Текст книги "Секрет (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Глава тридцатая: Таня
Я знаю, что что-то не так, когда возвращаюсь вечером домой.
Сегодня у меня снова поздняя тренировка, но в последний момент Антон отменил нашу встречу, хоть обычно сам подвозит домой, когда так задерживаюсь. Говорит, что ему спокойнее, когда он видит, что я зашла в подъезд. Но сегодня мы как-то очень скупо поговорили минуту по телефону, Дым сказал, что у него внезапно важные дела и он уже вызвал мне такси. Уже в машине я не выдержала и написала ему, все ли хорошо, и он ответил коротким «Да, просто работа».
Завтра большой день – мои девятнадцать. А у меня нет ни единого повода ускользнуть из дома к Моему Мужчине.
И вообще, после выходных вдвоем все для мня стало очень… сложно. Потому что одно дело видеться украдкой пару часов в неделю, и совсем другое – провести вместе практически два дня, не прятаться и не бояться, что из-за угла покажется кто-то из моих родителей или его коллег.
Мне и раньше было слишком мало моего мужчины, а последние дни стали просто невыносимыми, потому что я вдруг захотела нарушить все условия, на какие согласилась, выйти за рамки, в которые добровольно зашла.
Я захожу в квартиру – и мама встречает меня с кухонным полотенцем на плече. Не улыбается, не спрашивает с порога, что случилось. Просто смотрит на меня осуждающим грустным взглядом. И это очень странно, потому что я никогда ни о чем им не врала, и мне нечего скрывать. Я хорошо учусь и хорошо катаюсь, и…
Хотя нет, я же им вру. Вот уже почти двадцать дней, как вру.
У меня ведь есть «секрет», но я стерегу его как зеницу ока.
– Привет, – с трудом узнаю свой взволнованный голос. – Вкусно… пахнет?
Ерунда – пахнет маминой выпечкой, как обычно, потому что она обожает готовить, и все время находит новые рецепты. Не помню дня, чтобы у нас на кухне не было очередных чумовых пирожных или шарлотки.
– Нужно поговорить, Таня.
– Хорошо, только руки помою.
Быстро бегу в комнату, бросаю на пол рюкзак и пишу сообщение Дыму, что уже добралась и со мной все хорошо. Жду пару минут, что он ответит, но он даже не появляется в сети.
А потом, когда я замечаю, как изменилась моя комната, начинаю медленно соображать в чем может быть дело.
Я всю ночь просидела над идиотскими сердечками, потому что вчера в девичьем чате только и было разговоров о предстоящем Дне Валентина, и подарках, которые нужно готовить своим парням. В общем. Все сошлись на том, что банальность из магазина – это все равно, что «ты такой же, как все», только в упаковке с бантиком. И у меня началась паника, потому что в голове не было ни одной идеи, как показать моему Мистеру Фантастике, что он для меня значит. Поэтому я распечатала его фотографию, откопала прошлогоднюю упаковку сердечек, которыми украшала коробку с подарком для юбилея свадьбы родителей, и просто думала. С ручкой и блокнотом, куда записывала все идеи, какие только пришли в голову, надеясь, что романтичный настрой поможет поймать Идеальную Идею. И не заметила, как уснула почти под утро прямо на полу, в той позе, после которой утром просто не разогнуться. Ну и проспала звонок будильника, потому что, как обычно, оставила его на кровати под подушкой. Помню, что скакала по комнате на одной ноге, пытаясь одновременно одевать и джинсы, и свитер, и завязывать волосы.
А теперь в комнате идеальный порядок, и нет ни намека на обрывки бумаги.
И фотографии Антона тоже нет.
Черт. Черт. Черт!
Я поворачиваюсь на звук двери и вижу, что маме надоело ждать, когда я приду на обещанный разговор, поэтому она пришла сама.
– Мама, я…
– Тебе не кажется, что это уже слишком, Таня? – спрашивает она, протягивая мне чашку с горячим чаем. Не злится и не повышает голос – я такого за ней вообще не замечала – но огорчение в ее голосе торчит наружу терновыми шипами.
– Что «слишком»?
– Увлекаться мужчиной, который намного старше тебя. Который нравится твоей сестре.
Последними словами она словно дает мне крепкую пощечину: наотмашь, до колючих черных мошек в глазах, будто я упала на муравейник и мои «предохранители» вовремя не закрыли веки, и теперь вся злая мошкара лезет мне в голову. Моргаю, чтобы хоть немного от них избавиться, но ничего не помогает, наоборот – становится только хуже, потому что на смену обиде приходит невозможно сильное чувство паники.
– Ты с ним…
– Нет! – громко выпаливаю я. – Это просто фотография.
– Просто фотография? – Я вижу, что она немного расслабленно выдыхает.
И меня скручивает тошнота, потому что впервые в жизни, вот так, запросто, я соврала своей маме. Не «не сказала» о чем-то важном, хоть иногда пользовалась этим нечестным приемом чтобы честно спрятать что-то такое, о чем не хотела ей говорить, а солгала, глядя в глаза. И она поверила, ведь за все свои девятнадцать лет младшая дочь не давала повода сомневаться в ее словах.
– Твоя сестра уже не первый год увлечена этим мужчиной, – продолжает мама, и я цепляюсь в стул, что не поддаться желанию закрыть уши ладонями. – Ты же не стала бы…
– Это просто фотография, – роботическим безэмоциональным голосом отвечаю я.
– Ты всегда была такой влюбчивой, Ребенок. – Мама обнимает меня, гладит по голове и шепчет: – Я все выбросила, хорошо?
– Хорошо.
«Нет, мамочка, все совсем не хорошо».
*********
Потом она уходит, и я думаю, что этот день уже просто не может быть хуже, но снова оказываюсь неправа, потому что случайно слышу разговор родителей, где они коротко обмениваются нашим маленьким семейным «секретом»: Таня снова увлеклась мужчиной, но на этот раз все снова несерьезно.
И когда я, загрызаемая совестью, собираюсь закрыться в ванной, мое внимание привлекают слова отца: «Заставила меня пойти к человеку с твоими подозрениями. В жизни так стыдно не было!»
В ванну я действительно иду. Или бегу, но со скоростью один шаг в минуту, потому что ноги перестают держать, а голова кружится, словно яркая сфера в ночном клубе, только блики почему-то режуще-красные, яркие до рефлекторных попыток зажмуриться.
Я забираюсь в душевую кабинку, включаю воду и скручиваюсь на полу, снова и снова прокручивая в голове слова отца. И как бы мне не хотелось обратного, все становится на свои места. Он был у Антона. И, видимо, после этого разговора мой Мистер Фантастика вдруг превратился в Айсберг.
Я всегда была немного паникером, особенно в тех ситуациях, где мне совершенно не на что было опираться, чтобы увидеть более-менее адекватную картину происходящего. И, конечно же, там, где были замешаны эмоции. Перед соревнованиями я вообще могу на сутки выпадать в режим молчания, когда просто физически не могу говорить. Но Антон – это не соревнования. Антон – это мое сердце, без которого я просто не смогу существовать, даже если мне сделают самую удачную в мире трансплантацию. Я просто не знаю, как жить в мире, где у меня не будет наших переписок, наших коротких звонков, его запаха на кончиках пальцев после наших встреч, его улыбки уголком рта.
Проходит куча времени и только занемевшие плечи и болезненные судороги сигнализируют моему мозгу, что все это время я сижу под ледяным душем. Выбираюсь наружу практически на четвереньках, хватаю все полотенца с сушилки и заворачиваюсь в них, как гусеница.
В комнату иду украдкой, но, кажется, мой стук зубов слышен даже соседям через стенку. Забираюсь в кровать, ныряю под одеяло с головой и проверю телефон. Вижу, что нет ни фиолетового огонька сообщения, ни синего от пропущенного вызова (хоть мы с Антоном не созваниваемся в то время, когда я дома и рядом мои родители), но все равно на что-то надеюсь.
Последнее сообщение в вайбере – от меня. Он ничего не ответил и так и не появился в сети.
Уже одиннадцать, но я все равно пишу ему, потому что не могу молчать, и жить неизвестности для меня равносильно выходу в космический вакуум без скафандра.
Я: Я ничего не сказала о нас. Я соврала матери.
Я: Прости, пожалуйста.
Я: Мне так плохо… без тебя.
Первый раз в моих сообщениях нет ни черных, ни красных сердечек.
И даже единорожек, без которых не обходится ни одна наша переписка.
Я гипнотизирую телефон взглядом, надеясь, что Мой Мужчина хотя бы прочтет то, что я написала, а в голове пульсируют строчки попсовой песни: «К черту эту гордость… Ведь в его объятьях все можно…»[1]
Засыпаю только под утро, так его и не дождавшись.
Глава тридцать первая: Таня
В коробке, которую мне торжественно вручает мама – новенький телефон.
Хороший и довольно дорогой, я сама бы выбрала примерно такой же.
Под прицельным обстрелом любопытных и ожидающих взглядов, я с силой растягиваю губы в улыбку, уверенная, что вот-вот тишину гробовую тишину нарушит визг моих натянутых лицевых мышц. Но, конечно, это невозможно. Я по очереди целую родителей и тут же вкладываю телефон в карман, прекрасно зная, что чего-то такого от меня и ждут. Хотя все равно беспощадно выдаю свою настоящую реакцию хотя бы тем, что не усаживаюсь прямо на пол, чтобы поскорее обновить подарок своей сим-картой и индивидуальными настройками. Я его даже не включаю, потому что не собираюсь им пользоваться, и ума не приложу, как это объяснить.
Я ни за что на свете не выпущу из рук подарок Антона, даже если бы он был в сто раз хуже.
К счастью, бабуля сегодня со мной, и она ворчливо мне подыгрывает:
– Так, Татьяна Владимировна, с новой игрушкой потом будешь баловаться, а пока за стол.
Мы рассаживаемся за круглыми столом, на котором нет разве что амброзии, потому что мама снова выложилась на всю катушку и не важно, что за столом только наша семья.
Через пару часов мой телефон вибрирует входящим сообщением в вайбер. Я запретила себе на что-то надеяться, потому что все мои вчерашние сообщения висят со статусом «прочитано», но ни на одно я так и не получила ответа. И до сих пор ни слова.
У меня есть свой собственный улиточный панцирь, который называется просто и ясно: самообман. И звучит это примерно так: «Мой Эверест просто занят, работает. Мой Эверест не бросил бы меня, не сказав ни слова»
Но на этот раз сообщение действительно от Антона.
У меня рвется дыхание, потому что растерзанное и сожженное сердце в моей груди в мгновение ока вырастает заново из слабого ростка надежды. И больно, и приятно, и слезы из глаз, так что приходится рвануть из-за стола под идиотским предлогом упавшей вилки, которую я сама же секунду назад пнула локтем.
Я не знаю, что он мне написал, но уверена, что не хочу читать сообщение при всех.
На кухне дрожащими руками еле-еле ставлю чайник, прикрываю дверь и, наконец, тянусь к телефону.
ДЫМ: С Днем рождения, малышка
Я: У нас все хорошо???
ДЫМ: Да. Соскучился
ДЫМ: Очень соскучился
Мне кажется, что это звучит примерно как: «Я думал о тебе все время и мне было так же плохо». И даже если это совсем не так, я просто представлю, что в моей вселенной существует только эта правда.
Я: И я оченьоченьоченьочень соскучилась!
Я: Мои единорожки умирают без тебя
ДЫМ: Ты умудрилась сломать пробел и в новом телефоне?
ДЫМ: Хочу тебя увидеть. Когда?
Я набираю сообщение в ответ, но дверь кухни открывается и на пороге появляется Нина.
Что-то в ее взгляде действует на меня как магнетический, вгоняющий в ступор свет-сигнал, и я не сразу понимаю, что до сих пор держу телефон в руке, а это совсем не безопасно, потому что в отличие от родителей, для которых все телефоны просто плоские черные прямоугольники, Нина прекрасно видит разницу. Тем более, она-то точно знает, каким был ее прошлый телефон с трещиной через весь экран.
– Покажи, – сестра протягивает руку.
У нее новый золотой браслет с лаконичным кулоном в виде снежинки. Понятия не имею, почему обращаю на это внимание, но почему-то кажется, что это имеет значение. Нина любит более крупные украшения.
– Дорогой подарок, Ребенок. – Сестра подгоняет меня характерным движением пальцев. – Твой… парень очень щедрый.
Она и мысли не допускает, что юнга на корабле может поднять бунт.
Но.
– Это не твое дело, Нина, – говорю я, пряча телефон в карман. – Моя личная жизнь не касается никого, кроме меня.
Сестра удивленно вскидывает брови, но не настаивает. Правда, и из кухни тоже не уходит – просто смотрит на меня так, будто пытается считать мысли невидимым сканером.
– Он определенно не твой ровесник. И такие подарки не делают просто так, значит, ты с ним спишь. – Вряд ли она хочет меня обидеть. Скорее, пытается прорубить тропу за стену в моей глухой обороне. – И ты его почему-то прячешь. Он женат? Или просто… очень старше тебя?
– Это тоже не твое дело, – слишком резко реагирую я.
– Я его знаю? – никак не реагирует на мои слова Нина.
– Нет, – вру я. И сейчас я так же далека от угрызений совести, как Земля от Юпитера.
– «Брайтлинг» тоже его подарок? – Она громко бьет ладонью по столешнице, в которую я упираюсь бедрами. – Антон, да?
Свист чайника отвлекает ее внимание, и я сбегаю из кухни.
********
Я сажусь за праздничный стол, но от моего хорошего настроения не остается и следа. Хочу взять стакан с соком, потому что в горле противный горький ком, но дрожащие руки выдают меня с головой. И стоит посмотреть вокруг, как сразу начинает казаться, что всем вокруг давно понятно, какая я лгунья, и взгляд матери из понимающего становится осуждающим. Хоть это и плод моего больного испуганного воображения.
Нина возвращается через пару минут и, как ни в чем не бывало, предлагает переходить к десерту.
Я знаю, что она уже все знает.
Но почему-то не говорить родителям.
И могу только представить, что сейчас чувствует, потому что это я – плохая младшая сестра, которая увела ее мужчину. Увела человека, который – теперь я это знаю – нравится ей не первый год. Которого родители хотят видеть у нее в мужьях. Которого я ни за что не отпущу, пока он сам не скажет, что мне пора уходить. Хоть я слишком сильно и наивно влюблена, чтобы без кома в горле думать о таком развитии наших отношений. Мне наивно хочется верить, что мы с Антоном не закончимся… вот так, как это обычно бывает, когда люди становятся просто сексуальными партнерами.
Только после того, как я вяло задуваю свечи на праздничном торте, на который мама потратила несколько часов, выдается минута, чтобы закрыться в ванной и ответить Антону. С ужасом смотрю на время – с момента его сообщения прошел почти час, и уже десять вечера, и у меня нет ни единого предлога, чтобы ускользнуть к нему хотя бы на полчаса. Это просто убивает. Как будто я живу в клетке безумного ученого, а мое сердце, отдельно от тела, бьется в банке у него на лабораторном столе.
Я: Извини, что долго не отвечала. Очень хочу тебя увидеть, Дым, но сегодня не получится :(
Жду примерно минуту, пока Антон прочитает мое сообщение и нарочно посильнее откручиваю вентиль холодной воды. Засовываю ладонь, жду, пока немного затерпнут пальцы и только потом прикладываю ее к горящим щекам. На этот раз горящим только от обиды.
ДЫМ: Я понял, что сегодня никак. Завтра?
Я: У меня с пяти до девяти посиделки с друзьями в том кафе, помнишь?
ДЫМ: Помню, зеленый эльф)
Я улыбаюсь, и с облегчением выдыхаю. Это просто два слова и скобка-улыбка в конце предложения, но эффект примерно такой же, как от в последнюю минуту сбитого астероида, который вот-вот превратит мою цветущую планету в шар огня, дыма и пепла.
Я: Заберешь меня в девять тридцать?
ДЫМ: Договорились. Останешься у меня на ночь?
Я: И на всю субботу тоже
Я: Если ты хочешь!
ДЫМ: Хочу еще и на воскресенье
Я прижимаю телефон к груди, запрокидываю голову на край ванной и думаю о том, что имею полное моральное право считать, что сегодня у меня была просто неудачная репетиция Дня рождения, а настоящий праздник будет завтра. Даже если не будет ни шариков, ни хлопушек, ни большого торта с кремовыми розами и девятнадцатью свечами.
Достаточно того, что я смогу взять за руку своего Мистера Фантастику.
Глава тридцать вторая: Антон
Было бы глупо не признать, что разговор с Тумановым не выбил меня из колеи. При том, что обычно я довольно спокойно отношусь к сложностям, которые возникают из-за женщин: если это в моих силах – помогаю их разрулить или просто морально поддерживаю. Или, если сложности достигают уровня «полный вынос мозга», просто заканчиваю отношения. Потому что секс без обязательств не должен быть «сексом после скандалов» или «сексом когда-нибудь, когда все уладится».
То, что происходит с Таней и так не укладывалось ни в одну схему моих обычных отношений. И я осознанно пошел на все это, потому что увлекся ее напором, ее живыми эмоциями и подвижным умом. Трудности, которые прилагались ко всему этому, не были достаточно сильным тормозом, чтобы ради них отказаться от желания получить для себя сумасшедшую малышку.
Но разговор с Тумановым все перевернул с ног на голову.
Во-первых, меня действительно задело то, что я могу быть просто «очередной влюбленностью». Что все ее единорожки, бегемотики и безумные выдуманные прозвища – это не эксклюзив для меня, это и есть увлеченная Таня Туманова. И что точно так же, как она сходит с ума по мне, она сходила с ума по какому-то парню с плаката или из телевизора.
Во-вторых, я не знал, что сказать Туманову. Потому что только его прямой вопрос в лоб заставил меня впервые увидеть наши с ней отношения под другим углом. «Простите, Туманов, ваша жена не ошибалась насчет меня и вашего Ребенка, только у нас с ней не встречи-поцелуи, а секс, потому что я, кобелина, предложил ей роль моей любовницы»
А когда я понял, что меня «укрывает», то просто ушел в работу и забил голову до отказа, чтобы не думать о Тане. Не думать о нас.
Хоть все равно, даже когда убитый завалился в кровать, какая-то часть мозга осталась достаточно ясной, чтобы пристрелить меня простым и единственно логичным вопросом. На которым мне стоило хорошенько подумать: «Что с нами будет?» Не через неделю, не через месяц, а через полгода. И что за хрень я вообще творю, лишая девчонку нормальных свиданий, взамен предлагая – фактически, вынуждая – врать родителям о том, как и с кем она проводит время.
И что будет, когда Туманов узнает, что я соврал? Даже если технически он просто не дал мне шанса сказать.
До самого вечера мозг накачивал мою недобитую совесть потребностью воспользоваться подарком судьбы, все закончить, пока не рвануло и сделать выводы на будущее. А потом я нашел в телефоне ее фотографию. Единственную, которую сделал сам: рядом с кривым снеговиком, которого мы слепили на даче у Марика.
Я через минуту уже писал ей в вайбер, точно зная, что это прямой посыл на хуй всех свих сомнений, угрызений совести и попыток делать вид, что я в любой момент могу все закончить. Ни хрена подобного. В моем возрасте уже стыдно заниматься самообманом.
В пятницу, как и договаривались, я заезжаю за малышкой в кафе, где она отдыхает. Выхожу из машины… и немного притормаживаю, когда замечаю ее на крыльце. В забавной пушистой шапке с волчьими ушами, с охапкой разноцветных шариков, с горшком, в котором торчит странный фиолетовый цветок. И сапожки у нее до смешного забавные – похожи на красные валенки с меховой оторочкой, и Таня как раз переминается с ноги на ногу от крепкого мороза.
Понятия не имею, как это происходит, но через секунду я уже рядом с ней. Как будто память дала сбой, а мозг «подвис» и несколько секунд моей жизни выпали из реальности.
– Привет, – широко улыбается моя малышка. – Я соску…
Обнимаю ее ладонями за шею и целую. Жадно, сильно, как будто весь мой кислород – в ее легких. Слизываю ее удивленный стон языком, придвигаюсь так близко, что собственные ребра просят пощады. Я такой голодный до нее. Совершенно ненормально хочу этот рот: губами, языком, кожей. Хочу, чтобы сегодня она целовала меня, чтобы оставила на мне кровоподтеки своих еще не очень умелых поцелуев.
– Антон… – Даже мое имя Туман произносит так, что хоть сейчас тащи ее в кровать. – Я соскучилась по тебе. Ты мне каждую ночь снился.
«А я о тебе уже тебе уже двое суток думаю, не переставая…»
Но вместо слов я снова ее целую, стираю ее рваными влажными вздохами все свои сомнения.
Не отпущу.
Не смогу.
Я дам нам шанс. Месяц? Два месяца?
И если ничего не расклеится, сам пойду к Туманову и скажу, что забираю его дочку себе. Даже если он пошлет меня на хуй и, в принципе, будет в чем-то даже прав.
– У меня колени подгибаются, когда ты так целуешь, мой Мистер Фантастика…
– Хочу целовать тебя всю, – говорю я, прикусывая уголок ее рта. – И между ног языком…
Совсем сдурел.
Малышка вздыхает – и шарики улетают в небо из ее ослабевших пальцев.
*******
Мы еще долго целуемся на этом крыльце. И не только целуемся: обнимаем друг друга, просто стоим, дыша друг другу в губы. И мне не хочется никуда спешить, хоть валит густой снег, и я чувствую, как стремительно замерзает затылок.
– Мои родители… – начинает Туман, но я притормаживаю ее на прямо на пороге этого разговора.
– Малышка, об этом мы поговорим потом. – Стряхиваю снежинки с ушей на ее шапке и самого, как идиота, тянет улыбаться от того, как она немного морщится, когда снег сыпется прямо ей на нос. – Поехали.
Таня забирается в машину и поудобнее устраивает цветок на коленях, как будто речь идет об инопланетянине, которого ей вручили в качестве бесценного подарка. Не выдерживаю и все-таки спрашиваю, что это за чудо в горшке.
– Орхидея фаленопсис, – деловито говорит Таня, осторожно просовывает руку в прозрачный целлофан и гладит фиолетово-чернильные лепестки. – У меня их много.
– Выглядит странно, – озвучиваю свои мысли.
И всю дорогу до дома слушаю о том, как содержать орхидеи в домашних условиях, как их нужно правильно опрыскивать, как пересаживать и как сделать так, чтобы цветам было комфортно в совсем не комфортных для них, далеких от тропических, условиях. Кажется, она может болтать об этом часами, гораздо больше, чем длится дорога до моего дома, но я просто слушаю и мне интересно. Наверное, с не меньшим бы интересом слушал от нее даже теорию квантовой вероятности.
Таня осторожно переступает порог моей квартиры, как будто ждет какой-то подвох, и мне даже жаль, что это настороженное выражение лица и хитрый взгляд пропадут зря, но никакого выпрыгивающего из-за угла сюрприза я не приготовил.
– Давай своего монстра, – забираю у Туман горшок и ставлю его на тумбу в прихожей, а потом помогаю раздеться.
По случаю праздника на ней пушистый белый свитер в облипку и я замечаю под тонкой вязкой черный силуэт бюстгальтера. И то, как Таня пятится к двери, буквально прилипает к ней спиной, словно ноги отказались ее слушаться, и в каком-то непонятном мне приступе смущения пытается прикрыться руками. Выразительно выгибаю бровь – и ее руки безвольно опадают вдоль тела.
У нас впереди целый вечер и вся ночь, и спешить совершенно некуда, поэтому я позволяю себе минутную слабость, которая накатывает слишком стремительно, чтобы я успел подготовить хотя бы один здравый аргумент «против».
В конце концов, чем больше я распалю сейчас свою малышку, тем больше она расслабится в постели. Поверить не могу, что я все-таки выдержал эти двадцать дней, хоть потребность нарушить запрет возникала каждый раз, когда мы с малышкой оказывались наедине.
Я выдержал эти двадцать дней ради нас. Не потому что испытываю удовольствия от самоистязания и уж точно не из-за отсутствия желания иметь нормальный секс. Я давал Тане шанс передумать, увидеть меня трезвым взглядом и понять, что, возможно, ровесник подходит ей больше. Давал шанс уйти, чтобы она не жалела, что, поддавшись импульсу, отдала свою девственность совсем не тому парню.
Глядя на то, как тонкий свитер натягивается под напором ее твердеющих сосков, я почти уверен, что хрен бы куда ее отпустил.
– Дым… – несмело выдыхает мое прозвище, и я придвигаюсь к ней всем корпусом, опираюсь лбом в дверь у нее возле уха.
Рука сама поднимается вверх, указательный палец неторопливо очерчивает тугую вершинку поверх одежды. Туман пытается повернуться ко мне, тянется для поцелуя, но я выразительно толкаю ее от себя, заставляю смотреть вверх, показать мне свою тонкую шею и дрожащую под светлой кожей натянутую струну вены.
– Когда ты сегодня будешь совсем голая в моей постели… – Я еще не сказал ничего такого, но моя малышка перебирает ногами и трет коленями. – Я обязательно возьму в рот твои соски.
Она стонет – тихо, сладко, невинно и порочно одновременно.
– Прикушу их зубами…
Туман втягивает живот, шепчет, словно заклинание, мое имя.
– И буду сосать до тех пор, пока ты не кончишь только от этой ласки.
Она срывается: я теряю момент, когда перестаю контролировать ее жесты, и малышка едва не врезается в меня, пытается обнять. К счастью, на этот раз я ловлю ее руки и выдерживаю расстояние между нами. Малышка зло топает пятками, а меня все это невероятно заводит и веселит одновременно.
– Ты моя маленькая злюка, – улыбаюсь прямо в ее бледное от негодования, и, одновременно, пылающее от возбуждения лицо. – Сначала распаковывать подарки. Потом ужин, потом все остальное… может быть.
Она издает такой боевой звук, что я поражаюсь, как до сих пор не оглох от собственного хохота.
