Текст книги "Огнепоклонники"

Автор книги: Бапси Сидхва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Бапси Сидхва
Огнепоклонники

Глава 1

Фаредун Джунглевала, Фредди для своих, был броско красивым проходимцем, обладавшим вкрадчивым голосом и настолько полным отсутствием уважения к морали, что сумел и весьма комфортабельно устроиться в жизни, и завоевать всеобщую любовь и признательность. Когда он скончался в возрасте шестидесяти пяти лет, величественным седовласым старцем, земляки удостоили его редкой чести – внесли имя Фаредуна Джунглевалы в «Зороастрийский календарь великих людей».

По большим зороастрийским праздникам полагается поминать великих людей прошлого: древних персидских царей и святых, а также тех, кто верой и правдой служил парсам с той поры, как они, покинув Персию, обосновались в Индии.

Теперь во всем Пенджабе и во всем Синде в их число входит имя Фаредуна Джунглевалы как нетленное доказательство успеха его обольстительной жуликоватости.

В зрелом возрасте, в пору процветания, Фаредун Джунглевала любил предаваться поучительным воспоминаниям. Завершив нелегкий трудовой день, он располагался в плетеном кресле, с наслаждением вытягивал свои длинные ноги и обращался к восхищенно внимавшей ему молодежи:

– Знаете ли вы, дети мои, что слаще всего в этом мире?

Поток ответов он останавливал благословляющим жестом, улыбался, качал головой.

– Нет, нет и нет! – говорил он. – Не сахар. Не деньги. Даже не материнская любовь.

Семеро детей Фаредуна и их друзья, пришедшие в гости, замирали, стараясь не упустить ни слова. Красивый голос Фаредуна как музыка ласкал их слух.

– Слаще всего на свете ваши потребности. Вы вдумайтесь! Ваши потребности – это движущая сила ваших желаний, залог вашей удовлетворенности и благополучия.

По мере того как Фаредун развивал эту мысль, слова «потребность, желание» перерастали привычно отводимые для них пределы, охватывали собою новые просторы и заполняли умы молодежи.

– Потребность заставляет нахала угодничать, в жестоком сердце пробуждает доброту. Как ни зовите это – обстоятельствами или эгоизмом, – все равно все сводится к удовлетворению потребностей. Все доброе на свете проистекает из желания сделать лучше самому себе. Ну что заставляет ладить с человеком, которому вы охотней всего плюнули бы в глаза? А что держит в узде нашу всепоглощающую самовлюбленность? Слушайте меня: только желание удовлетворить потребность может заставить полюбить врага своего как родного брата.

Билли так и вбирал в себя каждое слово отца. Этому подростку с землистым цветом лица, с пробивающимися усиками в пять волосков отцовские разглагольствования казались выше мудрости самого Зороастра.

Больше всего молодежи нравилось слушать Фаредуна, когда отсутствие женщин не стесняло его свободную манеру изложения. В этих случаях Фредди просто очаровывал собравшихся своей откровенностью:

– Да, всякое приходилось мне делать в жизни. Помню, в Пешаваре был такой надутый сукин кот – полковник Уильямс. Уж как я вокруг него увивался! Саламы отвешивал до самой земли – прямо штаны на заду лопались, – и умасливал его, и джемом обмазывал, пока не начал он у меня из рук есть. А потом не прошло и года, как я прибрал к рукам всю торговлю Пешавара с Афганистаном!

А когда появляются денежки, их можно пустить на множество добрых дел. Я пожертвовал на строительство сиротского дома, на больницу. Водопроводную колонку установил и распорядился надпись выбить – посвящение моему другу Чарлзу П. Аллену. Он тогда только приехал из Уэльса. Должность у него была маленькая, но для моих дел очень нужная. Был он тогда самым настоящим сахибом – жару не переносил. Но он еще так-сяк, а вот его мэм-сахиб! Вся ее кожа блеклая прыщами пошла от жары, а она их, бедная, в кровь расчесывала.

И вот как-то признается мне Аллен, что погубила жара его мужскую силу. Все от жары, говорит. Этот дурачок во многом шел мне навстречу, и я решил выручить его. Сначала жену отправил в горы, чтоб прыщи прошли. Потом его самого взялся пользовать грудастыми танцовщицами и шотландским виски. В скором времени опасные симптомы как рукой сняло.

Так что, дети мои, добрые дела можно творить и творить.

Тут, однако, жизнелюбивый праведник, к чести его будь сказано, подмигнул.

Речь Фаредуна бывала обильно уснащена английскими заимствованиями, которые он проговаривал с забавно утрированным акцентом.

– Нет, мои милые юные друзья, – продолжал он. – Никогда я не допускал, чтоб гордыня и надменность становились помехами на моем пути. Кем бы я сейчас был, носись я со своей гордостью как с редкостным цветком, – сидел бы на ней своей редкостной задницей? Нет, я следовал своим потребностям и нуждам, а это воспитывает в человеке гибкость, изворотливость, скромность. Христос же сказал: нищие духом получают царствие земное. Очень умно сказано. И в другом изречении есть глубокий смысл. «С ветерком качайся, перед бурей склоняйся», – ораторствовал Фаредун, уверенно перевирая цитаты.

– Парсов во всем мире едва ли сто двадцать тысяч наберется, а все-таки мы держимся. Почему? Тысячу триста лет назад, когда арабы вторглись в Персию и нас оттуда выгнали взашей, горсточка наших предков захватила с собой священный огонь и бежала в Индию. Князь Ядав Рана предоставил им убежище, но поставил условие: не есть говядину, не носить обувь из невыделанных кож и не обращать доверчивый народ в нашу веру. Парсы склонились перед княжеской волей. И по сей день мы никого не уговариваем поклоняться огню и не допускаем смешанных браков.

Со многими я сходился – даже близко – не без задних, как говорится, мыслей, а получилось, что как раз эти люди оказались моими самыми верными и надежными друзьями. И по нынешний день дорожу я дружбой с ними.

Фаредун помолчал, вздохнул и совершенно неожиданно брякнул:

– Взять хоть нашу бабушку – благослови господь ее сердечко злобненькое, – вы даже не представляете, сколько я натерпелся от нее. На что она меня только не толкала, на что я только из-за нее не шел! А я всегда хорошо с ней обращался – чтоб в семье мир был. Если б не я, она бы всех загрызла и никакой семьи бы у нас не было!

Короче говоря, думайте о своих потребностях, а бог подумает о вас.

Так доверительно звучал его бархатный голос, так убедительны были его слова, что слушатели чувствовали себя избранниками, единственно удостоенными откровения. Вначале позабавив их своими рассуждениями, Фаредун – теперь даже жена не звала его Фредди – наслаждался своей властью над ними:

– А где, позвольте вас спросить, восходит солнце? О нет, не на востоке! Солнце и восходит в английской ж…, и в нее же садится. Англичанин – наш властелин. Где бы мы, парсы, были, не пользуйся мы его благоволением? После навабов, махараджей и прочих старательней всего пресмыкаемся перед англичанами мы. И заметьте себе, я это не в укор парсам говорю – мы следуем нашей великой потребности выжить, существовать в мире и благоденствии. А иначе что было бы с нами? Дерьмо таскали бы вместе с неприкасаемыми? Понюшкой табаку торчали бы в громадной ноздре Индостана – до первого чиха! А так, заботясь о собственных интересах, мы сохранили и веру свою, и силы, которые нам нужны, чтобы выполнять космическое назначение, предначертанное Ормуздом, чтобы следовать путем аши, великого духовного закона, управляющего вселенной.

Как они любили Фаредуна в эти минуты! Сияя глазами, полуоткрыв рты, они преданно впитывали в себя красноречивую мудрость своего хорошо пожившего гуру. Однако был у гуру один враг, которого он при всей своей мудрости, при всем красноречии одолеть не мог.

Фаредун Джунглевала, Фредди для своих, начал свой путь в конце девятнадцатого века. Двадцатитрехлетний, полный сил и предприимчивости, не видел Фаредун для себя будущего в родной деревне, затерянной в лесах Центрального Индостана, поэтому решился поискать счастья на щедрых пастбищах далекого Пенджаба. Среди шестнадцати земель, сотворенных Ормуздом и упомянутых в «Вендидаде», написанном четыре тысячи лет назад, названо и Семиречье – сегодняшние Синд и Пенджаб.

Фаредун погрузил на подводу пожитки, включавшие его тещу – на одиннадцать лет старше него, беременную жену – на шесть лет моложе него, грудную Хатокси, и двинул на Север.

Подвода, запряженная буйволами, представляла собой дощатую площадку на колесах – пятнадцать футов на десять. Чуть не две трети занимало сооружение из бамбука и мешковины, где семья жила и спала, остальное пространство было завалено узлами и утварью.

Буйволы топали по обочине, почти не требуя внимания к себе. Иногда семья проводила день в городишке на пути, а путешествовала ночью. Буйволы шли и шли, а люди крепко спали до рассвета.

Однако со временем к обычным трудностям долгого путешествия на буйволах добавились еще две нешуточные заботы, с которыми Фредди нужно было справляться. Одна возникала из-за недостойного поведения весьма целеустремленного петуха, другая – из-за ехидного характера бездельницы тещи.

В самую последнюю минуту перед отъездом жена Фредди, Путли, желая обеспечить семью свежими яйцами на все время пути, водрузила на подводу клетку с курами. Там были три жирные, коротколапые несушки и очень лихой петух.

Фредди возражал против куриной затеи, но его сопротивление было сломлено.

Фредди выработал три принципа семейной жизни, при помощи которых он незаметно подчинил себе жену. Если она делала или собиралась сделать вещь, с его точки зрения непозволительную или вредную, он твердо говорил – нет! Путли быстро научилась распознавать, в каких случаях бесполезно спорить с мужем. Если Путли делала или собиралась сделать нечто, по мнению Фредди глупое и расточительное, но в целом безвредное, Фредди сначала заявлял о своем несогласии, а потом милостиво разрешал уговорить себя. Во всех остальных случаях Путли могла поступать, как ей нравилось.

Куриные дела Фредди отнес ко второму разряду и, чуточку посопротивлявшись, уступил жене.

Петух был ее любимцем. Длинноногий красавец с величественным алым гребнем и с нарядным, горделиво выгнутым хвостом не мог смириться с необходимостью пребывания в одной клетке с курами. На заре он будил все семейство оглушительным криком и не унимался, пока Путли не открывала клетку и не выпускала кур на волю. Тогда петух охорашивал свои изумительные перья и, обслужив гарем, отправлялся к передку подводы. Там он и проводил весь день, вышагивая от края до края или забравшись на любимое место, на правую оглоблю, где торчал как часовой. На людных перекрестках петух чистил свои ярко-синие, красно-коричневые и янтарные перья и заливисто кукарекал, привлекая к себе восхищенные взгляды. Путли закармливала петуха остатками риса и хлебными крошками.

В начале экспедиции петух пребывал в состоянии нервного шока, но через несколько дней привык и стал находить удовольствие в езде. Равномерное покачивание и поскрипывание подводы, ползущей по пыльной дороге, явно пришлись ему по вкусу, а всякий толчок на колдобине вызывал у него радостное возбуждение. Петух никогда не покидал подводу. Изредка, когда им овладевала тяга к приключениям, он взлетал над спинами буйволов и, ловко перебирая длинными ногами, утверждался на их рогах. Фредди смеялся и прогонял петуха.

Беды с петухом начались недели через две.

Фредди еще раньше пришлось продумать способ отправления супружеского долга в необычных дорожных условиях.

Примерно раз в два дня, едва начинало смеркаться, Фредди обнаруживал исключительной красоты вид. Громко восторгаясь очарованием оросительного канала или поля цветущей горчицы, пригибаемой ветерком, он тащил полюбоваться им и тещу. Джербану, почти не скрывая безразличия, позволяла выгрузить себя на циновку, заботливо разостланную зятем. Фредди садился рядышком и показывал ей особо выдающиеся красоты или призывал восхититься тишиной и покоем вечера.

Спустя несколько минут Фредди вставал и, заливаясь краской под всепонимающим взглядом тещи, вынужденной мириться со своей долей, под наспех придуманным предлогом оставлял ее наедине с пейзажем. Сам же он скачками мчался к подводе, опускал мешковину над входом в палатку и бросался в нетерпеливые объятия жены.

В один из таких вечеров и забрел в палатку петух. Склонив голову набок, петух с большим интересом наблюдал за странными телодвижениями Фредди. Затем, выказав точное чувство ритма в сочетании с чувством юмора, петух почти бесшумно вспрыгнул на охваченные любовным жаром ягодицы Фредди. В тот миг Фредди ничто не могло отвлечь – пылая страстью, он принял петушиные лапы за ноготки упоенной Путли и покатал петуха, как тот в жизни еще не катался. Петух, сверкая глазами и растопырив для равновесия крылья, держался на движущейся опоре как опытный участник родео.

Только после того как Фредди сник в удовлетворенной истоме, петух, вытягивая шею и топорща хвост, проголосил:

– Ку-ка-ре-ку-у!

Фредди будто взрывом подбросило. Он вскочил на ноги, а изумленная Путли села как раз в тот миг, когда взбудораженный петух выскакивал вон.

Путли пополам перегнулась от смеха; она так редко смеялась, что Фредди подавил в себе жажду крови и с растерянной улыбкой повалился рядом с ней.

После этого случая Фредди начал привязывать мешковину перед входом, и несколько вечеров прошли спокойно. Однако петух, изведав редкостное удовольствие, рвался повторить его.

Скоро он отыскал прореху в мешковине. Просунув в нее шею, петух всмотрелся в бурную деятельность на матрасе. Его любопытные глазки загорелись, гребешок встал торчком. Тщательно рассчитав время, петух проскользнул в палатку и провел последние полминуты в восхитительной, торжествующей качке, дрожа каждым перышком от счастья. В этот раз Фредди ощутил чужеродное присутствие на своих ягодицах, но, захлестнутый приливом всепоглощающего желания, ничего не сумел предпринять.

Едва тело Фредди беспомощно обмякло, как петух громко заорал. Фредди подскочил, и не удержи его Путли, он бы немедленно свернул петуху шею.

Когда через неделю история повторилась, Фредди понял, что пора принимать меры – и немедленно. Избегая ссоры с женой, Фредди избрал выжидательную тактику. Случай не замедлил представиться в облике водяного буйвола, который чуть не отправил тещу на тот свет.

…На рассвете подвода остановилась у деревенской околицы, где Джербану, подчиняясь зову природы, побрела в заросли кукурузы, захватив с собой глиняный кувшин для последующего омовения. Буйвол неожиданно появился из-за стога и, повернув в сторону Джербану свою громадную черную башку, уставился на нее налитыми кровью глазками. Джербану замерла. Обыкновенно домашние буйволы – животные добродушные, но этот был явно не в духе. Это видно было и по тому, как он грозно пригнул к земле рогатую голову, и по огонькам, заигравшим в его глазах. Осторожно опустившись на колени, Джербану попыталась укрыться в молодой кукурузе, но буйвол мотнул головой и изготовился к нападению.

– Спасите! – заверещала Джербану, роняя кувшин, задирая сари и бросаясь наутек.

– Беги зигзагом! – заорал Фредди, мчась на выручку.

Но Джербану, ничего не понимая от ужаса, продолжала улепетывать по прямой от тяжко топочущего буйвола.

– В сторону! В сторону! – кричал Фредди, на бегу показывая, куда ей бежать.

Тут из кукурузы выскочил крестьянин и во всю мочь завопил на буйвола, стараясь отвлечь его от Джербану сдернутой с себя рубахой. Буйвол, услышав хозяйский голос, остановился, и крестьянин поволок его за собой.

Растерзанная, полубезумная Джербану с рыданиями повалилась в объятия Фредди, который – в последний раз в жизни – испытал чувство сострадания к теще.

Путли была растрогана отважными попытками Фредди прийти на помощь Джербану. Воспользовавшись ее благодарной нежностью, Фредди деликатно подвел жену к мысли о необходимости покончить с петухом.

– Сегодня бог спас нас от страшной беды, – провозгласил он после ужина, – и мы должны возблагодарить его тысячу, да что там, миллион раз, ибо он в милосердии своем предотвратил пролитие крови. Как только мы приедем на место и найдем Храм огня, я закажу благодарственное молебствие, дам денег, чтоб шестеро жрецов читали молитвы над таким количеством священных плодов, хлебов и сластей, которым можно будет оделить сотню нищих… Но это со временем. А пока – раз было нам знамение, что земля жаждет крови, – я сегодня же принесу в жертву петуха!

Путли охнула и побледнела.

– Может, хватит курицы? – жалобно спросила она.

Фредди скорбно понурился.

– Нет. Тут нужен петух. Мы все его любим, петух прекрасный, что и говорить, но как раз поэтому его нужно принести в жертву. Какой же смысл жертвовать тем, что тебе не дорого?

– Вот именно! – со рвением поддержала зятя Джербану. Ведь ее крови жаждала земля, о ее жизни шла речь!

Путли задумчиво качнула головой в знак согласия.

На другой день семья пообедала отличным карри из петушатины с кокосовым молоком.

Однако бегство от буйвола не прошло даром для ожиревшего тела Джербану. Ее всю ломило, и понемногу благодарность зятю уступила место угрюмому раздражению против него. Ясно же – на Фредди лежала вина за то, что он сорвал семью в путешествие, в котором и буйволы на людей набрасываются, и чего только не приходится терпеть.

Джербану с самого начала была против переезда. Теперь же, измотанная бесконечной дорогой, буйволами, невыносимой вежливостью, которую раз и навсегда положил себе проявлять к ней бесчувственный зять, она скандалила, стонала, жаловалась и наконец приняла на себя роль мученицы. Уперев руки в бока, злорадно сверкая черными глазами, теща не упускала случая охаять зятя. А случаев в дороге, богатой трудностями и неурядицами, представлялось много.

Так, например, в непроглядную ночь, когда на краю раджастанской пустыни развалилось деревянное колесо и в тот же миг ночная тишина огласилась хохотом шакалов.

Джербану спрыгнула с подводы и – руки в боки, ноги широко расставлены – стала перед Фредди. Ее крутые брови почти вплотную сошлись на переносице.

– Так. Значит, теперь нас растерзают волки! А все почему? А все потому, что так было угодно вашей светлости! Значит, нам теперь ночевать в пустыне, где на нас отовсюду могут дикие звери наброситься? И чего ради эти мучения? Наша простая деревенская жизнь не устраивает его светлость! Но ты не надейся, что я под твою дудку плясать буду! Только из-за дочери я согласилась ехать, но теперь с меня хватит! Поворачивай назад! Домой, слышишь? – орала Джербану, победоносно сверкая глазами в свете фонаря, покачивающегося в руке Фредди.

Фредди молча отвернулся от тещи.

– Упрямый ты осел, ты что, не видишь, как мы мучаемся? Хоть бы жену с ребенком пожалел! Откуда у нее только силы берутся терпеть твои выкрутасы, черт бессердечный!

А Путли спала безмятежным сном – материнские крики были таким привычным делом, что просыпаться из-за них не стоило.

Не обращая внимания на Джербану, Фредди занялся колесом. Разъяренная теща залезла на подводу и, колыша телесами, плюхнулась на свой матрас.

В ночном безмолвии скорбно взвыл шакал.

Джербану напряглась. Только от безысходности и отвращения ко всему происходящему могла Джербану сделать такое – громко завыть.

Шакал ответил душераздирающей руладой.

– Вау-ау-ау! – подвывала ему Джербану.

Обнаруживший родную душу шакал пришел в волнение и издал долгий, леденящий кровь стон.

– Уау-у-у! – голосила Джербану, выпевая свою партию этого вурдалачьего дуэта.

У Фаредуна мурашки по коже пошли. Скрипнув своими жемчужными зубами, он вскочил на подводу, рванулся к теще и прошипел прямо ей в лицо:

– Заткнись ты…! Не перестанешь выть, клянусь, я тебя тут брошу!

Джербану смолкла, напуганная не столько угрозой, сколько сумасшедшими глазами зятя.

Через два часа они двинулись дальше, и скоро на подводе воцарился покой, навеянный равномерным глуховатым побрякиванием бубенцов на буйволиных шеях.

Случались и другие беды: у ребенка открылся кровавый понос, Джербану получила прострел от мытья в холодном канале, Путли укусил скорпион, и она чуть не свалилась в колодец. Всякое происшествие вызывало визгливые крики Джербану, и жители деревень, через которые они проезжали, получали беспощадный отчет обо всех прегрешениях ее негодного зятя.

Когда Фредди изнемогал от шума, он сосредоточивал все внимание на своей большеглазой прилежной жене, и теще оставалось только погрузиться в раздраженное молчание великомученицы.

Прошло два изъеденных москитами, пропыленных месяца, и Фредди наконец привел своих измученных буйволов на плодородные земли Пяти Рек.

Семейство миновало богатые деревни, окруженные зелеными полями пшеницы и бледно-желтыми горчичными полями, провело несколько дней в золотом городе Амритсаре и в конце концов прибыло в Лахор.

В Лахор Фаредун Джунглевала влюбился с первого взгляда. Теща, углы рта которой опускались все ниже по мере того, как близилось к концу путешествие, безразлично рассматривала людные, шумные улицы. От замечаний она пока что воздерживалась, радуясь возможности отдохнуть после изнурительной тряски.

Фредди с утра до ночи носился по Лахору, и с каждым часом этот старинный город все больше нравился ему. Сначала семья расположилась под тенистым деревом вблизи мечети Бадшахи. Горизонт принимал заходящее солнце в розовые взбитые облака, купы грациозных белых куполов окрашивались нежнейшим румянцем, и в сердце Фредди нисходил мир. Умоляющий, жалобный, чувственный крик муэдзина взлетал в затихающее небо над минаретами. В крохотном индусском храме, укрытом тенью мечети, позванивали колокольчики. Сикхская гурдвара под вызолоченной крышей мерцала в сумерках как драгоценность. Фредди, всегда готовый откликнуться на зов любой духовности, покорился очарованию вечернего часа.

Рано утром, окончательно решив сделать этот город своим и попытать в нем счастья, Фредди попросил, чтобы жена выдала ему золото. Путли, задававшая буйволам корм, настороженно огляделась по сторонам.

– Даже у деревьев есть уши, – строго напомнила она и, предостерегающе положив ладонь на руку Фредди, вошла с ним в палатку на подводе.

Малышка мирно посапывала в уголке. Джербану, скрестив ноги, сидела на своем матрасе, отбиваясь веером из пальмовых листьев от удушливой жары. При виде Фредди она наморщила нос, показывая, как нестерпимо страдает от базарных запахов, и еще быстрее замахала веером в знак молчаливого неприятия города.

Сердце Фредди затрепетало. Раздражение тещи укрепило его в решении, принятом импульсивно. Как наседка садится на яйца, так мысли Фредди обосновались на кучке заманчивых планов. В тот миг он дал себе клятву до самой смерти не покидать этот город.

Повернувшись спиной к теще, чтобы не видеть спектакль, разыгрываемый для него одного, Фредди стал смотреть, как жена расстегивает чоли. Путли едва доставала головой до его плеча. Чувствуя себя укрытой от чужих воровских взглядов, Путли вытащила узелочек, который прятался между ее грудей с самого начала путешествия. Бережно вручив узелок Фредди, она снова застегнула тесную холщовую кофточку-чоли. Фредди огорченно следил, как стягивает и закрывает дешевая ткань упругие полушария. Он даже было потянулся к ним, но суровый взгляд жены напомнил ему о присутствии тещи, и Фредди отдернул руку.

В насмешливых глазах Путли, широко расставленных на ее треугольном личике, была какая-то неподвижность, которая часто обескураживала и злила Фредди. Эта неподвижность исчезала из глаз Путли только в постели. Тогда ее веки с длинными ресницами тяжелели от чувственности, и такое желание загоралось в ее глазах, такая готовность наслаждаться и дарить наслаждение, что Фредди становился ее рабом.

Как только Фредди ушел, Путли с неистовым жаром набросилась на работу. В минуту буйволы были напоены, в жаровне разведен огонь, на огонь поставлен котелок с чечевицей и другой – с овощами. Все это было проделано с такой экономностью движений, с такой ловкостью, что Джербану, не выдержав, поднялась и стала помогать дочери. Взяла из рук Путли мисочку с рисом и принялась кормить ребенка.

Четыре семьи парсов жили в Лахоре, и Фредди должен был по очереди наведаться ко всем: к Пивовалам, к Банквалам, к Вискивалам и к Чайвалам. Ни одна из семей не занималась делом, которое соответствовало бы ее фамилии: большая семья Пивовалов содержала процветающую чайную, в то время как Чайвалы владели баром, мистер Вискивала работал кассиром в банке, а мистер Банквала давал уроки бальных танцев.

Парсов мало, и занимаются они, как правило, коммерцией. Одна из прекрасных черт этой крохотной общины – развитое чувство долга по отношению к любому единоверцу. Парсы живут как единая, дружная семья, радуются успехам друг друга и сплачиваются, когда нужно помогать в беде. В стране, кишащей нищими, нищего парса найти невозможно. Стоит же парсу разбогатеть, он сразу берется за строительство школ, больниц, сиротских домов, дает деньги на благотворительные нужды, учреждает стипендии и прочее.

Парсы, о скупости которых ходят анекдоты, проявляют удивительную щедрость, когда нужны деньги на полезное дело.

Четыре лахорские семьи обрадовались появлению в городе новых парсов и очень сердечно отнеслись к Фредди.

Ровно через два дня Фредди с семьей устроился в квартире на втором этаже над продовольственной лавкой в доме, расположенном на одной из самых людных торговых улиц Лахора.

Уже на следующий вечер Фредди в накрахмаленной белоснежной рубахе с завязками на горле и на талии, в свежеотутюженных широких штанах и тюрбане подъехал к резиденции губернатора.

Фредди привязал своих сытых, вычищенных буйволов рядом с неспокойными лошадьми извозчиков и твердым шагом подошел к щеголеватым часовым у громадных кованых ворот. Часовые почти сразу впустили его, и Фредди записал свое имя в книгу посетителей.

Воздав, таким образом, дань почтения Британской империи, представившись и продемонстрировав преданность «королеве и короне», Фредди почувствовал себя готовым к встрече с будущим.