Текст книги "Стихотворения. Рассказы. Пьесы"

Автор книги: Бертольд Брехт

 
1
 
 
Откуда-то тетка пришла говорят
 
 
2
 
 
У нее помутился от голода взгляд
 
 
3
 
 
Но весь хлеб поедал солдат
 
 
4
 
 
Она упала в канаву от истощенья
 
 
5
 
 
И забыла навеки как есть хотят.
 
 
6
 
 
А кроны дерев без движенья
И птичий не слышен хор
И на вершинах гор
Ни дуновенья.
 
 
7
 
 
И тут же лекарь пришел говорят
 
 
8
 
 
Он сказал; этой тетке место в могиле
 
 
9
 
 
И голодную тетку зарыли
 
 
10
 
 
И как будто бы в этом никто не виноват
 
 
11
 
 
И лекарь ухмылялся без тени смущенья.
 
 
12
 
 
А кроны дерев еще без движенья
И птичий не слышен хор
И на вершинах гор
Ни дуновенья.
 
 
13
 
 
Но нашелся один человек говорят
 
 
14
 
 
Интересы порядка – ничто для него
 
 
15
 
 
Но история с теткой задела его
 
 
16
 
 
Он сочувственно выразил недоуменье
 
 
17
 
 
Он сказал, само собой, люди есть хотят.
 
 
18
 
 
Но кроны по-прежнему без движенья
И птичий не слышен хор
И на вершинах гор
Ни дуновенья.
 
 
19
 
 
И тут полицейский пришел говорят
 
 
20
 
 
Он руки человеку завернул назад
 
 
21
 
 
И стукнул его два-три раза подряд
 
 
22
 
 
И тот уже не говорил, чего люди хотят
 
 
23
 
 
А полицейский сказал в заключенье:
 
 
24
 
 
Ну вот, кроны дерев без движенья
И птичий не слышен хор
И на вершинах гор
Ни дуновенья.
 
 
25
 
 
Тут три бородатых пришли говорят
 
 
26
 
 
И сказали: это дело одному не под силу
 
 
27
 
 
Но они поплатились за это ученье
 
 
28
 
 
Их слова свели их к червям в могилу
 
 
29
 
 
Так они позабыли, чего хотят.
 
 
30
 
 
А кроны дерев без движенья
И птичий не слышен хор
И на вершинах гор
Ни дуновенья.
 
 
31
 
 
Тут пришло сразу много людей говорят
 
 
32
 
 
Они захотели чтоб их выслушал солдат
 
 
33
 
 
Но сказал за солдата его автомат
 
 
34
 
 
И забыли эти люди, чего они хотят
 
 
35
 
 
Но на лбу их морщина залегла с тех пор.
 
 
36
 
 
Хотя кроны дерев все еще без движенья
И птичий не слышен хор
И на вершинах гор
Ни дуновенья.
 
 
37
 
 
Тут пришел большой красный медведь говорят
 
 
38
 
 
Чуждым был медведю местный уклад
 
 
39
 
 
Но он стреляный был и не лез наугад
 
 
40
 
 
Стал он жрать этих птичек всех без исключенья.
 
 
41
 
 
Вот тут-то кроны пришли в движенье
И птичий всполошился хор
И на вершинах гор
Есть дуновенье.
 

¹⁹²⁴

 
Ах, душистым парным молоком угощает прохладная кружка
Стариковский, беззубый, слюнявый рот.
Ах, пес приблудный, любви взыскуя,
Порой к сапогу живодера льнет.
И негодяю, который насилует в роще ребенка,
Кивают приветливо вязы тенистой листвой.
И дружелюбная пыль нас просит забыть поскорее,
Убийца, след окровавленный твой.
И ветер крики с перевернувшейся лодки
Старательно глушит, заполняя лепетом горы и дол,
А потом, чтобы мог сифилитик заезжий поглазеть на веселые
ноги служанки, Приподымает услужливо старенькой юбки подол.
И ночною порой в жарком шепоте женщины тонет
Тихий плач проснувшегося в углу малыша.
И в руку, которая лупит ребенка, угодливо падает яблоко,
И собою довольная яблоня чудо как хороша.
Ах, как ярко горят глаза мальчишки,
Когда под отцовским ножом с перерезанным горлом на землю
валится бык!
И как бурно вздымаются женские, детей вскормившие груди,
Когда полковые оркестры разносят маршей воинственный рык.
Ах, матери наши продажны, сыновья унижаются наши,
Ибо для моряков с обреченного судна любой островок благодать.
И умирающий одного только хочет: дожить до рассвета,
Третий крик петухов услыхать.
 

¹⁹²⁶

 
1
 
 
Наверное, это неправда*
Хоть мне твердила мать?
Себя испаскудишь и будешь не рада,
Ведь чистой уже не стать.
Такого не бывает
Со мной или с бельем;
Все пятна отмывает
Рекой или ручьем.
 
 
2
 
 
В одиннадцать лет творила
Такое, что молвить – срам.
И плоть ублаготворила
К четырнадцати годам.
Пусть грязь к белью пристала,
Но есть на то вода,
Чистехонькое стало,
Как девичья фата.
 
 
3
 
 
Я пала уже до предела,
Когда появился он,
И до небес смердела,
Как город Вавилон.
Когда белье полощут,
Не надо рук жалеть,
Почувствуешь на ощупь,
9/по начало белеть.
 
 
4
 
 
Когда меня обнял мой первый
И я обняла его,
Почувствовала, как со скверной
Рассталось мое существо.
Вот так с бельем бывает,
Так было и со мной —
Всю скверну отмывает
Бегущею волной.
 
 
5
 
 
Но зря меня отмывали,
Пришли худые года,
И падлом и дрянью меня обзывали,
И падлом я стала тогда.
От жмотства мало толка,
Им бабу не спасешь.
Храни белье на полке —
Оно грязнится все ж.
 
 
6
 
 
Но вечно не быть дурному,
И вновь явился другой.
И все у нас было совсем по-иному,
И вновь я стала иной.
Его снесешь на реку,
Есть сода, ветер, свет,
Подаришь человеку —
И грязи больше нет.
 
 
7
 
 
Что будет? – пусть меня спросят,
А я отвечу одно:
Уж если белье не износят:
Зазря пропадет оно.
А станет вдруг непрочным,
Его река возьмет,
И заполощет в клочья.
Я так произойдет.
 

¹⁹²¹

 
1
 
 
На пустой земле, где ветер лют,
Каждый поначалу наг и худ.
Зябко ждет, когда придет черед:
Женщина пеленкой обернет.
 
 
2
 
 
Не желал никто его, не звал
И за ним повозки не послал,
Был он неизвестен никому,
Но мужчина руку дал ему.
 
 
3
 
 
И с пустой земли, где ветер лют,
В струпьях и в коросте все уйдут.
Наконец, полюбят этот свет,
Если горсть земли им кинут вслед.
 

 
1
 
 
Когда из ваших вод вы вылезаете к ночи —
Ведь вы должны быть голы, а кожа упруга, —
Карабкайтесь тогда на большие деревья.
А небо должно быть белесым.
А ветер дуть с юга.
Ищите тогда кроны, что черно и огромно
Колеблются вечером все тише и тише,
И ждите полночи в лиственной чаще.
И ужас вокруг и летучие мыши.
 
 
2
 
 
Кустарников тугие, жесткие листья
Вам спину корябают, поэтому лучше
Прижаться к стволу; ну так лезьте скорее,
Негромко кряхтя, на верхние сучья!
Прекрасно качаться на самой вершине,
Но только ее не толкайте стопою,
Прильните к верхушке, ведь дерево это
Сто лет качает ее над собою.
 

 
1
 
 
Бесцветным летом, когда ветры веют
Лишь поверху, свистя в высоких кронах,
Лежите тихо в реках и озерах,
Отмачивайтесь, как белье в затонах.
В воде легчает тело. И когда
Из речки в небо падает рука,
Ее легко качает слабый ветер,
Наверно, спутав с веткой лозняка.
 
 
2
 
 
Днем тишину предоставляет небо.
Летают ласточки. Тут, в лоне ила,
Прикрой глаза. А пузырьки набухнут,
Знай: сквозь тебя рыбешка просквозила.
Я весь – живот, и бедра, и рука, —
Прижавшись тесно, мы лежим на дне.
И лишь когда сквозь нас проходят рыбы,
Я ощущаю солнце в вышине.
 
 
3
 
 
Когда к закату станешь от лежанья
Совсем ленив, недвижен и разнежен,
Все это нужно без оглядки, с плеском,
Швырнуть в теченье рек, на самый стрежень.
Так лучше делать вечером, когда
Акулье небо с жадностью стоит,
Бледнея, над рекою, и предметы
Приобретают их исконный вид.
 
 
4
 
 
Конечно, лучше будет на спине
Лежать, как и обычно вы лежите.
Не надо плыть, а делать так, как будто
К подонной гальке вы принадлежите.
Смотрите в небо, словно бы несет
Вас женщина, на это и похоже,
Плывите, как в своих прудах и реках
Ты плаваешь ночами, добрый боже.
 

¹⁹¹⁹

 
Под ними текут нечистоты.
Внутри – ничего, а над ними клубятся дымы.
Мы были внутри. Мы там заполняли пустоты.
Мы быстро исчезли. Исчезнет и город, как мы.
 

1927

 
1
 
 
Люди, воздайте хвалу наступающей ночи.
Близок предел
Всех ваших суетных дел.
Жизнь ваша на день короче.
 
 
2
 
 
Пойте хвалу насекомым, животным и птицам.
Всем им, как вы,
Жившим средь сочной травы,
С жизнью придется проститься.
 
 
3
 
 
Дубу воздайте хвалу, из навоза растущему к небу.
Дуб этот рос,
И кормил его жирный навоз,
Но устремлялся он к небу.
 
 
4
 
 
Пойте хвалу небесам, у которых забота иная!
К счастью для вас,
Небо забыло про вас —
Память у неба дрянная.
 
 
5
 
 
Пойте хвалу темноте, нисходящей холодным покровом!
Ночь на пути…
Мирно из мира уйти
Не помешает никто вам.
 

 
Солнцем иссушенный, дождями избитый,
С краденым лавром над шапкой кудрей,
Он забыл свою молодость, только сны ее не забыты,
Крыша забыта, только не небо над ней.
О вы, адом исторгнутые во гневе,
Убийцы, познавшие горе с лихвой,
Зачем не остались вы у матери в чреве,
Где спалось так уютно в лад с тишиной?
А он все ищет, плывя по полынному морю,
Хоть и мать успела о нем забыть,
Ругаясь и плача, но с усмешкой во взоре,
Страну, где можно было бы жить.
И ему, прошедшему сквозь огонь и воду,
Исхлестанному адом и раем земным,
Снится порой кусочек небосвода
И лужайка маленькая под ним.
 

1917

 
Прошло семь дней. Повеял легкий ветер,
Поляны посветлели. Встало солнце,
И отдохнуть они решили. Вскрыли
 Бочонки с водкой, выпрягли быков.
И к ночи часть зарезали. Когда же
Прохладно стало, нарубили веток
В болоте, жестких, толщиною в руку.
Потом глотали, на закате, мясо,
И запивали водкою, и пели.
А ночь была свежа и зелена.
Охрипнув, вдоволь водки наглотавшись.
С холодным взором, в звезды устремленным,
Они заснули в полночь у костра.
И спали крепко, но под утро слышал
Иной из них сквозь сон мычанье бычье.
Они проснулись в полусне – в лесу.
Отяжелев, со взором остеклелым,
Они встают, кряхтя, и в изумленье
Над головами видят свод из сучьев,
Сплетенных тесно, листьями покрытых
И мелкими, пахучими цветами.
И начинает свод уже давить
И, кажется, густеет. Душно. Солнца
Не видно, неба тоже не видать.
– Где топоры? – взревел начальник дико.
Их не было. Они лежали дальше,
Там, где быки мычали. Спотыкаясь,
Проклятья изрыгая, рвутся люди
Сквозь поросль, обступившую стеной.
Руками ослабевшими, рыча,
Кустарник рвут, – а он слегка дрожит,
Как будто бы колеблем легким ветром.
Два-три часа бесплодно потрудившись,
Они угрюмо приникают лбами,
Блестящими от пота, к жестким сучьям.
А сучья разрастаются, теснее Сплетаясь.
Позже, к вечеру, который
Был темен, – листья сверху разрослись, —
Они сидят, как обезьяны в клетке,
В молчании, и голод их томит.
В ночь гуще стала поросль. Но, должно быть,
Взошла луна. Светло довольно было.
Они друг друга видели еще.
Лишь к утру лес разросся так, что больше
Они уж ничего не различали.
Днем раздалось в лесу как будто пенье,
Но глухо. Перекличка, может быть.
Потом затихло. И быки молчали.
Под утро словно долетел до слуха
Их рев, но издалека. А потом
И вовсе стало тихо. Не спеша,
При легком ветре, под лучами солнца,
Лес поглотил в короткий срок луга.
 

¹⁹¹⁹

 
1
 
 
Осатанев от тьмы и водки,
Промокнув в пекле диких гроз,
Сорвав морозной ночью глотки
На марсе, белом, как мороз;
Под солнцем голы, как ладонь,
Перенеся жару, как тиф,
Пройдя сквозь голод, боль и вонь,
Орали те, кто еще жив:
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам!
 
 
2
 
 
Ни поле, ни луна над домом,
Ни туз бубновый, ни кабак,
Ни танцы с бабами и ромом
Их не удержат – все пустяк.
Обрыдли драки по притонам,
Воротит душу от бабья.
Им нужен, родины лишенным,
Лишь борт родного корабля.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам.
 
 
3
 
 
Всех крыс его и все изъяны,
Его нутро, его чуму
Они ругали, когда пьяны,
Но были верными ему.
Прикручивали волосами
Себя к снастям в дни непогод.
Они б спознались с небесами,
Когда б там был небесный флот.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам!
 
 
4
 
 
Шелка, парча – им все едано,
В трюм валят золото, холсты,
И льют награбленные вина
В подтянутые животы.
Гниющим трупом пахнет джонка,
Прогорклым ладаном – шелка.
Напившись, в драке, как ягненка,
Заколют из-за пустяка.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам!
 
 
5
 
 
Убьют беззлобно и проворно,
Кто попадется – всех подряд.
Веревкою затянут горло,
Как на рангоуте канат.
И дуют чистый спирт над трупом,
За борт в беспамятстве летяг,
И, издеваясь друг над другом,
Босой ногою шевелят.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам.
 
 
6
 
 
Перед лиловым горизонтом,
Когда обледенеет снасть,
При месяце, настолько тонком,
Что и друг друга не узнать,
Шныряют в океанской шири,
Как волки, всем суля напасть,
Поют, как мальчики в сортире,
Чтобы от скуки не пропасть.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам!
 
 
7
 
 
Расположась в отбитых шлюпах,
Жуют жратву без суеты,
И кое-как на чьих-то шлюхах Укладывают животы.
Красив звериный их обычай!
Под нежным ветром хлещут ром!
Порой, мыча от страсти бычьей,
Одну терзают всемером.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам!
 
 
8
 
 
Когда в ногах довольно танца,
А в брюхе прогорает спирт,
Пусть солнце и луна не тмятся,
Плевать! Любой по горло сыт.
Их звезды светлые качают,
Покой и музыку даря.
И ветер в парусах крепчает,
Неся в безвестные моря.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам!
 
 
9
 
 
Но вечером, в апрельской сини,
Когда беззвездно и темно,
Медлительное море ими
Вдруг пресыщается само.
И небо, то, что так любимо,
Нахмуривается слегка.
И ветры, словно клубы дыма,
Натаскивают облака.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам!
 
 
10
 
 
И ветер утренний, играя,
Их тихо смахивает в ночь,
Лазурь вечерняя без края,
Смеясь, не хочет им помочь.
И чувствуют, как, их жалея,
Волна еще щадит штурвал.
Но к полночи рука борея Их убивает наповал.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам!
 
 
11
 
 
Еще взнесет последним валом
Корабль, еще один порыв,
И там, в рассвете небывалом,
Они увидят острый риф.
И напоследок в шуме взводней
Послышится сквозь буйный шторм,
Как на пороге преисподней
Споет осатанелый хор.
О, неба синего настой!
Дуй, ветер, в парус!
Всё к чертям!
Но ради Девы Пресвятой
Оставьте только море нам!
 

¹⁹¹⁸

 
1
 
 
С глазами черней, чем омут речной,
В юбчонке с десятком заплаток,
Без ремесла, без гроша за душой,
Но с массой волос, что черной волной
Спускались до черных пяток,
Явилась, дитя мое, Ханна Каш,
Что накалывала фраеров,
Пришла с ветрами и ушла, как мираж,
В саванну по воле ветров.
 
 
2
 
 
У нее ни туфель, ни пары белья,
Она даже молитвы не знала,
И серою кошкой, не имевшей жилья,
Занесло ее в город, в гущу гнилья,
Словно между дровами зажало.
Она мыла посуду за малый баш,
По не мылась сама дебела,
И все же, дитя мое, Ханна Каш
Почище других была.
 
 
3
 
 
Как-то ночью пришла в матросский кабак
С глазами черней, чем омут,
И был там Дж. Кент среди прочих гуляк,
И с нею Джек-Нож покинул кабак,
Потому что чем-то был тронут.
И когда Дж. Кент, беспутный апаш,
Чесался и щурил глаз,
Тогда, дитя мое, Ханна Каш
Под взглядом его тряслась.
 
 
4
 
 
Они стали близки там, где рыба и дичь,
Там сошлись колеи их путей.
У них не было койки и дома, где жить.
И они не знали, где пищи добыть
И как называть детей.
Но пусть ветер и снег впадают в раж,
Пусть саванну зальет потоп,
Все равно, дитя мое, Ханна Каш
Будет мужа любить по гроб.
 
 
5
 
 
Шериф говорит: он подонок и мразь.
Молочница: кончит он худо.
Но она говорит: уж раз я взялась,
То пусть он будет подонок и мразь,
Он муж мой. И я с ним буду.
И нету ей дела до драк и краж,
И простит она брехуна,
Ей важно, дитя мое, Ханне Каш,
Любит ли мужа она.
 
 
6
 
 
Там, где люлька стояла, – ни крыши, ни стен,
Их трепала беда постоянно,
Но за годом год они шли вместе с тем
Из города в лес, где ветер свистел,
За ветром дальше – в саванну.
И так, как идешь, покуда не сдашь,
Сквозь ветер, туман и дым,
Так шла, дитя мое, Ханна Каш
Вместе с мужем своим.
 
 
7
 
 
Хотя бы один воскресный денек,
Хоть пару приличной одежки,
Хотя бы один вишневый пирог,
Хотя бы пшеничной лепешки кусок
И вальс на губной гармошке!
Но каждый день все тот же пейзаж,
Я солнца нет из-за туч.
Но все же, дитя мое, Ханна Каш
Сияет порой, как луч.
 
 
8
 
 
Он рыбу крал, а она – соль,
Крала, ничуть не унизясь.
И когда она варила фасоль,
У него на коленях ребенок босой
Вслух читал катехизис.
Полсотни лет – его верный страж,
Одна с ним душа и плоть.
Такова, дитя мое, Ханна Каш,
И да воздаст ей господь.
 

¹⁹²¹

 
1
 
 
Тогда при голубой луне сентябрьской,
Под сливою, под юным деревцом,
Я бледную любовь в руках баюкал,
Я обнимал ее, как милый сон.
А наверху, в прекрасном летнем небе,
Стояло долго облако одно,
И было белым и необычайным,
Но поднял я глаза – и где оно?
 
 
2
 
 
И много лун проплыло вниз и мимо
С тех пор, и много утекло воды.
Наверное, и сливы те срубили,
А что с любовью – спрашиваешь ты.
Я отвечаю, что никак не вспомню,
Хоть знаю, что имеешь ты в виду.
Но, правда, я лица ее не помню.
Я помню больше: поцелуй в саду.
 
 
3
 
 
И поцелуй забыл бы я, наверно,
Когда б не это облако одно.
Оно – я знаю – было очень белым
И сверху опустилось к нам оно.
А может быть, цветут все те же сливы
И семерых растит моя мечта.
И все же облако цвело минуту,
Но глянул я – а в небе пустота.
 

¹⁹²⁰

 
1
 
 
Как две тыквы, сгнив, по теченью
Плывут на стебле одном
По желтой реке – они в карты
Коротали время вдвоем,
И стреляли в цель по желтым лунам,
И любились всем чертям назло:
Столько ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
2
 
 
В зеленых кустарниках жестких,
Под небом паршивым, как пес,
Как финик прогорклый, каждый
К губам другого прирос.
И когда у них позднее зубы
Стали гнить, всем чертям назло:
Они много ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
3
 
 
И в джунглях, в хижинах вшивых,
Куда приводил господь,
С бабой одной и той же
Свою они тешили плоть.
А по утрам стирали рубашки
И отплывали всем чертям назло,
И много ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
4
 
 
Когда же земля остывала,
А холод без крыши тосклив,
Они под лианами спали,
Друг друга в объятьях обвив.
И болтали звездными ночами,
И, как прежде, им опять везло —
Столько ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
5
 
 
И однажды сошли на остров,
Там и прожили долгий срок.
Когда время приспело ехать —
Один из них ехать не мог.
И друг другу в глаза не смотрели, —
Только на море. Время шло —
Много ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
6
 
 
«Езжай без меня, товарищ,
Мне море – дорога ко дну,
А здесь – неделю-другую,
Быть может, еще протяну».
И больной лежит у моря
На друга смотрит, пока светло —
Ведь столько ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
7
 
 
«Тут удобно лежать. Езжай, товарищ!»
«Время есть. Не гони силком!»
«Но если тебя здесь застанут дожди,
Гнить нам тогда вдвоем!»
И стоит человек на соленом ветру,
И на море смотрит зло:
Ведь столько ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
8
 
 
И день подошел расставанья.
Сплюнь финик, ты, чертов сын!
Ночь вдвоем провели у моря,
А уехал утром один.
Курили, шатались в свежих рубашках,
Покуда не рассвело —
Ведь столько ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
9
 
 
«Товарищ, ветер крепчает!»
«Да ты до утра не тужи!»
«Товарищ, ты к дереву крепко
Веревкой меня привяжи!»
И привязывал к дереву друга,
И курил всем чертям назло —
Ведь столько ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
10
 
 
«Товарищ, все небо в тучах!»
«Их ветер прогонит еще».
«Товарищ, у дерева стоя,
Я вижу тебя хорошо!»
И давно уж веревка прогнила,
И болью глаза свело.
Ведь столько ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 
 
11
 
 
Пролетели дни и недели,
И корабль по волнам летит.
Столько всего позабыто,
Но у дерева друг не забыт.
И беседы звездными ночами,
И потехи всем чертям назло —
Ведь столько ночей неразлучны были,
И когда солнце пекло.
 

¹⁹²⁰

 
1
 
 
В дни, когда для бурной жизни созревал
В животе у своей матери Ваал,
Мир, которого Ваал тогда еще не зрел,
Был уже могуч, и наг, и зрел.
 
 
2
 
 
Небосвод, который был неистово лилов,
Укрывал Ваала, как покров,
По ночам, когда хмельной Ваал
Опьяненных женщин целовал.
 
 
3
 
 
Всегда и всюду было небо рядом с ним,
Потому Ваал вовек не уставал
И неукротим, неутомим
Шел по миру, как девятый вал, —
 
 
4
 
 
По земле, которая металась и стонала,
Словно жадно-похотливая вдова.
Наготу великого Ваала
Укрывала неба синева.
 
 
5
 
 
Страсть свою Земля дарит тому,
Кто готов на смерть в ее объятьях;
Но Ваал бессмертен, видно, потому,
Что умеет вовремя отъять их.
 
 
6
 
 
Без любви Ваал не горевал,
У его любви вселенские масштабы.
Хватит места, говорит Ваал,
Хватит всем на лоне этой бабы.
 
 
7
 
 
Есть ли бог – не все ль ему равно?
Может, есть, а может, нету бога!
И Ваала гложет лишь одна тревога:
Есть ли водка? Где достать вино?
 
 
8
 
 
Если баба все Ваалу отдавала,
Это только вызывало смех Ваала.
А в любовниках Ваал не видел зла;
Только бы она не понесла!
 
 
9
 
 
Всякий грех – учил Ваал – хорош,
Самому же грешнику – цена дырявый грош;
Грех приятен людям до седин,
Только два грешка полезней, чем один!
 
 
10
 
 
Не жалей того, кого ограбил:
Блажь твоя превыше всяких правил.
Лучше пусть тебя корят за воровство,
Чем за то, что ты не сделал ничего.
 
 
11
 
 
Лень отбросим, похотью горя:
Наслажденье не дается зря.
Лень поможет отрастить живот,
А живот блаженства не дает.
 
 
12
 
 
Слабостью своей врагов не радуй,
Обессилев, никогда не падай.
Старость не способен побороть
Тот, кто ночью убивает плоть.
 
 
13
 
 
Разломав игрушку, посмотри,
Что таится у нее внутри;
Никогда игрушку не жалей,
Потому что с правдой – веселей.
 
 
14
 
 
Так блестит Ваалова звезда.
Пятна грязи – это не беда!
Все равно его звезда струит свой свет,
Да к тому же у него другой в запасе нет.
 
 
15
 
 
Коршун бы Ваалу печень расклевал, —
И над спящим жадно кружит он!
Только – мертвецом прикинулся Ваал
И сварил себе из коршуна бульон.
 
 
16
 
 
Под луной, сияющей с небес,
Чавкая, сожрет он все кругом.
А потом уйдет Ваал в бессмертный лес
И забудется великим сном.
 
 
17
 
 
Пусть настал его последний час —
Ничего, Ваал по горло жизнью сыт.
Столько неба у него в глубинах синих глаз,
Что и мертвый в небо он глядит.
 
 
18
 
 
И когда, обрушившись в провал,
В мрак небытия ушел Ваал,
Мир, которого Ваал теперь уже не зрел,
Был, как прежде, синь, и наг, и зрел.
 

¹⁹¹⁸