Текст книги "Сион нечестивых (СИ)"

Автор книги: Бармин Андрей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Предположим, что курьеров остановили на этом КПП, – сказал Виктор, понимая, что говорит полную чушь.

– Виктор, вы же не новый человек в «аптеке», и прекрасно понимаете, что «нектар» товар особенный и никак не может транспортироваться большими партиями. Да, он дорогой, я, кстати, об этом знаю только из прессы, но даже несколько доз «нектара», а это максимум двенадцать доз у одного курьера, не могут послужить причиной для расправы.

Виктор ожидал чего-то подобного, так как выглядело такое объяснение вполне логичным, только Бейкер славился тем, что периодически отпускал логику и здравый смысл погулять в сторонке, когда принимал решения. Сейчас он производил впечатление адекватного и договороспособного человека, который не стал оказывать сопротивление и пытается что-то пояснить.

– А если расстрелянные сами решили заняться таким бизнесом. Стали конкурентами? Или курьеры везли не готовые дозы, а источник?

– Если бы копы занялись «нектаром», то человек на чей бизнес они замахнулись банально бы сдал их Бюро. А источник провезти легче, чем готовый «нектар». Так что никак не получается. Хотя и получаться тут нечему. Мы ведь все равно рассуждаем о какой-то мифической фигуре.

– Именно мифической, – Виктор отлично помнил, что Бейкер ушел из армии со скандалом: избил командира до полусмерти, но сделал это так, что доказать тот ничего не смог, поэтому для Фрэнка создали просто невыносимые условия службы, и он сам попросился в отставку, которую охотно подписали. Никому не хотелось нести ответственность за поступки неуправляемого психа. По слухам, когда Бейкер начал заниматься «нектаром», то собственноручно забил до смерти семь человек из конкурирующих банд.

– А я ведь знал твоего отца, Виктор. Сержант Карлос Солано, герой Ресрублики, парень, который в одиночку почти целый день держал оборону против группы испанских диверсантов. Он бы точно не одобрил твой выбор профессии. Копаться в чужом грязном белье – не лучшая работа для мужчины. Но ведь еще приходится подчиняться всяким мудакам.

– В армии ведь также.

– Почти, особенно начальство тупое, похоже на ваше, но самое лучшее никак не быть связанным с государством.

– Вот не пойму, если такой анархист сидит передо мной, то почему для него так важны деньги?

– Деньги всегда важны, – выдал не очень убедительный аргумент Бейкер. – Но вернемся к нашему мифическому парню. Выходит, незачем ему совершать такую глупость.

– Но у парня могут быть серьезные проблемы с головой, – Виктора начала забавлять такая иносказательная форма беседы, – потерян самоконтроль, и вот, на пике эмоций, он отдает такой приказ.

– И в дело вступают такие вещи, как улики, – Бейкер тоже забавлялся, – парень не покидал один уютный бар несколько дней, никому не звонил, есть масса свидетелей, что он даже толком ни с кем не общался.

Виктор понимал, что Бейкер прав, и хотя ему хотелось, чтобы именно этот человек со свиными глазками, оказался виновным, он осознавал, что вероятность этого ничтожна. Но арестовать его придется.

– Есть выживший свидетель, – солгал он, – который в подробностях видел нападавших.

Никакой реакции со стороны наркоторговца не последовало, и такая невозмутимость окончательно уверила Виктора в непричастности Бейкера.

– Тогда я только могу поздравить вас, господа, с новыми званиями в скором времени.

Раздался громкий визг звонка мобильного телефона, и Виктор не сразу понял, что это мелодия на его новом сотовом. Герт.

– Слушаю, сэр.

– Везете?

– Да, сэр.

– Через запасной вход заводите, у нас тут уже три адвоката на пороге, а четвертый пишет заявление на тебя за необоснованное применение силы и превышение полномочий.

– Но как он успел добраться до управления раньше нас?

– Не знаю, но будь спокоен по этому поводу. Отобьемся от них. Ордер на арест готов, так что посидит некоторое время, а там, может, и задержится.

– Понял, полковник.

Во взгляде Бейкера проскользнула грусть:

– Ты не похож на Карлоса. В тебе нет огня. Нет страсти. Система поработила тебя. Не думаю, что, окажись ты на его месте, поступил также.

Виктор очень сильно не любил разговоры про отца, которого не помнил совершенно, и чьим образом его просто утомили в школе и академии, используя в качестве примера. Мать же вспоминала про него редко, с теплотой, конечно, но старалась не ворошить прошлое. Она осуждала мужа за то, что тот между семьей и выполнением долга, выбрал второе. Виктор иногда тоже размышлял, как бы поступил в подобной ситуации, и не приходил к однозначному выводу.

Он подумал о том, что пока за целый день они не получили ни капли ценной информации, ничего, что могло бы указать на убийц. Правда, версия с внутриполицейскими разборками все больше становилась похожей на правду. Виктор попытался представить, что могло подтолкнуть его коллег на такое. О том, что есть нечистые на руку копы, знали все. Но вряд ли в управлении зашкаливала коррупция. Совет платил своим полицейским неплохие деньги, многие служили не только ради денег и карьеры, но и по внутренним убеждениям, что с преступностью нужно бороться, а граждан защищать от бандитов. Он сам никогда не прикасался к чужим деньгам или наркотикам, хотя возможностей сделать это без свидетелей было хоть отбавляй. Внутренняя установка, что это неправильное поведение и осторожность, не давали ему так поступить.

Время шло, а ответов на вопрос, кто убил транспортников так и не появлялось.

Ну и черт с ним. Сейчас они доставят Бейкера в управление, а потом он переключится на поиски Шлезингера. Виктору направление пропавшего транспортника показалось более перспективным, чем бессмысленные опросы торговцев.

Глава 6

Глава 6.

Иллка сидела на кухне и аккуратно переписывала в тетрадь из учебника слова на английском. Английский стал официальным языком Республики почти тридцать лет назад, еще до ее рождения, но, если разговаривать она на нем худо-бедно могла, то с письмом и чтением все получалось не так гладко. А читать не на албанском приходилось часто: налоговые уведомления, приказы и постановления, которые публиковались в официальной газете «Республиканские вести» – вся эта информация была на английском. В деревне имелось несколько человек, которые за плату занимались переводами, но ей не хотелось отдавать никому деньги за то, что она могла сделать и сама. К тому же ей просто нравилось учить грамматику и глагольные времена.

Времени для изучения оставалось не очень много, но ее подстегивал и тот факт, что следующей осенью старший сын пойдет в школу, где две трети предметов будут на английском. В ее время такого еще не было, да и девочек в школу брали не очень охотно.

Они с Арджуной уложили детей спать, сестра пожелала ей спокойной ночи и тоже отправилась спать. Иллка же, хоть и поднялась рано и полдня таскала тяжести, почему-то спать не хотела совершенно. Башким ушел к своему имаму, так что она решила с пользой провести время.

Иногда она отрывалась от учебника, давая отдых голове на несколько минут и заодно смотрела на маленький механический будильник. Приближалась полночь, вставать завтра рано, но сон не шел. Она встала и налила стакан виноградного сока, темно-красная словно кровь жидкость мрачно поблескивала в электрическом свете.

Негромко хлопнула входная дверь, и по звуку шагов она поняла, что вернулся муж. Башким зашел на кухню, молча положил на стол несколько старых брошюр и подошел к столу возле окна, где обычно стояла готовая еда. Холодильник, который был старше их лет на десять, использовался для хранения детских продуктов.

Брошюры были на арабском, она нечаянно сдвинула верхнюю и на нее уставилось лицо Хашима Тачи с какой-то древней агитационной листовки. Надпись на ней выцвела, но она разобрала: «Косово – Европа». И еще что-то про Аллаха.

– Башким, – с какой-то обреченностью в голосе обратилась она к мужу, – зачем ты принес в наш дом вещь, из-за которой могут быть большие проблемы?

– О чем ты? – он сделал вид, что не понимает, – это просто выдержки из сур.

– Я говорю про Тачи. Ты же знаешь, как городские относятся к таким фото!

– Да! – с каким-то воодушевлением воскликнул муж. – Они боятся даже мертвых героев! Боятся, что те дадут нам пример, как надо бороться с поработителями! Тачи, Яшари, Чеку, Харадинай – они смогли отвоевать нашу свободу у сербов. Они спасли нас и наши традиции от уничтожения! Воины Косово, воины Ислама….

Он говорил все громче, и ей пришлось повысить голос:

– Тише! Детей и Арджун разбудишь.

Башким не остановился, но просьбе последовал:

– Они запрещают нам чтить своих героев, заставляют учить свой язык, – муж показал на учебник, – смеются над Пророком и Аллахом, в школах рассказывают нашим детям, что Бога не существует. Это унижение, унижение нас всех!

– У них танки, у них пушки, Башким, у них сила.

– У него, – он схватил листовку с Тачи, – сначала тоже не было танков, не было вертолетов, а была только вера и была тяга к свободе. И он, и подобные ему, вырвали эту свободу у проклятых сербов, у неверных крестоносцев.

– Сербы все же были людьми, – заметила Иллка.

– Горожане тоже люди, – возразил он, а она только обреченно вздохнула, – их можно убить.

– Можно, вот только за одного своего они заберут сотню нас.

– Имам говорит, что ведущие джихад воины сражаются лучше десятка врагов!

– Имам не станет брать в руки ружье.

– Его оружие – слова Пророка!

– Башким, сожги это фото, прошу тебя, муж мой.

– Нет, ты ничего не понимаешь, – он забрал со стола брошюры и направился к выходу. Иллку охватила злость: глупец ставит под угрозу не только свою жизнь, но и жизни детей. Она подумала о том, чтобы догнать его, вырвать эту листовку и порвать ее на кусочки, но это означало скандал, означало напугать детей, означало опозориться перед Арджун.

Злость сменилась ощущением беспомощности, она села и заплакала. Заплакала от безысходности, от того, что бесконечная работа и ежедневная борьба за выживание никак не ценилась человеком, который был отцом ее детей. Башким легко поставил свои дурацкие убеждения выше семьи, имам сумел затуманить ему мозг. Иллка хлюпнула носом, потом резко выдохнула, сама удивившись, как этот выдох не превратился в отчаянный крик.

Слеза упала на тетрадный лист и деформировала небольшой участок бумаги. На белом полотне вздымался серый влажный бугорок. «А что, если сообщить солдатам о том, что имам ведет пропаганду? Его арестуют, отправят на ферму, и он больше не сможет дурманить мозги Башкиму и другим мужчинам.». Но такой вариант подразумевал, что односельчанам скоро станет известно, кто донес на имама, и тогда им придется жить в постоянном ожидании мести. Иллка поднялась со стула и подошла к окну. Жаль, что вместо мозгов родители дали ей железное здоровье и крепкие ноги и руки. Она бы предпочла быть слабее, но умнее.

На стекле собралась внушительная масса мошек, которых притягивал свет из окна. Ей захотелось стать одной из них: видишь свет– летишь на него и ни о чем не надо беспокоиться. Однако так просто оставлять факт того, что ее муженек тащит домой запрещенные фотографии, она не собиралась. Ее внезапно озарило, что он и раньше мог приносить что-то подобное, просто она не имела привычки рыться в его вещах и книгах.

«Может, поговорить с имамом? Попросить его, чтобы отстал от Башкима?». Такая простая и такая наивная мысль. Этот паук уже затащил в свою сеть ее мужа и теперь никогда не отпустит. Придется как-то решать проблему внутри семьи, если их совместное существование можно назвать семьей.

Она решила не откладывать проблему на завтра, так как была напугана этой фотографией. Иллка убрала тетрадь и учебник в ящик стола и пошла по коридору к комнате мужа. Дверь оказалась закрыта, и она аккуратно постучала, чтобы не разбудить спящих в соседней комнате мальчишек. Башким ответил:

– Заходи.

Он уже почти разделся, сидел на кровати в майке и трусах.

– Прошу тебя, муж мой, послушай жену свою, глупую женщину…

– Иллка, отстань. Я и так тебе много позволяю. Ты теперь же пытаешься отобрать у меня смысл жизни.

– Смысл твоей жизни спит в соседних комнатах, Башким.

– И что они получат, когда вырастут? Будут рабами у городских упырей? Растить коров, а, там, глядишь, и свиней?

– Нет, они выучатся и станут….

– Никем они не станут, – ответил он, и Иллка в мыслях согласилась с ним, но добавила:

– А так ты уменьшаешь их шансы на то, чтобы они вообще выросли. Ты когда-нибудь видел, как проходит сафари?

– Сафари отменили, теперь это вне закона.

– Как отменили, так и разрешат, если им фермы не понравятся. Но ты не ответил на вопрос.

– Нет. А ты?

– А я видела, – ответила Иллка, – мне тринадцать лет было, и я гостила у бабки в соседней деревне. Кто-то из мужчин той деревни по глупости своей убил городского чиновника, который приехал школу инспектировать. Не знаю, в чем причина была, да и не имеет значения. Убил инспектора и затаился. Городские полицию сперва прислали, или как они там называются. Те порыскали, порыскали, да никого найти не смогли, тогда предложили деревенским выдать убийцу или пригрозили, что сафари тут устроят. А деревня небольшая – человек четыреста вместе с детьми и стариками там было.

– Было?

– Было, – ответила она и присела рядом с ним. – Родственники все меж собой, может, кто и знал, кто убил, да решил родню городским не выдавать. Слух уже тогда прошел, что сафари, мол, отменять хотят. Ошиблись. Не отменили еще. Полицейские уехали в обед, а на следующее утро в деревню приехали несколько танков на колесах и грузовики с солдатами.

– Бронетранспортеры и БМП, – с видом специалиста поправил ее муж, но она только покачала головой:

– Солдаты оцепили деревню. А их старший проехал по центральной улице на танке и приказал всем девочкам до шестнадцати и мальчикам до двенадцати лет собраться у полицейского участка, он как раз у въезда был. Я идти боялась, но бабушка меня чуть ли не силой вытолкала, сказала, чтобы бежала туда. Документы мои мне в сумку засунула. Не все своих деток городским отдали, многие побоялись. Меня сначала солдат обратно отправить хотел, не мог поверить, что мне тринадцать. Я постарше выглядела, но документы посмотрел, на руку мне прибором посветил и приказал в участок заходить. Тридцать две девочки и двадцать мальчиков. Совсем маленьких городские с матерями пропустили, но таких мало было.

– Сканером отпечатки сверял, – Башким не переставал умничать, а Иллка почему-то с каким-то облегчением продолжала рассказ.

– Я на втором этаже у окна оказалась. Участок на пригорке стоял, так что вся деревня, как на ладони. Старший их на танке вернулся, окно открыто было, а английский я уже тогда на слух понимала. Сказал, что еще минут двадцать подождут, а потом будут начинать. Мамочка одна с грудничком рядом со мной сидела, тоже это услышала и рыдать давай. Я тогда сразу не поняла, чего она в слезы-то. Я думала, что они с обыском по домам пойдут, но все было иначе.

Из грузовиков высадилось сорок солдат. Те, которые в оцеплении были, на тех форма серая была, а эти в черном всем. На головах каски железные, очки темные, винтовки чудные такие, на ружья обычные не похожи. Вот и прошли десять минут. Тогда старший скомандовал, что, мол, сафари объявляется открытым и приступайте. Слово такое я слышала раньше от взрослых, понимала, что означает оно что-то плохое, но вот что именно представления не имела.

– Ты так долго еще никогда со мной не говорила, – муж был удивлен.

– Пошли эти солдаты в черном в деревню. Не толпой, а на группы разделились по четыре человека, но так, что видели соседние.

– И что? Никто даже не попробовал….

– Попробовали. Они и двадцати метров до первого дома дойти не успели, как по ним деревенские стрелять начали. Двое даже упали, но тут же встали.

– Бронежилеты у городских, конечно, хорошие.

– Наверное, но стреляли как-то вяло по ним и по одному выстрелу. В первый дом две группы зашли. Медленно так, осторожно, а потом они оттуда, как ракеты выскочили в давай по соседним домам из ружей своих скорострельных стрелять. Только вот били они без промахов, в отличие от деревенских. Остальные тоже в дома заходили и быстрее становились. Зашел обычный человек, а вышел – вихрь. А одна группа даже в дом заходить не стала, во дворе дома одного две старухи сидели, так они им шеи ножами порезали и кровь оттуда пить стали.

– Ну, все как имам и рассказывал.

– Дальше их несколько мужчин деревенских, с десяток где-то, задержать попытались. С ножами и топорами, так они им головы поотрывали. Просто один солдат держал, а второй голову тянул. Только быстро это все было. Гораздо быстрее, чем я рассказываю. До деревенских дошло, что бежать надо, но куда уже убежишь, когда деревня оцеплена. А по солдатам и из «Калашникова» стреляли, ты же из такого вроде стрелять умеешь?

– Да. И что?

– Стрелять-то в них стреляли, да после кровушки верткие они стали, так что ни в кого не попали. А солдаты, которые крови напились, всех поубивали. Не разбирали, кто женщина, кто мужчина, ни по возрасту сортировать не стали. Кого из винтовок стреляли, а кого и просто руками. Я видела, как солдат ударил женщину одну, толстая такая, крупная, в грудь, так его кулак у нее из спины вылез. Запомнилось, потому что долго он его обратно вытаскивал. А она мертвая почти с минуту простояла, пока он возился. Мамочка та с грудничком, что рядом со мной сидела, белой стала. Выла страшно, так что старший городских распорядился ей какое-то лекарство дать и от окна ее убрали.

– И никому убежать не удалось?

– Почему же. Десятка два в лесок прорвались, так это даже городских раззадорило. Старший их улыбался. Сказал, что корм резвый попался.

– Корм! – воскликнул Башким. – Они нас так и называют. Мы для них корм, который еще и кормить не только кровью своей может, но и руками еду выращивать.

– Они потом все смеяться начали, у некоторых вся одежда и лица в крови были. Я глаз отвести не могла. Они не люди, не сербы. Как с такими бороться? Двадцать минут – и нет деревни. Они даже оружие не стали искать и отбирать.

– Их можно убить. Это не вампиры из сказок и кино, – неожиданно серьезно заявил Башким, – они не вечные, обычный человек может с ними справиться. Не надо крестов или осиновых колов.

– Их уже не меньше, чем нас. Они заводят большие семьи. И их боится весь мир за Барьером.

– А что с твоей бабушкой?

– С бабушкой? Когда солдаты уехали мы вернулись в свои дома. Моей бабушке повезло. Ее застрелили. Из нее не пили кровь. Просто один выстрел. Многих такая удача обошла стороной.

– Зачем ты сейчас вспомнила об этом?

– Я хочу сказать тебе, что подумай о детях. Я тебе не нужна, это я знаю, но детей ты наших любишь. О них подумай. Тебя и меня за эти бумажки на ферму заберут, а они сиротами станут. Такого ты хочешь?

– Никто ничего не узнает до момента… – он осекся, так как понял, что сболтнул лишнего.

– До момента восстания, – продолжила за него Иллка. Она хоть и не очень умная, но и не полная дура. – Тогда ты можешь не беспокоиться за детей. Приедет много солдат на танках, и всех убьют. Никаких ферм. Просто перебьют всех. Ладно, спи спокойно, муж, раз все решил за нас.

Она встала с кровати и пошла к выходу из комнаты, но он догнал ее и осторожно повернул к себе:

– Ты же не станешь никому рассказывать? Даже Арджун?

– Нет, не стану, – но она ждала от него не этих слов. Все ее усилия бесполезны. В голове Башкима власть имеет не здравый смысл, а смесь из лозунгов и религиозных изречений.

– Вот и хорошо, а фотографии и книжки я спрячу. Хорошо спрячу.

«Фотографии, книжки», – она была права. Он таскал в их дом запрещенные вещи уже не первый раз. Иллка с горечью подумала, что полностью погрузившись в работу, пропустила эти моменты. Но не обыскивать же его каждый раз, когда он куда-то выходит один. Ей стало интересно, а не лежит ли где-нибудь в его комнате винтовка или граната. Но какой смысл спрашивать. Ничего, она выберет момент, когда он уйдет из дома один и перевернет его комнату верх дном. Иного выхода не оставалось.

– Я спать.

– Иди, – отпустил он ее.

Иллка заглянула к мальчишкам: дети спали каждый на своей кровати, на низком столике стояли две красные машинки, рядом с которыми лежали батарейки. Она научила их бережно относиться к элементам питания и вытаскивать их после того, как игра закончится. Она поправила простыни, ей захотелось поцеловать их, но не стала, боясь разбудить.

Дочка заснула с Арджун, она очень любила свою тетю, Иллке иногда казалось, что даже больше чем ее. Она просила судьбу и всех богов, чтобы дочка не унаследовала ее внешность. Пусть она станет похожей на свою бабушку, мать Иллки. Та даже в свои пятьдесят с лишним оставалась вполне привлекательной женщиной с острым умом и бойким языком.

Иллка села в кресло напротив кровати, где лежали сестра и ее дочь. Спать не хотелось, хотя она понимала, что уже скоро пожалеет об этом. Организму нужен отдых. В голове пульсировала одна мысль: «Нужно что-то делать, чтобы спасти детей». Но как поступить в этой ситуации, она не знала. И посоветоваться не с кем. С матерью отношения у нее давно перешли в разряд дежурной вежливости, да и никогда они не были близки. Отец, часто жалевший и защищавший Иллку, умер несколько лет назад. Бабушку по его линии застрелили солдаты, Арджун не надо знать о делах Башкима, его родители вообще никак не участвовали в их жизни: даже внуками не интересовались. Подруг у нее не было, несколько хороших знакомых, но им она точно не станет рассказывать такие вещи.

И вдруг ее посетила дикая мысль: а что если имам исчезнет? Тогда ведь некому станет дурить головы Башкиму и другим мужчинам. Ей показалась очень интересной эта мысль. Немного пугающей, но очень заманчивой. Она закрыла глаза, начала обдумывать, как можно сделать так, чтобы этот человек исчез из их жизни, и быстро уснула.