Текст книги "Огнепоклонники"

Автор книги: Бапси Сидхва

– Иду к папе, – объявила Ясмин и решительно слезла с парапета.

– А я тогда выброшу твое кольцо! – пригрозил Билли, замахиваясь кулаком. – Вот увидишь – выброшу!

Билли сделал вид, будто готовится выбросить зажатое в кулаке.

Ясмин заверещала.

– Даю слово: пойдешь к отцу – выброшу! – твердо повторил Билли.

– Отдай кольцо! Ну пожалуйста, Билли, отдай! – взмолилась Ясмин, не ожидавшая такого поворота дел.

– Проси прощения!

– Прости, Билли.

– Скажи: я растеряха, растеряха, растеряха, но я больше не буду, никогда в жизни не буду!

– Я уже попросила прощения!

– Этого мало. Скажи: прости меня, Билли, я плохая, но постараюсь исправиться.

– Мерзкая ты крыса! Отдай кольцо, пока я тебя не убила!

– Ах, так! Бросаю кольцо на улицу.

– Хорошо, хорошо! Я плохая, плохая, прости меня, Билли.

– Но я постараюсь исправиться.

– Но я постараюсь исправиться.

– Ты не так говоришь! Слишком ты гордая и не хочешь признать свою вину. Что скажет папа, если узнает, как ты себя ведешь? Нет уж! Вот выброшу кольцо на улицу, и пускай это будет тебе уроком.

В ответ Ясмин горько разрыдалась, а Билли, совершенно не выносивший слез, почувствовал, что попал в капкан: ему не хватало воздуха, он умирал от непонятной жалости к сестре, пугаясь бурной противоречивости собственных ощущений.

– Говори, что я тебе велел! Как следует говори! – завизжал Билли девчачьим голосом.

Ясмин знала, что в таком состоянии Билли способен на все. Увидев, что ее слезы вызвали страдальческое выражение на лице брата, Ясмин остро пожалела его. Покорно и мягко произнесла она слова, которых добивался Билли, и протянула руку за кольцом.

Билли сразу успокоился.

– А ты мне ничего не сделаешь?

Ясмин покачала головой.

Ухмылка растянула рот Билли до ушей.

– Хорошая девочка, – снисходительно сказал он и, держась подальше от ее ног, чтобы не получить пинка на прощание – с Ясмин станется, – прицелился и бросил кольцо через парапет.

Глава 25

В начале века, когда бесстрашный искатель приключений Фаредун Джунглевала въезжал в Лахор на повозке, запряженной буйволами, в этом городе среди миллиона индусов, мусульман, христиан и сикхов затерялось каких-то три десятка парсов-огнепоклонников. За прошедшие с тех пор двадцать лет их стало более трех сотен. Бедные парсы из Бомбея и близлежащих городишек перебирались в богатые края северной Индии и с благодарностью черпали от изобилия, имя которому было Лахор. И, конечно, разрастались семьи коренных лахорцев, к которым Фредди по праву теперь причислял и себя.

Фредди был признанным главой не только лахорской общины, но и всех парсов, которые расселились по Пенджабу, северо-западной пограничной провинции вплоть до Хайберского перевала. Каждый знал: Фредди не жалеет времени, чтобы вмешаться, уладить и наладить; ходили легенды о влиянии, которым пользовался Фредди среди власть имущих.

– Вся полиция у него в кармане, – уверяли одни парсы.

– Англичане у него из рук едят, – хвастали другие.

И было чем похвастать – надменные, недоступные, высокомерные англичане редко допускали туземцев в свой круг.

Сегодняшний Фаредун Джунглевала, филантроп и удачливый делец, славился преданностью общине и друзьями. К нему приезжали издалека, надеясь с его помощью получить теплое местечко, лицензии, контракты, разрешения и всякого рода поблажки.

Ехали из Бомбея, за две тысячи миль, в надежде, что Фаредун сумеет выручить их. Приехал и Ади Содавала, у которого брат Поли сидел в лондонской тюрьме.

А сам Ади Содавала, бледный, робкий, исстрадавшийся, сидел напротив Фредди в его конторе.

– Расскажите мне все… без утайки, – потребовал Фредди.

Ади Содавала честно и скорбно поведал ему обо всем. Он изредка поднимал голову, смотрел в глаза, спрятавшиеся под нависающими веками, но не упускающие ничего, и черпал силы для дальнейшего повествования в доброжелательности, написанной на красивом лице Фредди.

Герой этой печальной повести, Поли Содавала, отправился в Англию и легкомысленно сдал чемодан, полный опиума, в багаж вместе с другими вещами. Багаж загрузили в пароходный трюм, но всякого рода формальности по прибытии так утомили путешественника, что он оставил вещи на таможне, а сам уехал отдыхать в отель. Явившись на другой день за багажом, он обнаружил, что чемодан, который бесцеремонно швыряли из угла в угол, порвался, раскрыв свой секрет.

Содавалу торжественно встретила депутация таможенников и полицейских, терпеливо дожидавшихся его. К Содавале был проявлен настолько большой и лестный интерес, что его арестовали и препроводили в тюрьму.

Вмешался Интерпол. Поли Содавале было гарантировано длительное пребывание в королевских тюрьмах.

Брат его, рассказывая Фредди о случившемся, особенно подчеркивал, как губителен для здоровья холод сырых английских темниц.

Выслушав рассказ, Фредди откинулся на своем вращающемся кресле, скрестил руки на груди и уставился в потолок. Ади Содавала с тревогой понял, что Фредди очень зол.

– Остолоп! Ленивый остолоп! – взорвался Фредди наконец.

В голосе его звучала неподдельная горечь.

– Вы хоть представляете себе, сколько он мог заработать, если бы не провалил все дело? Не меньше пятидесяти тысяч! Грудной младенец и тот прежде всего забрал бы багаж из таможни. А этот – нет. Ну что вы – его величество были утомлены… Ему, разумеется, было совершенно необходимо сначала поехать в отель, почистить перышки, поваляться на диванчике, потом вздремнуть… Правильно сделали, что посадили его!

– Вы правы, сэр. Я ему все зубы выбью, – пролепетал Ади Содавала и поднял для устрашения свой хлипкий кулачок.

– Я мог бы ему посочувствовать, – продолжал Фредди, – если бы попался чересчур бдительный таможенник или дело бы пахло доносом. Я готов помогать заблудшему или попавшему в беду, но я не в силах простить дурака!

– Но он мой брат! Я умоляю вас, я вас заклинаю, спасите его! Мать не переживет этого! Она как узнала, что случилось, так и плачет не переставая. И все время повторяет: мой сын замерзнет там насмерть, он заболеет воспалением легких и умрет в этой их тюрьме. У меня сердце разрывается от ее слез! Спасите брата – и вся наша семья будет в вечном долгу перед вами! Только вы можете спасти его!

Фредди поджал губы.

– Что-то, конечно, сделать надо, – согласился он. – Но не ради этого ленивого ублюдка, а ради доброго имени парсов. Нельзя же допустить сплетен о том, что парс – и попал в тюрьму за контрабанду наркотиками!

Содавала всхлипнул, вытер слезы громадным белым носовым платком и поднял благодарные, молящие глаза на будущего спасителя.

Содавалы были небогаты. Фредди из собственного кармана оплатил всю операцию по спасению незадачливого контрабандиста из английской тюрьмы. В Лондон был отправлен нарочный с документами. В дело были пущены высокие связи, уговоры и принуждение. Фаредун трудился не покладая рук, и на исходе второго месяца Поли Содавала покинул Лондон свободным человеком.

Но если Фаредун ни гроша не взял с семейства Содавалов, то Катрака, торговца бриллиантами из Карачи, он со спокойной совестью облегчил на пятьдесят тысяч.

Катрак, мужчина демонического облика, но с благообразной бородой, сидел против Фредди, держась трясущимися руками за золотой набалдашник трости.

Его сын Бобби сидел рядом, повесив голову. Бобби был здоровенным парнем лет двадцати пяти, который сейчас, однако, вел себя без малейшего намека на обычное нахальство. Фредди нравилось его открытое, красивое лицо, и он думал, что Бобби мог бы стать неплохой парой для Ясмин.

Бобби Катрак был обладателем «Серебристого призрака» – сверкающего «роллс-ройса» с элегантными подножками, с двумя замысловатыми сигнальными рожками, изгибавшимися по обе стороны ветрового стекла как две серебряные кобры, и всякими другими украшениями. Бобби обожал гонять по городу как бешеный и кончил тем, что сбил нищего на людном перекрестке. Незадачливый гонщик струсил и удрал с места происшествия, но пятеро свидетелей запомнили номер, а кроме того, в 1920 году в Карачи был один-единственный «Серебристый призрак».

Старик нищий на следующий день скончался в больнице.

– Сколько раз я говорил ему: не езди так быстро! – сокрушался старший Катрак. – Сколько раз повторял: не больше пятнадцати миль в час! Так нет же! Фр-р-р – и не меньше сорока! Вот и доездился. Мне так неудобно вас беспокоить, Фаредун.

Фаредун покачал головой и с добродушной укоризной посмотрел на Бобби:

– Отца надо слушать, Бобби. Наставлять тебя – его долг. Я думаю, тут дело не только в превышении скорости. Первое правило в жизни – уважай законы. От закона не уйти, хотя можно обойти его! Ты должен был остановиться и подыскать себе парочку свидетелей. Наверняка там были люди, которые могли бы подтвердить, что ты не виноват, ну, может быть, за небольшую мзду. Тогда ты имел бы право обратиться в полицию. А ты ничего не предпринял, и теперь положение осложнилось.

Я беседовал с одним моим другом, вы знаете, о ком я говорю, – продолжал Фаредун, обращаясь к Катраку-папе. – Сказал ему, что этот юноша мне все равно как сын. Он обещал посодействовать. Я убедил его, что Бобби не виноват, но поскольку Бобби не обратился в полицию, теперь против него выдвигаются серьезные обвинения… Ну, как бы там ни было, мой друг обещает помочь… Может получиться, что ему самому придется съездить в Карачи и раздобыть там для Бобби одного-двух свидетелей, подложить в полицейский участок соответственно датированный протокол и так далее. Но!

Фредди перешел на высокий шепот и, будто сам изумляясь невероятности произносимого, объявил:

– Сукин сын требует пятьдесят тысяч!

Катрак-старший побелел и глянул на сына, который совершенно поник. Переведя взгляд на Фредди, он без звука выписал чек.

Фредди выплатил Гиббонсу – теперь уже генеральному инспектору полиции – десять тысяч, о которых они и договаривались, а остальные отложил особо – на благотворительность. Бывало, однако, что Фредди пользовался этими деньгами и для собственных нужд.

Хотя деньгами не всякой беде поможешь…

Когда в контору зашел старый друг Пивовала пожаловаться на своего младшего сына, в очередной раз впутавшегося в некрасивую историю, Фредди так странно повел себя, что Пивовала даже немного обиделся: вместо того чтобы, как всегда, отчитать юнца, он потрепал Пивовалу по плечу:

– Счастья своего не ценишь! Джал у вас, конечно, малый с характером, англичане о таких говорят «черная овца». Но что твой Джал по сравнению с нашей «черной овцой», с нашим Язди! Знал бы ты, сколько неприятностей он мне доставляет!..

Фредди вздохнул, вспоминая дурацкий тетрадный листок в своем кармане.

– И по всему видно, что так он «черной овцой» и останется. В чем, в чем, а в этом я могу на него положиться, как и ты на своего Джала.

Пивовала не верил собственным ушам.

А Фредди проникновенно смотрел на ошарашенного друга.

– Пройдет еще несколько лет, у наших детей появятся собственные семьи. Дела перейдут в их руки… у нас не будет ни забот, ни хлопот. А скажи мне, может человек жить совсем без забот? Без необходимости что-то делать? Он тогда уже не человек, а бесполезное существо, живущее в ожидании смерти… Но нам с тобой эта участь не грозит: от нее меня спасет Язди, а тебя Джал. Они будут неиссякаемым источником всяких проблем, от которых наша с тобой кровь будет то вскипать от ярости, то бурлить от волнения… Нет, нам с тобой не будет покоя от наших сынков!

Пивовала разволновался и сунул в нос такую понюшку табаку, что целую минуту не мог отчихаться. Ему почудилось, что Фредди не в себе…

После ухода Пивовалы Фредди вынул из кармана конверт, расправил смятый листок и снова перечитал строки, написанные красивым, с наклоном, почерком:

 
Взгляд твоих глаз тревожит глубь моей души.
 
 
Твои глаза тревожат глубь моей души.
Мир разлучает нас, но взгляд твой
пока мир разлучает нас…
 
 
Они требуют, твои глаза,
ленивым блеском полускрытого огня,
чтоб я все глубже утопал в томлении любви…
 
 
Они хотят, твои глаза,
чтоб я им отдал целиком себя…
Что же мне делать?
 

Фредди чувствовал, как злобно бьется жилка на виске. Сознание того, что его сын способен писать такой слюнявый бред, приводило его в ярость и ужас. Фредди понимал, что стихи есть стихи, ему могла даже нравиться «Атака легкой кавалерийской бригады»  [1]1
  Хрестоматийное военно-патриотическое стихотворение (1855) А. Теннисона (1809—1892).


[Закрыть], но это…

В холодном гневе дописал он под последней строкой:

«Если уж ты мыслишь и ведешь себя как евнух, почему бы тебе не надеть браслеты сестер? И не смей вырывать листки из школьных тетрадей!»

Фредди сунул листок в чистый конверт и адресовал его Язди.

Борьба между отцом и сыном приобретала все большую напряженность. Фредди был немногословен и строг, Язди мрачен и замкнут. За столом оба хранили молчание, вечерние беседы утратили былую прелесть, поскольку Фредди больше не улыбался, а раздраженно морализировал.

Через неделю Фредди обнаружил новое стихотворение:

 
Что к близости с тобой
меня толкает
и понуждает?
И что за пустота во мне
тобой наполниться должна?
О кто ты?
Подними завесу.
Я в нерешительности гибну,
сгораю в жаркой жажде.
Я глух к благословению Ахуры,
поскольку невозможного ищу…
И как бороться мне со злою волей
людей вокруг?
И моего отца?
 

Поднявшись вечером домой, Фредди застал Язди одного в столовой. Юноша мрачно повернулся к отцу худой спиной, намереваясь удрать к себе, но Фредди окликнул его.

– Я исправил здесь ошибки, – сказал он, протягивая сыну скомканный конверт. – Зря тебя учили, только и умеешь, что сопли вокруг девок распускать. В каждом предложении ошибки!

– Ты плохо знаешь английский, – отпарировал Язди. – Не говоря уже о поэзии.

Фредди побагровел. Он так гордился своим английским, что оценка сына неожиданно больно ранила его.

– А Рози Уотсон? – спросил он. – У этой шлюхи как с английским?

– Как ты смеешь говорить гадости о девушке, которую никогда не видел? – загремел Язди.

– Не видел? Я ее не только видел, я с ней спал. Она самая обыкновенная уличная девка. Если тебе интересно, могу сообщить, что мистер Аллен сказал о ее грудях – как яйца в мешочек.

Язди побелел как бумага.

– Ты ее в глаза не видел… ты лжешь, отец, просто лжешь!

– А ты спроси у Алла Дитты… Поговори с ним, он и тебе устроит рандеву с ней на Алмаз-базаре.

Фредди настолько распалился, что не сразу осознал результат своих слов. Язди зашатался, будто на него посыпались удары. Он так побледнел, что Фредди испугался, как бы сын не упал в обморок. Он потянулся к сыну, но тот шарахнулся к стене.

– Врешь! Врешь! – выкрикнул он и хлопнул дверью.

Язди не вышел к ужину, а с наступлением темноты тихонько ушел из дому и вернулся очень поздно.

Три следующих дня он провел, запершись в своей комнате. К нему стучались, его звали, но Язди не откликался. Он не принимал пищу, брал только кувшин с водой, который мать ставила под его дверью. Путли сходила с ума.

На второй день терпение Джербану лопнуло, и в течение целого часа дом ходуном ходил от ее негодующих криков: одному богу известно, что наговорил ребенку ее зятек! Мальчик чувствительный, совсем еще неопытный, ранимый, а Джербану ли не знать, какой скотиной может быть его отец! Бесчувственный эгоист! Теперь внук расхворается, не умер бы, не дай бог! И так на него смотреть страшно – кожа, кости и глазищи! Разве это отец? Спросите Джербану. Она никогда не боялась говорить правду в глаза. Чудовище, а не отец! Чудовище, а не зять! Чудовище, а не муж! Враг рода человеческого! Боже мой, боже мой, что же случилось, что он там наговорил ребенку?

Джербану изобличала и уличала, пока не выбилась из сил и не всплакнула напоследок.

Когда ярость улеглась, вспыхнуло любопытство. Джербану шла на всевозможные уловки, только бы выпытать у Путли, в чем же наконец дело. Но Путли и сама не знала, только догадывалась, что это как-то связано с влюбленностью Язди.

В конце концов Билли, от которого ничего нельзя было скрыть, украдкой шепнул матери:

– Язди папе послал по почте два стишка про свою англо-индийскую девушку!

На исходе третьего дня Язди отпер дверь и вышел к ужину как ни в чем не бывало. Но это был другой Язди.

Семья не сразу уяснила себе перемену. Язди всегда был мягкосердечен, теперь же он просто лучился добротой. Он часами растирал ноющую спину Джербану, он обращался со слугами как с равными, что в те времена было совершенно не принято. Но если раньше в тощей фигуре Язди ощущались постоянная робость и нерешительность, готовность в любую минуту отпрянуть, то сейчас он будто оделся в стальные доспехи. Казалось, что он не боится никого и ничего, но и не нуждается ни в ком и ни в чем.

Домашние, особенно Фаредун, старались вести себя тактично. Когда Язди заявил, что ему не с руки каждый день возвращаться из школы вместе с Билли, Фаредун не настаивал.

«Обойдется, в конце концов», – думал Фредди, облегченно вздыхая.

Через две недели после рокового разговора Язди вернулся домой босиком – отдал башмаки сироте из их класса.

Путли купила новые башмаки.

Еще через несколько дней Язди явился без рубашки, а днем позже вообще в одних трусах. Одеждой он оделил четырех нищих около кинотеатра «Ригал».

Потом домашние узнали, что Язди больше не завтракает в школе.

Все свои карманные деньги Язди начал раздавать убогим, да еще брал взаймы у Ясмин и у Билли.

Когда Путли сообщила об этом Фредди, тот только застонал и схватился за голову.

Джербану чуть с ума не свела мысль о том, что ее внук раздает нищим деньги. Ее жадненькое сердечко внезапно исполнилось симпатии к Фаредуну. И именно она подсказала решение, которое понравилось и Путли, и Фредди:

– Отправьте его учиться в Карачи. Язди полезно сменить обстановку. Да и новые знакомые появятся – там среди парсов много молодежи.

Язди стал учеником школы-интерната в Карачи.

Но беда не приходит одна. Звезды, которые так прилично вели себя после пожара, вновь обратились против Фредди.

Глава 26

Индостан не может без волшебства – такая уж страна.

Где волшебство, там волхвы, а Фаредун считал себя потомком волхвов, мудрецов, последователей Заратустры, которым были открыты тайны врачевания, астрологии, астрономии и магии.

Древняя мудрость, упоминаемая в песнях Заратустры, недоступна нынешним парсам. Легенды гласят, что она была отнята у людей, когда некоторые из них попытались низвести Знание до колдовства.

А Индостан все еще полон древних арийских тайн, магического знания, в которое посвящены немногие, поразительных чудес. Многое из этого – обыкновеннейшее суеверие, но есть и кое-что, с чем следует считаться.

В Индостане по-настоящему боятся колдовства, тем более что доказательства его силы встречаются здесь на каждом шагу. Взять, к примеру, Кали – богиню смерти, разрушения и мора. В те дни, когда она не в духе, матери держат детей взаперти, и каждый ребенок знает, что нельзя переступать через разбитое яйцо, через кучку вареного риса, через цветной мелок, через потроха – злые люди, искушенные в колдовстве, нарочно раскладывают все эти вещи под ногами. Нельзя в такие дни подавать к столу ни мозги, ни ножки, печенку и сычуг тоже не нужно есть. В это верят не только индусы-вегетарианцы, верят все, кто живет на земле Индостана.

Индостан кишит призраками и духами, там попадаются дайны – ведьмы, которых можно отличить от обыкновенных женщин только по ступням – они вывернуты у них пальцами назад. А по вечерам, когда дайнам кажется, что их никто не видит, и они сбрасывают покрывала, в их головах можно рассмотреть углубления, полные пылающих угольев.

Жители Индостана постоянно опасаются сглаза.

И, наконец, в Индостане есть люди, связанные с потусторонними силами: суфи, садху, пиры, свами или другие – им в далекие времена открылось тайное знание, и они раз за разом рождаются на свет, сохраняя его в памяти. Есть и такие, кто истолковывает открывшееся в прошлом.

Вот к их числу и относился брахмин Гопал Кришан.

Фредди познакомился с Гопалом Кришаном через Вискивалу, который был по-прежнему застенчив и по-прежнему холост. Они сидели в конторе Фредди, завороженные искренностью и серьезностью негромкою голоса Гопала Кришана, который рассказывал им удивительную историю.

Дело было так.

Два года назад, во время поездки в Джелам, этот брахмин купил у придорожного торговца бетель. Продавец завернул покупку в заплесневелый лист пипала, индийского фикуса. Бетель брахмин положил в рот, а грязный лист собирался выбросить, но увидел, что на нем что-то написано. Он хорошо знал санскрит и вообще питал слабость к древним языкам. Из чистого любопытства брахмин стал всматриваться в неясные буквы и понемногу разобрал отдельные слова.

Дома у своей сестры, где он остановился, брахмин с помощью словарей прочитал весь текст. На листе было написано:

«Ты, пятое воплощение ученого Рабиндранатха, найдешь меня. Перед тобой раскроется сокровищница Знания. Береги ее как зеницу ока. Употреби Знание во благо. Не прибегай к нему ни ради золота, ни ради славы. Эти записи судеб есть плод трудов целой жизни».

Наутро брахмин бросился к торговцу бетелем. Тот пожал плечами, отдал брахмину оставшиеся листья и рассказал, где найти старьевщика, который их принес.

У старьевщика груды таких же исписанных листьев, скрепленных в связки, валялись вместе с горами старых газет, рядом с пыльными пустыми бутылками и проржавелым хламом.

За десятку старьевщик продал листья, а брахмин договорился, что их доставят ему в Лахор. Связки листьев заполнили собой весь задний дворик, где жена брахмина раньше стирала, занималась шитьем, а зимой наслаждалась солнышком.

Первый же лист, вынутый наугад из связки, раскрыл смысл записей – сразу, будто его нарочно подсунула брахмину незримая рука!

На листе было написано приблизительно следующее:

«Я, пандит Омкарнатх, будучи пятым воплощением знаменитого математика и астролога пандита Бхагвандаса, взял на себя сей тяжкий труд во имя грядущего. Каждый, кто родится на земле пяти рек, и каждый, кто поселится на этой земле, сможет узнать свое будущее из джанм патри – записей судеб. Ему станет ведомо, как должно ему жить, и станут ведомы ему силы целебных трав. Сын мой Премнатх расчислит пути планет, я же раскрою будущее».

Значит, пипаловым листьям было по меньшей мере три сотни лет! Выцветшие и заплесневелые, они не пересохли и не крошились под руками: может быть, их чем-то специально обработали?

Гопал Кришан продолжал рассказ:

– Я снова наугад протянул руку и опять каким-то чудом вытянул лист, где говорилось обо мне, а в следующем листке – о моей жене и детях. Уже потом, принявшись за разборку связок, я, сколько мог, разложил листья по порядку, но вот что поразительно: всякий раз, когда ко мне приходит человек узнать о своем будущем, я безошибочно достаю из кучи именно тот джанм патри, который нужен. Как будто присутствие человека действует на меня и направляет мою руку. Впрочем, бывает и наоборот: стоит мне найти запись чьей-то судьбы, и тут же приходит именно этот человек. И я сам, когда у меня бывали неприятности, тоже вытягивал именно тот лист, который подсказывал, как поступить. Там по нескольку листьев на каждого человека, и они непременно обнаруживаются в трудную минуту.

Фредди всматривался в этого скромного, непримечательного человека: спокойствие в серьезных черных глазах, добродушие на гладком, округлом лице с приплюснутым носом. Выглядит весьма обыкновенно – на лбу не нарисован кастовый знак, голова не обрита, торс не обнажен; внешне ничем не напоминает жреца или астролога. Не носит ни загадочных бус, ни броских одеяний профессиональных предсказателей. Одет, как одеваются клерки, – белая европейская рубашка, дхоти, поверх него бумажный пиджак, на голове скромный, ненакрахмаленный тюрбан.

Фредди чувствовал, что этому человеку и его рассказам можно верить. Фредди был порождением Индостана, и хотя огнепоклонники веруют в единого бога, он все равно верил и в сонмы индусских божеств, и в мусульманских пророков, и в христианских святых. Заратустра учил, что после смерти душа попадает в рай или в ад, но Фредди не сомневался и в возможности переселения душ. Чем другим можно было объяснить страдания, несправедливость, неравенство в мире, который, по учению Заратустры, гармоничен и прекрасен?

Гопалу Кришану нужна была помощь, чтобы рассортировать миллионы листьев. Ему нужны были помещение, полки, деньги. Он и так тратил на джанм патризначительную часть своего скудного жалованья.

Фредди был тронут бескорыстной увлеченностью брахмина и сгорал от желания найти запись собственной судьбы. Вискивала уже отыскал два листа, касавшихся его будущего, и теперь щедро жертвовал на приведение листьев в порядок.

– За честь почту заняться этим делом, – заявил Фредди и условился зайти к Гопалу Кришану через два дня.

Сонные веки Фредди сразу распахнулись при виде колоссальной груды поблекших пипаловых листьев, сваленных за домом. Брахмину всей жизни не хватит, чтоб в них разобраться!

Задний двор был накрыт ржавым жестяным навесом на бамбуковых опорах.

– Единственное, чем я мог защитить это богатство от губительного воздействия сил природы, – смущенно сказал брахмин, показывая гостям навес.

Фредди промолчал.

– Давайте пройдем в комнату, где я держу разобранные листья. Может быть, там найдем и ваш.

Вискивала и Фредди проследовали за Гопалом в длинную, плохо побеленную комнату, где все стены были завешаны деревянными полками. Джанм патрибыли аккуратно сложены в стопки, на каждой стопке – надпись. Посреди комнаты стоял ободранный стол и четыре плетеных стула.

Гопал записал дату и место рождения Фредди и взялся за поиски.

Фредди насмешливо и встревоженно за ним наблюдал.

– Не сомневайтесь, сейчас найдет, – сказал Вискивала. – Мой лист в прошлый раз нашелся через пять минут.

– Сколько ваших джанм патрион уже нашел? – поинтересовался Фредди.

– Пока два.

– И все верно?

– Конечно. Сейчас сами убедитесь.

Гопал Кришан подошел к столу с листом размером в мужскую ладонь.

– Кажется, нашел, – сказал он, усаживаясь рядом с Фредди.

У Фредди екнуло сердце – как перед новой авантюрой.

– Время рождения сходится. Здесь написано, что имя начинается на «фа», что родились вы к югу от Пенджаба и что вы из тех, кто поклоняется огню. По-моему, все совпадает. Сейчас прочитаю, что здесь написано, потому что только вы можете подтвердить, о вашей ли жизни идет речь.

Гопал Кришан приспустил очки в темной оправе на самый кончик носа и, став похожим на вечно озабоченного бухгалтера-тихоню, каким, собственно, и являлся, начал переводить прямо с листа. За два года он успел значительно усовершенствоваться в древнем языке.

– «Того, чья судьба здесь записана, сопровождает удача. Тебе дана и красота, редкая среди людей. Ростом ты высок и кожей светел, оттого льнуть к тебе будут все, кому выпадет доля знать тебя. Звездой гореть ты будешь в помыслах людских, главой ты будешь твоим единоверцам.

В супружество ты вступишь с воплощением богини. Святой она будет среди жен. Семью чадами ты будешь благословен, тремя сынами».

Гопал вопросительно взглянул на Фредди, и тот кивнул:

– Правильно. Семеро их у меня.

– «Вступая в возраст зрелости, много мук ты примешь от старой женщины, но муки тебе дано превозмочь, и будет от того времени тебе успеяние в трудах.

К огню твое влечение, и сердцем ты ведаешь тайную природу огня. Как немногим, дано тебе брать от его чистоты. Навсегда благословен ты будешь божественной мощью огня. Не оскверни огонь».

Фредди ничем не выдал чувств, вызванных в нем этими словами. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда на краткий миг в его памяти вновь полыхнул пожар, которому он был обязан своим благоденствием.

Гопал Кришан поднял на Фредди несмелый взгляд:

– Вы каждый день возжигаете светильник? И сандаловое дерево, и курительные палочки, как требует ваша вера?

– Конечно, конечно. У нас очень благочестивая семья.

– Благодаря этому и сопутствует вам удача. А в трудный час воздастся вам за ваше благочестие.

Брахмин не совсем правильно истолковывал записанное на листе, но Фредди не было нужды поправлять его – он понимал подлинный смысл джанм патри, будто между ним и листом существовала тайная связь.

Гопал опять уткнулся в запись:

– Так… у вас будет куча денег. Будете щедро делить с другими и свои деньги, и время… Имя ваше надолго останется в памяти людей. Благословенны вы и в детях, и в детях детей ваших. Только в пору зрелости у вас будут неприятности с детьми, а дальше все прекрасно. Так… Один из ваших сыновей отмечен богами, и славой своей он превзойдет даже вашу славу. Счастье будет стлаться ему под ноги, и во всем ему будет удача.

Фредди ликовал. Конечно, это о Соли! Радость и гордость переполнили его сердце, когда он представил себе улыбку своего красавца сына. В Соли было все, что любой отец мог пожелать бы видеть в сыне: заботливость, нежность, сообразительность, ум. Поистине благословен был Фредди среди отцов.

Гопал Кришан читал дальше, но Фредди слушал его вполуха – так был он горд и счастлив столь блестящим будущим любимого сына.

Внезапно брахмин замолчал.

– Дальше не очень хорошо, – сказал он.

Прокашлявшись и перейдя на тон суховато-деловой, он продолжил:

– «Ибо и счастливейшему из людей не дано прожить без скорби. Но даже в горести не оставит тебя удача, горе посетит тебя в лета, когда прожил ты довольно, дабы знать бренность бытия и усилий человека. Ты не допустишь зла в сердце свое, и не отнимет горе сладость жизни твоей. Кого боги возлюбили, того забирают они к себе. Умей и в скорби не скорбеть».

– Что это значит? – прервал его Фредди.

– Умрет один из ваших сыновей…

– Кто? – Фредди выпрямился на стуле, напряженный и собранный.

Гопал Кришан вчитывался в строки.

Когда он вновь посмотрел на Фредди, его черные глаза были полны участия.

– Вашего старшего сына призовут боги, прежде чем ему исполнится двадцать один год.

Кровь отлила от лица Фредди. Он вцепился пальцами в край стола так, что побелели суставы. Дыхание его прерывалось, все потемнело и поплыло вокруг…

– Это ошибка, – еле слышно выговорил Фредди. – Ошибка. Прочтите снова, – уже более твердым голосом попросил он.

Соли должен был исполниться двадцать один через каких-то полтора месяца – двадцать второго декабря.

Гопал Кришан с тревогой смотрел на Фредди. На лице Вискивалы был написан ужас – он знал, как любит Фредди своего старшего.

– Наверное, ошибка, – пробормотал он, подавая знаки брахмину, чтоб тот с ним согласился.

– Нет, – возразил Гопал Кришан, – здесь нет ошибки. Конечно, все может быть… Может отыскаться другой листок, и там будет сказано, чем предотвратить беду… вылечить болезнь…

– Так найдите его! Сейчас же! – потребовал Фредди.

– Простите, почтенный Джунглевала, но вряд ли мне это удастся. Никогда не попадаются сразу два джанм патрина одного человека. Будущее медленно раскрывает свои тайны – и только в назначенный час.