Текст книги "Последняя битва (СИ)"

Автор книги: Айя Сафина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Гитлер тоже верил, что его ведет Провидение, – заметила Трухина.

– Я не заставляю тебя нажимать пуск. Я отдам приказ сам.

– А я не остановлю тебя и тем окажусь причастной. Как и всегда, – последнюю фразу Трухина произнесла шепотом.

Я тяжело вздохнул. Ее участь не легче моей. Мы всю жизнь делим дерьмо на двоих поровну, потому и выживали до сих пор. Я, как это делал обычно, протянул к ней руку через стол и произнес:

– Только ты и я, Светка. Только ты и я сможем спасти их всех.

Трухина печально улыбнулась, а потом протянула руку в ответ. Мы сжали ладони. Также крепко, как и всегда до этого, снова оказавшись на одной стороне.

– Они отключили системы слежения. Больше мы их не вычислим по сигналам Фелин, – произнесла она напоследок, а потом покинула меня.

Она подвела черту мятежным метаниям. Если я хочу ударить, то бить надо сейчас. Больше столь легких шансов нам не представится.

18 февраля 2071 года. 14:00

Бриджит

На полпути до антенны, запеленговавшей загадочный сигнал, нас застал мощный снегопад. Дворники не справлялись с массивным обстрелом снежинок, Кэмэл управлял Аяксом, ориентируясь на три точки на радаре, которые обозначали снегоходы. Но вскоре и те сдали скорость, потому что пробираться по сугробам да еще в такую метель стало опасным.

– Твою мать, походу Хайдрун не ту бабу сожгла, – выругался Легавый.

И все были с ним согласны.

– Ребят, предлагаю переждать циклон, – раздался в наушниках голос Буддиста.

– Застрянем. Машины тяжелые.

– Да еще кровососы кругом.

Мы смотрели в окна и пытались разглядеть хоть что-нибудь в этой белой мгле. Ничего. Даже деревьев не видно. Мы уже в конец отчаялись, когда Вьетнам вдруг произнесла:

– Есть сигнал!

Мы тут же встрепенулись.

– Дай координаты. Наши антенны не ловят.

Сигнал был настолько слабым, что лишь один Аякс словил его, причем ловил периодами. Видимо, снегопад заглушал волну еще больше.

– Тридцать два километра на северо-запад.

Калеб тут же вбил координаты в систему, и отныне мы перестали ехать вслепую.

Прошло еще около полтора часа, езда уже казалась вечной. У меня разбухла попа, а позвонки превратились в гармонь, издававшую кряхтенье при каждой кочке, от которой мозги взбились в воздушное безе.

Наконец снегоходы остановились, и я не поверила своим ощущениям. Инерция продолжала тащить меня вперед и я навалилась на Барахлюша, который то и дело клевал носом. Малыш засыпал в колыбельной. Я дала ему нехилый подзатыльник, и он тут же встрепенулся.

– Ребята, кажется, мы у цели.

Голос Тесс скрипел от помех, снежинки размером с голову облепляли датчики и радары, заваливали видеокамеры пеленой, делая нас слепыми кроликами посреди бурана. Люк распахнулся, и в машину ворвались миникристаллы льда, тотчас же пронзившие капилляры в носу. Свежесть зимнего леса пробила легкие, и я вновь ощутила себя живой. Черт, никогда не перестану скучать по воздуху с поверхности.

Не все решились выбраться из машин, кто-то по-прежнему сомневался в действии линимента, другие прониклись страхом перед поверхностью до конца своих жизней.

Как я например, наблюдавшая за ребятам через экран планшета.

Тесса, Зелибоба и Перчинка слезли со снегоходов, размялись (сволочи!), сделали несколько шагов, а потом остановились. Я сощурилась, пытаясь вычленить в мутном изображении черты забора. Добротный бетонный забор. Широкий металлический профиль, укрепленная арматура на подвижных частях, а еще он был около пяти метров в высоту и обнесен тремя рядами толстой колючей проволоки. Овцы там точно не пасутся.

– Что это за объект? – удивленно спросила Ляжка.

– Ни надписей, ни табличек, – ответила Тесс.

За воротами ни зги не видно, но радары клятвенно заявляли, что источник загадочного сигнала точно там. Всего в трехстах метрах.

– Сможем пробить ворота? – спросил Муха.

– Погнем машину, но пробьем.

– Кто принесет Аякс в жертву?

– Черта с два.

– Ага, бегу и спотыкаюсь прям.

– Наш Аякс уже полежал вверх тормашками. С него хватит.

– Черепами своими тараньте! Мой Петушок чесал свой гребень!

– Не понадобится, – произнесла Тесса.

А потом подошла вплотную к проходной, и указала на большой зоркий глаз, спрятанный за бронестеклом. Подвижная видеокамера могла вращаться на триста шестьдесят градусов, но сейчас делала все возможное, чтобы притвориться мертвой.

– Антенна, она рабочая?

– Определенно. Механизм чистый, отсутствует ржавчина, все болты смазаны.

Сердце стало биться чаще. Кто бы там ни был за этим забором или по ту сторону объектива, он определенно видел нас.

Тесса подошла к воротам и нажала на пульте кнопку вызова. Ничего не произошло. Ни звука, ни шипения, ни крика «Кто стучится в такую рань?»

– Они не ответят. Надо таранить.

Этого варианта не хотелось никому. Во-первых, это так себе способ познакомиться. А во-вторых, никто не желал бросать своего зверя на укрепленную железобетонную арматуру, пусть даже зверь твой бронированный.

Тесса снова нажала на вызов, на этот раз более настойчивее, мол, хорош ломаться, как девки, нам очень нужно к вам, ну прям очень нужно.

– Думаешь, там есть кто? – сомневалась Перчинка.

– Сейчас узнаем, – ответила Тесса и подошла к видеокамере.

Она замахала руками, потом сняла шлем, долго смотрела в якобы мертвый объектив, а потом зажала кнопку голосового вызова и заговорила:

– Пару дней назад мы взломали ваш сервер и обнаружили любопытные формулы. Вы пытаетесь создать то, что уже создано. И я доказательство того, что ваша формула работает.

Мы стали выжидать. Наверное прошло около пяти минут, когда мы наконец поняли, что это тупик.

– Может перелезем через забор? Хотя бы одному да удастся.

– Это проще, нежели Аякс гробить.

– Стены толстые, экипировку в лоскуты раздерешь, пока проберешься через метры колючей проволоки.

– А что ты предлагаешь?

Внезапно ворота стали разъезжаться.

– Предлагаю заехать туда! – крикнул Фунчоза.

Я вздохнула с облегчением. Там кто-то действительно обитает!

Один за другим Аяксы въехали на таинственную территорию, окруженную массивным забором, радары теперь вырисовывали каждый сантиметр десятков гектаров, на которых то тут то там возникали двухэтажные постройки.

– Я знаю это место, – в наушнике послышался голос вено молчаливого Кейна, – это полигон военной лаборатории. Их возводили сотнями во время Вспышки, сюда привозили зараженных и тестировали лекарства.

Теперь я представляла плексигласовые боксы внутри всех этих двухэтажных домов, черт возьми, их тут было около сотни. Прям какой-то концентрационный лагерь, если подумать, что здесь держали людей. Пусть и людей, которые превратились в чудовищ, но они не переставали быть людьми от этого.

Наконец Аякс встал, Кэмэл поставил БМП на ручник, что красноречиво означало точку в нашем долгом путешествии.

Мы вышли из машин и первым делом стали разминать затекшие тела.

– О боже, какое блаженство!

– Я чувствую себя тетрисом, – стонал Легавый, складывая свои ребра в правильный узор.

Вьетнам шлепала Фунчозу по заднице под его вопли в экстазе:

– О да, детка! Еще! Вот так! Ага! Так горячо! Я снова чувствую мои дольки!

Мы выстроились перед центральным зданием, оно отличалось монуменальностью. Здесь определенно должен жить Франкенштейн. Или Горбун. Ну или хотя бы Дракула. Ассиметричное здание было собрано из блоков, налепленных один на другой словно в беспорядке, но они наверняка располагались так специально для разных уровней допуска и изоляции.

К главному входу вела огромная лестница, от которой заледеневшие коленные суставы завыли в унисон. Двойная бронированная дверь была не заперта, и мы с замершим сердцем приняли это приглашение войти.

Внутри было темно и очень тихо. Прямо очень. А потом на потолке проснулись лампы, реагировавшие на движение. Просторный холл тут же предстал перед глазами. Мы словно оказались в музее: двухуровневый холл, огромная лестница впереди, а на полу прямо посередине мрамором выложен логотип компании Сандоз.

Именно этой фармацевтической мегакорпорации была поручена разработка вакцины. С освоением миллиардов долларов Сандоз справился на ура, судя по этим мегалитическим сооружениям. Однако с выполнением своей главной задачи, как это обычно и бывало, продажные чиновники не справились. Они были гениями в финансовых махинациях, мало, кто из них, был способен на что-либо другое. Из-за жадности ли, из-за тупости. Уже неважно.

Я наступила на логотип – треугольник, в который заключена змея – и потоптала его, получая удовольствием хотя бы от такого инфантильного порицания. Если где-нибудь здесь найду флаг с их логотипом, сделаю из него шарфик для чучела Хайдрун.

– Стойте, где стоите! Дальше ни шагу!

Глубокий мужской голос отозвался эхом по пустынному холлу. Мужчина прятался в тени на лестничном пролете прямо перед нами.

– Вы под прицелом.

Мы оглянулись, глаза стали привыкать к сумеречному освещению, и мы наконец стали различать силуэты мелкокалиберных пулеметов, установленных на пьедесталах по обе стороны центральной лестницы. Мини-копии РАБов. Сердце защемило от тоски по Желяве.

– Мы не враги, – Тесса указала на винтовку, бесполезно болтавшуюся на плече.

Мужчина стоял, не шелохнувшись.

Тесса посмотрела на Кейна, ища помощи. Он выступил вперед.

– Ваши формулы… они верны. Как вы собрали вирусную ДНК? Из чего?

Мужчина молчал.

– Я хочу сказать, что ваш алгоритм верный. Но собрали ли вы его теоретически в условиях лаборатории или же …

– Август, это ты?

Мужчина произнес первую фразу, от которой тут же стало жутко. Кейн тоже напрягся. Мы все озадаченно переглянулись. А потом незнакомец наконец-то вышел на свет.

Это был высокий стройный мужчина со светлыми волосами тронутыми сединой, собранными в короткий хвостик сзади. На нем был черный утепленный костюм из плащевки, которая шуршала при каждом его движении. Но за всем этим утеплителем я видела его худобу и бледность. Я уже стала различать оттенки бледности, и вот бледность его была особенной. Как у Тесс, Кейна, Зелибобы. Он был один из них.

– Генри?! – выдохнул Кейн.

Незнакомец медленно спускался по лестнице, брови все еще собраны на переносице в недоверии, и только когда он подошел к Кейну вплотную и дотронулся до его лица, его озарила улыбка.

– Август!

Мужчины крепко обнялись и, не стесняясь нас, разрыдались. Мы все опустили глаза, не желая вмешиваться в столь интимный момент, несмотря на вопросы, разрывающие мозг жгучими искрами. Им двоим определённо было важнее сейчас осознать близость друг друга, по которой они скучали много лет. Никто из нас не решился их прервать.

– Может вы уже объясните, что это за гомосятина?

Кроме Фунчозы.

– Август, как же так?

– У меня к тебе тот же вопрос!

Мужчины держались друг за друга, не желая расцепляться, как близнецы в утробе, и не переставали улыбаться.

Но дальше драма стала еще жестче. Похлеще Хатико. Хотя вряд ли. Ничто не может быть хлеще Хатико.

На лестнице появилась женщина со светлыми кудрявыми волосами, обрамленными ободком, в таком же костюме, как и странный Генри.

– Август! – воскликнула она.

И уже бежала по лестнице, сломя голову, я уж было думала сейчас от счастья спотыкнется дура и переломает себе голову. Но нет. Добежала в целости и сохранности, а потом вдруг замерла всего в метре от Августа.

У Кейна совсем дар речи пропал, а на лице замерла жизнь. Он не моргал, не хмурился, не дышал, и сердце наверняка перестало биться. Он не мог поверить, что перед ним стоит она. Призрак из прошлого? Галлюцинация?

А потом женщина наконец-то прыгнула на Кейна и заключила того в объятия еще крепче объятий странного Генри.

Снова послышались рыдания.

– Если кто-нибудь не объяснит мне, что за хрень тут происходит с этим тройничком, я начну пытать людей! – возмущался Фунчоза.

Радостные объятия и рыдания постепенно заглушались смехом и возгласами облегчения, словно эти трое с плеч целую скалу сбросили.

– Ребята, это мой друг и коллега Генри. Мы вместе работали над вакциной во время Вспышки, – объяснял Кейн. – А это…

Кейн сглотнул, до сих с трудом веря в то, что обрел в этом заснеженном аду.

– Это моя жена Кристина.

Мы все молчали, с трудом переваривая услышанное. Было сложно поверить в то, что люди вернулись из прошлого. Наверное именно в эту секунду мы наконец поняли, что имели в виду эти чудики-мутанты, говоря о том, что их всех можно вернуть. Вот же они тут прямо перед нами стоят – те, кто считался мертвым. Это возможно? Я не сплю? В голове вдруг взорвался фонтан мыслей о чем-то глобальном и неизведанном, как смерть или время, до этой секунды считавшееся неконтролируемым. В лицах моих собратьев я заметила следы аналогичных мыслей. Все они тоже погрузились в мысли о чем-то великом.

Кроме Фунчозы, который ткнул Тессу в ребра и сказал:

– Ха! Перебьешься теперь!

18 февраля 2071 года 16:00

Ноа

В сумраке огромной лаборатории на втором этаже жизнь теплилась лишь в уголке, где Кристина и Генри создали для себя уют. Когда-то давно в этой лаборатории работали три сотни ученых одновременно, сейчас же столы пусты, просторный холл мертв. Лаборатория сильно походила на высокотехнологичный заброшенный замок, спрятанный в высоких сугробах.

Мы сидели вокруг, слушая рассказ доисторических людей. Они ведь жили задолго до моей истории. До истории Желявы и Падальщиков.

– Нам пришлось прятаться почти год. Переходили с места на место за зараженными. Они опустошали один город за другим, и тогда в него входили мы. Звучит ужасно, но благодаря им мы выжили. В пустых городах оставалась еда, одежда, – рассказывал Генри.

– Мы едва не погибли пару раз, когда попытались присоединиться к эвакуационным колоннам. Вирус в нашей крови выдавал нас перед сканерами, а люди все меньше контролировали свой страх. В какой-то момент зараженных людей убивали задолго до того, как они теряли рассудок. А потом и вовсе перестали использовать сканеры и убивали уже по любой причине, – добавляла Кристина.

Генри и Кристина с трудом возвращались в тот ад в воспоминаниях.

– Почти год мы скитались по городам, пытаясь понять, что происходит с нами, почему мы не превращались. А потом набрели на лабораторию под Гамбургом, там же и продолжили исследования. Очень быстро мы поняли, что помогло нам мутировать.

Кейн тут же встрепенулся.

– Вы нашли источник мутации?

– Он всегда разный. Но в нашем случае это серповидноклеточная анемия. Помнишь, мы проходили исследовательскую практику по устойчивости к штаммам малярийного плазмодия в Нигерии? – спросил Генри.

– Да. Мы прошли полное медицинское обследование, и оказалось, что оба имеем эту патологию, – кивнул Кейн.

– Что это за анемия? – спросил Антенна.

– Это наследственная гемоглобинопатия из-за мутации гена HBB, при котором синтезируется аномальный гемоглобин S, из-за чего несущие его эритроциты имеют характерную форму серпа. Симптомы могут не проявляться, как у нас с Кейном. Мы узнали об этой мутации только из-за того, что анемию искали намеренно. Серповидноклеточная анемия распространена в эндемичных по малярии регионах, в основном это Африка.

– Ты, как и Генри, унаследовал серповидноклеточную анемию по аутосомно-рецессивному типу. Скорее всего, все те люди, которые имели эту мутацию, не превратились, и сейчас живут среди зараженных, как и мы с вами, – сказала Кристина.

– Ага. Если только их не сожрали вместе с пятками! – вставил Фунчоза.

– А есть статистика по носителям? – спросила Тесса.

– Последняя датируется 2022 годом. Тогда анемию обнаружили у порядка четырех миллионов людей, преимущественно проживавших к югу от Сахары в Африке, в племенных районах Индии и на Ближнем Востоке. В 20-х годах анемия стала быстро распространяться и по Европе, но там она смешивалась с вирусами, эндемичными для северных широт, и порождала осложнения в виде гемофилии, муковисцидоза, отчего возрастала смертность, – ответил Генри.

– То есть моя мутация может иметь иные корни? – спросил Зелибоба.

– Да, как я уже сказал, источников может быть больше.

– Каков тогда источник твоей мутации? – спросил Кейн у жены.

Она не была его родственником, а значит должна была иметь какое-то другое патологическое состояние, которое помогло вирусу в ее организме созреть в ином направлении.

Было видно, как Кристина побледнела еще больше, если это было возможным. Они редко выходили из своей мрачной обители, и больше остальных походили на вампиров. Но щеки еще могли вспыхивать красками, что отчетливо виднелось на лице Кристины.

– В момент укуса я была на шестой неделе беременности, – слова давались Кристине тяжело. – Ребенок унаследовал мутацию от тебя, Август.

– Ребенок? – выдохнул Кейн.

Мы тут же огляделись. Кроме этих двоих тут вроде никто не жил. А потом Кристина объяснила, почему.

– Эмбрион стал неким фильтратом зараженных клеток. Эмбриональные стволовые клетки плюрипотентны, они способны к дифференцировке во все 220 типов клеток организма. Они обладают неограниченным потенциалом самообновления. Каким-то образом, который я до сих пор не могу объяснить до конца, мой организм буквально впитал в себя эмбриональные стволовые клетки и регенерировал. Я в буквальном смысле впитала в себя все соки нашего ребенка, чтобы выжить, сама того не ведая.

Кристина отвернулась и уставилась в окно.

– Я еще три года носила его капсулированные остатки у себя под сердцем, пока мы не сделали УЗИ, думая, что у меня выросла опухоль. Мы вырезали этот мешок, а когда заглянули внутрь, увидели комок из зубов, маленьких сформировавшихся косточек, и даже волос.

Мы замерли.

– Мне кажется, я сейчас блевану, – даже Фунчоза не остался равнодушным к рассказу.

Но Кристина как будто не слышала и не видела никого вокруг.

– Моя плоть сожрала нашего с тобой ребенка, Кейн.

– Ну точно блевану.

– А потом мы узнали, что бесплодны.

В следующие десть минут никто не произнес ни слова, осознавая масштабы трагедии, через которую прошли люди, пережившие Вспышку. Они видели чудовищные события, еще более чудовищные, чем мы сегодня. Они видели потерю морали, нравственных ориентиров, видели как самый лучший человек превращался в убийцу, и сами становились пожирателями ради того, чтобы выжить. Никто не спрашивал их, нравится ли им это, как они относятся ко всему этому хаосу. Они вынуждены были выживать, не взирая ни на что.

– Есть идеи, что вызвало стерильность? – спросил Антенна, задумчиво потирая подбородок.

Первым кивнул Генри. За ним повторила Кристина.

– Наша бесплодность – плата за увеличенную продолжительность жизни.

С этими словами Генри запустил видеоролик на голографическом экране посреди лаборатории. Красочные лучи тут же наполнили сумрак жизнью.

– Сначала мы предполагали, что увеличенная продолжительность жизни объясняется экономией стволовых клеток из-за прекращения выработки эритроцитов костным мозгом. Эта теория работает на зараженных, но не на нас. В наших телах выработка эритроцитов продолжается.

– Тогда мы стали копать глубже – ушли на уровень ДНК, – продолжила Кристина. – Мы нашли измененный вирусом ген, который отключает эритроцитарный росток[2]. Оказалось, что тот клеточный потенциал, что отдается эритроцитарному ростку, вирус отдал мегакариоцитарному ростку, который отвечает за выработку тромбоцитов[3]. На выработку тромбоцитов нужно меньше стволовых клеток, чем на эритроциты, потому что фактически их выработка зависит от возникновения травм и ранений. Но, изучая образцы тел зараженных, мы пришли к выводу, что в среднем их продолжительность жизни увеличилась в восемь-десять раз. То есть они свободно могут дожить до восьмисот лет. Это слишком большая разница, чтобы вписать сюда теорию об экономии стволовых клеток. Даже при щадящем режиме использования потенциала костного мозга на выработку тромбоцитов по нужде больше четырехсот лет компьютерная модель не дает.

– Тогда в чем секрет? – спросила Ляжка.

Стремление понять природу вируса постепенно стало захватывать всех Падальщиков. Мы больше не были лишь ружьями в руках человечества, мы пытались вырастить собственный мозг.

– В очередной загадке нашего организма, – Генри развел руками. – Никто не может объяснить, почему мы стареем. Есть разные теории, но в основном, они разделились на два лагеря: те, кто защищал эволюционные теории, и те, кто был сторонником теорий о постепенном повреждении клеток. Не могу сказать, что я решил эту загадку, но нашел кое-что интересное. Смотрите.

Мы собрались вокруг голограммы, изображающей цепочку ДНК.

– Это участки ДНК половых хромосом. И вот эти гены отключены, – Генри указал на серые участки спиралей.

– Что значит отключены? Гены же не электронный девайс, чтобы отключиться, – возразил Вольт.

– Как раз наоборот. Это – машина воспроизводства популяции. Гены, отвечающие за размножение, могут деактивироваться.

– Это можно исправить? – спросил Кейн, уже строя гипотезы в мозгу.

– Я пытался снова их активировать. Бесполезно. Вирус немедленно реагирует на нарушение собственного гомеостаза и возвращает все в ту модель, которую спрограммировал. Мы не сможем решить эту задачу до тех пор, пока не введем в формулу зараженного с функционирующей репродуктивной системой. Мы просто не знаем, как это должно выглядеть. Потрясающе не правда ли?

– Мне сложно разделить твой энтузиазм по поводу нашей стерильности, – поспорил Кейн.

– Это восхищение тем, как много необъяснимых явлений существует вокруг нас. Мы очень мало знаем об окружающем мире. Только подумай, насколько детально продуманный механизм для уничтожения вида создала природа.

– Но как потеря фертильности объясняет увеличенную продолжительность жизни? – не понимали мы.

– Теорией одноразовой сомы[4].

Видно было, как Падальщики уже с трудом воспринимали огромное количество новой информации. Мы глубоко вдохнули, обогащая мозги кислородом для подъема на новую информационную гору. А Генри с Кристиной словно испытывали нас на прочность, и каждый раз смотрели на нас оценивающим взглядом, мол «Сколько еще выдержите?».

– Смысл этой теории в том, что организм должен находить компромисс в использовании своих внутренних ресурсов из-за их ограниченности, организм должен делать выбор в сторону лучшего способа их использования, – объясняла Кристина. – Примером служит наблюдение за двумя разными популяциями опоссумов в 90-х годах прошлого года. Одна популяция жила на материковой части и постоянно подвергалась атакам хищников, другая же процветала на острове, где на них никто не охотился. Так вот островные опоссумы рожали меньше детенышей и ровно в половину увеличивали максимальную продолжительность жизни. В то время как континентальная популяция из-за угрозы хищников размножалась быстрее, репродуктивная функция созревала раньше, отчего рождалось большее количество потомства, и в то же время сокращалась продолжительность их жизни.

– Другой пример – кастрация, – подхватил Генри. – В двадцатом веке в штате Канзас в США одной из постоянных практик лечения психических больных, была кастрация. Оказалось, что кастраты, в среднем, жили на четырнадцать лет дольше. Таким образом, размножение вида, действительно, имеет негативный эффект на его долголетие.

– То есть вирус лишил нас этого компромисса, полностью деактивировав способность к репродукции. Фактически он сделал выбор за нас, – вставил Кейн.

– И добавил недостающие года для нашей компьютерной модели, – сказала Кристина.

Она переключила изображения, и теперь мы смотрели на длинную математическую формулу, которая заканчивалась трехзначной цифрой со знаком «примерно».

– Учитывая, что вирус не просто сократил нашу способность к размножению, а вообще отключил ее, мы изрядно экономим отпущенные нам ресурсы. Весь потенциал репродуктивной системы теперь направлен на обновление клеток организма, то есть на отсрочивание старости.

– То есть если эта формула верна, мы можем жить до…

Тесса замялась.

– В среднем около восьмисот лет.

В лаборатории воцарилось гнетущее молчание. Мы пытались представить, каково это – жить почти тысячелетие. Ты можешь родиться в период изобретения колеса, а под конец твоей жизни люди начнут межзвездные путешествия на потомке колеса. Все это казалось немыслимым, нереальным, не в этой жизни и не в этой вселенной.

– Очуметь! Я тут двадцать три года прожил, и меня уже все достало! А что будет через восемьсот лет?! – воскликнул Фунчоза.

– Восемьсот лет… это ж целая вечность, – печально произнес Томас.

– Ну а что? Неплохо. Можно в ипотеку взять целый остров…

– Или трешку в Москве…

– Слушайте, давайте не будем нагнетать. У нас сейчас проблема понасущнее, – сказала Перчинка.

– В самом деле, мы паримся о том, чего еще нет. Нам надо сосредоточиться на производстве сыворотки, – подхватил Муха.

– Мы смогли просчитать лишь компьютерную модель. Неужели вы хотите сказать, что создали ее в реальности? – удивился Генри.

– Сомневаешься? Я всегда был смышленее тебя, – грустно ухмыльнулся Кейн.

– А еще у тебя прирожденный дар пыль в глаза пускать. Не поверю, пока не докажешь, – улыбался Генри.

Тесса вышла вперед.

– Я его доказательство.

Генри с Кристиной тут же вскочили с мест и подпрыгнули к Тесс.

– Не может быть!

Генри покрутил голову Тесс, послушал пульс, посветил фонариком в глаза, и даже засунул ей пальцы в рот, чтобы осмотреть зубы и слизистые.

– Ты так похожа на нас! – наконец вынес вердикт Генри.

– Ага, подожди пока ее жажда охватит. Она похуже бабы в ПМС станет, – оскалился Зелибоба, вспоминая погоню за Геркулесом. – Хотя вряд ли. Она дралась с чудовищем как раз так, как бы дралась баба в ПМС.

– Фу, как грубо, – бросила Ляжка.

– И на сколько хватает действия сыворотки? – спросила Кристина.

– Зависит от количества мутационных генов. Для Тесс это примерно две недели, – ответил Кейн.

Не знаю как, но во взгляде Кристины читалось понимание того, что отношения Кейн и Тесс гораздо глубже обычной дружбы или приятельства. Глубже до самой матки, я бы сказал.

– Как это происходит? – спросила она, все же оставаясь в первую очередь ученым, а не чьей-то женой.

– Что именно? – нахмурилась Тесс.

– Когда ты потеряла сознание. Когда вирус сместил тебя. Ты помнишь, что ты делала, пока он руководил твоим телом?

– Я не теряла сознание. Просто была близка к этому.

– То есть твое превращение не завершено?

– Я бы предпочла его не завершать.

– Оно верно. Никогда не знаешь, что встретишь на самом дне.

– Что это значит?

– В тебе всего восемьдесят четыре процента мутировавших зараженных генов. Если ты пройдешь полный цикл превращения, то их может стать еще меньше, – пояснил Кейн.

– Если вам нужен человек, который вернулся в свое тело после полного цикла, то это Лилит, – сказала Тесса.

Генри сощурил глаза в недоверчивости.

– Вы пообщаетесь с ней, когда мы настроим связь между Аахеном и Бадгастайном, – добавил Антенна.

– А что насчет тех зданий? Что там? – спросила Жижа, глядя в окно.

Мы все подошли к широким окнам,

– В каждом из тех зданий находятся цепные конвейеры для производства таблетированных и инъекционных препаратов. Ими так и не успели воспользоваться, – ответила Кристина.

Мы оглядели заснеженные поля, посреди которых из глубоких сугробов выныривали здания, не желающие быть забытыми и заброшенными. Они знали, что значимы для нас, и если бы они были живыми, то размахивали бы сейчас красными флагами, яростно заявляя, что готовы выполнить свое предназначение.

– Здесь мы и начнем массовое производство.

– У нас теперь есть люди, которых можно поставить за станки.

– Ну а мы – Падальщики – как всегда, ограбим погибший мир и доставим сырье.

– Мне не терпится разбудить маму, и вернуть все на круги своя! Поесть ее стряпни и оставить немытую посуду, поспорить с ней до усрачки насчет пирсинга на яйцах «я так самовыражаюсь!», обвинить ее во всех моих проблемах, как все нормальные взрослые мужики!

Мы все улыбнулись, глядя на воодушевление Фунчозы. Ему единственному из нас судьба сделала бесценный подарок – вернула его мать. И мы были чертовски рады за него, потому что готовы были убить ради возможности вновь оказаться под родительским крылом. Радость Фунчозы пробуждала в нас уже начавшую гаснуть надежду, которая вновь взялась за старое – дразнить нас шансом на счастливую жизнь.

18 февраля 2071 года 20:00

Тесса

Я нашла Кейна в одном из заброшенных кабинетов, где когда-то восседал такой же исследователь, как и он. Металлическая мебель, обшитые сталью стены, и пронизывающий холод. Я чувствовала себя как в холодильнике Свена, но от этого воспоминания странным образом стало тепло. Не терпелось вернуться в Бадгастайн, хотя мы тут пробыли всего несколько часов. Там тепло и сытно, Бадгастайн постепенно становился моим домом, который ждал моего возвращения где-то там за холмами, я слышала его зов, а еще внимала внутреннему Я, которое все чаще говорило о необходимости защищать свой новый дом.

Кейн сидел на железном табурете, уперев локти в колени, и смотрел в окно. От этого вида у меня рефлекторно сжались бедра, словно это я усадила их на глыбу льда, а не Кейн. Снегопад снаружи продолжался, за белоснежной стеной едва виднелись ворота, через которые мы въехали в военно-исследовательский городок.

– Ты как? – спросила я.

Кейн тяжело вздохнул, нахмурился. Хотя может и не нахмурился, я не знаю точно, потому что пялилась на его затылок и пыталась угадать выражение его лица по движениям ушей. Но я была далека от профессионала в этом деле, а потому, проанализировав его уши, моя логика вынесла вердикт: скорее всего, он пытается достать кончиком языка до подбородка.

«Это как бы не совсем уместно сейчас, и вообще вряд ли он когда-нибудь занимался подобной фигней!» – тут же поспорила я с Тессой-Обмани-Меня[5].

– Ты последний человек, которого я хотел бы видеть сейчас.

Оу. Прямо кинжалом в сердце! – хотелось бы мне сказать, чтобы продемонстрировать свой дар драматизма, если бы реплика Кейна действительно задела меня. На деле же его депрессию я даже нашла забавной. Вечно сдержанный хладнокровный ученый был всего в наномиллиметре от истерики.

Я прошла к нему, присела на край ледяного железного стола, отчего моя девочка тут же запищала, и ответила:

– Представь, что мы не спим вместе, и я все та же злоебучка Тесс с узким мозгом, но широким членом.

Кейн посмотрел на меня раздраженным взглядом.

– Ну хорошо, с широкой вагиной.

Его бровь совсем улетела к линии роста волос.

– Да, глупо прозвучало. Хорошо, с тяжелыми яичниками!

Кейн устало закатил глаза.

– Да не знаю я! Чего ты хочешь от меня? Не уйду я никуда, пока ты не выскажешь все, что накопилось.

– Ты не поймешь, Тесс, – снова тяжело выдохнул Кейн.

– Ты ее ненавидишь?

– Что? Нет!

– Значит, любишь.

– Нет! То есть да… не знаю… Черт! Она убийца нашего ребенка!

– Ты же понимаешь, что в том нет ее вины.