Текст книги "Огнепоклонники"

Автор книги: Бапси Сидхва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава 2

Пенджабцам пришлись по душе и мужественная внешность Фаредуна, и его обходительность. У Фаредуна было удлиненное лицо красивой лепки, с твердым подбородком, с изящной горбинкой на носу; его большие карие глаза под слегка нависающими веками обладали какой-то таинственной способностью располагать людей. Кожа его была светлой и чистой, одежда всегда опрятной. Ко всему, он был парсом, честность и добропорядочность которых вошли в пословицы. Поэтому Фаредун сразу занял заметное место в квартале. Дела пошли хорошо, в семье появился достаток, и даже удавалось кое-что отложить. Фаредун взял за правило по пятницам раздавать милостыню. Его жена и теща всегда появлялись на людях в плотно повязанных платках-матхабанах, закрывавших лоб до самых бровей, в ритуальных поясах и кофточках, с подобающей скромностью опущенных на бедра. Обе женщины, прямые и строгие, держались с таким достоинством, что кто бы их ни увидел – индус ли, мусульманин или христианин, – не мог не испытывать глубокого уважения и к ним, и к главе их семьи.

Путли с головой ушла в домашние заботы, в семейные хлопоты и была всем довольна. Однако безразличный взгляд ее как будто неподвижных глаз проникал куда глубже в душу мужа, чем тот мог предположить, и замечал там многое, что наводило на размышления… Правда, Путли твердо знала: на что бы ни был способен Фредди, ее он никогда не бросит. Годами сохраняя счастливую уверенность в муже, она нарожала ему семерых детей, радуясь всему – от бурного мига зачатия до родов.

Фредди тоже был доволен началом лахорской жизни, но его счастье не было полным: Джербану. Теща была занозой, колючкой в боку, помехой в жизни. Она ни на секунду не переставала стонать, охать, бурчать себе под нос и жаловаться. Путли стоически терпела выходки матери, объясняя их тем, что Джербану вдова, что она тоскует по родным местам. Фредди же в силу утонченности своей натуры хуже переносил характер тещи и понемногу начинал понимать, что никогда не привыкнет к ее ядовитому присутствию в доме. В том, что она получает злобное удовольствие, допекая его, Фредди не сомневался. Он был убежден, что ее нытье, головные боли, храп, слезы и истерики предназначены для одной цели – донять его. Фредди нередко приходил в отчаяние, корил свою долю и спрашивал себя, за какие чудовищные преступления в минувших жизнях послана ему эта кара.

Он видеть не мог, как за столом теща выхватывала себе самые большие и смачные куски. Фредди моргал всякий раз, когда тещины пальцы залезали в куриное карри, выискивали гузку или печеночку и забрасывали кусочки в рот. И чем больше он дергался, тем радостнее уволакивала теща все самое вкусное прямо из-под его носа, жадно набивая свою ненасытную утробу. Затем Джербану удовлетворенно откидывалась на спинку стула, придвигала поближе к себе миски с другими блюдами и уже без спешки поедала все подряд.

Всякому терпению есть предел. И однажды за обедом Фредди взорвался. Цепко ухватив грабительскую руку, в пальцах которой уже было зажато стегнышко, Фредди направил ее к тарелке трехлетней Хатокси и велел:

– Кушай, детка!

После этого руке была возвращена свобода.

Грозя длинным пальцем и страшным образом перевирая библейский текст, Фредди прорычал:

– Из уст младенцев и грудных детей! Да-да, из уст младенцев и грудных детей вы вырываете кусок!

Не понимая смысла слов, – английских к тому же! – но догадываясь о смысле происходящего, семейство замерло. Джербану заерзала на месте, с ненавистью глядя в суровые глаза зятя над грозящим перстом. Что бы ни значили эти его английские слова, ясно – на нее клевещут, ее осуждают, ее хотят со свету сжить!

Выждав немного, Фредди продолжал:

– Вы что, дитя малое? Почему вы отнимаете и печенку, и жир у моих детей? Вы только посмотрите, как они исхудали!

Обвиняющий перст указал на Хатокси и ее годовалого брата Соли – крепеньких, круглощеких малышей.

– Как зороастриец, я не могу оставаться безгрешным, если на моих глазах совершается грех! На моих глазах убивают моих детей…

– Нельзя поддаваться демону гнева! – предупреждающе пискнула Путли.

– Демону гнева? На моих глазах убивают детей, а я должен спокойно смотреть на это? Да я буду не меньше виноват перед богом, чем эта обжора! Должен быть закон, по которому пороть надо прожорливых старух!

– Фредди! – охнула потрясенная жена.

– Ты слышала? – заверещала ее мать. – Ты слышала, что он мне сказал? Господи, как же ты допустил, чтоб я дожила до дня такого! Господи, да сделай ты, чтоб земля разверзлась и поглотила меня, несчастную!

Джербану тяжко поднялась на ноги, отбросив стул с таким грохотом, что перепуганная Путли на миг поверила, будто бог и впрямь внял желанию ее матери и пол столовой разверзается.

С силой пнув упавший стул, Джербану вылетела вон, яростно хлопнув дверью, и заперлась в своей комнате.

Через час она на цыпочках прокралась в кухню и съела дочиста все, что Путли приготовила на ужин.

В последовавшие два дня Джербану ела очень мало, вследствие чего на третий день у нее так разыгрался аппетит, что она опять съела все, что было на столе, и даже негодующий взгляд Фредди не остановил ее. Она, казалось, разбухала прямо на глазах разгневанного зятя. Чем больше она толстела, тем сильнее он худел, а чем сильнее он худел, тем больше она ела – в отместку. Оба чувствовали, что вот-вот заболеют.

Неожиданно раздавшиеся телеса Джербану привели весь дом в благоговейный ужас. Джербану с мстительным рвением пользовалась внезапно прибавившимся весом. Путли, прислуга и дети, не зная, как им быть, ни в чем не прекословили ей. Джербану важно пыхтела, отдавая приказы и раздавая советы. Она распоряжалась жизнями всех домочадцев, а Фредди, ошеломленный ее напором, позволил обстоятельствам взять над собой верх.

Джербану тем временем расширила круг своего общения. В дом стали приглашаться по утрам для сплетен и эмоциональной разрядки целые стаи пухлых пожилых дам. Индуски, мусульманки, христианки и зороастрийки сочувственно качали головами и уговаривали Путли не поддаваться деспотичному мужу, побольше думать о родной матери, да и о себе не забывать.

Фредди чуял, что в этом кругу его прилюдно поносят, и злился, но чем больше он нервничал, тем меньше мог сделать.

Захватив власть в доме, Джербану начала прибирать к рукам лавку. Стоило Фредди отлучиться по делам, Джербану, пренебрегая законами коммерции, требовала себе в больших количествах и шоколад, и печенье, и духи, и вино. Все это либо неспешно потреблялось ею самой и ее подругами, либо щедро раздаривалось. Старший приказчик Харилал и двое его помощников так и носились из лавки в дом, исполняя поручения Джербану. Пока они разносили угощение на кокетливо украшенных подносах, развозили подарки, приглашения и записки, Фредди вынужден был управляться один.

Однажды вечером, после того как Фредди целый день сам обслуживал покупателей, сам вел записи в книге, сам разгружал ящики с печеньем, он насилу приплелся домой и объявил Путли:

– Пора кончать эту олимпийскую эстафету.

– Какую эстафету? – не поняла Путли.

– Беготню приказчиков. Я один работаю за троих. Возвращается Харилал – тут же убегает другой, тот не успеет вернуться – уже куда-то бежит Кришен Чанд. И все они таскают мой шоколад, мои орешки, мой хрустящий картофель, мое печенье ее подружкам! Да что ж это такое!

– Ну что тебе, жалко, что она нашла себе компанию? – упрекнула его практичная Путли. – Не самой же ей бегать со свертками!

Фаредун почувствовал предостерегающее биение жилки на виске. Он в последнее время начал с печалью подозревать, что жена на тещиной стороне.

Поздно ночью он, с трудом приподнявшись в постели, напугал Путли, неожиданно закричав на нее:

– И вообще я тебя предупреждаю! Хватит грабить лавку, у меня уже и так ничего не осталось. Что она себе думает, королева задрипанная?

В голосе Фредди слышались слезы.

– Что с тобой? Что с тобой? – спрашивала Путли, выбираясь из постели, чтоб зажечь керосиновую лампу. – Ты никогда не был ни мелочным, ни жадным. Ну берет она понемножку, подруг своих угощает, ну и что? Мы ж должны помнить, что это из-за нас она покинула насиженное место…

– Ничего себе понемножку! – орал Фредди. – Хорошо понемножку! Мало того, что она все пожирает за столом, она столько пихает в себя варенья, засахаренных фруктов, ликеров – слона бы понос прошиб! Ты что, не видишь, как ее разносит?

– Ее не разносит, – поправила Путли, – это она опухает. С горя пухнет.

– То есть как? – изумился Фредди.

– Так бывает, – запальчиво подтвердила Путли. – Бывает, люди с горя пухнут. А уж при том, как ты к ней относишься, ей есть с чего распухнуть.

– Этой жирной скотине? – переспросил обалдевший Фредди. – Этой здоровенной бабе?

– И не такая уж она здоровая, – опять поправила его жена. – Она только на вид здоровая, а на самом деле она человек больной. Очень больной.

– Ну да, это у нее не мясо, а воздух, – пробормотал Фредди, чувствуя, что рушатся основы его семьи.

А Джербану действительно была больна. Ее почки, печень, желчный пузырь, суставы поочередно выходили из строя, не выдерживая неравной схватки с жиром. Джербану донимали боли, от которых ее никто не мог избавить, кроме «английского доктора».

– Английского доктора позовите! – стонала она. – Английского!

Все другие врачи были не в счет.

Фредди, которого подташнивало при одной мысли о том, во сколько это обойдется, тем не менее вынужден был послать именно за английским доктором.

Доктор оказался плюгавым англичанином свирепого вида, лысым и усатым. Он сразу и навеки завоевал сердце Фредди, когда объявил:

– Ничего страшного. Нужно соблюдать диету, и все пройдет. И никаких штучек на чистом масле, на чистых сливках! Ни масла, ни сливок и ничего жирного вообще!

Но минуту спустя Фредди снова погрузился в бездну отчаяния.

– Доктор, – трогательно стесняясь, начала Джербану. – Я не хотела расстраивать дочку, но у меня часто грудь болит… Вот здесь. У меня больное сердце… мне давно сказали, что сердце у меня слабое. Что мне делать, доктор? Неужели мне суждено умереть в расцвете сил?

Слезы полились из красивых блестящих глаз Джербану.

– Мама, не плачь! Моя бедная мама! – зарыдала Путли в соответствии с требованиями момента.

Врач выстукал бочкообразную грудь Джербану, выслушал стетоскопом и возвратил Фредди к жизни.

– Изжога на почве переедания, – определил он. – Ничего другого не может быть. Сердце работает, как хороший мотор. Увидимся лет через тридцать, если раньше не наступит конец света.

Оглядываясь потом на прожитые годы, Фредди видел, что никогда его звезда не опускалась ниже, чем в те времена. Одно к одному – все шло не так, как надо. Его здоровье пошатнулось, в мыслях не было ясности, запас энергии почти иссяк. Так сильно было губительное действие Сатурна в его гороскопе, что проходили недели, Джербану все крепче забирала бразды правления в свои руки, а Фредди бессильно следил, как ломается его жизнь.

Джербану расхаживала по дому с вызывающе самодовольным видом, злобно поблескивая глазами, взгляда которых Фредди старался избегать. При малейшем несогласии, при самой робкой попытке ослушаться Джербану взрывалась яростными, негодующими криками, явно рассчитанными на соседей. Или, наоборот, обиженно выпучив глаза, она надолго погружалась в слезливую меланхолию, так что Фредди, опасающемуся за постоянно беременную жену, приходилось улещивать тещу подарками.

Фредди чувствовал, как все эти вопли, слезы и вымогательства постепенно затягивают его в омут.

Не выдержав однажды, он взмолился:

– Ради бога, не орите вы во весь голос! Осел и тот так не орет. По-человечески не можете сказать? Что о нас соседи подумают?

Его несдержанность повлекла за собой такую кару, что Фредди больше никогда не срывался.

– Теперь уже мой собственный зять смеет обзывать меня ослицей! – зашлась в визге Джербану.

Неопрятный узелок на тещином затылке развязался, и тощая косица волос дергалась между лопаток.

– Мне в этом доме рта не дают раскрыть! Путли, доченька, увези меня отсюда… Доченька, увези меня в родную деревню! Ни минуты больше не останусь я в этом доме, ни минуты!

Она бросилась в объятия дочери и громко рыдала у нее на груди.

Путли сверлила Фредди взглядом, ее губы были осуждающе сжаты.

Рассуждения подруг матери явно оказали свое действие. Путли сухо спросила:

– Ты как смеешь обзывать маму ослицей! Ну как ты смеешь? Хотела бы я видеть человека, который запретит ей разговаривать в собственном доме!

– Кто ей запрещает разговаривать? – вяло возразил Фредди, в глазах которого стыло смятение. – Я просто попросил, чтоб она не кричала.

– Попросил? Просто попросил? – Джербану, как кобра, подняла голову с плеча Путли. – Ты оскорбляешь меня на каждом шагу, ты мне дышать не даешь: этого не делай, этого не трогай! Мне страшно рот раскрыть, каплю воды выпить страшно!

Ярость захлестнула Фредди – идиотские, нелепые выдумки! Это он вынужден на цыпочках ходить по собственному дому, это он не смеет слова сказать, чтобы не вызвать очередной взрыв. Однако больнее всего он был уязвлен заявлением тещи о капле воды!

– Капля воды! – Фредди задыхался от негодования. – Куда ей поместиться, этой капле, если вы без конца наливаетесь и вином, и молоком, и шербетом, и коньяком!

Его остановил ледяной взгляд Путли.

Фредди сник под взглядом жены, вжал голову в плечи и побрел по ступенькам вниз.

Звездам явно было недостаточно семейных неурядиц Фредди, и они обрушили град ударов – один другого сокрушительней – на его торговые дела. Фредди упустил контракт на оптовую поставку вина лахорскому Джимхана-клубу, армейское интендантство неожиданно нашло себе других поставщиков сахара и муки. В лавку заходило все меньше покупателей: они предпочитали лавочников, головы которых не были забиты тещами, – те их лучше обслуживали. Отчаявшийся Фредди надеялся хотя бы получить лицензию на монопольную продажу пива с пивоварни Мури, но в самую последнюю минуту и это дело сорвалось.

И тут Фредди сделал странное открытие – он уловил прямую связь между постоянным невезением в делах и тещиными скандалами. Ненависть Джербану была фактом его жизни, и у Фредди не было сомнений в том, что она желает ему зла. Обнаружив, что тещины проклятия и слезливые сцены совпадают с деловыми неудачами, Фредди испугался не на шутку. Ужас перед происходящим окончательно подавил его волю.

Исполнилось пять лет со дня приезда Фредди в Лахор.

Глава 3

Фредди исхудал, его щеки запали, глаза утратили блеск. Он решил обратиться к факиру.

В холодный предвечерний час – в Лахоре зимой бывает очень холодно, зато летом жара – Фредди, трясясь от озноба в своем пиджачке, вышел из лавки и уныло побрел в направлении довольно обшарпанного дома, где, как ему сказали, жил факир. Говорили, будто факир общается с духами и вообще очень преуспевает в своих таинственных делах.

Фредди долго слонялся по мрачным коридорам старого дома, не находя в себе сил спросить дорогу. По чистой случайности он вышел прямо к обители факира – увидел его в открытую дверь.

Факир, всклокоченный и длиннобородый, в одной набедренной повязке, сидел в позе лотоса на грязноватой подстилке.

Покрыв волосы носовым платком, Фредди почтительно остановился на пороге комнатушки с голыми стенами, в которой стоял запах благовоний.

Факир пребывал в йогическом трансе. Фредди рассматривал его волевое лицо, натертое сандаловым пеплом, крупные опущенные веки. Руки факира были украшены серебряными браслетами, на груди красовался целый набор амулетов и разноцветных бус. Вокруг его подстилки полукругом были расставлены флаконы, фарфоровые ступки, разложены кусочки пергамента с астрологическими знаками. Все это произвело большое впечатление на Фредди, и он погрузился в благоговейное созерцание.

Внезапно факир открыл свои огромные черные глаза, свирепо оскалился и прорычал:

– Входи, убийца!

Фредди был не в том состоянии, когда можно не дрогнуть от такого приветствия. Он подскочил, сильно ударившись головой о притолоку, и, споткнувшись о порог, почти упал в комнату.

Кое-как встав на колени, он коснулся немытых ног святого. Факир отпрянул, как монашка, которую ущипнул пьяный. Плотней подобрав под себя ноги, факир положил на место сдвинувшийся клочок пергамента и быстрым движением руки указал Фредди, где сесть.

Фредди попятился и, дрожа, сел перед факиром на пятки. Флаконы и ступки стояли как стена, отделявшая его от святого.

– Ну, убийца? – спросил факир, приглашая этим любезным вопросом изложить цель прихода.

Фредди побледнел и отшатнулся. Тысячи мыслей вертелись в его голове. Может быть, факир ясновидящий? Нет, об убийстве он даже не помышлял! А вдруг факир знает и о поступках, которым еще только предстоит совершиться? Боже сохрани! – передернулся Фредди. Он огромным усилием воли заставил себя собраться и выговорить:

– Не убийца, а ваш ничтожный раб, попавший в беду.

Факир вскинул руки в браслетах и поднял к небу затуманившиеся глаза. У него это вышло так эффектно, что Фредди, окончательно убедившись в святости и могуществе прорицателя, простерся перед ним – за стеной флаконов – с мольбой:

– Святой человек, ты должен мне помочь. Спаси меня, святой человек!

– Сядь! – приказал факир.

Фредди сел, не отрывая взгляда от глаз факира, – расширившиеся зрачки, недвижные, как у змеи, настойчиво требовали, чтобы Фредди раскрылся, извлек из глубины своей души все те жаркие, чудовищные тайны, которые иной раз мучили его не только во снах… Едва различимый сигнал тревоги прозвучал в его одурманенном мозгу: а вдруг этот человек отнимет у него душу?

Факир видел, что Фредди готов.

Факир действительно хорошо знал свое дело. Он был опытным психологом и отличным актером – и то и другое составляло часть его ремесла. Обычно он применял шоковую тактику: ошеломленного человека было легче провести через грань недоверия. Только клиентов самого благонравного облика именовал факир убийцами, негодяями, разбойниками и прелюбодеями. Воров и профессиональных убийц факир приводил в состояние умиленного благоговения, называя их заблудшими праведниками или объясняя им, что они были святыми в прошлых жизнях. Прием безотказно срабатывал во всех случаях. К чести Фредди, его факир принял за человека порядочного, поэтому назвал убийцей.

Фредди отчаянно боролся за свою душу. Он смело, решительно уставился прямо в страшные зрачки, вызывая их на поединок. Напрягая все душевные силы, он в мучительном одиночестве противился профессиональному мастерству факира.

А тот ничего не замечал, ему и в голову не приходило, что клиент страшится потерять душу. Пахло заработком, вот и все. Факир привычно жег Фредди глазами, механически сохраняя свирепый оскал на лице, обрамленном дикими, нечесаными волосами.

Выждав целую минуту, полную невыразимого ужаса для Фредди, факир выпустил его из тяжкого плена, приказав:

– Говори!

Фредди, дрожа всем телом, с трудом удерживая равновесие, срывающимся голосом заговорил:

– Есть у меня подозрение, что теща моя продалась дьяволу. Ее проклятия очень сильно действуют, она меня замучила, почти что разорила, я больше не могу. Мне скоро жить не на что будет. На жену, на детей напустила порчу, они теперь все против меня. О факир, помоги мне!

Факир простер руку над флаконами и протянул Фредди курильницу для благовоний. Фредди благодарно окунул в нее палец и размазал пепел по лбу. Деликатно вынув из кармана хрустящую десятку, он положил ее на курильницу.

Что-то сверкнуло в гипнотических очах факира. Его манера еле заметно изменилась. Сохраняя свирепость и властность, он умело придал своему голосу оттенок сострадания и жалости.

– Иди! – строго сказал факир, указывая на дверь. – И принеси мне прядку ее волос.

Фредди вскочил и, низко кланяясь, попятился к выходу.

– Только смотри сам отстриги волосы, – добавил факир неожиданно сообщническим тоном.

Как только Фредди покинул обшарпанный, невыносимо душный дом и вновь ступил на вечернюю улицу, радостная вера в могущество святого разом улетучилась, будто холодный ветерок прочистил его запутавшиеся мысли, выдув и запах благовоний, и все остальное. На миг к Фредди возвратилось его обычное здравомыслие, и он поразился тому, что вообще пошел к этому шарлатану. Но тут же вспомнил полуголого факира, его горящий, гневный взгляд – боже мой, так он же чуть не отнял у Фредди душу! И отнял бы, если бы он, Фредди, не удерживал ее изо всех сил. Нет, что-то есть в этом нищем факире. Было бы глупо не верить в него.

Поглощенный своими мыслями, Фредди натолкнулся на медленно вышагивающую, нарядно разукрашенную корову.

– Смотри, куда идешь! – крикнул ему брахман, сопровождавший священное животное, и поспешно шагнул в сторону, уворачиваясь от соприкосновения с зороастрийцем, которое могло бы осквернить его.

Нет, факир не жулик, решил Фредди, воскрешая в памяти загадочный полукруг из флаконов, порошков, пергаментов. Он явно общался с духами, возможно, с духами малоприятными, когда Фредди осторожно заглянул в открытую дверь. Фредди никогда не ставил под сомнение существование черной магии и колдовства и был уверен, что малая толика простенького колдовства в его бедственном положении не повредит. Естественно, он примет меры, чтобы не навлечь на себя божий гнев, – будет побольше молиться, побольше милостыни раздавать.

Фредди хотелось бы узнать, что сделает факир с тещиными волосами, когда они окажутся у него в руках. Возможно, испепелит их в курильнице для благовоний под соответствующие заклинания. Или, скажем, обмакнет волосы в какое-нибудь омерзительное зелье и закопает их в таком месте, на котором лежит проклятие. Разве он сам не видел разные штуки, подвешенные – либо с половинками лимона, либо с зелеными перцами кинжальной формы – на ветках баньяна у кладбища?

И что тогда произойдет с тещей? Фредди передернуло, хотя он-то сам ничего особенного и не должен был делать. Единственное, что от него требуется, – отстричь прядку, детская забава, и отнести факиру. А что будет делать с волосами святой, Фредди не касается.

Переходя улицу к своей лавке, Фредди чуть не напоролся на оглоблю тонги, кучер которой, отчаянно ругаясь, через миг врезался в грохочущую пожарную бочку, запряженную волами.

Углубленный в обдумывание своей сложной затеи, Фредди медленно поднялся по лестнице домой и нос к носу столкнулся с предметом своих раздумий.

– О, хэлло, мама! – виновато выпалил Фредди. Джербану заморгала от энергичного приветствия, незнакомого ей.

– Эйло, – с сомнением пробурчала она и показала зятю широченную спину.

Крысиный хвостик ее волос греховно прыгал перед глазами Фредди.