они никому не нужны. Торговцы рыбой
Говорят по-китайски.
Мои ближайшие родственники
Отчужденно глядят на меня.
Жена, с которой я спал семь лет,
Вежливо раскланивается со мной в прихожей
И проходит с улыбкой
Мимо.
Мне известно,
Что крайняя комната опустела,
Мебель уже вынесли,
Выпотрошены матрацы,
И сорвана занавеска.
Короче, все сделано для того,
Чтобы мое грустное лицо
Побледнело.
Белье, висящее на дворе
Для просушки, – мое белье, я узнаю его
Точно. Вглядевшись пристальней, вижу,
Разумеется,
Швы и заплатки.
Кажется,
Будто меня раздели. Другой
Кто-то живет здесь и даже
В собственном моем
Белье.
 

 
В день, когда неизвестный павший солдат
Под орудийный салют уходит в могилу,
В этот день от Лондона до Сингапура
Прерывается всякий труд —
В полдень, с двенадцати двух
До двенадцати четырех, – на целых
Две минуты, так будет почтен
Неизвестный павший солдат.
Но, наперекор всему, не следует ли
Распорядиться, чтобы
Неизвестному пролетарию
Из больших городов обжитых континентов
Была наконец оказана почесть.
Неизвестному из прохожих,
Чье лицо неотчетливо,
Чья странная суть ускользает,
Чье имя затеряно в шуме.
И в интересах всех нас,
Чтобы этому человеку
Оказали почесть по праву,
Назвав по радио адрес:
«Неизвестному пролетарию».
И чтобы
На минуту замерли люди
На всей рабочей планете.
 

¹⁹²⁷

СТИХОТВОРЕНИЯ 1927–1932 ГОДОВ

Из Лондона сообщают по телеграфу: «300 кули, захваченных в плен войсками китайских белых армий и отправленных на платформах в Пын Шень погибли в дороге от голода и холода».

 
В родных деревнях мы остаться хотели.
На это нам разрешенья не дали.
К несчастью, риса мы взять не успели
В ту ночь, когда нас на платформу загнали.
Крытых вагонов нам не осталось. Скоту
Их предоставили. Он чувствителен к скверной погоде.
Все мы простыли в ночку холодную ту,
Куртки у нас отобрали в походе.
Мы все добивались, кому же мы все же нужны,
Но наша охрана не отвечала на это.
«Кто дышит в ладони, тому холода не страшны».
Другого от них не слыхали ответа.
Поезд доехал до крепостных ворот.
«Скоро приедем». Мы слушали это доверчиво.
Холоден слишком для бедных людей этот год.
Шел третий день. Все мы замерзли до вечера.
 

¹⁹²⁷

Талера, дитя мое, не бойся,

К талеру, дитя мое, стремись.

Ведекинд

 
Знаю, тебя не прельстит работа!
Нет, не работой жив человек.
Но ради денег не жалко пота,
Денег еще никто не отверг!
Страшная злоба миром владеет,
Каждый каждому ставит капкан.
И потому добивайся денег!
Злобы сильнее любовь к деньгам!
Деньги имеешь – и все на свете
Липнут к тебе. Ты солнечный свет.
Денег нет – отвернутся дети,
Объявят: у них, мол, родителя нет.
Деньги имеешь – и все трепещет!
Без денег и славы не обретешь,
Деньги свидетелей обеспечат!
Деньги – истина. Деньги – мощь!
Тому, в чем жена поклялась, доверься.
Без денег – тебе не видать жены,
Без денег – вырвет тебя из сердца,
Без денег – звери одни верны.
Люди так никого не боготворили,
Даже богу воздали меньшую честь.
Если хочешь, чтоб корчился враг в могиле,
Напиши на надгробье: здесь деньги есть.
 

¹⁹²⁷

 
Признаемся: у нас тонка кишка!
С тех пор как переспал с женою друга,
Я плохо сплю: не пропущу ни звука,
Перегородка у меня тонка.
Их комната соседствует с моей,
И вот что изнуряет совершенной
Когда он с ней, я слышу через стену,
Когда не слышу, то еще скверней.
По вечерам, когда сидим и пьем
И у него погасла сигарета
И значит, что они уйдут вдвоем.
Я доливаю рюмку дополна,
Хочу, чтобы она была пьяна
И утром чтоб не помнила про это.
 

(Из «Трехгрошовой оперы»)

 
У акулы в пасти зубы,
Пожелаешь – перечтешь!
А у Мэки – острый ножик,
Только где он – этот нож?!
Ах, красны акульи зубки,
Если кровь прольет она.
А у Мэки на перчатках
Ни соринки, ни пятна.
Вдоль зеленой нашей Темзы
Горожане мрут и мрут, —
То не мор и не холера —
Мэки-Нож резвился тут.
Найден труп у парапета,
А убийцу не найдешь.
В переулок скрылся некто
По прозванью Мэки-Нож.
Где ж вы, денежные люди?
Где Шмуль Майер, где старик?
И у Мэки деньги Шмуля,
Но на это нет улик.
Отыскалась крошка Дженни,
Но, увы, с ножом в груди…
Вдоль реки гуляет Мэки —
Проходи, не подходи!
Где искать Альфонса Глайта?
Где его убийцы след?
Может, кто и в курсе дела —
Мэки-Нож, конечно, нет.
А пожар, спаливший в Сохо
Старикашку и внучат,
Средь зевак фигура Мэки.
Он молчит – и все молчат.
А вдова-отроковица
Не сумела честь сберечь.
Надругались над вдовицей…
Мэки-Нож, о ком здесь речь?
И рыбешки все пропали.
Суд в смятенье – чья вина?
Намекают на акулу,
Но она удивлена.
И не помнит! И не вспомнит!
Обвиняемый безлик.
Ведь акула – не акула,
Если нет на то улик.
 

(Из «Трехгрошовой оперы»)

 
1
 
 
Господа, я здесь вытираю стаканы
И стелю господам постели.
И вы пенни мне даете, улыбаюсь я вам.
Я обслуживаю пьяных и бесстыжих ваших дам
В этом грязном портовом отеле.
Но однажды грянет громкий крик из порта,
Вы решите, что это начинается война.
И я буду хохотать, а люди спросят;
«Почему хохочет тут она?»
И военный корабль,
Сорок пушек по борту,
Бросит якорь в порту.
 
 
2
 
 
Все кричат мне: «Эй, рюмки мой, не скучай!»
И бросают мне пенни на чай.
Что же, ваши чаевые получать я не прочь,
Но никто не будет спать в эту страшную ночь:
Ведь никто еще не знает, кто я.
Но однажды грянет громкий крик из порта.
Спросите вы: «Что такое? Что произошло?»
И вы спросите: «Что видно ей в окошко?»
Почему она хохочет зло?
И военный корабль,
Сорок пушек по борту,
Вдруг откроет огонь.
 
 
3
 
 
Господа, будет вам в этот день не до шуток,
Не до вин, и не до эля,
Потому что весь город рухнет во прах,
И охватит, господа, вас тогда смертельный страх
В этом грязном портовом отеле.
Соберутся толпы, будут все дивиться,
Почему гостиница одна не сожжена.
Из подъезда я выйду к ним гордо.
Люди скажут: «Тут жила она!»
И военный корабль,
Сорок пушек по борту,
Черный выкинет флаг.
 
 
4
 
 
С бригантины в город спустятся сто молодцов,
И город задрожит от страха.
И будут молодцы мои чинить правый суд
И каждого ко мне в кандалах приволокут,
Спросят: «Всех ли тащить на плаху?»
В городе наступит тишина, как в могиле,
Когда спросят: «Кого казнить?»
Я отвечу: «Казните всех!»
И когда упадет голова, я воскликну:
«Гоп-ля!»
И пиратский корабль,
Сорок пушек по борту,
Унесет меня вдаль.
 

(Из «Трехгрошовой оперы»)

 
Что мне нужно? Лишь одно:
Замуж выйти, стать женою.
Неужели и такое
Человеку не дано?
У человека есть на счастье право.
Ведь бытия земного краток век,
И хлеб вкушать, и радоваться, право,
Имеет право каждый человек.
Да, таково его святое право.
Но слыхано ль, чтоб кто-нибудь однажды
Осуществил права свои? Увы!
Осуществить их рад, конечно, каждый,
Да обстоятельства не таковы.
Доброй быть хочу с гобой,
Все отдать тебе я рада.
Мне ведь лучшая отрада —
Счастье дочери родной.
Стать добрым! Кто не хочет добрым стать?
Раздать бы бедным все добро свое!
Какая бы настала благодать,
Какое было б райское житье!
Стать добрым! Кто не хочет добрым стать?
Но вот беда – на нашей злой планете
Хлеб слишком дорог, а сердца черствы.
Мы рады жить в согласье и в совете,
Да обстоятельства не таковы.
Он прав – кто возразить бы мог?
Зол человек, и мир убог.
Я прав – кто возразить бы мог?
Зол человек, и мир убог.
Мы рады бы устроить рай земной,
Да обстоятельства всему виной!
Кто с братом жить в ладу не рад?
Твой брат тебе, конечно, друг.
Но станет в доме тесно вдруг —
И налицо домашний ад.
Кто верным долгу быть не рад?
Жена тебе, конечно, друг.
Но ей любви не хватит вдруг —
И налицо домашний ад.
Твой сын тебе, конечно, друг.
Кто верным долгу быть не рад?
Но станешь сыну в тягость вдруг —
И налицо домашний ад.
А быть хорошим всякий рад.
Вот это-то и скверно,
И гнусно беспримерно.
Зол человек, и мир убог,
Он прав – кто возразить бы мог!
Я прав. Кто возразить бы мог?
Зол человек, и мир убог.
И мы бы не были черствы,
Да обстоятельства не таковы.
И значит, в мире нет добра,
И значит, это все мура.
Зол человек, и мир убог.
Я прав. Кто возразить бы мог!
Вот это-то и скверно,
И гнусно беспримерно.
И значит, в мире нет добра,
И значит, это все мура!
 

(Из «Трехгрошовой оперы»)

 
Советуют нам умники иные:
Живите, дескать, духом, а не брюхом.
Ну, нет, святым не прокормиться духом,
Куда сытней свиные отбивные.
Пускай, кто хочет, истязает плоть!
Довольно, братцы, я поголодал,
Достаточно я косточки глодал.
Ах, умники, не надо чушь молоть!
Нужна ли нам свобода их речей.
Жизнь хороша, но лишь для богачей.
Епископ наш покорен Иисусу,
Он ближнему готов отдать сорочку,
Но винную он тоже любит бочку,
Да и девчонка пастырю по вкусу.
Всё то, что можно взять, берет любой.
Кто с этим спорит, тот бесстыдно лжет
И совести своей не бережет.
Кто в этом признаётся – тот герой.
Кто меньше всех берет, тот всех тощей.
Жизнь хороша, но лишь для богачей.
Не трудно быть хвастливым горлопаном,
При всем честном народе разоряться,
За справедливость и свободу драться
И нравиться восторженным мещанам!
Трибун такой на всех идет войной,
Толкая зажигательную речь,
А после, в ножны свой упрятав меч,
Ложится спать с холодною женой.
Зачем голодным треск пустых речей?
Жизнь хороша, но лишь для богачей.
Я записаться мог бы в демагоги,
Болтать о духе, позабыв о хлебе
И обещать бессмертие на небе.
Но с болтунами нам не по дороге.
От пустословья нынче проку нет,
Оратору цена – дырявый грош.
Речами людям брюхо не набьешь.
И не заменишь ими звон монет.
Не растолстеешь от таких харчей.
Жизнь хороша, но лишь для богачей.
 

(Из «Трехгрошовой оперы»).

 
1
 
 
Вы, господа, что нас безгрешно жить,
Жить праведно извечно обучали,
Жратвы нам не забудьте предложить,
Потом валяйте – но жратва вначале.
Вы, брюхо волокущие едва,
Вы, что учить нас честности хотите,
Запомните одно: сперва жратва,
Потом уже мораль, как ни крутите.
Сперва бы надо бедному разок
От той буханки отломить кусок.
Ведь чем жив человек? Он ежечасно
Другого давит, жрет из века в век.
Да, тем он и живет, что он прекрасно
Забыть умеет, что он человек.
Так полно, господа, на том стоим:
Грехом жив человек, и только им!
 
 
2
 
 
Вот учите вы баб: держаться строго
Или не строго – свой всему черед.
Жратвы нам дать бы надо хоть немного,
Потом учить, а не наоборот.
Вы, господа, что жить легко хотите,
Нас наделив позором и стыдом,
Как ни крутите вы, как ни вертите,
Сперва жратва – мораль, она потом.
Сперва бы надо бедному разок
От той буханки отломить кусок.
Ведь чем жив человек? Он ежечасно
Другого давит, жрет из века в век.
Да, тем он и живет, что он прекрасно
Забыть умеет, что он человек.
Так полно, господа, на том стоим:
Грехом жив человек, и только им!
 

(Из «Трехгрошовой оперы»)

 
1
 
 
Своею головой
Никак не проживешь.
Увы, своею головой
Прокормишь только вошь.
В человеке скуден
Хитрости запас.
Где вам видеть, люди,
Как дурачат вас.
 
 
2
 
 
Составь прекрасный план,
Умом своим блесни,
Составь другой.
А толку-то,
А толку-то – ни-ни:
В человеке скуден
Подлости запас.
Но идеалы, люди,
Украшают вас.
 
 
3
 
 
За счастьем ты бежишь.
Но лучше погоди!
Настигнуть счастье ты спешишь,
А счастье позади.
В человеке скуден
Скромности запас,
И наша воля, люди,
Морочит только нас.
 
 
4
 
 
Недобр и нехорош
Твой ближний.
Ну так что ж!
Ударь его ты промеж глаз,
И будет он хорош.
В человеке скуден
Доброты запас.
Бейте смело, люди,
Ближних промеж глаз.
 

(Из «Величия и падения города Махагони»)

 
Как клином журавли летят, взгляни!
Уже тогда их тучи провожали
В их дальний трудный путь, когда они
Из прежней жизни к новой отлетали.
Они летят со скоростью одной —
И журавли и тучи – в те же дали.
Журавль и туча делят меж собой
Просторы неба, рядом пролетая,
И продолжают свой полет двойной,
Друг друга ни на миг не покидая,
И только ветер чувствуют сквозной,
И лишь парят – и та и эта стая.
Так пусть несет их ветер в никуда,
Соседствующих в дальнем поднебесье.
Им никакая не грозит беда:
Пока две стаи остаются вместе,
Они уберегутся без труда
От ливней ледяных, от пуль и мести.
И так летят сквозь ночи и сквозь дни
Неразлучимые две стаи эти.
Куда? И от кого? От всех на свете.
Давно ли вместе так летят они?
Недавно. А расстанутся ли? Скоро.
Вот так любовь для любящих – опора.