355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бапси Сидхва » Огнепоклонники » Текст книги (страница 15)
Огнепоклонники
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 22:48

Текст книги "Огнепоклонники"


Автор книги: Бапси Сидхва



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава 40

Образ жизни молодой пары определился районом, в котором она поселилась в собственном доме с современной обстановкой. Тани и Билли завели дружбу с несколькими молодыми семьями, как и они, исполненными решимости покончить со старомодными обычаями. На деле это свелось к дотошному копированию поведения англичан, живших в стране. Новые друзья фанатично перенимали все английское. О, они отличались от простонародья, они выделялись из общей массы – если не состоятельностью, то, уж конечно, знанием английского. Стародавние представления вгоняли их в краску, зато английские манеры казались верхом совершенства. Молодежная компания постоянно встречалась на маленьких, интимных «смешанных» вечеринках, где семейные пары чинно веселились и танцевали в обществе других семейных пар. Но «смешанные» вечеринки по сравнению с мужскими развлечениями приятелей Фредди на Алмаз-базаре или чопорными дамскими чаепитиями Путли были настоящей революцией, отличаясь от тех, как дискотека от викторианского семейного обеда. Более того, стало модой приглашать на вечеринки и индусов, и мусульман, и сикхов, и христиан, и европейцев, и англо-индийцев.

Молодые Джунглевалы скоро обзавелись множеством друзей и приятелей, но главную роль в этой компании постепенно начали играть те, в ком Билли нуждался для дела.

Тани была просто рождена для такой жизни – она легко сходилась с людьми, умела принять их у себя. Билли с его комплексом неполноценности воспринял новый образ жизни как вызов и постарался быть на высоте.

Однако скоро начались непредвиденные осложнения.

Билли начинал семейную революцию с блаженной верой непосвященного в существование каких-то новых правил, чего-то наподобие английского кодекса чести. Он никак не был готов к мужскому соперничеству, которое неизбежно вспыхивало вокруг Тани.

Билли, не ожидавший, что друзья могут возжелать его жену, как не могут они вдруг посягнуть на его бессмертную душу, потерял голову, увидев, что за Тани ухаживают. Это оскорбляло его. Это было не спортивно. Сам Билли избегал чужих жен, даже разговаривать предпочитал не с ними, а с их мужьями, но те вели себя совершенно по-другому. Они бесстыдно разглядывали Тани, в любом, пускай пустяковом, споре сразу брали ее сторону, крутились вокруг нее, пока Билли не начинал кипеть.

А Тани, уверенная в любви Билли и твердая в верности ему, наслаждалась успехом у мужчин. Она еще больше расцвела, обрела еще большую уверенность в себе, стала смелее одеваться, повязывая сари так, что оно подчеркивало совершенство ее тела. Тани научилась краситься и подрисовывать губы, которые и без того были почти неправдоподобно красивы… Билли не понимал – зачем?

– Тани, – сказал он как-то, – не смотри людям прямо в глаза. Я знаю, ты это делаешь по наивности, но мужчины могут неправильно понять тебя. Могут бог знает что подумать.

Тани собрала всю силу воли, чтобы исполнить желание мужа.

Через год, когда Билли вернулся к этой теме, он потребовал:

– Слушай, Тани, мы уже говорили об этом. Перестань смотреть мужчинам прямо в глаза!

– Но, милый, что мне делать? Не могу же я разговаривать с ними и смотреть в другую сторону! К тому же у меня маленькие глазки, я ношу очки – кто там что разглядит!

А еще через год, когда Билли снова пришлось выразить свое неудовольствие, Тани огрызнулась:

– О'кэй, в глаза я им не должна смотреть? А куда прикажешь мне смотреть? В другое место?

По странной игре природы Тани до сих пор не забеременела, и это обстоятельство было источником тревоги для всего джунглеваловского клана.

Однако совершенно другое обстоятельство положило конец любовным забавам Тани и Билли, заставив их вступить в фазу матримониальной зрелости, – деньги!

Свет не видывал более скаредного мужчины, чем Билли, или более расточительной женщины, чем Тани.

Всякий раз, когда в магазин возвращали холодильник, бытовой прибор или украшение, в семье вспыхивали скандалы. Билли не мог смириться с импульсивными тратами Тани. Он терзался, он страдал, он разрывался надвое между страстной любовью к жене и страстной любовью к деньгам. Но победила главная любовь Билли – деньги.

Тани была просто не в состоянии перестать швыряться деньгами, как не в состоянии перестать чихать человек, мучимый сенной лихорадкой.

Всегда готовая к битве Джербану, которая несколько застоялась от тихой жизни, ринулась в атаку. Джербану обладала безошибочным чутьем на скандалы. Стоило ей уловить первые признаки надвигающейся ссоры, как она отправлялась погостить к молодым.

Джербану держала сторону Билли. Подливая масла в огонь, она грела у него свое неуемное сердечко. Убейте ее, чтоб она поняла эту своенравность, эту распущенность, эту расточительность. Просто грех, как ведут хозяйство современные жены… Дают повару столько денег, сколько он спросит. Как овцы, которые ничего не соображают! Слава богу, что своих внучек она по-другому воспитывала! Даже теперь, когда они повыходили замуж, Джербану не остановится ни перед чем, если потребуется вышибить из них дух мотовства и лени!

Дома Джербану донимала Путли:

– Тебе известно, что еще затевает эта дура безмозглая, эта невестка наша дорогая?

Хотя Путли старалась защищать Тани от Джербану, ей и самой не всегда удавалось удержаться от едких замечаний.

А Тани не желала сдаваться! Подумать только – эти гнусные скупердяи будут ее оговаривать и отравлять ей жизнь! Тани грозилась написать отцу о своей неудачной семейной жизни, после каждого вторжения Джербану Билли становилось все трудней утихомирить супругу. У Тани развязался язык – ее запас бранных слов был довольно жидок, но она вкладывала в них столько чувства, что Билли не выдерживал.

– Не смей так говорить о моей матери! – взорвался он праведным гневом в разгар одной из ссор.

Ссорились по-английски, лишь изредка вставляя гуджератские словечки.

– Пожалуйста, могу и не говорить об этой старой дуре! А как насчет треклятой бабушки, которая явно от мула родилась? Не затыкай мне рот, все равно я скажу, что о ней думаю. Ты посмотри, в кого она тебя превратила, – в жалкого жмота! И она еще будет оговаривать мою семью! Не желаю я терпеть все это!

– Жмот? Это я жмот? А сказать тебе, кто ты? Распущенная ты тварь!

Тани громко разрыдалась.

Эта ссора произошла на третьем году семейной жизни и ознаменовала собой конец затянувшегося медового месяца.

Тани плакала в первый раз.

Билли не выносил чужих слез.

– Только не плачь, – бросился он к жене, – ради бога не плачь! Я виноват, виноват, прости меня!

Тани услышала странный звук. Украдкой приоткрыв один глаз, она увидела, что Билли плачет, плачет так же безутешно, как она.

От изумления у Тани мгновенно высохли слезы.

Билли вытер глаза.

– Не плачь, – умоляюще сказал он. – Не могу видеть твоих слез, я сделаю все, что ты хочешь, только не плачь больше!

Тани тут же решила, что будет плакать как можно чаще.

Но когда Тани наконец забеременела, отношения супругов сразу наладились. Семейство было в восторге, Билли – просто на седьмом небе. Тани окружили заботой. Путли увешала весь дом фотографиями пухлощеких английских малышей. Стоило Тани открыть дверцы шкафа, с внутренней стенки ей улыбалась дюжина голубых глазок. В каждой комнате красовались младенцы в ямочках, а в ванной их было три штуки. Тани в зеркало не могла посмотреться, чтоб не увидеть детскую фотографию в уголке.

Родные и знакомые без конца рассказывали истории о том, как у смуглых родителей появлялись на свет белокожие дети, потому что будущие мамаши видели светленьких малюток. Тани, которая с детства наслушалась таких рассказов – как и все ее сестры, – честно старалась смотреть на фотографии. Билли относился к ним скептически:

– Все равно ребенок пойдет либо в меня, либо в Тани. Как у нас может родиться маленький англичанин?

В ответ на что Путли, или Джербану, или Хатокси немедленно начинали:

– Не веришь, да? А ты помнишь Баччал Мехту, помнишь, какая она черная? Муж, так тот просто угольного цвета. Но она верила. Все время беременности смотрела на фотографии беленьких детишек, и когда родила своего Кеки, я не поверила собственным глазам. Я была у них в доме. Кеки родился голубоглазым, представляешь, голубоглазым! Сам беленький, а волосы – как стружка!

Малыши на фотографиях все были похожи на мальчиков, но родила Тани девочку. Сначала это вызвало общее разочарование, но скоро семья утешилась тем, что девочка – на счастье. Значит, Лакшми, богиня благоденствия, покровительствует дому.

Девочка была темнокожая и болезненная, Тани не слишком ловко управлялась с ней, чем навлекла на себя новый взрыв праведного негодования родни.

Тани все делала не так. Упреки Путли носили форму добрых советов. Джербану высказывалась с полной откровенностью.

Жизнь Тани снова превратилась в ад. Когда маленькой исполнилось шесть месяцев и Тани купила для нее новый чепчик и ползунки, произошел большой скандал.

Семья дружно набросилась на Тани. В чем дело? Разве Путли разучилась вязать? Разве Джербану, Хатокси и Кати не умеют шить? Что Тани понимает о себе, отдавая предпочтение детской одежде, бог знает чьими грязными руками сшитой, перед той, что могут сделать для ребенка родные? Стыда у нее нет – бросает деньги на ветер!

В тот душный вечер Тани вызвала извозчика и поехала к Фредди. У него в конторе она дала себе полную волю и закатила настоящую истерику. Фредди привел невестку в чувство и отправил домой с уверениями, что сам наведет порядок в семейных делах.

Фредди искренне любил Тани. Он без труда представил себе, что вытворяли с ней родственницы. И, конечно, неуемная враждебность Джербану сильней всего настраивала Фредди в пользу Тани.

Фредди решил семейную проблему с характерной для него изобретательностью.

В тот вечер он был сентиментален чуть не до слез. Он хвалил жену, он воздавал должное и ее добродетельности, и трудолюбию, с которым она, не щадя сил, вела хозяйство. Слегка поперхнувшись, Фредди сумел выдавить из себя и в адрес тещи несколько добрых слов.

Джербану насторожилась и подозрительно косилась на Фредди, стараясь понять, куда он гнет.

– Вы обе заслужили отдых, – с нежностью в голосе продолжил Фредди. – Я спрашиваю себя – а что я сделал доброго для вас? Всю жизнь был занят работой, с головой уходил в дела, а вы ни разу не укорили меня. Но теперь я наконец могу отблагодарить вас. Дети устроены, дела прекрасно ведет Билли. Теософское общество давно приглашает меня с лекциями в Лондон, я и подумал, что мог бы съездить в Англию и взять вас с собой.

Щедрость зятя усыпила подозрительность Джербану. И она, и Путли пришли в возбуждение. Если бы Фаредун не повел разговор о поездке с такой ловкостью, Путли бы несомненно отказалась. Кто будет полгода смотреть за домом? А за внучкой кто присмотрит? Тани буквально ничего не умеет. И как быть с Кати? Путли нашла бы тысячу причин, чтобы не ехать.

– Ну, так как же? – спросил Фаредун, сияя улыбкой благорасположенного шейха.

Джербану была целиком за. В Англию! Туманная и прекрасная мечта! Она ушам своим не верила.

Путли вяло выдвинула было возражения: а Кати? Надо бы сначала позаботиться о ее будущем. Но и Путли явно была увлечена мечтой, а Джербану в два счета отмела ее возражения.

Младшие Джунглевалы помогли матери и бабушке подучить английский.

И вот Джербану выпущена на свободу, в Лондоне, который и не подозревает, что это значит.

Глава 41

Путли и Джербану примерно одинаково представляли себе страну своих владык. Они ее не знали, но преклонялись перед ней. Воображение, которое рисовало им опрятное королевство под разумной властью британской короны, имело своей основой хорошо им знакомую громадную статую королевы Виктории в центре лахорского парка Черинг Крос, отлитую из оружейного металла и защищенную мраморным балдахином. У ее оружейного величества было суровое лицо и внушительная фигура в плотных складках жира. На голове – корона, в руках – держава и скипетр. Подбитая сталью мантия роскошно драпировалась вокруг трона.

Неподалеку красовалась статуя августейшего супруга верхом на огромном коне – борода, надменный взор и меч в ножнах, косо повисший над хорошо пригнанными сапогами.

Для Путли и Джербану Англия была страной корон и тронов; рослых, замечательно одетых джентльменов с холодными глазами и важных белокурых дам, разъезжающих в блестящих экипажах по бульварам, элегантных лордов в цилиндрах и во фраках, которые прогуливаются под руку с томными леди, волочащими шлейфы по чистеньким приморским променадам, – такие изящные пары, с такими прекрасными манерами.

Если бы Путли и Джербану сказали, что англичанам тоже приходится опорожнять кишечник, они б, наверное, ответили:

– Ну да… они же люди…

Но червь сомнения начал бы подтачивать плод их воображения.

Но поскольку предположения такого рода не высказывались, Англия их мечты сверкала стерильной чистотой, несовместимой с физическим бытием человека.

В ноябре, через месяц после того как Фредди галантностью спас мир в семье, они погрузились на корабль в бомбейском порту. Сердца их выстукивали: еду в Англию! еду в Англию!

По мере того как корабль близился к месту назначения, настроение у Джербану все повышалось. Она разгуливала по палубе, по-тюленьи выпятив грудь, обтянутую пальто. Высокомерное выражение ее лица причиняло Фредди чисто физическую боль.

На Путли мысль о неминуемом приближении к цели производила обратное действие. Она внутренне сжималась в комок, ужасаясь тому, что ей придется вступить в общение с людьми такого величия. Губы Путли сошлись в тонкую озабоченную полоску, лицо обтянулось в остренький треугольник, глаза смотрели тоскливей обычного. Она по малейшему поводу нервически набрасывалась на Фредди.

Первое соприкосновение с непостижимой действительностью состоялось прямо на корабле, где англичане драили палубы и обслуживали пассажиров. На второй день пребывания в Лондоне от иллюзий не осталось ровно ничего.

Они увидели неряшливых англичан в плохо сшитых теплых костюмах, которые куда-то спешили с озабоченным видом, англичан, поглощенных зауряднейшими житейскими делами. Увидели затюканных и нерешительных людей с невеселыми лицами, увидели и других – с настороженными, наглыми глазами уличной шпаны. Увидели обтрепанных англичан, которые подметали улицы, мыли окна, выносили мусор. Они сталкивались с продавщицами, клерками, лавочниками – и все были англичанами, светлокожими и светлоглазыми, и со всеми полагалось вести себя как с равными. Лица лондонцев носили совершенно то же выражение, что лица жителей любого города Индостана.

Где же короли и королевы, лорды и леди, где их нарядные кареты? Где джентльмены и дамы с высокомерными, холодными глазами, с уверенностью в своем превосходстве? Семейство Фредди вдруг осознало, что превосходство, которое англичане подчеркивали в Индостане, было таким же преходящим, как их загар.

Главное же – они увидели, как Чарлз П. Аллен, у которого они остановились, собственноручно чистит унитаз щеткой на длинной ручке… Это было последним ударом! Это и еще одно: у миссис Аллен не было прислуги, если не считать неряшливой нахалки, которая приходила на час по утрам.

Джунглевалов пригласил сам Аллен. Миссис же Аллен жизнь в Индостане научила остерегаться чересчур тесного общения с семьями местных жителей, поэтому она немного побаивалась.

Дети Алленов, Барбара и Питер, имели собственные семьи и жили тоже в Лондоне, но отдельно от родителей.

Миссис Аллен была совсем не той, какой Джунглевалы помнили ее по Лахору. Там она была женой крупного чиновника, томной и снисходительной дамой, тут – суетливой и задерганной домохозяйкой. Ее голубенькие глазки смотрели неуверенно, лицо приобрело нездоровую одутловатость, а нос как будто стал крупней. Волосы она завила и выкрасила, отчего они превратились в тусклый рыжий пух.

Дородность мистера Аллена тоже была не той, что прежде, а интригующие голые ляжки теперь, к прискорбию, были скрыты под брюками.

Аллены жили в Фенсбери-парке, в квадратном доме серого камня, стоявшем в ряду похожих домов. Жилье Алленов отличалось замысловатой, хитроумно спланированной этажностью, которую нигде, кроме Англии, не найдешь. Верхние этажи и чердачное помещение Аллены сдавали студентам, нижний этаж занимали сами, а Джунглевалам были отведены две комнаты, куда можно было попасть с площадки между первым и вторым этажом.

Хозяева были очаровательно гостеприимны. Гости были очарованы гостеприимством – кроме Джербану.

Джербану не могла простить Мэри Аллен того, что та предательски утратила свой былой лоск. Джербану помнила ее окруженной слугами, которые только и ждали случая броситься исполнять волю госпожи. Джербану помнила ее принимающей гостей в саду, благоухающем цветами. Как не могла Джербану соотнести царственную миссис Аллен с жалкой хлопотуньей, делающей всю черную работу по дому, так же не могла она соотнести свои мечты об Англии с лондонской действительностью. Джербану чувствовала себя обманутой. Ее кумиры рухнули с грохотом, не оставив ничего, кроме пыльного облака презрения! Насмешка задирала ей нос вверх и оттягивала уголки губ книзу – это выражение так и продержалось на ее лице все время, что она провела в Лондоне.

Несчастная Мэри Аллен, вынужденная сидеть дома с Джербану, пока остальные развлекались в городе, сделалась главным объектом этого презрения. Джербану очень скоро почувствовала, что звать такое ничтожество «миссис Аллен» ниже ее достоинства, и перешла на «Мей-ри». Мистер Аллен превратился в «Чарли».

Аллен, Фаредун и Путли с утра до ночи ходили по лекциям, театрам, магазинам, по всяким интересным местам. Джербану не привыкла так много ходить, поэтому она лишь изредка участвовала в вечерних развлечениях. Днем же она торчала дома, изводя Мэри Аллен, встревая в ее дела и повсюду суя нос.

Утром она топала вниз по лестнице так, что ее шаги отдавались до самого чердака, и Мэри заранее обмирала. Джербану, переваливаясь, шла на кухню и совала ей в руки охапку грязного белья.

– Мей-ри. Мала-мала стирай!

Затем Джербану отправлялась в столовую, с пыхтеньем и треском подволакивала кресло к крохотному камину и кричала:

– Мей-ри! Стул!

Расположившись в самом удобном кресле и в самом теплом месте, Джербану прочно водружала ноги на скамеечку, поплотней закутывалась в шерстяные кофты и шарфы и отдавала очередное распоряжение:

– Мей-ри! Чай!

Когда все было съедено и выпито, раздавался крик:

– Финиш, унеси!

В редких случаях, если выглядывало солнце, распоряжение менялось:

– Мей-ри, солнце, солнце!

И Мэри выносила в садик стул для Джербану, а потом бежала за скамейкой ей под ноги.

Что-что, а подавать команды по-английски Джербану выучилась быстро, а ко времени отъезда из Англии ей даже удавалось составлять простые фразы.

Муж просил Мэри проявлять терпение в отношении старухи, и Мэри старалась изо всех сил. Сговорчивость, от природы свойственная ей, за годы жизни в Индостане превратилась в безразличие. К тому же она переняла навыки индостанского гостеприимства, порабощающего своей щедростью, и была готова всячески ублажать гостей.

Но Джербану было мало одного ублажения. Она желала быть хозяйкой, она требовала отчета.

– Сегодня почему не карри?

– Лук плохо резать!

– Мыть окей! Такой чашка не пью!

– Без перец не кушать!

Иные из ее замечаний отличались чисто индостанской бесцеремонностью и настырностью.

– Твоя красивый длинный платье нет? Этот платье противный нога видно.

– Почему не мыть? Твоя вода кусайся, да?

– Твоя сидит чай пить. Две минуты опять сидит чай пить. От этого зад толстый.

– Твоя почему грудь нет? – Джербану тыкала Мэри в грудь и, подчеркивая упрек, выпячивала изобилие собственной плоти. – Нет хорошо. Бедный Чарли!

Джербану все трогала, хватала, переставляла. Она совала любопытный нос в шкафы, ящики и кастрюли, вытаскивала любую вещь, вызвавшую ее интерес, поминутно отрывая Мэри от домашних дел вопросами:

– Мей-ри! Мей-ри! Это что?

К концу второго месяца Мэри стала терять терпение.

Четыре дня не переставая шел дождь. В конце особенно утомительного дня Мэри неосторожно попробовала применить тактику Джербану против нее самой.

– Почему ты такая толстая? – выпалила Мэри. – Почему ты такая ленивая? Почему ты такая настырная?

Но Джербану немедленно поставила ее на место, огрызнувшись:

– Почему твоя нос сует, мисс?

«Мисс» Джербану употребляла по отношению к миссис Аллен, когда хотела особенно сильно уязвить ее.

А чуть позднее, когда Мэри наклонилась к камину, поправляя огонь, Джербану схватила со стола вилку, подцепила сзади и задрала юбку Мэри, чтоб посмотреть, что надето под ней.

Миссис Аллен вырвала вилку и, багровая от ярости, трясясь, уставилась на Джербану, не в силах выговорить ни слова.

– Такой штанишка маленький, ай-яй-яй, – укоризненно пропела Джербану.

В тот вечер мистер Аллен встревоженно стучался в дверь спальни, которая никогда раньше не запиралась, а когда его впустили, увидел, что жена в истерике. На другой день он поговорил с Фаредуном:

– Не в том дело, что нам не нравится твоя теща, старина. Но она совершенно задергала Мэри. Ты же понимаешь, мы тут живем по-другому – тут ни слуг, ни мальчиков на побегушках. Твоей теще с этим свыкнуться трудно. Ну и видишь ли, – тут он понизил голос и покраснел, – она иногда позволяет себе вмешиваться в вещи интимные…

– Ни слова больше, дорогой мой друг! Я понял. Все будет улажено, – заверил его Фредди.

Джербану была сослана в свою комнату, откуда ей было дозволено выходить, только когда в доме находились Фаредун или Путли.

Джербану вышла к ужину разобиженная. Она громче обычного шаркала, топала, чихала, харкала, кряхтела и уселась на свое место со всем грохотом, какой могла произвести.

Мэри сидела с опухшими глазами, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, разговаривала сухо и только когда это было совершенно необходимо.

Мистер Аллен разрезал жаркое, разложил мясо по тарелкам и подал Джербану сочный кусок.

Джербану глянула на тарелку, будто по ней ползали тараканы, потыкала вилкой подрумяненные картофелины и перебросила их на хлебную тарелочку, показывая, как противна ей эта еда.

За столом царило напряжение. Путли безмолвствовала и смотрела прямо перед собой. Фаредун и мистер Аллен пытались вести непринужденную беседу, но она плохо ладилась.

После ужина Мэри и Путли стали убирать со стола. Джербану, немного размякшая от сытости, продолжала сидеть на своем месте, где она перепачкала соусом и засыпала крошками скатерть.

– А вы что не помогаете? – поинтересовался Фаредун. – Ножки отнялись или что?

Джербану метнула на него взгляд, исполненный ненависти.

– Тебе, как всегда, больше всех надо, мистер, да? – проворчала она.

Но Фаредун справлялся с ней куда лучше, чем бедная Мэри.

Обвиняющим жестом направив на нее указательный палец, он судейским голосом произнес:

– Больше всех суете свой нос куда не надо именно вы! В чем дело – вы не готовите, не стираете, никакой помощи в хозяйстве от вас нет. Разве так ведут себя приличные люди, когда приезжают погостить?

– А мне дали возможность? Нет. Никто мне не дает ничего делать.

– Не беспокойтесь. Эту возможность дам вам я. Завтра вы займетесь обедом.

Мэри, услышав Фаредуна, закричала с кухни:

– Нет-нет! Незачем ей заниматься обедом!

Мэри явно привела в ужас мысль о том разгроме, который учинит Джербану в ее кухне.

– Не нет, а да! – воспротивился Фаредун. – Пусть даст вам отдохнуть. Вы с мужем сможете проведать детей.

Мэри вначале и слушать не желала, но Чарлз уговорил ее. Было решено, что они уедут на субботу к дочери, а вечером Барбара, Питер и их домашние соберутся на ужин, который приготовит Джербану.

До субботы оставалось четыре дня.

Однако на другое утро миссис Аллен опять услышала медленный топот на лестнице. Она обмерла. Рванувшись к лестнице и увидев Джербану уже на полпути вниз, она завизжала:

– Нет! Назад! Обратно в свою комнату! Назад!

В ее голосе была такая твердость и сила, что Джербану застыла на ступеньке.

Мэри размахивала руками:

– Наверх! Кому говорят – наверх!

И Джербану покорно затопала наверх.

Вечером Джербану объявила, что истосковалась по дому. Она скучает по внукам. Ей хочется немедленно вернуться домой. Она не в силах больше выносить этот холод.

– Я хочу к себе в Лахор. Не хочу умирать на чужбине, – повторяла она всякий раз, оставшись наедине с Фаредуном или Путли.

Наступила суббота. Аллены уехали на весь день к Барбаре. Путли осталась дома помогать матери, Фредди сделал необходимые покупки. Помощь Путли заключалась в том, что она приготовила все блюда сама. Джербану только отдавала распоряжения и разбрасывала по кухне грязные кастрюли и сковородки. Карри, рис, тушеные креветки в остром кисло-сладком соусе – все было готово. Оставалось поджарить котлетки.

Когда до ужина остался час, Джербану взялась за котлетки. Поджарив половину, выложила на блюдо и отнесла в столовую.

По всему дому разнесся аппетитный запах. У Фаредуна потекли слюнки и заурчало в животе. Он на цыпочках пробрался в столовую, съел крошечную котлетку. Вторую. Он был застукан с поличным на четвертой: в проеме кухонной двери возникла Джербану как громадный злобный призрак.

– Вкусные котлетки, – льстиво пробормотал Фаредун и виновато вытер губы.

Джербану продолжала стоять в дверях – глаза горят, рука сжимает ручку чадящей сковороды – как воплощение мести.

Фаредун молча убрался восвояси.

Жирный призрак приблизился к столу и стал доедать котлеты.

Когда раздался звонок, Фаредун и Путли были наверху. Джербану чуть-чуть приоткрыла дверь и с горькой обидой объявила Алленам, дрожавшим на ледяном ветру:

– Все котлета съел!

Начинал падать снег.

– Да? – Аллен пытался протиснуться в дверь. – Вы ведь не знакомы с женой Питера? Шейла, это теща мистера Джунглевала.

– Ейло, – коротко кивнула Джербану. – Котлета нет – он съел.

Аллены наконец вошли в дом, и Мэри повела всех прямо в столовую.

– Нет котлета. Съел котлета. Он съел, – подвывала Джербану, размахивая руками.

– Правда? – вежливо посочувствовала сбитая с толку Шейла.

На счастье, в эту минуту в столовую вошел Фаредун, красивый и галантный, и съеденные котлеты были отодвинуты на второй план. Временно, ибо как только был подан обед, опять началось хныканье, воздевание рук и причитание:

– Все съел! Он съел! Котлета нет!

Но позор Фредди ненадолго удовлетворил Джербану. Она все настойчивей просилась обратно в Лахор.

…Аллены холодно простились с Джунглевалами. Самого Аллена просто не оказалось дома, а миссис Аллен ответила ледяным кивком на все Фаредуновы слова извинения и прощения. От Джербану она просто отвернулась, поджав губы.

И опять Фаредун почувствовал, как отравлена вся его жизнь мерзкой старухой, от которой некуда деться. Мрачные мысли обуревали его. Путли сидела рядом, пугливо глядя прямо перед собой. Джербану вела себя непривычно тихо и послушно.

Семейство высадилось из такси у гостиницы на Оксфорд-стрит. И словно благословляя перемену обстановки, после обеда выглянуло солнце, решившее подарить Лондону запоздалое, болезненное бабье лето.

Джербану ожила. Она была в восторге от новой жизни и целыми часами разглядывала с балкона на третьем этаже толпу, текущую через нарядный торговый центр Лондона. Потом Джербану спускалась вниз на лифте и как танк прокладывала себе дорогу среди прогуливающихся по Риджент-стрит, Стренду и Пикадилли. Она утыкалась носом в витрины, а зонтиком в прохожих, которым недоставало телепатических способностей, чтобы своевременно убраться с ее пути. Джербану привлекала к себе общее внимание. В те времена лондонцев еще мог заинтриговать вид сари, верх которого был наброшен на голову Джербану, а низ виднелся из-под ее пальто. Внимание действовало на нее, как спиртное на пьяницу. Ее обычная самоуверенность переросла в наглость. Джербану скандалила с продавцами, бесцеремонно отпихивала прохожих и хамила всякому, кто осмеливался из вежливости заговорить с ней. Гулять с Путли она отказывалась.

– Мне и одной хорошо, – заявляла она. – Я прекрасно могу обойтись без всех этих «нет» и «нельзя»!

Фаредун был просто счастлив, что теща живет собственной жизнью. Они с Путли с удовольствием проводили последние дни в Лондоне, бродя по городу и навещая знакомых. Мистер Аллен зашел к Фаредуну в отель – отношения были восстановлены.

Дорогу Джербану переходила с непринужденностью и самоуверенностью бронемашины, воспринимая как должное и дикий скрежет тормозов, и ошалелые взгляды водителей. И ей действительно все сходило с рук, пока в один прекрасный день автобус с ревом не надвинулся на нее вопреки поднятой ладошке, которой она приказала водителю затормозить. Автобус размазал бы ее по асфальту, если бы Джербану цирковым прыжком не спаслась в последнюю секунду. Автобус промчался так близко, что сари Джербану запарусило от ветра, поднятого им. Джербану хватала воздух ртом, и каждый вдох распалял ее ярость.

На тротуаре стоял молодой полицейский, выделяясь в толпе синей формой и каской. Джербану углядела его. Она перешла улицу обратно и грозно поманила к себе пальцем невезучего бобби.

– Автобус номер почему нет? Ты здесь для украшение?

В ней было столько воинственности, что длинноногий полицейский, склонившийся было, чтобы получше расслышать низенькую старуху, отпрянул назад как от выстрела.

– Форма зачем ходи? Пояс, пуговицы золотой? Украшение, да?

Вокруг стала собираться толпа.

Молоденький полицейский ошарашенно смотрел сверху вниз на Джербану.

– Украшение на улице хочешь? – обратилась Джербану к зевакам. – Моя из дому ваза приноси. Фарфор фигурка приноси!

Она снова повернулась к бобби:

– Ты ваза? Ты из фарфор? Ты из полиция! Автобус номер почему нет? Почему? Чуть не убил!

Вдруг Джербану с силой толканула потрясенного полицейского:

– Иди автобус лови! Иди! Иди! Шофер язык вырву! Глаз вырву! Иди!

В толпе вежливо хихикнули. Полицейский воспринял это как подсказку и, собрав все свое добродушие, бесстрашно положил руку на этот «танк»:

– Извините, мамаша. Сейчас я его поймаю, этого чертова водителя!

И зашагал прочь.

Толпа рассосалась. Джербану приготовилась снова перейти улицу, но на автобусы поглядывала теперь с опаской. Слова «извините, мамаша» несколько умилостивили ее. Она была довольна обещанием полицейского и хотя понимала, что он ничего делать не собирается, была польщена его корректностью.

Когда, вернувшись в гостиницу, Джербану рассказала, что чудом спаслась от смерти, Фаредун пришел в отчаяние.

«А какой был шанс!» – сокрушенно думал он.

В начале марта, на целых полтора месяца раньше намеченного срока, Джунглевалы возвратились в Лахор. Там они узнали, что Тани опять в положении.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю