Текст книги "Идиоты первыми"

Автор книги: Бернард Маламуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Наутро, едва проснувшись, он стал честить на все корки раввина и собственную глупость – это же надо было связаться с врачевателем. И поделом ему, как он мог хоть на минуту поступиться своими убеждениями? Неужели нельзя было найти менее обременительный способ помочь умирающему? Альберт уже подумывал обратиться в полицию, но у него не было расписки, и ему не хотелось выглядеть в глазах полицейских полным идиотом. В первый раз за шесть лет своей преподавательской деятельности его подмывало сказаться больным, а потом вскочить в такси и вынудить раввина вернуть деньги. Мысль эта будоражила его. С другой стороны, а что, если раввин Лифшиц и впрямь занят работой, изготовляет со своим помощником венец, за который, скажем, после того как купит серебро и заплатит отошедшему от дел ювелиру, получит, скажем, сто долларов чистой прибыли – не так уж и много: ведь серебряный венец и впрямь существует и раввин искренне, свято верит, что венец заставит отцовскую болезнь отступить. И как Альберт ни был издерган подозрениями, он все же сознавал, что пока не стоит обращаться к полиции: венец обещали изготовить лишь – ну да, старик так и сказал – в канун субботы, а значит, у него еще есть время до заката солнца.

Если до заката солнца венец будет готов, я не смогу предъявить раввину никаких претензий, пусть даже венец окажется сущей дрянью. Значит, надо подождать. Нет, но каким надо быть дураком, чтобы выложить девятьсот восемьдесят шесть долларов, когда вполне можно было заплатить четыреста один доллар. Одна эта ошибка встала мне в пятьсот восемьдесят пять долларов.

Альберт, кое-как отбыв уроки, примчался на такси к дому раввина и попытался разбудить его, до того дошел, что стоял на улице и вопиял перед пустыми окнами; но то ли никого не было дома, то ли оба прятались – раввин пластался под продавленной кушеткой, Рифкеле безуспешно затискивала свою тушу под ванну. Альберт решил во что бы то ни было их дождаться. Старику недолго осталось отсиживаться дома: вскоре ему придется отправиться в синагогу – как-никак завтра суббота. Он поговорит с ним, пригрозит, чтобы не думал финтить. Но вот и солнце зашло; землю окутали сумерки, и, хотя в небе засияли осенние звезды и осколок луны, в доме не зажгли света, не подняли штор; и раввин Лифшиц все не появлялся. В маленькой синагоге замелькали огни – там зажгли свечи. Но тут Альберту пришло в голову – и как же он досадовал на себя! – а что, если раввин сейчас молится; что, если он уже давно в синагоге?

Учитель вошел в длинный ярко освещенный зал. На складных светлого дерева стульях, расставленных как попало по комнате, сидели человек десять – читали молитвы по потрепанным молитвенникам. Раввин, тот самый А. Маркус, немолодой, с тонким голоском и рыжеватой бородкой, толокся у ковчега спиной к общине.

Альберт, преодолевая смущение, вошел, обвел взглядом присутствующих, все глаза обратились на него. Старого раввина среди них не было. Обманутый в своих ожиданиях учитель подался к выходу.

Человек, сидящий у двери, тронул его за рукав.

– Не уходите, помолитесь с нами.

– Спасибо. Очень бы хотел остаться, но я ищу друга.

– Ищите, ищите, глядишь, и найдете.

Альберт укрылся под роняющим листья каштаном через улицу от синагоги и стал ждать. Он набрался терпения, решил – если надо, прождет хоть до утра.

В начале десятого в синагоге потух свет, вскоре последний молящийся ушел. С ключом в руке появился рыжебородый раввин – запереть дверь магазина.

– Извините за беспокойство, рабби, – подошел к нему Альберт, – но вы, наверно, знаете раввина Джонаса Лифшица – он живет наверху со своей дочерью Рифкеле, если, конечно, она ему дочь.

– Раньше он молился с нами, – сказал раввин с легкой усмешкой, – но с тех пор, как ушел на покой, предпочитает ходить в большую синагогу, не синагогу – дворец, на Мошулу-парквей.

– Вы не можете сказать, он скоро вернется?

– Наверно, через час, не раньше. Уже суббота, ему придется идти пешком.

– А вы… э… вы случайно ничего не знаете о серебряных венцах, которые он изготовляет?

– Что за серебряные венцы?

– Помогать больным, умирающим.

– Нет, – сказал раввин, запер синагогу, сунул ключ в карман и поспешил прочь.

Учитель – он ел себя поедом – проторчал под каштаном до начала первого, и, хотя ежеминутно давал себе слово все бросить, уйти домой, не мог побороть досаду и злость, такие прочные – не вырвешь – корни они пустили в его душе. Уже где-то около часа тени заметались, и учитель увидел, как к нему по улице, выложенной, точно мозаикой, тенями, идут двое. Первым, в новом кафтане и щегольской шляпе, шел усталой, тяжелой походкой старый раввин. За ним не шла – приплясывала Рифкеле в кокетливом желтом мини-платье, открывавшем ляжки-тумбы над мосластыми коленями; время от времени она останавливалась, хлопала себя по ушам. Длинная белая шаль упала с левого плеча и, чудом удержавшись на правом, косо повисла, только что не волочась по земле.

– Вырядились на мои денежки!

– У-у-у! – протянула Рифкеле и, подняв ручищи, шлепнула себя по ушам: слушать себя она не хотела.

Они втащились по тесной лестнице, учитель плелся за ними по пятам.

– Я хочу посмотреть на мой венец, – уже в гостиной сказал он побледневшему, обомлевшему раввину.

– Венец, – заносчиво сказал раввин, – уже готов. Идите домой, ждите, вашему папе скоро будет лучше.

– Перед уходом я позвонил в больницу – никакого улучшения не наблюдается.

– Улучшения? Он хочет улучшения так скоро, когда даже доктора не понимают, какая болезнь у вашего папы? Не спешите, венцу нужно давать еще время. Даже Богу нелегко понимать наших болезней.

– Я хочу посмотреть на вещь, за которую заплатил деньги.

– Я вам ее уже показывал, вы сначала посмотрели, потом заказывали.

– Вы же мне показали отражение, факсимильное воспроизведение, словом, что-то в этом роде. Я требую, чтобы мне продемонстрировали в подлиннике вещь, за которую я как-никак выложил без малого тысячу монет.

– Послушайте, мистер Ганс, – невозмутимо продолжал раввин, – одни вещи нас допускают видеть, их Он позволяет нам видеть. Иногда я думаю: зря Он это позволяет. Другие вещи нас не допускают видеть – еще Моисей это знал, и первая из них – лик Божий, а вторая – подлинный венец, который Он сам сделал и благословил. Чудо – это чудо, и никому до него касаться нельзя.

– Но вы же видите венец?

– Не глазами.

– Ни одному вашему слову не верю, вы просто надувала, жалкий фокусник.

– Венец – это подлинный венец. Если вы держите его за фокус, так кто в этом виноват – только люди, которые нож к горлу приставляют, чтоб им показывали венец, вот мы и стараемся, показываем им, что это такое приблизительно будет. Ну а тем, кто верит, им фокусов не нужно. Рифкеле, – спохватился раввин, – принеси папе его книжку с письмами.

Рифкеле не сразу вышла из комнаты – она явно побаивалась, прятала глаза; минут через десять она возвратилась, спустив предварительно воду в уборной, в немыслимой, до полу, фланелевой рубашке и принесла большую тетрадь, между ее рассыпавшихся от ветхости пожелтевших страниц лежали старые письма.

– Отзывы, – сказал раввин.

Перелистав одну за другой несколько рассыпавшихся страниц, он дрожащей рукой вынул письмо и прочел его вслух осипшим от волнения голосом:

– «Дорогой рабби Лифшиц, после чудодейственного исцеления моей мамы, миссис Макс Коэн, последовавшего недавно, я имею лишь одно желание – покрыть поцелуями ваши босые ноги. Ваш венец делает чудеса, я буду рекомендовать его всем моим друзьям. Навеки ваша (миссис) Эстер Полатник». Учительница, преподает в колледже.

«Дорогой рабби Лифшиц, ваш венец (ценой в девятьсот восемьдесят шесть долларов) полностью и всецело излечил моего отца от рака поджелудочной железы с метастазами в легких, когда ему уже ничего не помогало. Я никогда не верил в чудеса, но теперь я буду меньше поддаваться сомнениям. Не знаю, как благодарить вас и Бога. С самыми искренними пожеланиями Даниэль Шварц». Юрист, – сказал раввин.

Он протянул Альберту тетрадь:

– Глядите своими глазами, мистер Ганс, сколько тут писем – сотни и сотни.

Но Альберт отпихнул тетрадь.

– Если мне на что и хочется поглядеть, рабби Лифшиц, то никак не на тетрадь с никчемными рекомендациями. Я хочу поглядеть на серебряный венец для моего отца.

– Это невозможно. Я уже объяснял вам, почему это невозможно делать. Слово Господне – для нас закон.

– Если вы ссылаетесь на закон, я ставлю вопрос так: или вы в течение пяти минут покажете мне венец, или завтра же утром окружному прокурору Бронкса станет известно о вашей деятельности.

– У-у-у, – выпевала Рифкеле, колотя себя по ушам.

– Заткнись! – вырвалось у Альберта.

– Имейте уважение! – возопил раввин. – Grubber Yung [34]34
  Грубиян ( идиш).


[Закрыть].

– Я вчиню иск, и прокурор прикроет вашу надувательскую лавочку, если вы сейчас же не вернете мне девятьсот восемьдесят шесть долларов, которые вы у меня выманили.

Раввин затоптался на месте.

– Хорошенькое дело так говорить о служителе Божьем.

– Вор, он вор и есть.

Рифкеле давилась слезами, верещала.

– Ша, – хрипло шепнул Альберту раввин, ломая нечистые руки. – Вы же будете пугать соседей. Слушайте сюда, мистер Ганс, вы вашими глазами видели, какой из себя бывает подлинный венец. Вы имеете мое слово, что я делал исключение для вас одного из всех моих заказчиков. Я показывал вам венец из-за вашего папы, чтобы вы заказывали мне венец, и тогда ваш папа не будет умирать. Не надо поставить чуду палку в колеса.

– Чудо, – взвыл Альберт. – Мошенничество, надувательство, фокусы плюс эта идиотка в роли зазывалы и гипнотические зеркала. Вы меня околдовали, облапошили.

– Имейте жалость, – молил раввин, он, шатаясь, пробирался между пустыми стульями. – Имейте милость к старику. Не забывайте о моей бедной дочери. Не забывайте о вашем папе – ведь он вас любит.

– Да этот сукин сын меня на дух не переносит, чтоб он сдох.

В оглушительной, как взрыв, тишине у Рифкеле от испуга вожжой побежали слюни.

– Ой-ей! – завопил раввин и с безумными глазами наставил палец на Бога в небесах. – Убийца! – в ужасе вопил он.

Отец и дочь, стеная, бросились друг к другу в объятья, а Альберт – боль обручем с шипами сдавила ему голову – сбежал по гулкой лестнице.

Через час Ганс-старший закрыл глаза и испустил дух.

Вот он, ключ!
Пер. Л. Беспалова

Погожим деньком на исходе римской осени Карл Шнейдер, итальянист, выпускник Колумбийского университета, вышел из конторы агента по торговле недвижимостью после удручающего утра, убитого на поиски квартиры, и двинулся по улице Венето. Рим, этот город, вечно поражающий воображение, поразил его до крайности неприятно. В первый раз после женитьбы он тяготился одиночеством, вожделел проходящих мимо прелестных итальянок, особенно тех, у кого, судя по виду, водились деньги. Надо быть последним дураком, думал он, чтобы приехать сюда не при деньгах.

Прошлой весной ему отказали в фулбрайтовской стипендии [35]35
  По закону Фулбрайта (принят Конгрессом США в 1946 году), названному в честь его автора, политического деятеля Джеймса Уильяма Фулбрайта (р. 1905 г.), из средств, вырученных от продажи излишков американских товаров за границей, выделяются стипендии как для американцев, занимающихся научными изысканиями за границей, так и иностранцев, занимающихся научными изысканиями в США.


[Закрыть], и он места себе не находил, пока не решил несмотря ни на что поехать в Рим и написать диссертацию о Risorgimento [36]36
  Возрождение ( итал.) – период подъема национально-освободительного движения в Италии (1830–1870).


[Закрыть]по первоисточникам, ну и заодно вдоволь налюбоваться Италией. С этим планом у него долгие годы связывались самые счастливые ожидания. Норма считала, что сорваться с места с двумя детьми, притом что старшему нет и шести, и у них отложено всего-навсего три тысячи шестьсот долларов, в основном заработанных ею, – чистое безумие, но Карл доказывал, что порой необходимо резко изменить жизнь, иначе тебе крышка. Ему двадцать восемь – годы немалые, ей – тридцать, когда же и ехать, если не сейчас? Он не сомневался, что при его знании языка они недурно устроятся, и вдобавок очень быстро. Норма не разделяла его уверенности. Их споры так ничем бы и не кончились, но тут Нормина вдовая мать предложила оплатить им проезд; и только тогда Норма, хоть и не без опаски, дала согласие.

– Мы же читали, какая в Риме дороговизна. Откуда мы знаем, можно ли там прожить на такие деньги?

– Иной раз приходится идти на риск, – сказал Карл.

– Смотря на какой риск – при двух-то детях, – парировала Норма; но все же решилась рискнуть, и шестнадцатого октября, уже по окончании сезона, они отплыли в Италию, а двадцать шестого приплыли в Неаполь, откуда не мешкая поехали прямо в Рим в надежде быстро найти квартиру и тем самым сэкономить деньги, хотя Норме очень хотелось увидеть Капри, а Карлу хоть немного пожить в Помпее.

В Риме, хотя Карл легко ориентировался и объяснялся, приступив к поискам недорогой меблированной квартиры, они натолкнулись на серьезные препятствия. Они рассчитывали снять квартиру с двумя спальнями – и тогда Карл будет работать в их спальне – или с одной спальней и большой комнатой для прислуги – тогда там будут спать дети. Они обошли весь город, но ни одной приличной квартиры по их деньгам, за пятьдесят-пятьдесят пять тысяч лир в месяц, то есть в пределах девяноста долларов, найти не удалось. Карл раскопал несколько квартирок по сходной цене, но лишь в ужасающих кварталах Трастевере; во всех других районах у квартир неизменно обнаруживались какие-нибудь роковые изъяны: где не было отопления, где самой необходимой мебели, а где и водопровода или канализации.

В довершение неприятностей на вторую неделю их жизни в унылом пансиончике у детей началось тяжелое желудочное расстройство; в одну ночь – они не скоро ее забудут – Майка, их младшего пришлось раз десять носить в уборную, а у Кристины температура подскочила до сорока, после чего Норма, которой как молоко, так и чистоплотность обслуги пансиона не внушали доверия, сказала, что в гостинице им будет лучше. Когда у Кристины спала температура, они по совету одного знакомого фулбрайтовского стипендиата переехали в «Sora Cecilia» [37]37
  Сестра Цецилия ( итал.).


[Закрыть], второразрядную гостиницу. Гостиница занимала пятиэтажный дом, нарезанный на множество узких с высоченными потолками номеров, смахивающих на денники. Уборных при номерах не имелось, зато цены были приемлемые. Других достоинств у гостиницы не водилось, если не считать ее местоположения неподалеку от пьяцца Навона, очаровательной площади XVII века, застроенной восхитительно живописными особняками густо-красного цвета. На площади били разом три фонтана, и Карл с Нормой любовались игрой их струй и скульптурными группами, но дни шли, а они как были, так и оставались бесприютными и, понуро выгуливая детей вокруг фонтанов, вскоре перестали воспринимать их красоту.

Поначалу Карл избегал агентов по продаже недвижимости: не хотел тратиться на комиссионные – как-никак целых пять процентов годовой платы; когда же, пав духом, он стал наведываться в их конторы, ему отвечали, что он опоздал – в эту пору за такие деньги ничего не снимешь.

– Что бы вам в июле приехать, – сказал один агент.

– Но я приехал сейчас.

Агент развел руками:

– Я верю в чудеса, но творить их дано не всякому. Имеет смысл заплатить семьдесят пять тысяч и жить с комфортом, как все американцы.

– Мне это не по карману, а если за отопление платить особо, так и подавно.

– В таком случае вы всю зиму проторчите в гостинице.

– Очень тронут вашим участием. – Карл ушел из агентства, сильно ожесточась душой.

И тем не менее время от времени агенты звонили ему – звали посмотреть очередное «чудо». Один показал ему недурную квартирку, выходящую окнами на регулярный сад какого-то князя. За нее просили шестьдесят тысяч, и Карл снял бы ее, если бы жилец из соседней квартиры не предупредил его, – Карл вернулся, так как агент не внушил ему доверия, – что квартира обогревается электричеством, а значит, придется выложить еще двадцать тысяч в месяц сверх шестидесяти. Другое «чудо» – однокомнатную студию на виа Маргутта за сорок тысяч – предложил ему брат агента. Иногда Норме позванивала агентша и нахваливала чудесные квартиры в Париоли: восемь дивных комнат, три спальни, две ванных, кухня ну совсем американская, холодильник, гараж – для американской семьи ничего лучше не сыскать, двести тысяч в месяц.

– Ради Бога, хватит, – сказала Норма.

– Я свихнусь, – сказал Карл.

Он не находил себе места – время бежит, почти месяц прошел, а он еще не садился за работу. Приуныла и Норма – ей приходилось стирать детские вещички в раковине нетопленного, захламленного номера. Мало того, за прошлую неделю им предъявили в гостинице счет аж на двадцать тысяч, плюс две тысячи в день у них уходило на еду, хотя ели они кое-как, а для детей Норма готовила сама на специально купленной для этого плитке.

– Карл, что, если мне пойти работать?

– Хватит с меня твоих работ, – ответил он. – Ты же тогда ничего не увидишь.

– А что я так вижу? Я нигде, кроме Колизея, и не была.

Тут она и предложила снять квартиру без мебели, а мебель построить.

– Где я возьму инструмент? – сказал Карл. – Ну посуди сама, во что нам обойдется дерево в стране, где дешевле настилать мраморные полы? И кто, интересно, будет заниматься наукой, пока я буду плотничать и столярничать?

– Хорошо, – сказала она. – Замнем для ясности.

– А что, если снять квартиру за семьдесят пять тысяч, но уехать через пять-шесть месяцев? – спросил Карл.

– А ты успеешь закончить диссертацию за полгода?

– Нет.

– Мне казалось, мы приехали сюда в первую очередь для того, чтобы ты закончил диссертацию.

И Норма прокляла день и час, когда услышала об Италии.

– Довольно, – сказал Карл.

Он совсем потерял голову, клял себя – приехал, не подумав, чем это обернется для Нормы и ребятишек. Не понимал, почему все складывается так неудачно. А когда не клял себя, клял итальянцев. Бесчувственные, скользкие, человек попал в такой переплет, а им хоть бы хны. Он не может найти с ними общего языка, хоть и знает их язык. Не может заставить их объясниться начистоту, пробудить в них сострадание к его затруднениям. Чувствовал, как рушатся его планы, его надежды, и опасался, если квартира вскоре не найдется, разочароваться в Италии.

У Порта Пинчано, на трамвайной остановке, кто-то тронул его за плечо. Посреди тротуара, на самом солнцепеке, прижимая к груди потрепанный портфель, стоял лохматый итальянец. Волосы торчком. Кроткие, не грустные, но с явными следами грусти глаза. Чистая белая рубашка, жеваный галстук, черный пиджак, сбежавшийся складками на спине. Джинсы и узконосые дырчатые, тщательно начищенные туфли – явно летние.

– Прошу извинения, – сказал он, робко улыбаясь. – Я Васко Бевилаква. Вам желательна квартира?

– Как вы догадались? – спросил Карл.

– Я следовал вас, – ответил итальянец, выразительно махнув рукой, – когда вы ходили от agencia [38]38
  Агентство ( итал.).


[Закрыть]. Я сам agencia. Я люблю помогать американскому народу. Он замечательный.

– Вы квартирный агент?

– Это есть верно.

– Parliamo italiano? [39]39
  Поговорим по-итальянски? ( итал.).


[Закрыть]

– Вы говорите на итальянски? – Он не смог скрыть своего разочарования. – Ma non è italiano? [40]40
  Но вы ведь не итальянец? ( итал.).


[Закрыть]

Карл сказал, что он американец, специалист по итальянской истории и культуре, много лет изучал итальянский.

Бевилаква, в свою очередь, объяснил ему, что, хотя у него нет своей конторы, да, кстати говоря, и машины, у него есть несколько совершенно исключительных вариантов. О них ему сообщили друзья – они знают, что он открыл дело, и обязательно рассказывают ему обо всех освободившихся квартирах как в их домах, так и в домах их друзей, ну а он, само собой разумеется, отблагодарит их, когда получит комиссионные. Настоящие агенты, продолжал он, дерут рваческие пять процентов. Он просит всего-навсего три. Его цена ниже, потому что, по правде сказать, у него и расходы небольшие, ну и потому что американцы ему очень симпатичны. Он справился у Карла, сколько комнат ему нужно и сколько он согласен платить.

Карла раздирали сомнения. Хотя итальянец и произвел на него приятное впечатление, он не bona fide агент и скорее всего работает без лицензии. Он был наслышан об этих мелких пройдохах и хотел уже сказать, что не нуждается в услугах Бевилаквы, но глаза того молили не отказать.

А ведь я ничем не рискую, сообразил Карл. Вдруг у него и впрямь есть подходящая квартира. Он сказал итальянцу, что ему нужно и сколько он рассчитывает платить.

Бевилаква просиял.

– Какую область вы изыскиваете? – темпераментно спросил он.

– Меня устроит любой более или менее приличный вариант, – ответил Карл по-итальянски. – Необязательно идеальный.

– Не исключительно Париоли?

– Не только Париоли. Все зависит от квартплаты.

Бевилаква зажал портфель в коленях, полез в карман рубашки. Вытащил истрепанную бумажонку, развернул и, сдвинув брови, стал разбирать карандашные каракули. Чуть погодя сунул бумажку обратно в карман, взял в руки портфель.

– Дайте мне ваш номер телефона, – сказал он по-итальянски. – Я просмотрю другие варианты и позвоню вам.

– Послушайте, – сказал Карл. – Есть у вас хорошая квартира – отлично, я ее посмотрю. Нет – прошу, не отнимайте у меня времени понапрасну.

Лицо Бевилаквы исказила обида.

– Честное слово, – сказал он, прикладывая к груди здоровенную ручищу, – завтра же у вас будет квартира. Чтоб моей матери родить козла, если я вас обману.

Он занес в блокнотик адрес гостиницы Карла.

– Буду у вас ровно в час, поведу смотреть потрясающие квартиры.

– А утром никак нельзя?

Бевилаква рассыпался в извинениях.

– Пока что я работаю с часу до четырех.

Он рассчитывает, сказал Бевилаква, в дальнейшем работать дольше, и Карл догадался, что квартирными операциями он занимается в перерыв, положенный на обед и сиесту, а так служит за гроши в какой-нибудь канцелярии.

Карл сказал, что будет ждать его ровно в час.

Бевилаква враз посерьезнел – похоже, ушел в свои мысли, – откланялся и удалился, загребая туфлями.

Он появился в гостинице без десяти два, в тесной черной шляпе, с космами, укрощенными бриллиантином, запах которого мигом разнесся по всему вестибюлю. Карл топтался у конторки; когда Бевилаква, как всегда при портфеле, ворвался в гостиницу, он уже простился с надеждой его увидеть.

– Готовы? – переводя дух, спросил он.

– Уже с часу готов, – ответил Карл.

– У меня нет машины – вот почему так получается, – объяснил Бевилаква. – У автобуса спустила шина.

Карл поглядел на него, но он и глазом не моргнул.

– Что ж, пойдем. – Как-никак Карл был исследователем.

– Я могу показать вам три квартиры. – И Бевилаква сообщил адрес первой квартиры – трехкомнатной, с двумя спальнями, всего за пятьдесят тысяч.

В битком набитом автобусе они повисли на поручнях, на каждой остановке итальянец привставал на цыпочки, вертел головой, смотрел, где они. Он дважды спрашивал у Карла, который час, и, когда Карл отвечал, беззвучно шевелил губами: впрочем, вскоре он взбодрился и с улыбкой спросил:

– Что вы думаете о Мэрилин Монро?

– Я как-то мало о ней думал, – сказал Карл.

Бевилаква был явно озадачен.

– Разве вы не ходите в кино?

– Крайне редко.

Итальянец вознес хвалу американскому кино.

– В Италии нам в кино подсовывают нашу жизнь

– можно подумать, мы без них ее не знаем.

И снова замолк. Карл заметил, что он сжимает в кулаке статуэтку горбуна в высокой шляпе и то и дело трет большим пальцем его злополучный горб – по поверью, это должно принести удачу.

Хорошо бы нам обоим, уповал Карл. Беспокойство, тревога никак не оставляли его.

Но по первому адресу – крашенному в рыжий цвет дому за железными воротами – их ждала неудача.

– На третьем этаже? – спросил Карл, с неудовольствием обнаружив, что успел уже здесь побывать.

– Верно. Как вы догадались?

– Я смотрел эту квартиру, – буркнул Карл. И вспомнил, что узнал об этой квартире из объявления. Если Бевилаква черпает свои варианты из газет, им лучше тут же распроститься.

– Почему она вам не подошла? – спросил итальянец, не в силах скрыть своего огорчения.

– Отопление никуда не годится. Гостиная еще обогревается газом, а спальни и вовсе не обогреваются. Они договаривались провести в сентябре паровое отопление, но все сорвалось – поднялись цены на трубы. При двух детях не очень-то хочется зимовать в холодной квартире.

– Олухи, – буркнул Бевилаква. – Привратник говорил, что отопление в полном порядке.

Он сверился со своей бумажонкой.

– Есть квартирка в районе Прати, две отличные спальни плюс большая комната – столовая и гостиная разом. Мало того, в кухне холодильник, совсем как американский.

– О ней помещали объявления в газетах?

– Что вы! Мне о ней сообщил только вчера вечером мой брат, но за нее просят пятьдесят пять тысяч.

– Что ж, во всяком случае, надо ее посмотреть, – сказал Карл.

Перед ними предстал старинный дом, бывшая вилла, разбитая на квартиры. Через улицу раскинулся небольшой парк, где там и сям высились группы сосен. Бевилаква отыскал привратника, и тот повел их наверх, по дороге без устали нахваливая квартиру. И хотя от Карла не укрылось, что на кухне нет горячей воды, а значит, ее придется таскать из ванной, квартира ему понравилась. Но когда он заглянул в хозяйскую спальню, ему бросилась в глаза отсыревшая стена, вдобавок в ноздри шибал неприятный запах.

Привратник кинулся объяснять, что здесь прорвало водопровод, но не пройдет и недели, как его починят.

– Скорее канализацию, если судить по запаху, – сказал Карл.

– Но трубу на этой же неделе обязательно починят, – сказал Бевилаква.

– Нет, при такой вони мне здесь недели не прожить.

– Надо понимать так, что вы не хотите снять эту квартиру? – оскорбился итальянец.

Карл кивнул. Лицо Бевилаквы помертвело. Он высморкался, и они ушли. На улице Бевилаква взял себя в руки.

– Матери родной и то верить нельзя – вот времена настали! Только сегодня утром я звонил привратнику, и он уверял, что дом в полном порядке.

– Не иначе как он над вами подшутил.

– Это не меняет дела. У меня на примете есть исключительная квартира, но нам придется поторопиться.

Карл, больше для очистки совести, осведомился, где она находится.

Итальянец несколько смутился.

– В Париоли, в самом лучшем районе, да вы и без меня это знаете. Вашей жене не придется искать себе друзей – столько там американцев. И японцев, и индусов не меньше – вдруг вам по вкусу смешанное общество.

– В Париоли, – буркнул Карл. – И сколько же просят?

– Каких-то шестьдесят пять тысяч, – потупился Бевилаква.

– Каких-то? И все равно, за такие деньги там сдадут разве что конуру.

– Вот и нет, это очень славная квартирка – новехонькая, с большой супружеской спальней и спаленкой поменьше, при них все, что положено, включая прекрасную кухню. Ну а лично вам очень понравится великолепная лоджия.

– А вы сами-то видели эту квартиру?

– Я говорил с горничной – она уверяет, что владелец квартиры очень хочет ее сдать. Он на следующей неделе уезжает по делам в Турин. Горничная – моя старая знакомая. Она божится, что квартира – лучше не бывает.

Карл задумался. Шестьдесят пять тысяч лир – это примерно сто пять долларов.

– Ладно, – не сразу сказал он. – Давайте посмотрим эту вашу квартиру.

* * *

В последнюю минуту они вскочили в трамвай, отыскали два места рядом. На каждой остановке Бевилаква в нетерпении выглядывал в окно. По дороге он рассказал Карлу о своей тяжелой жизни. Он родился восьмым по счету из двенадцати детей, в живых осталось всего пятеро. Ни один из них ни разу не наелся досыта, хотя спагетти они наворачивали ведрами. На одиннадцатом году ему пришлось бросить школу и пойти работать. В войну его дважды ранили – раз американцы, когда наступали, и раз немцы, когда отступали. Отец его погиб во время бомбежки Рима союзниками, в той же бомбежке разворотило могилу его матери на кладбище Верано.

– Англичане, те били прицельно, а американцы швыряли бомбы куда ни попадя. Вам хорошо – вы богатые.

Карл сказал, что очень сожалеет о бомбежках.

– И все равно американцы мне больше нравятся, – продолжал Бевилаква. – Они похожи на итальянцев – у них тоже душа нараспашку. Вот почему я стараюсь им помочь, когда они приезжают сюда. Англичане, про них никогда не знаешь, что у них в душе. Цедят сквозь зубы. – Он помычал сквозь зубы.

По дороге к пьяцца Эуклиде Бевилаква спросил Карла, не найдется ли у него американской сигареты.

– Я не курю, – извиняющимся голосом сказал Карл.

Бевилаква пожал плечами и прибавил шагу.

Он привел Карла в новый дом на виа Аркимеде, вьющейся от подошвы до макушки холма. На ней стояли впритык жилые дома веселых цветов, опоясанные лоджиями. И Карлу пришла в голову мысль, что для него было бы пределом мечтаний поселиться в одном из этих домов. Как пришла, так и ушла, поскольку он тут же ее прогнал.

Они поднялись в лифте на шестой этаж, и горничная, брюнетка с щеками в темном пуху, повела их по чистенькой квартирке.

– За нее действительно просят шестьдесят пять тысяч? – спросил Карл.

Она подтвердила.

Квартира оказалась до того хороша, что Карл, обуреваемый поочередно то радостью, то страхом, стал молиться.

– Говорил же я, вам тут понравится, – сказал Бевилаква, потирая руки. – Я сегодня же составлю соглашение.

– Ну а теперь посмотрим спальню, – сказал Карл.

Но горничная сначала пригласила их на просторную лоджию – полюбоваться видом. Карла привело в восторг разнообразие стилей всех времен, от древних до новейших, – здесь некогда творилась история и все еще, пусть и выродясь, величаво текла, воплощаясь в море крыш, шпилей, куполов; а за ними вставал золотой купол собора святого Петра. «Дивный город», – подумал Карл.

– А теперь в спальню, – сказал он.

– Да, в спальню. – Горничная распахнула двустворчатые двери и провела его в «camera matrimoniale», просторную, прекрасно обставленную, с двумя внушительными кроватями красного дерева.

– Сойдут и эти, – сказал Карл, чтобы не выдать своей радости, – хотя вообще-то я предпочитаю двуспальные кровати.

– Я тоже, – сказала горничная, – но что вам мешает – поставите себе двуспальную.

– Они вполне сойдут.

– Сойдут-то они сойдут, только их здесь не будет, – сказала горничная.

– Что это значит? – напустился на нее Бевилаква.

– Мебель здесь не оставят. Всё увезут в Турин.

И снова прекрасная мечта Карла с размаху плюхнулась в лужу.

Бевилаква швырнул шляпу об пол – топтал ее, колотил себя по голове кулаками.

Горничная клялась, что предупредила его по телефону: квартиру сдают без мебели.

Он кричал на нее, она орала на него. Карл ушел совершенно разбитый. Бевилаква догнал его уже на улице. Было без четверти четыре – он опаздывал на работу. Придерживая шляпу, он несся вниз.

– Завтра я буду показывать вам умоомрачительную квартиру, – обернувшись, крикнул он Карлу.

– Только через мой труп, – сказал Карл.

По дороге в гостиницу его насквозь промочил проливной дождь, первый из бесконечных дождей той поздней осени.

А наутро, в половине восьмого, в их номере зазвонил телефон. Дети проснулись, Майк задал ревака. Карл, в некотором ужасе от предстоящего дня, нашарил надрывающийся телефон. За окном все еще лил дождь.

– Pronto [41]41
  Здесь: слушаю ( итал.).


[Закрыть].

Бевилаква, кто ж еще?

– Я позвонил вам из работы. Я находил квартиру, вы можете на нее ехать, если зажелаете, даже назавтра…