Текст книги "Секрет (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Глава тридцать девятая: Антон
Соня засыпает примерно на середине сказки, и я даже не могу точно сказать, когда это произошло. Минуту назад она еще вовсю смеялась и требовательно елозила пятками под одеялом, и вот – уже спит, устроив ладошку под пухлую щеку. Даже хочется разбудить и сделать так, чтобы она дослушала сказку, потому что самое интересное именно в конце, но внутренний голос подсказывает, что дело совсем не в сказке, а в моем желании еще раз увидеть, как она хлопает ресницами, когда переживает за героя, или услышать забавный детский смех.
Так что приходится взять себя за шиворот, подоткнуть одеяло и выйти, на всякий случай оставив включенным ночник и не до конца прикрыв дверь.
Мы с Таней сегодня спим на диване, а он у меня из тех, что не предназначены для сна, поэтому придется изображать двух змей в период спаривания, и прижиматься друг к другу больше, чем полностью.
Моя малышка как раз удобно устроилась на подушке и встречает меня тоже порядком сонным взглядом. Приходиться подвинуть ее, устроиться поудобнее, хоть ноги безбожно свешиваются с противоположной стороны, и переложить Туман на себя. Она, уже более оживленно, приподнимается на ладонях, нарочно делая вид, что не замечает, как кончик ее косы щекочет мне нос.
– Я бы не справился без тебя, – говорю чистую правду. – До сих пор не верю, что ничего не разбито, не сломано и все стены на месте.
– На твоем месте, Дым, я бы не радовалась заранее, потому что впереди еще целый завтрашний день, а фокус с мытьем улиток я уже использовала, и он будет недоступен еще недельку.
– Придется купить еще парочку, – поддакиваю ее серьезному виду.
И пока она не начала развивать тему возможного завтрашнего Хаоса в моем уютном жилище, притягиваю ее к себе, заставляя замолчать самым приятным и доступным мне способом.
Почему-то именно сегодня, хоть и хочу ее как безумный, мне хочется нежности и никуда не торопиться. Возможно, впервые в жизни провести лучшую часть ночи просто зацеловывая ее всю до макушки до пяток, хоть я и начал с губ.
Таня постепенно «просыпается»: сама перехватывает инициативу, даже немного недовольно ворчит, когда пятнаюсь вернуть себе право управлять ее губами. Приходиться довольствоваться тем, что могу положить руки ей на бедра и прижимать к своему паху достаточно плотно, чтобы она выдохнула мне в рот сладкий протяжный стон.
В моей фантазии уже проносится картина того, как мой малышка будет лежать подо мной, голая и совершенно расслабленная, но в этот момент Таня резко напрягается и шарахается от меня, как черт от ладана. Ее взгляд устремлен в сторону двери, и когда я запрокидываю голову, вижу стоящую в дверях сонную Соню с игрушкой в обнимку.
– Мне стласно… – признается она, и Таня быстро спрыгивает на пол.
Секунду я смотрю на то, как Туман обнимает мою племянницу, берет на руки и обещает, что будет лежать рядом всю ночь, и отгонять от нее плохие сны.
На секунду – или минуту? – я вдруг вижу ее через пару лет, но уже с нашей дочкой, у которой, возможно, будут такие же соломенные волосы и яркие зеленые глаза.
И эта мысль меня не пугает.
Абсолютно.
*********
Полночи я просто лежу на диване, пытаясь сосредоточиться на том, что он категорически не приспособлен для сна, но вместо этого мысли то и дело соскальзывают то в воспоминания о том, как меня изваляли в снегу, то наш совместный поход по магазинам, то купание улиток. Будь они неладны. Может, все дело в них?
Убедившись, что уснуть так и не получится, хоть суббота – чуть ли не единственный лень, когда я могу реально отоспаться, спускаю ноги на пол и выхожу на балкон, курить. И думать, хоть только что дал себе зарок больше не впускать в голову мысли о будущем. Все было проще, пока на горизонте не было девчонки с улыбкой, от которой меня тянет улыбаться в ответ, ее причудами, которые мне, взрослому цинику, хочется поощрять и которыми я – вообще труба – даже наслаждаюсь. Все было намного проще, пока у будущем, о котором я изредка задумывался, рядом не было никого подходящего, а был просто я: убежденный холостяк.
Когда на часах уже почти пять утра, все-таки изменяю своему решению не тревожить девчонок, и заглядываю в спальню. Они лежат в обнимку, громко в рассинхрон сопят, словно пытаются угнаться друг за другом, а рядом, глядя на меня печальными тряпичным глазами, лежит игрушечная сова. Честно, я испытываю к ней почти братское сострадание, потому что в этот момент мы похожи: тоже не у дел, и тоже не можем уснуть. И хоть рядом достаточно места, чтобы я улегся рядом, внутренний циник орет и ругается матом: «Не делай этого, мужик, и так вляпался по самые помидоры».
Да, кажется, действительно вляпался.
И весь следующий день – одно огромное тому подтверждение. Начиная тем, как мы втроем чистим зубы и устраиваем утреннюю пробежку по квартире от ребенка, которая изображает маленького вампира, и заканчивая вечером, когда я лично усаживаю Туман в такси и, как обычно, беру клятвенное обещание писать мне постоянно в дороге и сразу же, как зайдет в дом.
Через час приезжает Андрей: взъерошенный, не выспавшийся, но с огромной коробкой в руках, которая, для секретности, упакована в оберточную бумагу с совятами. Пока Соня, изображая взрослую, собирает свои вещи, мы с братом пьем кофе и говорим о своем, о мужском. В конце концов, я не выдерживаю и все же спрашиваю, почему он до сих пор никого себе не нашел.
– Потому что выбираю мать и жену, – усмехается он, очень плохо пряча грусть. – Это, как ты понимаешь, в два раза сложнее.
– Не сказал бы. – Вспоминаю, какой ажиотаж был повсюду, где появлялся за руку с Соней.
– Это пока ты просто «милый классный мужик с ребенком», – понимающе смеется Андрей. – А когда ты мужик, который не хочет никого приводить в дом и вместо тусы в клубе читает сказки ребенку – ты бракованный товар. У нас все как у одиночек с прицепом, только член между ног.
Уже когда они собраны и Андрей нахлобучивает на дочку шапку, Сова вспоминает о кексах, несется на кухню и со словами «Мы испекли!» вручает их Андрею. Брат вертит угощения в руках и логично интересуется, когда я научился готовить, потому что прекрасно знает, какой хреновый из меня повар.
– А это мы с Таней готовили, – опережает меня малышка, и я нарочно громко откашливаюсь, чтобы привлечь ее внимание. Она тут же прикрывает рот сложенными крест-накрест ладонями, и виновато моргает.
– Таня, значит, – хмыкает Андрей.
– Не твоего ума дело, – на всякий случай пресекаю возможные вопросы, но Андрей передергивает плечами и, взяв Соню на руки, выходит.
В моей квартире пусто. Спокойно и, когда я через час навожу порядки, возвращая все вещи на свои места, чисто.
Идеально, как я люблю.
И совершенно невыносимо тихо – хоть вали на хрен за три девять земель.
Глава сороковая: Таня
Всю следующую неделю я буквально разрываюсь между учебой, тренировками и бабулей, которая внезапно приболела простудой. Мои соревнования в субботу, и я ужасно волнуюсь, потому что, хоть и не подаю виду, до сих пор чувствую бол в ноге. Иногда, после неудачной фигуры, ногу тянет тупая ноющая боль и никакие согревающие мази не помогают. Приходится украдкой принимать обезболивающие и подбадривать себя фантазиями, в которых есть первое место, золотая медаль и гордость на лице Моего Мужчины. Правда, все эти фантазии мало реальны, потому что не так уж хорошо я катаюсь, не так уж мастерски выполняю все фигуры программы, и Антон не сможет прийти на мои соревнования, даже если случится чудо, потому что там будут мои родители и сестра, а, значит, вопросов, почему вдруг Антон увлекся фигурным катанием до такой степени, просто не избежать. Особенно после того, как Нина дала понять, что ей не нужно мое «да», чтобы считать нас любовниками.
Суббота. Я сижу на скамейке и пытаюсь не стучать зубами, потому что передо мной уже откатались потенциальные претендентки на все награды, и их выступления, как мне кажется, были в сто раз лучше моего. А я на предварительном прокате умудрилась плохо приземлится на больную ногу и ногу пришлось практически замораживать льдом. Это – спорт, довольно тяжелый и опасный, и мне до сих пор не совсем понятно, как мне, тепличной девочке, которую берегут как зеницу ока, разрешили им заниматься. После сегодняшнего падения я так и не решались посмотреть в сторону скамеек, на которых сидят мои родители, почти наверняка зная, что не найдут там одобрения, а только осуждение неоправданным, по их мнению, риском.
Но чудеса в жизни все-таки случаются.
Потому что я без единой ошибки откатываю основную программу, а потом так же блестяще произвольную. И, пораженная, стою посреди ледовой арены, потому что мама и Нина сорвались на ноги и громко хлопают, а папа сидит на скамейке и пытается сделать вид, что просто так трет глаза, потому что слезы – это не по-мужски.
Мои ноги так сильно дрожат, что даже стыдно почти вразвалку, не торопясь, идти в сторону борта, где меня уже ждет тренер. Остается всего пара метров, но я отвлекаюсь, потому что в глаза бросается предательски знакомый взмах. Просто кто-то с первых рядов махнул мне зажатой в руках радужной плюшевой единорожкой – и вдруг снова потерялся. Это ведь не мог быть мираж? Или мог? Или я просто слишком живо визуализирую свою несбыточную фантазию, и начинаю видеть сны наяву?
Делаю шаг в сторону. Просто самый обычный шаг, не танцы на льду, но нога предательски уходит в сторону. Взмахиваю руками, пытаясь сохранить равновесие – и понимаю, что меня уже несет на лед, словно сбитую локомотивом кеглю. Кажется, даже слышу хруст сломанной кости, но это уже не имеет значения, потому что через секунду валюсь на бок, на плечо и, по инерции, бьюсь головой.
В ушах звенит, как будто кто-то сунул мою голову в колокол и от всей души по нему ударил. Даже за ушами ломит до зубной боли. Пытаюсь встать, но не получается даже опереться на руки. Должно быть, со стороны выгляжу барахтающейся в межу мухой. Пытаюсь сцепить челюсти, напомнить себе, что сегодня у меня все получилось и сегодня, почти наверняка, золото будет моим, и что где-то там, в зрительных рядах, сидит мой Мистер Фантастика, потому что я узнала его, пусть не глазами, но сердцем. Главное, встать – чего уж проще?
Но проще не получается, только перевернуться и сесть, с ужасом разглядывая опухающую прямо на глазах ногу.
– Твою мать, Туман!
Я вскидываюсь, потому что моя душа каждой своей клеточкой откликается даже на эту грубость. Антон в два шага подходит ко мне, присаживается на одно колено и нервно всучивает мне плюшевую игрушку.
– Ого, какая большая, – пытаюсь сгладить неловкость я, потому что игрушка точно около метра в длину.
– Хрен ты у меня больше будешь кататься, поняла?! – злится он. – В жопу коньки и лед туда же. Самовыражайся как-то иначе.
– Как? – прячу улыбку за игрушкой.
– Носки вяжи.
– Носки?
– Да, носки! Обожаю теплые вязанные носки. С полосками, блядь!
Нас перерывают медики и мой тренер. На случай травм на соревнованиях всегда дежурит «Неотложка», и пока меня упаковывают во временные шины, происходит то, чего я боялась больше, чем сегодняшнего фиаско и падения.
Появляются мои родители.
********
Мне кажется, что воздух между нами становится таким плотным, что его можно зачерпывать ложкой, словно прозрачное желе. Даже мама странно играет щеками, как будто она тоже из желатина, и кто-то раскачивает ее невидимой палкой. На папу вообще стараюсь не смотреть, потому что он даже на редкие визиты Филина всегда реагировал так, будто меня в наглую пришел выкрасть целый цыганский барон. Только то, что Филин всегда провожал меня до порога квартиры и мы с ним дружны, спасало его от прицельного огня отцовских упреков. И еще то, что он в самом деле пару раз оказался кстати, когда ко мне клеились какие-то придурки. Правда, все это было в другой жизни, где у меня не было Мистера Фантастики, и его скупой мужской заботы, от которой я плавлюсь даже сейчас, несмотря на зашкаливающий градус негативных эмоций на термометре взаимоотношений семьи Тумановых.
Единственный человек, кто спокойно на все это реагирует – моя сестра. Она задает пару вопросов медикам, оценивает меня придирчивым взглядом, а потом делает то, от чего у меня почему-то закладывает уши.
Она. Становится. Рядом. С Антоном.
Не берет за руку, и даже ничего не говорит, лишь прижимается плечом к его плечу, почти так же, как это люблю делать я. Что-то вроде кошачьего потирания уголком рта, невидимой метки, которая оставляет на мужчине след принадлежности одной самке – ей.
Вот только он – мой, а не ее.
И пока я пытаюсь за пару секунд заново научиться разговаривать, Нина говорит родителям:
– Я попросила Антона прийти. Он опоздал и не смог нас найти.
Мне кажется, что в мире резко сменились законы физики, и внутри меня образовалась природная аномалия, потому что внутренние органы бултыхаются в невесомости, то ударяясь о стенки живота, то падая вниз заледенелыми глыбами. Это продолжается всего мгновение, за которое я успеваю только открыть – и закрыть рот, потому что медики уже грузят меня на носилки, словно юродивую, и выносят через заднюю дверь. Мне невыносимо сильно хочется обернуться, посмотреть, что происходит за моей спиной, но я силой заставляю себя лежать ровно.
Нина нас выручила.
Она все знала еще в тот вечер, на дне моего рождения, и сегодня только увидела подтверждение своим словам.
Я должна быть ей благодарна.
Мы с Дымом должны.
Но я чувствую только раздражение и досаду. И злость. Меня раскатывает ревностью до состояния блина для приготовления лапши.
Мама вместе со мной забирается в машину «Скорой» и всю дорогу мы молчим. Только изредка я замечаю, как она бросает взгляд на плюшевого единорога, которого я остервенело прижимаю к груди двумя руками, сама себе до смешного сильно напоминая племянницу Антона, когда та носилась со своей любой игрушкой. Но в моей голове сейчас такой бардак, что этот подарок кажется единственной связью между мной и Моим Мужчиной. А больной мозг уже транслирует картинки того, как по приезду в травматологию, я узнаю, что Антон и Нина успели пожениться, завести двух детей и отпраздновать золотую свадьбу. Чтобы мои родители уж наверняка ничего не заподозрили.
– Ты как, моя хорошая? – Мама берет меня за руку, и я улыбаюсь только чтобы ее приободрить, потому что она выглядит гораздо хуже, чем я со своей сломанной ногой. – Папа будет очень расстроен.
– У меня золото, мам.
Я покрепче сжимаю ее пальцы, и мы прижимаемся друг к другу лбами. Синхронно набираем в легкие воздух и начинаем петь «Звенит январская вьюга…»
Пока меня обследуют, делают снимок и ждут заключение врача, я сижу одна в смотровой, потому что чуть не силой вытолкала мать к остальным. Кажется, она готова была упасть в обморок от одного вида кушетки, на которую меня усадили под белы руки. В тишине у меня есть время подумать, что делать дальше. После укола обезболивающих в голове все немного плывет, поэтому сложно не потерять мысль. Я словно перебираюсь на другую сторону реки, перепрыгивая с льдины на льдину, почти не замечая, что все это время просто топчусь на месте.
Нужно поблагодарить Нину. И извиниться за то, что накричала на нее. Она – моя старшая сестра. В чем-то даже роднее матери, потому что именно Нина учила меня наносить макияж и давать отпор наглым ухажерам. Нам просто не повезло увлечься одним мужчиной. Мы поговорим – и все наладиться.
Через полчаса приходит врач в сопровождении моих родителей, и «осчастливливает» меня новостью, что у меня перелом без смещения, а значить, гипс накладывают на четыре недели. Пока. Через неделю на повторный осмотр и снимок, как выяснилось – можно прямо к нему, а не в поликлинику по месту жительства. Уверена, что не обошлось без разговора с папой, который мастер договариваться, кажется, даже с тем, что не умеет говорить и не обладает интеллектом.
– А пока – покой, лекарства и… костыли. – Улыбка доктора становится похожей на гримасу Джокера в исполнении Джека Николсона. Только зубы белые.
От одной мысли о костылях меня подташнивает, но в этот раз даже мой безудержный оптимизм дает задний ход, потому что – нужно быть реалисткой – я и шага без них не сделаю.
– А Нина и… Антон уже уехали? – спрашиваю с безразличным видом, но паника шепчет, что моя ложь очевиднее, чем свеженький прыщ на кончике носа.
– У твоей сестры важное совещание, Антон повез ее в редакцию, – отвечает мама. И подмигивает мне, шепотом, как будто отец может этого не услышать, добавляет: – Вот ведь… обманщики, за спинами у родителей…
– Меня сейчас стошнит, – жалуюсь я.
Стошнит чистой неуправляемой черной ревностью.
Глава сорок первая: Антон
Еще никогда мне не было так тяжело вести машину. Ни разу, хоть я за рулем с девятнадцати лет и по праву считаю себя внимательным и осторожным водителем. Во всяком случае, пара ДТП, в которых угораздило вляпаться, были не по моей вине.
Но сейчас я среди бела дня пролетаю на красный, только чудом не нарвавшись на ребят с жезлами, потом слишком резко даю по газам, и только ремни безопасности спасают Нину от неизбежного удара лбом о приборную панель. В завершение не очень удачно вписываюсь в поворот и все-таки притормаживаю на стоянке около магазина.
Я видел, как она упала. Просто на ровном, блядь, месте, растянулась, как годовалый ребенок, еще толком не научившийся ходить. А все потому, что одному великовозрастному барану вздумалось припереться без предупреждения и размахивать долбаной игрушкой.
– Я знала о вас, – на удивление спокойно говорит Нина.
Что я должен на это сказать? В ножки поклониться, что прикрыла наш с Таней секрет? Прикрыла грудью от гнева Туманова?
А, черт!
– Спасибо. – Скупо, но это пока единственное, на что способны мои мозги. А еще это искренне, потому что она в самом деле нам подыграла.
– О чем ты только думал, Антон?
Сначала мне даже кажется, что это не ее слова, а голос моей совести, у которой почему-то не едкий мужской фальцет, а голос Нины Тумановой. Но нет: Нина смотрит прямо на меня, и вопросительно ждет, когда я созрею для вразумительного ответа.
– Ей девятнадцать лет, а ты сделал ее своей любовницей, – продолжает Туманова, так и не услышав от меня ни слова. – Думаешь, я не в курсе, как ты обычно выбираешь женщин и на каких условиях?
Конечно, она в курсе: хоть мы и не из одной сферы, но все же вертимся в тех кругах, где невозможно совсем уж избавиться от досужих сплетников. А я, в общем, никогда не скрывал, что меня не интересуют свидания, и вообще я настроен на формат долгоиграющих отношений без финала под марш Мендельсона.
– Я не собираюсь обсуждать это с тобой, Нина.
– А придется, Антон! – Она нервно выдергивает ремень безопасности, поворочаюсь ко мне всем корпусом. – Она ни с кем не встречалась, это ты понимаешь?! У нее не было мальчиков, не было нормальных свиданий с кино, цветами и ужином с родителями. Она вообще не от мира сего, потому что слишком маленькая и слишком наивная. Увидела тебя – и тут же нарисовала любовь на коленке. Любовь, в которую по-настоящему искренне верит. А тебе не хватило ума просто сказать ей «нет».
Это звучит слишком… честно, чтобы мне не хотелось еще раз попытаться закрыть ей рот, но, раз уж плотину прорвало, я должен вытерпеть все это дерьмо. Желательно еще и не утонуть в нем, потому что раздрай в собственной душе превращается в гирю на связанных щиколотках.
********
– Ты думал, что будет дальше? – продолжает пилить Нина и то, что я до сих пор ее слушаю, можно списать на картины распухающей прямо у меня перед глазами Таниной ноги.
Не знаю, почему это так в меня въелось, я сам частенько падал в детстве, ломал и руки, и ноги, потому что до какого-то возраста у меня просто не работали тормоза. Да и Андрей часто «ломался», один раз прямо у меня на глазах. Но никогда и ничего меня не ковыряло так сильно, как постоянные падения и травмы моей малышки.
– Думал о том, что она, возможно, захочет большего? Захочет нормальных отношений, встреч на виду, держаться за руки или, боже упаси, захочет замуж?
До офиса, где она работает, ехать еще минут двадцать, и я уже знаю, что это будут самые длинные двадцать минут в моей жизни. Потому что Нина не успокоится, пока не выскажет все, что думает о моем образе жизни, и потому что я все больше отдаляюсь от Туман, которая – даже не сомневаюсь – с каждой минутой все сильнее себя накручивает. Нужно позвонить ей сразу же, как избавлюсь от Нины. И плевать, будет кто-то рядом или нет.
– Твоей сестре уже девятнадцать, Нина. – Я все же слишком резко трогаюсь с перекрестка, и мысленно проклинаю и валящий снег, и серую пасмурную зиму, и Туманову, которая решила, что имеет право читать мне нотации. Но я все же слишком хорошо воспитан, чтобы грубить женщине, которая, к тому же, вроде как выставила себя лгуньей ради нас с Таней.
А хуже всего то, что теперь я почти уверен – не вмешайся Нина со своей помощью, я бы сказал правду Таниным родителям. Но это – постфактум, какая-то приправленная безнаказанностью храбрость, потому что в тот момент я мог думать только о Тане и ее сломанной ноге.
– Рада, что ты напомнил мне, сколько лет моей сестре, – довольно грубо отвечает Туманова. – Давай тогда и я кое-что тебе напомню. Ты старше на тринадцать лет, Антон, у тебя холостяцкие принципы в полный рост, тебе нужна женщина, которая смотрит в ту же сторону, что и ты. Понимающая во что впутывается ровесница, а не вчерашняя школьница, которой можно задурить голову плюшевыми игрушками и дорогими подарками. Думаешь, если Таня во все это влезла, она не мечтает о том, что когда-то ты проснешься, оглушенный любовью, не примчишься к ней с кольцом и предложением?
– Думаю, что у меня начинает болеть голова от твоих моралей, – огрызаюсь я. Довольно мягко еще огрызаюсь, потому что в полушаге от прямого посыла куда подальше и пусть валит на все четыре стороны. Или прямо к родителям, жаловаться на кобелиную сущность Антона Клеймана человеку, который считает его своим личным рукотворным шедевром.
– Кто-то должен быть умнее, – уже спокойнее говорит Нина. Усаживается ровно и поправляет ремень безопасности, глядя строго перед собой, как будто ее голову пришпилили к сиденью. – Таня никогда этого не сделает, потому что она влюблена в тебя и будет бежать из последних сил, даже если это дорога в пропасть. Упадет и сломается.
Я останавливаю машину около редакции ее журнала, и Нина быстро выходит. Но все-таки на прощанье делает последнюю ремарку, от которой мне хочется кого-нибудь убить. Желательно после продолжительных изощренных пыток.
– Развяжись с этим, Антон. Не ломай ее жизнь.
Домой я приезжаю только через пару часов: просто бесцельно катаюсь по городу, много курю и много думаю. Так много, что, кажется, получаю тяжелый вывих мозга, потому что любая попытка вытолкать из головы мысли о будущем превращается в болевой синдром. Словно мои бедные извилины слишком устали, чтобы шевелиться.
Даже не сразу включаю свет. Просо иду в гостиную, усаживаюсь на диван и смотрю на террариум, который в темноте похож на кусок джунглей, почему-то оказавшийся за стеклом.
Я дважды набирал Таню и оба раза она просто не ответила. Больше и не пытался. Надеюсь, просто спит после обезболивающих, потому что первую неделю только на них и будет жить. Сколько заживают переломы в ее возрасте? Месяц-полтора? И вряд ли мы сможем видеться в ближайшее время. Или сможем видеться вообще?
Когда в голове щелкает рубильник и «загорается» свет, я уже на кухне: мою, блин, улиток. Потому что их нужно мыть и потому что нужно держать в порядке их «дом». А потом натираю панцири специальным маслом из капсулы. Режу огурцы, которые покупаю зимой специально для Таниных слизняков. И еще насыпаю им смесь с кальцием. Чтобы у этих засранцев был крепче и красивее панцирь. Поливаю кактус. Он уже расцвел, и я тупо минуту разглядываю маленькие красные цветы. Почему-то был уверен, что из бутонов вылезут маленькие чудовища, а все оказалось проще и приятнее глазу. Фотографирую и отправляю Тане в вайбер, хоть она уже давно не в сети.
В любых отношениях рано или поздно наступает момент кривой непонятной паузы. Когда нужно поговорить «по свежему», пока трещина не начала разрастаться вширь и не превратилась в пропасть, через которую не перелететь и за всю жизнь. И даже если я сорву глотку, пытаясь до нее докричаться – мы все равно друг друга не услышим.
И сейчас я понимаю, что этот момент, увы, уже упущен.
