Текст книги "Секрет (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Глава десятая: Антон
Не помню, кто из великих сказал, что улыбка – лучшее оружие женщины.
Я еще только переступаю порог, а в голове начинают вертеться те ее слова о белом флаге.
– Проходи, – предлагает Нина.
Передаю ей бумажный пакет с чем-то, что я наугад взял в супермаркете, снимаю пальто. И все это – практически не отрывая взгляда от малышки.
Таня стоит в дверном проеме гостиной: темно-синий джинсовый комбинезон, в который, при должном усердии, влез бы даже я, и улыбка с брекетами, от которой мне дико хочется улыбнуться в ответ.
Хорошо, что между нами есть посторонние, а то я впервые в жизни проявил бы полную неспособность следовать собой же установленным правилам. Например, послать куда подальше запрет на поцелуи.
– Я думала, ты, как обычно, будешь слишком занят, – говорит Нина.
– Я, как обычно, и так занят, – не поворачивая головы, отвечаю ей.
В зеленых глазах Тани на миг мелькает тревога, но она быстро берет себя в руки и просто стоит там, словно ее прикрутили к полу. Только иногда переводит взгляд на свою сестру.
– Привет, – иду к ней, но останавливаюсь на отметке «метр приличия».
– Привет, занятой мужчина, – здоровается она.
Родители вклиниваются между нами почти мгновенно: меня, словно свадебного генерала, под белые руки усаживают за стол. Рядом с Ниной. И я начинаю понимать, что происходит, потому что моя мать и Туманова-старшая переглядываются словно свахи на удачных смотринах.
Туман сидит на другом конце стола, так далеко, что мне бы пришлось слишком недвусмысленно сворачивать шею каждый раз, когда захочется на нее посмотреть. Поэтому приходится изображать вежливый интерес для Нины. Она что-то рассказывает о журнале, о каких-то натуральных съемках, но мне это не интересно. Просто изредка киваю, а потом, когда выдается пауза в разговоре, достаю телефон и пишу сообщение для Туман:
Я: Не напивайся, Очаровательный Карлсон. У нас серьезный разговор.
Таня держит телефон при себе, потому что почти мгновенно достает его из кармана на животе, читает и…
– Что у тебя нового? – спрашивает Нина, перетягивая на себя внимание.
Отделываюсь типовыми фразами, рассказываю типовую шутку из практики, сдабриваю все это парой фраз родителям и комплиментом Таниной бабушке. Чтобы не очень привлекать внимание, заглядываю в телефон только через пару минут.
ТУМАН: Ты опоздал: я выпила два стакана «Пепси» и скоро буду петь застольные песни молодости моей бабули
ТУМАН: Вокруг слишком много людей (((
У меня не так много времени, потому что несколько дней назад я перешел на усиленный режим тренировок, и теперь мне физически необходимо нормально высыпаться не только для работы мозгов, но и для физического отдыха. И пока нет ни малейшей идеи, как нам найти хотя бы пять минут наедине и при этом не привлекать ненужное сейчас внимание.
Проходит еще полчаса, я выхожу на балкон покурить и чувствую странное… раздражение, хоть обычно вообще спокоен как удав. Поворачиваюсь, глядя на Таню, которая встает из-за стола и что-то говорит моей маме. Переминается с ноги на ногу, а потом бабушка, кивая в мою сторону, дает ей блюдце. И Туман, улыбаясь, выходит ко мне. Протягивает блюдце с парой канапе, и выдает:
– За эти минуты интимной близости, Дым, мы должны бабуле пару внуков.
Я прагматик. Я циник. Вообще редкий зануда, если так посудить.
Но сейчас от моего хохота дрожат стекла.
******
Пока я пытаюсь взять себя в руки, Таня так и стоит рядом, держа блюдце двумя руками, словно на нем лежит ритуальное подношение. И даже не скрывает, что довольна моей реакцией.
– Передашь спасибо бабушке, Туман, кажется, теперь я ее должник. – Протягиваю руку, забираю у нее блюдце и ставлю его на бортик, где у Тумановых пепельница в виде бронзового черепа. – Ваш фонарь уже починили.
Она сокрушенно кивает, как будто хочет сделать шаг, но мы синхронно смотрим через окно в комнату: прямо под прицелом настороженного, как мне кажется, взгляда Таниной мамы. Вот так и понимаю природу своего раздражения: обычно со мной «случались» женщины, с которыми не приходилось быть все время настороже, и чьи отцы не натаскивали меня в университете, считая чуть ли не членом семьи.
– Я приготовила тебе подарок, – говорит Таня.
– В твоей семье на Рождество дарят подарки?
– Нет, это я немножко опоздала с новогодним.
Хочу сказать ей, что подарки – это прерогатива мужчины, но малышка как чувствует: немного хмурится и отрицательно качает головой.
– Нина… – Туман прикусывает губу, вздыхает и осторожно поглядывает на меня таким взглядом, словно боится быть укушенной.
– … мне не нравится, – продолжаю за нее.
– Правда?
Почему-то в этот момент вспоминаю фото сиреневого бегемотика у нее в профиле, и хоть между ними вообще ничего общего, начинаю понимать, почему у Тани там не «уткофото» и не сексапильная поза. Потому что она и есть смешной бегемотик: непосредственная, вся словно на ладони – страшно сжать пальцы.
– Правда.
Правда и то, что если бы она была старше, вероятность, что мы бы до сих пор просто переписывались, была бы равна нулю. Эти переписки для меня вообще что-то новое и необычное.
– А ты знаешь, что я… – жду очередной вопрос про выдр, бобров или тюленей, но она снова меня удивляет, – … проглотила вишневую косточку из маминого десерта, пока ты ей улыбался так, как не улыбаешься мне?
Вообще не помню, чтобы я как-то особенно улыбался. Просто вел себя почти как на деловой встрече.
– Когда я на тебя смотрю, малышка, – сую руки в карманы, желаю себе вагон терпения, – мне тоже хочется улыбаться, но еще чаще мне хочется тебя поцеловать, и эти мысли с улыбками никак не вяжутся, согласись.
– Запрет на поцелуи уже не действует? – сияет она.
Даже жаль разочаровывать.
– Он будет действовать, пока мы с тобой кое-что не обсудим.
Понятия не имею, как сказать то, что я собираюсь сказать, потому что действительно не имею ни малейшего представления, как она отреагирует. Мое «давай будем любовниками» – это точно не то, что она представляет об отношениях мужчины и женщины. Сказать «встречаться» у меня язык не повернется, потому что я перестал «встречаться» лет в двадцать пять, когда распробовал стабильные отношения с женщинами без заморочек.
– Я готова к переговорам. Где твой белый флаг, Мистер Фантастика? – Она все же делает шаг ко мне, и я непроизвольно подаюсь вперед.
Балконная дверь приоткрывается, и мы больше не одни.
Танина мама уводит нас за стол, и я снова «включаю» вежливость для Нины, делая мысленную заметку поговорить с матерью о ее очередной попытке пристроить меня в руки хорошей женщине.
Еще примерно через полчаса, когда я уже мысленно откланиваюсь, Нина тоже собирается домой. Моя мать тут же вклинивается со своим фирменным: «Антон тебя подвезет!» На этой фразе я даю себе железобетонное обещание больше никогда не ходить ни на какие семейные торжества. Я бы и сегодня не пришел, но желание увидеть Таню пересилило здравый смысл. Нина секунду смотрит в мою сторону, и я чувствую себя загнанным в угол, потому что мое «нет, не подвезу» будет каким-то детским садом.
– Я как раз собирался уходить. – Встаю из-за стола.
Злой, как черт. И лучше даже не смотреть в сторону Тани.
– Моя машина в ремонте, – улыбается Нина и я вижу искреннюю радость в ее взгляде. И облегчение. Наверное, уже успела настроится на отказ. – Но если у тебя другие планы…
– Все нормально.
Нина выходит в прихожую, и Танина бабушка вдруг подбивает всех выйти на мороз и проветрить кости. Градус настроения как раз такой, когда людям постарше хочется вспомнить молодость и покататься на санках или поиграть в снежки. Смех, радость, какие-то полу пошлые шутки на тему снежной бабы и морковки у снеговика. Я ищу взглядом Туман, но ее нигде нет. На всякий случай заглядываю в телефон – там тоже молчание.
Поговорили, называется.
Глава одиннадцатая: Антон
Я иду мыть руки, и нарочно растягиваю время, чтобы дождаться, пока все выйдут. Последнее, чего сейчас хочется – отвечать на чьи-то шутки. Мой запас официальной вежливости только что вытек, словно песок из разбитой колбы песочных часов. Так что на всякий случай лучше не провоцировать.
Мать кричит, что они ждут меня на улице, дверь дважды хлопает. Жду еще минуту, выхожу.
Интересно, где Танина комната? Почему-то уверен, что она не пошла вместе со всеми. Дверь направо открыта и там, судя по краю двуспальной кровати, комната Тумановых-старших, а из-за закрытой двери слева раздается тихая музыка.
Заглядываю туда: Таня сидит на кровати с растерянным видом, держит на коленях коробку в новогодней оберточной бумаге и с красным бантом из бумажных лент. Замечает меня – и снова убивает фейерверком эмоций во взгляде. На всякий случай, оставляю дверь открытой: если нас застукают в одной комнате за закрытыми дверьми, будет сложно объяснить это разговором об учебе.
– Антон… – Она с облегчением выдыхает, несется на меня прямо с коробкой и вручает ее с румянцем на щеках. – Вот, открывай.
В коробке под оберткой лежит пара мужских черных коньков. Судя по их размеру – как раз на меня.
– Теперь у тебя не будет повода отказаться покататься со мной, – сияет малышка.
– То еще будет зрелище, – ухмыляюсь я. Убираю коробку на тумбочку и делаю то, о чем думал весь вечер: обнимаю ее за талию, притягиваю к себе. – Слушай, чем от тебя пахнет?
– Шампанским, – дышит мне в шею. И наспех пересказывает трагедию с красивым голубым платьем и прической в главных ролях. – Я возлагала большие надежды на то платье, между прочим.
– Например? – Пора уже уходить, но я все время цепляюсь за повод вырвать у дурацкой ситуации еще хоть минуту.
– Например, успешный штурм Эвереста.
– Комбинезон Карлсона оказался более эффективным, Туман.
– Да? – Она вздергивает голову так резко, что чуть не врезается затылком мне в нос.
Запрет на поцелуи, Антон, ты ведь еще о нем помнишь? И не забывай, что это – дом ее родителей, дом твоего учителя, и не очень хорошо оскорблять его сексуальными фантазиями в адрес его маленькой девочки.
– Мне не очень нравится перспектива в ближайшем будущем видеть тебя под присмотром родителей, – озвучиваю, кажется, самую приличную версию «я хочу быть с тобой наедине» из тех, что вертятся в голове.
– Мне тоже, – соглашается Туман.
Я теряюсь в ее взгляде. Это как будто Яблоко Искушения: мысли вышибает все до единой. Поэтому усилием воли разворачиваю малышку спиной к себе, прижимаюсь грудью к ее плечам, сжимаю ладони в замок на животе. Она тут же начинает ерзать в моих руках, ищет то положение, при котором наши тела совпадают, словно две ложки и немного отводит голову, как будто чувствует, что мой взгляд прикован к ее тонкой шее.
– Так, малышка, будь серьезной, – пытаюсь притормозить я.
– Запрет на поцелуи не распространяется на запрет притрагиваться ко мне, – не теряется она. У меня еще не было женщины, которая не стесняется сказать, чего хочет, не стесняется показать, что хочет меня.
– Я хочу затрогать тебя всю. – Это совсем не «затрогать», но по рифме похоже.
Мои губы у нее на шее: теплая мягкая кожа на вкус как ванильное печенье. Таня заводит руку мне за голову, прижимает сильнее, и каких-то жалких пару секунд я даже пытаюсь сопротивляться, но все-таки капитулирую. Она дрожит как маленькое землетрясение, а я просто притрагиваюсь губами к ее шее, выше и выше, до самого уха с маленькой сережкой-«гвоздиком». Главное, не до конца падать в мурлыкающий звук рваного дыхания Тани, и не забывать держать руки на ее животе.
И самое главное: я же собирался кое-что ей сказать:
– Туман, до твоего девятнадцатилетия я и пальцем тебя не трону.
Она замирает, пробует вывернуться, но я слишком взведен, чтобы выдержать ее глаза в глаза. Приходиться прижать ее сильнее, и парень в штанах мне ни хрена за это не благодарен.
– Но я хочу, чтобы мы были любовниками. Из этого, кажется, может что-то получиться.
– Любовниками – от слова «любовь»? – Она переходит на шепот.
И снова выводит меня на смех, который я прячу у нее в волосах на затылке. И правда пахнет шампанским.
– И даже не дашь мне по роже? – на всякий случай переспрашиваю я.
– Пока ты держишь меня, словно гусеницу в коконе? – Она запрокидывает голову назад, и снизу-вверх у нее такое лицо, что мне резко становится не до смеха. – Это нечестно, Дым.
Я со вздохом разжимаю руки, и туман тут же поворачивается на сто восемьдесят градусов, доверчиво кладет одну ладонь мне на грудь, прижимается ухом к тому месту, где у меня под ребрами бьется сердце.
– Ты будешь только моим? – спрашивает осторожно.
– Я и так уже только твой. Нет никаких других женщин, Туман.
Провожу большим пальцем вдоль ее позвоночника и невероятным усилием воли отодвигаю от себя, потому что в кармане пиджака оглушительно громко звонит телефон. Это мать, спрашивает, где я заблудился. Пытаюсь сказать, что уже выхожу, но Таня пользуется ситуацией, когда я почти беспомощен и находит ртом место у меня под кадыком. Прихватывает кожу губами, оставляет влажный след языка и шепчет:
– Двадцать дней, Дым.
Я только чуть не ругнулся в трубку собственной матери, но выдал что-то вроде «угу» и быстро отключился.
– Двадцать дней? – отодвигаю ее двумя руками, хоть мысленно уже давно расстегиваю бесконечное множество кнопок и молний на ее комбинезоне.
– До моего девятнадцатилетия.
Вероятно, на эти двадцать дней мне потребуется весь запас моего мужества.
Уже в машине, когда я везу домой Нину, малышка присылает мне сообщение, от которого я давлюсь сигаретным дымом и на всякий случай одергиваю пиджак, потому что у меня встал.
ТУМАН: Я собираюсь очень внимательно изучить способы применения пирсинга в языке в интимной жизни, Дым. На некоторых точно должен быть гриф: «Разрешено использовать с восемнадцатилетними»
Я: Ты меня точно прикончишь.
ТУМАН: Двадцать дней!
Черт!
*****
Примерно половину пути Нина рассказывает, что случилось с ее машиной, между строк извиняясь за то, что мне приходится ее подвозить. Наверное, рожа у меня выразительно угрюмая, и даже становится не по себе из-за того, что загнал девушку в неловкую ситуацию. Разряжаю обстановку шуткой, жду, пока Нина улыбнется в ответ и включаю местную радиостанцию.
В конце концов, Нина не виновата, что у меня и Тани…
Так, Антон, надо разруливать.
Нина живет, мягко говоря, в противоположной стороне от моего дома, и я могу только представить, в котором часу вернусь к себе. Притормаживаю около ее подъезда.
– Может быть, зайдешь на кофе? – осторожно предлагает она.
Вижу, что волнуется: играет пальцами с пуговицей на пальто. Мне не так часто приходилось отказывать женщинам, потому что, хоть я уже и взрослый лоб, но мне редко попадаются женщины, с которыми не совпадает симпатия.
– Нина, прости, наверное, я случайно дал повод думать…
– Господи… – Она роняет лицо в ладони.
Ситуация из тупой мелодрамы.
– У меня уже есть женщина. Не хочу морочить тебе голову.
Она нервно дергает ручку двери, что-то бормочет и мне приходится выйти, чтобы помочь ей. Режет таким взглядом, будто я заслуживаю быть немедленно сожженным. Догадываюсь, что я, возможно, первый мужчина в ее жизни, сказавший ей «нет»: когда у женщины такие внешние данные, желающих согреть ее ночь должно быть предостаточно.
Нина останавливается на крыльце, зовет меня по имени:
– Часы у Тани – они твои?
– Что? – Надеюсь, лицо у меня не слишком вытянулось. Вроде ничего такого, подумаешь, подарил девчонке часы, но у меня чувство, что сейчас речь идет совсем не о них, а о подтексте этого подарка.
Я еще ничего не ответил, А Нина уже усмехается.
– Она с ними носится, как с сокровищем, не снимает. До той ночи я их у нее не видела. Таня упрямая, она бы ни за что не призналась, откуда, но сложить дважды два не сложно. У нее нет мужчин, которые бы делали такие подарки.
– Это просто часы, – пожимаю плечами. – Они ей понравились. Никаких проблем.
– Просто часы? – Нина поджимает губы. – Надеюсь, что так и есть.
Я очень хочу сказать, что это не ее дело, но по взгляду Нины понимаю, что она ждет чего-то такого. Мою реакцию, которая даст повод думать, что у нас с Таней не «просто часы».
– Спокойной ночи, Нина, – говорю на прощанье, но даже когда выезжаю, она продолжает стоять на крыльце.
Глава двенадцатая: Антон
До четверга мы с туман не видимся: у меня работа, у нее – экзамены и тренировки. Но теперь мы постоянно переписываемся, и я начинаю привыкать к тому, что она вводит меня в ступор странными и забавными вопросами, заставляет улыбаться и постоянно открывает кусочки своей жизни. Например, сбрасывает музыку, под которую обычно засыпает: звук дождя в тропическом лесу и морской прибой. После настойчивых уговоров, даю обещание заснуть под нее же – и это оказывается очень даже классно. Утром она прислала снимок киноафиши и выделила красным квадратом название премьеры. Я до сих пор не придумал, как ей сказать, что должен уехать в пятницу и меня не будет минимум до воскресенья, так что в кино можно будет сходить только на следующей неделе.
ТУМАН: Кстати, я принесу на тренировку твои коньки. Надевай что-то удобное, лучше спортивный костюм. Обещаю бережно обращаться с твоей пятой точкой, Дым))
Делаю мысленную заметку, что нужно будет заехать домой переодеться. И взять толстовку с капюшоном, чтобы не стать звездой ютуба. Меня не так просто чем-то испугать, но от мысли, что придется как-то держать равновесие на двух стальных полосках, очень не по себе.
Я немного опаздываю: торчу в пробке. Пишу Тане, что задержусь, но она не читает сообщение. Хорошо, что я захватил две термокружки и перелил туда купленный в кофейне капучино: сделал пометки, где сладки для нее и без сахара для меня. Наверное, после пары часов на льду, это будет кстати?
Стадион почти пустует: на скамейках только родители и, наверное, такие же зрители, как и я. Сажусь не очень далеко, чтобы был хороший обзор. На арене уже катаются парни и девушки, тренируется пара фигуристов постарше. Я быстро нахожу Таню, и невольно задерживаю взгляд на ее ножках, ведь впервые вижу их «во всей красе». Она в темный плотных колготах, спортивном купальнике и прозрачной юбке чуть ниже бедер. Туман вся какая-то… аккуратная. Небольшая грудь, задница не торчит, но она есть и симпатично вздернута вверх.
Ерзаю на скамейке и вспоминаю ее вчерашний шепот: «Двадцать дней, Антон»
Я просто надеюсь, что … гммм… дискомфорт этих дней будет стоит того морального барьера, который мы перешагнем после ее девятнадцатилетия. Знаю, что в восемнадцать она уже взрослая маленькая женщина и некоторые в ее возрасте гуляют с колясками или готовятся замуж, но это уже на уровне моих заморочек. Парню в моих штанах вариант с «подождать» прямо говоря, совсем не нравится, тем более, когда уже сейчас ясно, что Таня не сделает ничего, чтобы облегчить мне задачу – скорее наоборот. А после ее вчерашнего сообщения и сам начина склонятся к мысли, что некоторые вещи…
Да ну на хер.
Таня замечает меня на скамейке, машет рукой и делает что-то вроде реверанса на самых кончиках коньков. И хоть она держится уверенно, мне хочется найти повод заставить ее встать на эти тонкие палочки ровно и не делать ничего подобного.
Но через пару минут я понимаю, что это были только цветочки, потому что малышка устраивает настоящее представление под чутким присмотром тренера: явно откатывает произвольную программу (или как это у них называется?) И там есть и повороты, и прыжки от которых у меня реально сжимаются яйца. Пару раз она делает ошибки, останавливается, настраивается – и начинает сначала, спокойно, без слез и истерик. Наверное, именно из спорта в ней такой напор: видит цель – и не видит препятствий. Хорошо, черт дери, что эта цель – я.
Она откатывает программу, показывает на пальцах цифру «2» и делает еще один круг.
Она как будто летит надо льдом: легко, непринужденно. Прозрачная юбка облепила упругие ягодицы, нога выгнута под идеальным углом. Я не глядя вырубаю телефон, чтобы просто посмотреть на Туман на льду, и думаю, что эти несколько часов стоили того, чтобы ради них загибаться предыдущие пару дней.
Остается последний круг – Туман все показывает на пальцах и даже посылает мне воздушный поцелуй – и, когда делает прыжок, ее нога «плывет» на сторону и Таня падает на лед.
Понимаю, что иду к ней, уже когда протискиваюсь вдоль бортика. Тренер под руку выводит Таню к скамейкам, помогает сесть. Она немного кривовато улыбается, но не плачет. Смотрит на меня так, будто ее падение – это фиаско и трагедия мирового масштаба.
– Привет, – улыбается явно с натяжкой. – ты просмотрел первую часть балета «Бегемотик на льду».
– Поехали в больницу, Таня, – говорю именно тем тоном, которым обычно выступаю в переговорах, где необходимо сразу и жестко подавить у оппонента волю к сопротивлению.
– С ней все в порядке, – говорит тренер, ощупывая ногу Тани от лодыжки до самого бедра. Встает, оценивает меня немного удивленным взглядом, и в голове тут же куча мыслей, не делаем ли мы большую ошибку, вот так почти открыто афишируя отношения, которые собирались скрывать. – Принесу лед.
Мы остаемся одни и я присаживаюсь перед малышкой на корточки.
– Давай к врачу, Туман, ты так упала, что у меня яйца до сих пор болят.
Она немного румянится, кладет руки мне на плечи и говорит шепотом:
– Бедный бедные…
– Не продолжай, – вовремя останавливаю я. Не представляю, что было бы с моей рожей, если бы она произнесла все вслух до конца.
Малышка хитро стреляет глазами и скользит по скамейке до самого края, достает внушительную спортивную сумку и оттуда – мою коробку с коньками. Вчера мы решили, что я оставлю ее, чтобы не провоцировать лишние вопросы.
– У тебя есть еще час времени? – спрашивает с надеждой.
– И даже немножко больше.
Поход в уютный бар, где мы сможем нормально обсудить наше вчерашнее решение, явно будет для нее сюрпризом. Надеюсь, приятным. Как и тот, что лежит у меня в кармане.
****
Через двадцать минут, когда заканчивается положенное с холодным компрессом время, Таня проводит мастер-класс по завязыванию коньков – и даже на этом этапе я готов передумать, но какая-то мужская гордость подсказывает, что пасовать сейчас уже не спортивно, поэтому, сцепив зубы, повторяю за ней и радуюсь, что капюшон в моей толстовке достаточно глубокий и моя физиономия прекрасно в нем прячется.
– Ну а теперь, Мистер Фантастика, – Таня поднимается на коньки, постукивает по дощатому полу щитками на лезвиях, – тебе придется меня обнять.
По глазам видно, что она давно мысленно представила и этот момент, и фразу, которую скажет, и мне очень жаль, что я вынужден вставать, придерживаясь руками за бортик, а то бы и правда дал ей по мягкому месту за эту выпяченную игривость.
– Ты не выйдешь на лед без моей помощи, Дым. – Таня определенно довольна собой, еще минута – и начнет язык показывать.
Она ныряет мне под руку, обнимает за талию, и мне приходится обнять ее за плечи одной рукой. Туман задирает голову откуда-то у меня из-под подмышки, и в эту минуту у нее такой взгляд, что покорение ледовой арены – последнее, в списке дел, которые я бы хотел с ней сделать в ближайшие сутки.
– Теперь ты мой, – говорит она тихо-тихо, и протягивает руку, чтобы тыльной стороной ладони погладить мою щетину. – У меня зависимость от твоих колючек.
– Хорошо, потому что я не люблю бриться.
Главное – даже не пытаться представлять, как я выгляжу со стороны, но где-то близко к фразе о слоне в посудной лавке. Особенно на фоне детворы лет десяти, которые запросто выкручиваются юлой как нарочно у нас с Таней перед носом, пока мы просто идем вдоль арены, и я учусь держать равновесие.
– По какому случаю была шапка с кисточкой? – спрашиваю Таню, чтобы немного заболтать зубы самому себе. Если мы сделали уже два круга, а я до сих пор не отбил себе зад – это хорошо или только начало? Верните меня в суд – там все проще и понятнее.
– Это была зимняя фотосессия.
– Есть шанс увидеть результат?
– Зависит от того, кому вы готовы продать душу, Строгий Адвокат.
Мы останавливаемся, и я все-таки пользуюсь тем, что рядом есть какая-то перекладина и можно ухватиться за нее одной рукой, а второй немного потянуть Туман на себя.
– Я еще ни разу не был с тобой строгим, малышка.
– А будешь? – У нее вид кошки, перед которой машут свежевыловленной форелью.
Иногда мне кажется, что все, что бы я ни сказала, она знает наперед и у нее в запасе есть тот самый ответ, который я вообще не в состоянии угадать.
– Только, Дым, – Таня делает серьезное лицо, – я не люблю… ну знаешь… всякие там игры в насилие.
– Это серьезный повод пересмотреть наши отношения, Туман, – стараюсь не засмеяться в ответ, и по испугу на лице малышки понимаю, что надо завязывать. – Я просто пошутил.
Она секунду просто смотрит на меня, а потом за руки тянет на середину арены. У меня разъезжаются ноги, но несколько секунд я героически держу равновесие, а потом Таня ловко закручивает меня волчком, и последнее, что я вижу – неразборчивые надписи на бортах, сливающееся в одну бесконечную ленту.
И падаю.
Приземляюсь жопой на лед. Если бы не проезжающая мимо девчонка, я бы сказала пару ласковых. Она триумфально задирает подбородок и едет дальше, пару раз нарочно делая какие-то штуки ногами.
– Блин, прости, прости, прости…. – Таня падает на меня откуда-то сверху. Мои ладони скользят по льду, и я заваливаюсь на спину. – Прости, пожалуйста, Дым. Нужно приложить лед.
– К моей заднице? – уточняю я и мы оба кусаем губы, чтобы не пугать людей смехом.
– Ну, к чему-нибудь точно нужно, – выходит из положения Таня.
– Я и приложился, – ерзаю спиной, – на всякий случай весь сразу. Малышка, кто-то еще ходит на твои тренировки?
Она лежит на мне сверху: растрепанные волосы падают на глаза, путаются в золотистых ресницах, на лице застыло выражение глубокой задумчивости. Хорошо, что я уеду и еще часть времени до Дня Х пройдет в относительном спокойствии.
– Ты первый и единственный, – говорит Таня, укладываясь поудобнее. – Мама перестала ходить лет пять назад, папа говорит, что, когда я падаю, ему хочется убивать людей, а бабуле я запрещаю – у нее сердце.
– Тогда поцелуй меня, – предлагаю я.
Есть небольшой шанс, что сколько бы ни продлилось то, что между нами происходит, я когда-нибудь научусь ее угадывать, но лучше бы все осталось, как есть, потому что каждый раз я словно закрываю глаза и на удачу ставлю ногу на прозрачный мост над пропастью.
– Знаешь, что, Дым, – малышка наклоняется к моим губам, и приподнимаюсь на локтях ей навстречу.
– Что, Туман?
– Я прочитала, что с пирсингом в языке мужчина может…
Нет, сейчас эти откровения я точно не выдержу.
Она еще говорит, но я успеваю завести руку ей на затылок, прижать болтливый рот к своим губам и наслаждаюсь тихим покорным вздохом. Мне нравится, что она отдает мне роль ведущего: раскрывает губы, послушно следует за движениями моего языка, и ее сердце стучит оглушающе громко, заглушая и мое терпение, и здравый смысл, и тот факт, что я начинаю примерзать к катку.
