Текст книги "Последняя битва (СИ)"

Автор книги: Айя Сафина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– Понимаю. Но убедить в этом свое подсознание не могу! Потому что перед глазами все время стоит то, что осталось от моего сына: комок зубов и костей! Добавь к этому нашу бесплодность, обвинять меня в эгоизме станет сложнее. Мы стерильны, Тесс! Моего единственного сына убили!

– С чего ты взял, что это был пацан?

– Что?! Это все, что ты услышала?

– А вообще это мог быть гермафродит. Или еврей. Или даже республиканец.

– Ох, Тесс! Не до шуток сейчас!

Кейн нервно встал и зашагал по комнате. Наверняка яйца заиндевели, а он просто слишком горд, чтобы признать, что идея посидеть на стальной табуретке в холодном кабинете – глупая.

– В том-то и суть, это не шутки, Кейн. Ты паришься из-за того, чего не было. Ты понятия не имеешь, что могло случиться с тобой, с Кристиной и с вашим чудо-дитяткой, не будь Вспышки. Мы постоянно жалеем о каких-то несбывшихся событиях в прошлом, но ведь это бессмысленно! Они не произошли! И ты не можешь со стопроцентной уверенностью сказать, что если бы они произошли, то обязательно произошли бы по лучшему сценарию.

Кейн молчал, сверля меня пытливым взглядом, который требовал еще аргументов, чтобы успокоить взбунтовавшееся подсознание. И я была готова дать ему целую гору этих аргументов.

– Спроси меня три месяца назад, жалею ли я о том, что не продолжила научную подготовку, вместо этой байды с автоматами, и я незамедлительно бы ответила, что да, жалею. Но где бы я оказалась, если бы не ушла в Падальщики?

Я указала рукой в окно.

– На Желяве. В той горе трупов, что смердит сейчас и кормит живность.

На самом деле я понятия не имела, где находится Желява, вроде бы она где-то в стороне двери, то есть в противоположном направлении от моего указующего перста. Но мне необходимо было добавить драматизма, а потому я продолжала тыкать пальцем в окно, молясь лишь бы Кейн не сообразил, что Желява вообще не там.

– Все, что произошло, это и есть наилучший сценарий твоей жизни. Все, что происходит с тобой, происходит не просто так. Тебя к чему-то готовят. Готовят к тому, чтобы ты стал лучше.

Кейн смотрел в пол, я понимала, что достучалась до него.

– Существует миллион возможностей того, что могло произойти с твоим ребенком, со Вспышкой, с Желявой. Но этот миллион возможностей мог быть еще хуже, чем сейчас. Зачем же причинять самому себе боль, думая лишь о том, что все могло быть лучше? Этого все равно нет! Но есть реальные обстоятельства, и для меня они самые лучшие из всех, что могли произойти. Фунчоза обрел мать, ты нашел жену, Горе-Федор – двенадцать холодильников, забитых крупами и мукой.

Я подошла к Кейну, положила руку ему на плечо и заставила посмотреть мне в глаза:

– То, что ты имеешь – чудо! Борись за него и защищай! Иначе судьба подумает, что тебе это не нужно, и отберет. Ты же знаешь, какая она стерва.

Спустя минуту размышлений Кейн слегка улыбнулся и кивнул. Мы продолжили смотреть на снегопад за окном, войдя в новую жизнь с новыми обстоятельствами, которые как резали грудь ножом, так и затягивали другие раны.

– И вообще-то Желява не там. Она на севере, а север сзади нас, – произнес Кейн.

Да чтоб тебя.

18 февраля 2071 года 21:00

Вьетнам

– Твой отец – гений! Я еще никогда не видел такой скорости работы! Он как будто знает системы Аахена, как системы Желявы, – произнес Антенна, сидя в позе лотоса с ноутбуком на коленях.

Генри помог мне устроить папу в одну из спальных комнат, но папа наотрез отказался отдыхать после утомительного дня, и вот уже сидел рядом с Арси, Антенной и его двумя сержантами-сексуальными ботанами посреди серверной, пытаясь оживить оптоволоконный мир, который раньше называли интернетом. Мы пользуемся радиорелейной связью, говорим на радиоволнах, мы к этому привыкли, потому что на Желяве это был единственный метод соединить отправителя и реципиента. Теперь же мы блуждаем на поверхности и длины радиоволн не хватает, к тому же многие антенны повреждены временем, осадками, просто взорваны еще во времена Вспышки. К счастью, оптоволоконные магистрали в основном проложены под землей, так что, если нам повезет, то уже сегодня сможем встретиться с Бадгастайном лицом к лицу через монитор.

– Звезда… хм… нет звезды, – пробубнил папа.

Я тут же среагировала:

– Он говорит, что есть проблема.

Я служила переводчиком папиной ереси. Он не говорит ничего кроме звезды и пришельцев, но умеет строить фразы с разной интонацией, переставляет слова, делает паузы: я научилась читать его язык.

Антенна тут же подсел к Лину и уставился в его компьютер.

– Звезда, нам нужна звезда! Пришельцы злые… не хотят… пришельцы злые вот здесь! – сказал папа.

– Чего-то он там нашел, что создает проблемы, – машинально ответила я, крутя в руках балисонг.

Я осматривала мертвые сервера. Они стояли длинными рядами, как книжные шкафы в библиотеке, все до одного мертвые, погруженные в черноту времен. А ведь когда-то давно в серверной было жарко от работающих мощностей, и не нужны были даже лампы освещения – серверы истыканы световыми индикаторами так, что сами служили огромными лампами.

– Лин прав. Есть перебой в оптоволокне где-то на магистрали Н-2450. Арси, проверь ее маршрут, – командовал Антенна.

Арси уже была тут как тут.

– Отсюда оптоволокно идет вдоль шоссе А10, потом по пересеченной местности на северо-восток. Вот эта точка, – она развернула ноутбук и указала на карту, – здесь теряется сигнал.

– Скорее всего, повреждена распределительная станция. Придется паять вручную. Вьетнам, сообщи ребятам, что завтра придется сделать остановку.

Я посмотрела на Антенну, потом на папу, потом снова на Антенну.

– Я справлюсь, – ответил он, закатив глаза.

– Звезда! Тебе нужна звезда! Вам всем нужна звезда! Пришельцы бегут, плохие пришельцы! Они ели пальцы! Они давали мне пальцы! Не хочу есть пальцы! Звезда! – папа говорил так быстро, что аж слюной подавился.

Антенна посмотрел на меня виновато. Я лишь пожала плечами и ответила:

– Извини, эту ересь даже я понять не в силах. Удачи.

Я покинула серверную и направилась к единственной лаборатории во всем этом безграничном комплексе, где теплилась жизнь, просто потому что уже устала от папиного лепета и мрачного подвала.

В коридоре сидел одинокий Буддист и играл со своей крысой. Пушистый зверек юрко перебегал с руки на руку, атаковал пальцы, подставлял пузо для почесушек. В общем, страшное зрелище.

Я села возле Буддиста на корточки. В последнее время он сам не свой. Он всегда был ближе к потустороннему миру со всякой кармой и переселением душ, нежели к реальному. Но с прорыва Желявы частота его визитов в мир богов увеличилась, и мне это не нравилось.

Буддист был болен. Не какой-то физической болезнью, а духовной. Самой опасной из существующих болезней.

– У меня есть просьба к тебе, – вдруг произнес он.

И это еще один симптом, потому что Буддист крайне редко начинает беседы сам.

– Ратнабхадра. О ней нужно позаботиться, когда меня не станет.

Крыса резко остановилась и уставилась на меня. Мазафака, она реально выучила свое имя. Неужели она настолько умная? И словно в подтверждение моих мыслей, крыса стала двигать усами в мою сторону, ощупывая меня сопротивлением воздуха, изучая меня вибрациями. Крыса знакомилась со мной, потому что ее большой друг только что завещал ее мне.

Черт.

– Как же ты задрал своими попытками подохнуть.

– Это не попытки. Это судьба.

– Ага. Она у нас у всех примерно одинаковая.

Потому что шансы помереть там снаружи не больше, не меньше ни у кого из людей. Все помрут. Всех либо съедят, либо застрелят.

Но Буддист протянул мне Ратнабхадру, и мне пришлось, скривив лицо, удочерить эту дрянь. Буддист для меня, как брат. Мы с ним дружим с раннего детства. А потому мне больно смотреть на его нынешнее состояние.

На удивление крыса чувствовала себя очень уверенно в моих руках. Обнюхала пальцы, складки, а потом села и стала вылизываться. Сама себе не веря, я улыбнулась малявке. Ее искреннее доверие стало комплиментом, ведь я была избрана живым существом, была принята в стаю, стала другом и даже родней.

Моя дочь – крыса. В безумном мире этот факт не казался идиотским.

– Они такие хрупкие, – произнес Буддист, глядя на засыпающую в моих руках Ратнабхадру.

А я сидела и думала, как бы так избавиться от мохнатой дочери, чтобы она не проснулась. Черт. Кажется, я застряла в этом положении.

– Наверное, также думает Тесс и ей подобные, когда смотрят на нас.

Мы переглянулись.

– Доверяй им. Они хотят вас защитить. Доверяй Тесс.

Через дремлющую крысу в моих ладонях Буддист доносил до меня истину: мы в ответственности за тех, кого приручили. Тесса несла ответственность за нас, как за более слабых существ. В нас она тоже видела кучу крыс, спящих в ее руках. Возможно, она испытывала схожее чувство умиления, которое я испытываю сейчас, глядя на Ратнабхадру. Сильные всегда должны защищать слабых. Таков моральный долг разумных существ.

18 февраля 2071 года 21:00

Генри

Кристина сидела за компьютером и усиленно делала вид, что работает, хотя последний час в ее голове был лишь ветер. Мы провели с ней в одиночестве долгие сорок лет, за которые я познал все ее стороны, так что скрыть от меня даже малейшую мысль ей не под силу.

Удивительный день.

Ни с того ни с сего мы перестали быть одинокими да еще как! К нам пришел наш старый друг, такой молодой и статный, как будто и не умирал вовсе много лет назад в той злополучной лаборатории, откуда вырвались инфицированные. Мне даже сложно представить, что он ощутил, когда понял, что город эвакуирован, а вокруг него блуждают неразумные кровопийцы. Он остался один и очень долго верил, что единственный в своем роде.

Но это было не так.

Повсюду посреди кровавого хаоса просыпались нормальные люди. Они были инфицированы, были носителями, но они были разумны и тем неопасны. Но разумеется их всех истребляли подчистую, потому что люди боялись их. Люди боялись того, чего не понимали. А сжигать в кострах и отрубать головы тому, что ты не понимаешь, легче всего, нежели постараться понять. История человечества много раз доказывала силу страха, порожденного незнанием. Мы с Кристиной затаились на долгие года, работали в лабораториях, накапливали исследовательский материал, стараясь не замечать вымирание цивилизации вокруг. Это было сложно.

Иной раз хотелось бросить все, надеть красный плащ и отправиться на спасение людей. Но что мы могли им предложить? Свои скудные мышцы? Сгорбленные спины? Наша война велась в стенах лабораторий, в чашках Петри, тихонько сидя за компьютерами и сепараторами, слушая постепенно смолкающую музыку человечества.

Теперь же, смотря на Кристину, я вижу Кристину сорокалетней давности: она иногда застывала за работой, как сейчас, пытаясь упорядочить новые факты в мозгу так, чтобы они гармонично вливались в ее представление о вселенной. Не только общей вселенной, но и нашей маленькой вселенной Аахена. Потому что последние сорок лет мы с Кристиной были друг другу всем: друзьями, родней, любовниками. Как теперь в это все внести Кейна с его целым городом, что он восстановил в Альпах?

– Как-то мрачно у вас здесь.

Женский голос раздался у двери. Мы обернулись. Это была Тесса. Я еще не до конца понял их взаимоотношения, но она казалась их предводителем. А также главным экспериментом Кейна. А также его другом, родней и любовницей.

– Здесь всего одна солнечная панель работает, электричества хватает на пару лампочек, да плиту, – ответил я.

Аахен – мертвый город, он не предназначен для жизни целого отряда солдат. Они ворвались в наш мир так стремительно и нагло, что поначалу я напрягся, как зверь, защищающий свою территорию. Но потом понял, что я просто привык к размеренной жизни вдвоем в целом замке, а приход сюда новых людей отныне неизбежен, ведь Аахен прячет в себе станки для производства лекарств. Радость оттого, что сыворотка наконец готова, перебивала недовольство. Может чуть-чуть оставалось зависти, что Кейну удалось завершить ее первым. Но у него всегда кишка была шире моей. Я бы никогда не смог гоняться за инфицированными по лесу и уж тем более бы не смог словить их в сачок и запереть в боксе. Кейн всегда был амбициозным, а с течением времени эта амбициозность превратилась в сумасшествие, а с появлением солдат в его жизни, сумасшествие обратилось в неудержимость.

– Да, знаю. Ребята из Теслы уже ковыряются с панелями, – ответила Тесс.

Она пришла не про панели говорить. Она пришла к Кристине разбираться с их отношениями. Как никак мы тоже внесли смуту в ее вселенную. И если Кристина предпочитала решать задачу сама, то Тесса хочет решить ее диалогом.

По крайней мере, именно это говорили ее глаза, вцепившиеся в меня требующим взглядом.

– Все нормально, Генри можно остаться. Мы с ним уже сорок лет вместе. Нет ничего такого, чего бы он обо мне не знал, – ответила Кристина.

И была права. Я не только знал о Кристине уже даже больше, чем Кейн, но даже понимал ее эмоции и чувства. Она стала для меня доказанной теоремой, разобранной на части.

Тесса зашуршала своей громоздкой экипировкой, прошла вглубь, села на стул рядом с рабочими столами. Я уже приготовился к ее атаке, даже аргументы подыскивал, а она вдруг замолчала. И надолго. Настолько долго, что стало неловко. Может, раздумывает пристрелить нас или нет. В мое время военные только так проблему решали. Но с ней не было винтовки. И тогда я подумал про нож в ее ботинке.

– А почему одиннадцать измерений сознания? – спросила она наконец.

Мы замерли.

– Что, прости? – переспросила Кристина.

– Ну теория Кейна о том, что у человека одиннадцать измерений сознания, которые скопировал вирус.

Кристина нахмурилась, но вступила в игру Тесс.

– Слышала о теории струн? – спросила она.

– Это что-то из физики?

– Да, это популярная теория пыталась объяснить строение Вселенной при помощи квантовых струн, создающих элементарные частицы, из которых состоит все вокруг. Теория струн единственная способна объединить четыре фундаментальных взаимодействия: гравитационное, электромагниное, радиактивное и ядерное. Согласно этой теории минимально возможные микрообъекты в нашей реальности это не частицы, а волны, или струны. Их колебания рождают частицы. Фактически, квантовые струны – это энергия, а не материя. Как огонь, например. Ты видишь его, потому что это тепловая энергия. Но ты не можешь ее потрогать, не можешь взять в руку. Только через струны руку не пропустишь, потому что колеблющаяся струна создает осязаемое состояние пространства.

– То есть можно сказать, что Вселенная это музыка, как из-под гитары?

Тесса быстро соображает. Кейн говорил, что она собиралась стать ученым, но ее путь пошел по иному направлению.

– Именно, – кивнула Кристина. – Мы с тобой – это пьесы. А Вселенная – это целый концерт.

– И как это связано с одиннадцатью измерениями сознания?

– Теория струн работает в одиннадцатимерном пространстве времени: десять пространственных и одно временное.

Тесса вскинула брови и расширила глаза от удивительного совпадения. Мы тоже проходили через этот шок. Снова и снова перепроверяли результаты анализа, но раз за разом математическая модель сознания инфицированного давала один и тот же вывод: одиннадцать.

– Но почему мы не видим, не ощущаем остальные измерения?

Кристина посмотрела на меня, я перехватил:

– Из-за локализации частиц нашего мира на четырехмерном листе многомерной вселенной. Мы состоим из обычных частиц, мы физически неспособны заглянуть дальше. Единственное, что помогает нам обнаружить дополнительные измерения – гравитация. Она не локализована на одном листе, а потому такие явления, как черные дыры, могут выходить наружу. В нашем наблюдаемом мире мы бы увидели этот процесс, как внезапное исчезновение энергии, которая уносится черной дырой.

– Теорию струн называли «Теорией всего». Она обладает огромным потенциалом. Жаль, что сегодня некому ее развивать.

– Если в нашем мозгу существуют структуры одиннадцати измерений, значит ли это, что когда-нибудь мы сможем существовать во всех одиннадцати измерениях? – спросила она.

– Именно так. Эволюция – процесс безостановочный. Так что, возможно, через много сотен тысяч лет мы сможем увидеть невидимое, – ответил я.

– Но мы уже наблюдаем невидимое.

Мы взглянули на нее, нахмурившись, не понимая, к чему она клонит.

– Зараженные общаются мыслями, – пояснила она. – Что если это и есть тот малый переход в измерение, где возможно посылать невидимые сигналы через огромные пространства?

Мы с Кристиной переглянулись и улыбнулись. А девчонка-то соображает. Мы даже не рассматривали эту часть теории. Наверное потому что из всех нас именно Тесса чувствовала инфицированных на расстоянии, судя по рассказам Кейна.

– Ты слышишь их мысли? – спросила Кристина.

– Нет, но они определенно слышат мои. Они говорят, что я свечусь.

– Светишься?

– Ага. Они видят меня как свет маяка.

– Кейн ничего не говорил про это.

Тесса вздохнула, а потом ответила:

– Наверное приберег это для своих будущих открытий, а я его только что сдала. Так себе подружка из меня.

Мы хмыкнули. Тесса смотрела то на меня, то на Кристину, и тогда я понял, что весь этот диалог скрывал в себе ее намерения: она, как истинный солдат, производила разметку периметра, изучала его, анализировала нестыковки. Тесса изучала нас и наши отношения.

– Ты пришла для этого? Поговорить о вирусе? – спросила Кристина осторожно.

Тесса пристально взглянула на нее. Потом также посмотрела на меня и покачала головой. Мы внутренне приготовились к разговору о дележе территории с названием Кейн.

– Но я услышала все, что мне нужно, – ответила она.

И вдруг встала со стула.

– Что это значит? – спросила Кристина.

– Ой да брось. Вы ж как три клона. Ваши мысли, теории, вы даже предложения строите одинаково. Взять хотя бы ваше вездесущее «именно», – ответила Тесс.

Я улыбнулся. Кристина все так же сидела, пытаясь понять смысл слов Тесс. Он был прост: Тесса отступала.

– Завтра мы возвращаемся в Бадгастайн, Кейн остается здесь. Предстоит много работы, прежде чем мы сможем привезти сюда людей. Кейн подходит для дистанционной координации лучше всех.

Тесса уже направилась к двери, как вдруг Кристина вскочила и произнесла:

– Погоди! Так ты его лю…

Она проглотила слово наполовину, то ли боясь услышать ответ, то ли боясь самой произнести его.

Тесса медленно развернулась, и в следующую минуту я стал боготворить эту женщину за искренность.

– Кейн… со всей его депрессией и хмуростью… классный парень. Мне будет его не хватать, – сказала она. – Но недавно мне открыли глаза на то, что он слишком стар для меня.

Она подмигнула Кристине и ушла также внезапно, как и появилась в наших жизнях.

19 февраля 2071 года. 09:00

Тесса

– Возьмем курс по шоссе А10 и А8, под Розенхаймом будем в полдень. Там найдем распределительный центр, осмотрим повреждения и я смогу сказать точнее, за сколько управимся, – Антенна показывал маршрут на планшете.

– Закончить нужно до глубоких сумерек, – говорю я, глядя на карту, что Антенна демонстрировал на своем планшете.

– Постараемся как можно быстрее добраться до дома.

Я посмотрела на Антенну и невольно улыбнулась. Он понял, что моя улыбка – реакция на его слова о доме. Он пожал плечами и прошагал к Аяксу Теслы.

Дом.

Ляжка всегда повторяет, что дом там, где сердце. Умирает ли часть сердца, когда твой дом уничтожают? Я думаю, да. Потеря Желявы никого не оставила прежним. Ее смерть полоснула по сердцу мечом, и мы прикладываем все возможные силы, чтобы эта рана не загноилась: находим себе цель, продолжаем искать смысл и мотивируем собственное Я продолжать идти вперед.

Я вошла в Аякс Маяка, Кэмэл привычно занимал место водителя и проверял работу систем. Я оглядела внутренность нашего грозного бронированного зверя. Я уже давно в нем не езжу, предпочитая оставить место для пахнущих друзей. К Киске я привыкла, но в Аяксе я тоже оставила частицу сердца, а потому навещаю его перед тем, как отправиться в миссию.

– Эй, места только для людей, – раздался голос Калеба сзади.

Я обернулась, он взглядом указывал на изображение над главным люком. Перечеркнутый жирной красной линией кровосос, нарисованный детской рукой.

– Как это здесь появилось? – удивилась я.

– Фунчоза все Аяксы так раскрасил.

– А смыть не пробовали?

– Он краску на грунт положил, даже растворитель не берет.

Калеб встал рядом со мной, и мы вместе смотрели на художества Фунчозы.

– Говорит, в перспективе разделить туалеты: для цветных и для белых.

– И кто из нас кто? – нахмурилась я.

– Ну вы бледнее, поэтому я – цветное меньшинство.

Калеб ухмыльнулся, я тоже.

С расовых распрей сто лет прошло, а мы до сих пор делимся на цветных и белых. Разница между конфликтами прошлого и нынешним в том, что наш союз с людьми опасен для них из-за риска заражения. Мысли сами потянулись дальше.

– Думаешь, это возможно? Сосуществование между нами? – спросила я.

Калеб чуял мою грусть на уровне невидимых эфирных волн. В такие моменты он легонько касался меня плечом к плечу, такая же невидимая поддержка как и понимание.

– Я думаю, мы уже демонстрируем неплохой потенциал этой идеи, – ответил он.

Он был прав. Уже третью неделю Бадгастайн является космополитичным центром сосуществования между разными существами.

– И все же я никогда не смогу дотронуться до таких, как ты. Отныне я боюсь навредить вам. Вы кажетесь такими хрупкими.

– Смотри, не переоцени свою крутость,

Калеб подмигнул мне и галантным жестом указал на люк.

– А теперь попрошу вас покинуть машину для цветных.

Уже на улице он спросил:

– Поговорила с вампирами в замке?

Да, ровно так они называли Кристину и Генри между собой. Я кивнула. Почему-то показалось, что Калебу стало легче от того, что я вновь осталась одна. Эгоист чертов. Сам-то кувыркается с подружкой.

– А с Кейном?

– Думаю, он и так все понял, – сказала я.

– Любопытно, как они из всего этого выберутся.

– Как-как, шведской семьей. Любовь втроем. На Желяве у нас и не такое было.

– Да. Особенно в дни попойки. Я все думаю, откуда я мог подхватить герпес. У Бридж его не было. Может Ляха.

– Вообще-то Легавый.

– Что?!

– Антенна перепихнулся с девахой из инженерного блока и занес к нам в казармы эту хрень. Потом герпес с его губы переполз на губу Лосяша, оттуда к Фунчозе, оттуда к Электролюксу, оттуда к Легавому, а потом к тебе. А уже потом от тебя к Бридж, а от нее к Вьетнаму.

– Откуда ты вообще все это знаешь?

– Я краду дневник Фунчозы у него из-под подушки по ночам, читаю свежие сплетни.

Розовый дневник с единорогом на обложке последние три года был моим поставщиком новостей за моей спиной.

– Стой, погоди, а где ты в этой цепочке?

– Что?

– Не вертись! Я помню твоего вечного гитлера под носом!

Черт! Надеялась не спросит. Этот гребанный герпес всегда вылезал в период жесткого авитаминоза и расползался по всей носогубной складке огромной шершавой кровоточащей бляхой.

– Хумус…

– Говори громче.

– Хумус, чтоб тебя!

Калеб залился смехом.

– Вьетнам передала Хумусу, а оттуда эта зараза пришла ко мне, ясно?

Калеб хохотал, я тоже не удержалась. Попойка в казарме тогда была что надо, я еще рядовой была. Не помню ничего, надеюсь, Хумус – тоже.

А потом нас было уже не остановить: вспоминали все самые нелепые истории, которые происходили на Желяве в дни нашей далекой юности. Тогда мир казался не таким огромным, всего-то и был размером с Желяву. А все проблемы решались Протоколом и Триггером. Хотелось вернуться в те дни, когда все было определено и ясно. Сегодня же мы жили в дни неопределенности. Иногда становилось очень страшно. Но потом я начинала думать о брате, которого обрела в Бадгастайне, о Роуз-Лилит, о матери Фунчозы и понимала, что несмотря на то, сколько у меня отняли, дали мне немало.

Ребята постепенно загружались в БМП, Бесы уже первыми стартовали двигатель, за ними не отставали Бодхи. На лестнице стояли Кристина с Генри, наблюдая за нами с осторожностью. Мы были для них чужаками, они все эти сорок лет понятия не имели, что происходило за стенами их обители. Наши рассказы про создание подземных баз стало для них откровением сродни евангелию. За время их маринования в лаборатории Сандоз мы не только успели выстроить Желяву, но и дважды потерять ее. Жизнь вообще нас приключениями не обделяла, а потому мы казались им пришельцами из другого мира.

А мы и были из другого мира. В нашем выживание имеет не абстрактное значение, а вполне конкретную и даже осязаемую форму. Она пропитала наши костюмы, наши мускулы, наши волевые манеры, которые и казались дикими этим двум полудохликам. За стеной наигранного равнодушия я читала в их глазах восхищение. Боевые машины пехоты, модифицированные винтовки FAMAS, осознание хождения по лезвию ножа и борзый смех ребят, несмотря на свою участь – вот, что восхищает людей в солдатах. Мы не боимся боли, не боимся смерти, по крайней мере мы готовы к ним, мы знаем, на что идем, и эта отвага всегда будет преимуществом перед учеными в лабораториях.

Это мое преимущество перед Кристиной.

Однако я прекрасно понимала, что мне не потягаться с ней за душу Кейна, она всецело принадлежит его жене, которую он потерял на сорок лет. Он похоронил ее, пережил утрату и нашел силы, чтобы продолжать двигаться дальше. Теперь же обретя вновь то, что считалось безвозвратно утерянным, он ни за что не повторит свою ошибку и будет держаться за жену, как за собственную жизнь. Может даже еще пуще.

А потому я тяжело вздохнула, отпуская его с огромной радостью за него и с легкой почти неосязаемой толикой печали.

Он подошел ко мне сам, видя, что я не желаю устраивать проводы и уже направилась к Киске.

– Удачи тебе, – сказал Кейн.

Я улыбнулась и легонько кивнула – наш отработанный метод едва заметной поддержки друг друга.

– Надеюсь, очень скоро увидеть тебя здесь на экране, – добавил он.

– Я там буду не такая выпуклая, как в жизни, – с этими словами я указала на свой зад, еще некогда казавшийся ему соблазнительным.

Он ухмыльнулся и опустил глаза. А потом посмотрел на меня таким взглядом, каким щенок выпрашивает вкусняшку, или каким крыса Буддиста выпрашивает у него почесушки-за-ушки. Я опередила его высокопарные речи, потому что просто не выдержу их.

– Все нормально, Кейн. Я рада за тебя. Даже не представляешь, как. Черт, да даже я сама еще не до конца понимаю, как счастлива за тебя. Также как и за Фунчозу. Судьба вам такой подарок сделала, что я даже немножко ненавижу ее за то, что она обделила меня. Спустя сорок лет ты нашел жену и своего лучшего друга, Фунчоза скоро обретет потерянную мать. Это удивительно! И ради этого я живу. Я хочу видеть побольше таких историй.

Я кивком указала на тех двоих, что вернулись из мертвых.

Кейн не ответил, а просто обнял меня. Крепко-крепко. Наверное хотел в последний раз запомнить все мои выпуклости.

– А я поверить не могу, что встретил тебя, – произнес он на ухо. – Без тебя все это было бы невозможным.

– Без нас, Кейн. Без всех нас, – ответила я.

И не удержалась и обняла его в ответ. Крепко-крепко.

Вдалеке Кристина легонько улыбнулась мне, понимая, что это наше искреннее прощание с Кейном, с нашей короткой историей в любовь.

«О господи! Я так горжусь, так горжусь тобой! Ты всегда жертвуешь эмоциями во имя высшей цели!» – вдруг заревел знакомый голос под боком.

Я медленно повернула голову в сторону: Робокоп. Он снова сидел в пластиковом стаканчике, в одной руке кисточка от красного лака для ногтей, а в другой – розовый носовой платок, в который он смачно сморкался.

– Ты в порядке? – Кейн проследил за моим обеспокоенным взглядом.

Я тяжело вдохнула и посмотрела на часы.

– Шестнадцать дней и двенадцать часов до появления галлюцинаций, – ответила я ему.

Теперь в его взгляде заблестели оттенки печали. Я по-прежнему имею таймер в своем теле, и он нещадно отстукивал секунду за секундой до ОВС, до моего превращения в монстра. Я вдруг осознала, что никогда не принадлежала миру Кейна с его Кристиной и Генри, которым не нужна сыворотка, чтобы оставаться человеком. Но в то же время я не была и человеком. Я заняла позицию ровно посередине двух миров, и также, как и Падальщики, пыталась помочь ему не распасться на куски, пыталась сохранить единство, потому что видела в нем единственный шанс для нас выжить.

Я выпрямила плечи, вскинула подбородок и привычным командирским тоном отдала приказ отныне просто ученому, а не любовнику, так что пусть снова привыкает к моей суровости:

– Наварганьте нам зелья, доктор. Да побольше.

А потом развернулась и прошагала к Киске.

[1] Отсылка к роману «Сияние» Стивена Кинга

[2] Эритроцитарный росток – один из пяти зрелых ростков в красном костном мозге, отвечает за выработку эритроцитов.

[3] Тромбоциты играют важнейшую роль в регенерации поврежденных тканей.

[4] Теория одноразовой сомы, иногда теория расходуемой сомы – эволюционно-физиологическая модель, которая пытается пояснить эволюционное происхождение процесса старения.

[5] Обмани меня – телесериал о докторе, помогающий в расследованиях, находя правду через интерпретацию мимики лица и языка тела.