Текст книги "Я наблюдаю за тобой (СИ)"

Автор книги: Айше Лилуай

 Глава 2

 Ветер трепал старый парус из грубой мешковины. Фолки Халворсен намотал леску на катушку и вытер пот со лба. Глянул на дно лодки, где рядом с гарпуном и дубинкой, которой он глушил рыбу, на сети лежала сегодняшняя добыча. Да, не густо. Опять не густо. Бывало, наловишь столько трески или серебристой сайды, что и до рынка донести в тягость, и приходится бежать к Андору да звать сына на помощь. Да только в последнее время не везло «Ворчуну Фолки», как любили называть его другие рыбаки.

 Иногда, лежа перед сном на скрипучей кровати, он думал: может, ну все это, вернусь в команду, буду выходить на совместную рыбалку, как все нормальные люди. Так ведь и улов больше, и продашь с большей вероятностью, да и вообще веселей… Но гордость проклятая никак не позволяла, и каждый раз рыбак сжимал зубы и отворачивался к стене, как будто старался отгородиться от всех своих давнишних друзей, которые все еще добродушно улыбались при встречах и интересовались, как идут дела у старого отшельника.

 – Эй, Ворчун, как жизнь?

 Фолки вздрогнул от неожиданности и огляделся: со стороны берега к нему приближалась лодка неунывающего Петтера Булля. Сам Петтер, превесело улыбаясь, отпустил весла и помахал рыбаку рукой, привлекая к себе внимание.

 – Не спугни себе всю рыбу своим звучным басом! – крикнул Фолки в ответ на приветствие.

 – Погоди, Ворчун, я еще до места даже не добрался, – все так же весело ответил Булль. – Вот заплыву вон за тот обломок скалы, что из воды торчит, метров на сто, там сеть и закину. Как жизнь-то, говорю?

 – Как видишь, еще живой, – бросил Фолки. – А ты чего это один? Вроде бы, одиночество – моя привилегия.

 Сказав так, Халворсен выдавил из себя весьма невеселый смешок.

 – Да так, решил поразвлечься. Иногда, знаешь, хочется, как тебе, посидеть в лодочке, чтоб рядом никого, кроме дорогой рыбки, не было… Так, для себя, для души. Уж ты-то меня, поди, понимаешь.

 «Эх, старый разбойник, делает вид, будто даже не догадывается о том, что у меня в душе творится и из-за чего я тогда из команды нашей ушел… – подумал с досадой Фолки. – Вот лис!»

 Тем временем лодка Булля приближалась и вскоре уже поравнялась с лодкой Халворсена. По-прежнему мило улыбаясь старому товарищу, Петтер работал веслами и продолжал говорить:

 – Видел я на днях твоего мальчонку. Болдр, так ведь его зовут? Славный внучок у тебя, смышленый такой… Встретился мне неподалеку от моего дома, все про маму и папу своих рассказывал. – Петтер почему-то понизил голос. – Как, кстати, поживает молодая пара?

 Спрашивал этот чудак так, словно Андор с Кэйей только недавно поженились, в то время, как прошло уже десять лет. «Так-то ты жизнью старого друга интересуешься, – опять с досадой подумал Фолки. – Столько времени все не спрашивал про них, а тут вдруг на тебе. Впрочем, мне все равно».

 – А тебе-то какое дело до них, Булль?

 Петтер уже обошел лодку Фолки, но приостановился и закачался на волнах неподалеку, чтобы можно было разговаривать вполголоса.

 – Да так, просто поинтересовался… Эээ… Знаешь, слышал я недавно, как разговаривали старик Трулс да наш славный Коли про… ну, про родственника вашего. Молодой, высокий, угрюмый такой.

 – Ты про Торстеина, что ли? – внезапно расхохотался Фолки.

 Так вот зачем этот лис про Болдра заговорил! Издалека, значит, начал.

 Многие почему-то не любили упоминать вслух, особенно при Халворсенах, об их родстве с молодым Норсенгом, как будто думали, что те обидятся. А если и упоминали, то как-то робко, как только что Петтер упомянул. Видимо, потому что эти многие сами не желали бы видеть Торстеина своим родственником, ведь фамилия Норсенг в этой деревне на слуху. Не то что бы на дурном слуху, но… попросту говоря, что-то с этой фамилией было не так.

 – Да-да, – торопливо закивал Петтер, радуясь, что Фолки за него назвал имя. – Именно про него они и говорили. Ммм… Ну, вобщем-то не только про него одного…

 Тут у Фолки кончилось терпение.

 – Да хватит тебе мяться, – раздраженно сказал он. – Или до конца договаривай, раз уж начал, или плыви давай к своей дорогой рыбке!

 – Ну что же ты так нервничаешь, Ворчун, – попытался отшутиться Петтер. – Говорили они про семью их. Я, если честно, многого особо не запомнил, просто сказать тебе хотел, что слухи по деревне ходят про ваших Норсенгов. Мол, то ли рок, то ли проклятие какое на их семье лежит, да только не первая эта Бергдис Норсенг к берегу фьорда ушла и не вернулась. Говорят, что и до нее исчезали в их роду… А иные, кто еще более суеверен, утверждают, что предки этой Бергдис были ведьмами, да и сама она была ведьмой, только от родных скрывала страшную правду о себе. И со временем отправили ее в Омганг, где всем ведьмам самое место. А еще говорят, что когда-нибудь ее дочь, ваша Кэйа…

 – Тьфу ты пропасть! – закричал Фолки. – Что за вздор ты мне тут несешь? Нашел что слушать, старый негодник! Все, плыви, плыви, а я домой.

 Не обращая больше внимания на Петтера, который кричал ему вдогонку что-то вроде: «Ну, давай, всего хорошего!» – Фолки принялся усиленно грести к берегу, время от времени поглядывая краем глаза на сеть со своей скудной добычей и тяжело вздыхая. В мозгу его, тем не менее, крутились мысли, далекие от трески. Ох уж этот Стеин! Твердит всем, что не признает никаких сплетен, а сам все прошлое ворошит, так что только сильнее костер раздувает… Ну вот зачем ему понадобилось так часто к фьорду уходить?

 Пожилой рыбак все качал головой и работал веслами, пока не вошел в бухту, которую здешние любители поплавать гордо называли «аванпортом». Здесь берег был пологим, не то что если взять чуть севернее, и течение было слабее. Около полусотни рыбацких лодок разных габаритов раскачивались на мирных волнах у маленького причала, выложенного деревянными досками на потемневших от влаги сваях, торчащих из воды.

 Пришвартовавшись к этому причалу, Фолки снял мачту, обмотав вокруг нее парус, выбросил из лодки длинный канат, выбрался на сушу, взвалив на плечи сеть с рыбой, и старательно привязал свое суденышко. Гарпун и прочие снасти оставил в лодке.

 Через час он уже возвращался с рыбного склада, где сдал аккуратно выпотрошенную треску и серебристую сайду. Свой кошелек сегодня Фолки не особо наполнил, ну, да ничего, бывало и похуже.

 Вскоре рыбак уже добрался до дома. Дом он себе построил хороший, надежный, большой, так чтоб на всю семью места хватало. Тридцать лет уже стоял этот дом, а выглядел все как новенький, даже зеленая краска на крыше нигде не облупилась. Возле крыльца возвышался флагшток, над которым развевалось светло-синее полотно (это означало, что хозяева дома), а из трубы тонкой струйкой выходил сероватый дымок.

 Фолки вдохнул полной грудью, словно желая пропустить родной дым через себя. Только дома, за этими надежными стенами, душа его была полностью спокойна.

 – Это ты, Фолки? – раздался голос жены с кухни, как только он переступил порог и закрыл за собой дверь.

 Эидис Халворсен выглянула из-за дверного косяка, вытирая руки о фартук.

 – Ты одна? – коротко поинтересовался муж.

 – Одна. Келда снова к берегу убежала, поди, на фьорд посмотреть.

 В голосе Эидис явно слышалось недовольство, причем, в первую очередь не дочерью, а супругом, который в ответ на ее слова не смог сдержать улыбки.

 – Чего это ты опять улыбаешься? – набросилась она на него. – Нет чтобы мне помочь ее от этой привычки отучить, ты ее еще и поощряешь! – Женщина всплеснула руками. – Каков отец, такова и дочь. И что мне с вами обоими делать?

 Фолки уже давно научился не обращать внимания на подобные проявления недовольства со стороны своей жены. Поэтому он просто решил заняться своим делом, а именно сесть поудобнее в старое кресло возле камина и с наслаждением откинуться на спинку.

 Все прошло по плану, как обычно: минуту спустя Эидис перестала ворчать, и послышалось ее тихое пение.

 – А завтра, между прочим, Хэвард приезжает, – вдруг донеслось с кухни. – И кстати, не один.

 Фолки снова помимо воли улыбнулся в своем кресле и уже не беспокоился, что кто-нибудь посмеет осудить его за это. Когда домой приезжал его младший сын, дом словно преображался: из всех взрослых этой семьи Хэвард был, пожалуй, единственным, кто был в состоянии веселиться без всяких посторонних тяжелых мыслей и этим весельем заражал остальных. Этот славный парень, которого все просто обожали, был настолько же интеллигентным и начитанным, насколько забавным и по-детски наивным. Он получал экономическое образование в Мехамне, и день его приезда в доме у Халворсенов всегда считался за большой праздник. Довольно часто с Хэвардом приезжал и его друг Ойвинд Хёугли, молодой юрист, с которым Хэвард познакомился в первый год своего обучения. Ойвинд воспитывался без родителей, и Эидис, которая узнала об этом от сына, всей своей широкой душой стремилась помочь молодому человеку понять, что значит семья. Короче говоря, ему здесь тоже были рады.

 – Что ж, замечательно, – ответил Фолки жене. – Хэвард у нас уже месяц не появлялся, да и герра Хёугли давненько мы не видели…

 – А я не говорила тебе, что Ойвинд приедет, – сказала Эидис, выходя из кухни. – То есть он приедет, но где-то через неделю после них.

 – Что значит «после них»? – нахмурился Фолки. – После кого это?

 Эидис вдруг присела на стул рядом с супругом, тепло улыбнулась и как будто даже подмигнула.

 – Хэвард приезжает завтра со своей невестой, некой Нанной Брок. Он хочет познакомить нас с ней.

 – Ааа, – протянул Фолки. – Вот оно что. Ну, что я могу сказать, давно пора. Хэварду двадцать три года. В его возрасте Андор уже был отцом. Он, кстати, не заходил?

 – Заходил. – Эидис, отдохнув, вернулась на кухню и продолжала уже оттуда. – Передавал привет, про своих маленьких учеников рассказывал. В общем, ничего особенного.

 – О Кэйе ничего не говорил? О Торстеине?

 – А почему ты спрашиваешь, Фолки?

 – Ну, так говорил или нет?

 Эидис на кухне некоторое время молчала. Фолки ожидал ответа, но слышал только тихое позвякивание посуды. Наконец, среди этого звяканья он различил вздох жены.

 – Нет, не говорил.

 К вечеру похолодало. Полил дождь. Море разбушевалось.

 – Фолки, старый ты бездельник! Фолки! – кричала Эидис, бегая по заднему двору и собирая белье. Ветер трепал ее разлохматившиеся волосы, с которых уже брызгала вода, а веревки, натянутые поперек двора между четырех деревянных столбов, болтались из стороны в сторону, чем здорово мешали женщине закончить ее дело: мокрые рубашки и простыни развевались под сильными порывами и хлестали Эидис по лицу и рукам.

 – Что такое? – Фолки выбежал во двор через заднюю дверь и почти сразу промок до нитки.

 – Как это что? – возмущенно прокричала жена. – Ураган такой, а Келды все нет! Беги скорей и разыщи ее, или тебе дочь совсем не дорога?

 Где-то пророкотал гром, словно огромное и прожорливое чудище пробуждалось ото сна и потягивалось в предвкушении обеда. Небо опустилось настолько, что казалось, будто оно вот-вот упадет на землю, и стало темно, почти как ночью. За оградой рыбаки с перекинутыми через плечи снастями спешили по домам, что-то возбужденно друг другу крича.

 – Хорошо, бегу! – бросил Фолки сквозь шум дождя и вой ветра.

 Быстро забежав в дом, он набросил на плечи плащ с капюшоном, хоть и понимал, что пользы от него в такую погоду маловато, и выскочил на улицу через другую дверь.

 Он не беспокоился о дочери так, как Эидис: просто, не считая самого Фолки, никто в их семье не знал океан так хорошо, как знала его Келда. И ни один человек не любил его так, как она. Без исключений.

 Сегодняшний случай был далеко не первым: много раз буря заставала девушку врасплох именно там, у берега, среди холодных и скользких от ливня скал, острых, словно клыки гигантского зверя. Много раз Фолки находил ее где-нибудь на крутом утесе, когда она пела от восторга, ни капли не страшась пронизывающего до костей ветра и молний, чьи вспышки пронзали черное небо.

 Она пела… У нее был прекрасный голос.

 Она ничего не боялась.

 И даже когда гром грохотал прямо у нее над головой, она как-то странно улыбалась и говорила отцу: «Ты слышал? Это хохочет сам Тор!» [3]3
  Тор – в германо-скандинавской мифологии бог грома, дождя и плодородия.


[Закрыть]

 Фолки знал, куда бежать в первую очередь, чтобы отыскать свою непослушную дикарку. Это было ее любимое место – скала с плоской вершиной, на которой одиноко торчала невысокая кривая сосна. Оттуда открывался прекрасный вид на фьорд: с одной стороны – ступенчатая каменная стена, с которой ревущими каскадами спускался к заливу водопад, с другой – высокий обрывистый берег, на котором беспорядочно рассыпались темные валуны и маленькие домики – самые окраинные лачужки в их деревне. А впереди, за манящими к себе водами фьорда, во всей своей ослепительной и неукротимой красоте расстилался океан…

 Бежать было тяжело: ветер в тот вечер, казалось, совсем ополчился против людей и все норовил сбить рыбака с ног да сорвать капюшон с его головы.

 Но Фолки, как и любой другой житель северного побережья, с детства привыкший к тому, что природа порой бывает крайне немилостива, не обращал внимания на буран и вскоре добрался до места.

 Его дочь стояла, вытянувшись в струну и раскинув руки, словно крылья, как будто хотела взлететь. Платок, который девушка, по всей видимости, наскоро повязала на голову, теперь обнимал ее шею, и концы его, подхваченные ветром, колыхались за ее спиной. Она промокла насквозь, ее сотрясала крупная дрожь, но что была эта дрожь в сравнении с той картиной, которой любовалась Келда!

 Вода в заливе казалась совсем черной и слегка волновалась, словно земные плиты вдруг стали двигаться в сотни раз быстрее. Стоял бы на обрыве человек менее опытный, чем Келда Халворсен, не выдержал бы – бросился бы вниз, завороженный манящей глубиной. Но Келда смотрела не себе под ноги, взгляд ее смелых, дерзких глаз был устремлен вдаль, где бушевал разъяренный не на шутку океан. Там огромные черные великаны поднимались из воды и с бешенной скоростью шли навстречу извечным каменным стражам фьорда. А те лишь стояли и ждали, когда же морские завоеватели наткнутся на их щиты, чтобы разбиться на миллиарды осколков и вновь обрушиться в море. Все рвалось, металось, бушевало и пенилось, и все новые и новые великаны вставали с океанского дна, чтобы помериться силами со скалами, но Келда заведомо знала, что их ждет поражение… Знала – и все равно как околдованная наблюдала за этой страшной и прекрасной битвой.

 И пела. Во весь голос…

 
 Я пред тобой, как перед богом,
 В восторге плачу и пою…
 Я не прошу тебя о многом,
 Лишь забери меня в дорогу,
 Прими же преданность мою…
 Открой мне душу…
 

 – Келда! – прокричал Фолки, подбегая к дочери и хватая ее за руку.

 Девушка обернулась, и он услышал, что она громко смеется. Струи воды стекали по ее лицу, а она все смеялась и глотала их, и снова смеялась, а капли дождя повисали у нее на губах… Вот только не сразу Фолки понял, что это были не одни только капли дождя, что это были слезы… И тело девушки сотрясалось не столько от холода, сколько от беззвучного плача, прикрытого смехом.

 – Что с тобой, девочка моя? – снова прокричал Фолки.

 Келда все еще улыбалась.

 – Ах, папа, как красиво! Ты только посмотри, папочка, ты только посмотри!

 И, прижавшись к нему, девушка вдруг разрыдалась. Фолки в растерянности гладил ее по голове и все приговаривал:

 – Ну-ну… Тише, моя хорошая… Что это с тобой приключилось?

 Келда резко притихла. Странно, но в это же время начал понемногу утихать и шторм. И только минут через десять, когда погода почти совсем успокоилась, девушка подняла голову и негромко сказала:

 – Со мной все хорошо, папа. Просто я… Не важно. Не знаю. Не хочу ничего сочинять.

 Фолки поцеловал дочку в мокрый лоб. От густых русых волос пахло морем. Ну, прямо совсем как у рыбаков!

 – Пошли-ка домой, дикарка, уже ночь.

 Келда вытерла с лица дождь и слезы, надела платок на голову и послушно пошла за отцом, временами едва заметно вздрагивая. Они осторожно спустились с вершины, придерживая друг друга, и не спеша стали пробираться по впадинам между холодными скалами.

 Ступая по скользкой траве отяжелевшими сапогами, в которых хлюпала влага, Фолки поддался невеселым мыслям. Избежать их не получилось: словно водоворот из самой глубины прошлого нагнал его и повлек за собой в темную пучину пятнадцатилетней давности…

 Келде тогда было всего-то шесть лет, а ее старшая сестра Фрея уже превратилась в юную четырнадцатилетнюю красавицу. Тот вечер был очень похож на сегодняшний, и Фолки со своими девочками в это время гулял у залива.

 Ах, если бы время можно было отмотать назад, чтобы удержать тогда еще веселого, жизнерадостного рыбака от столь опрометчивого, столь неосторожного поступка! Но прошлое вернуть нельзя, и именно в тот проклятый вечер, когда Андор гулял где-то с друзьями, а разумная Эидис повела Хэварда к доктору Сорбо, именно в тот вечер Фолки, Келда и Фрея, пользуясь ее отсутствием, пошли к этому фьорду, именно в тот вечер разыгралась буря… И Фрея разбилась о скалы.

 На глазах у отца.

 На глазах у маленькой сестренки.

 И с тех пор дома у Халворсенов все время было как-то тихо, и горькая печаль давила, точно низкий потолок. С тех пор Фолки стал совсем другим человеком, угрюмым, мрачным, молчаливым. Он не любил разговаривать с другими рыбаками, ему было тяжело даже просто смотреть на них и видеть, как у них все хорошо в жизни складывается…

 Вот поэтому он и ушел тогда из команды, перестав выходить на совместную рыбалку. Да и вообще почти перестал общаться с прежними веселыми друзьями.

 После смерти Фреи Фолки строго запретил членам своей семьи ходить к берегу фьорда. Всем, кроме Келды. Ведь Келда видела это своими глазами, чистыми детскими глазами, и ее отцу казалось, что она имела право приходить на то место, где все случилось, и тихонько плакать.

 Келда всегда, всегда помнила тот вечер.

 Может быть, поэтому, даже когда она звонко смеялась, стоя среди неистового урагана, и говорила: «Это хохочет Тор», – в глубине ее синих глаз блестели прозрачные слезы.

 Низкий женский голос, преисполненный тоски и боли, повторял одну и ту же короткую фразу:

 Приди, сестра, приди, приди…

 И второй, очень похожий на первый, только более высокий, временами повизгивающий и жалобный, непрерывным потоком накладывался на эти слова:

 Прошу вас, не надо, не надо! Пожалуйста! Я ни в чем не виновата, ни в чем! Это все тот человек с хромой ногой, у которого в руках были вилы. Это он наклеветал на меня, это он первым крикнул, он назвал меня ведьмой! Это все он… Я ни в чем не виновата, я никого не околдовывала…И никого не убивала! Пощадите меня! Вас обманывают, это… это все неправда, неправда! Это была другая женщина. Та… У нее был шрам на лице… Пожалуйста, умоляю вас! Нет! Нееееет!

 А потом еще:

 Я не заслужила этого… Я хотела жить и наслаждаться жизнью, хотела дышать, петь, танцевать, бегать вдоль берега моря, хотела дарить радость, верить и любить… Они убили меня. Ни за что. Ни за что! Они обрекли меня на долгую, мучительную смерть. И пока я умирала, они хохотали и показывали на меня пальцами… Как на затравленного медведя…

 И тут вмешался третий голос, хотя, вполне возможно, что это была все та же самая женщина, только ее тон внезапно резко изменился…

 ЧУДОВИЩЕ!!! Убийца! Презренный облезлый пес, пресмыкающийся у подножия сатанинского трона! Будь ты навеки проклят! Будь проклят!!! Будь проклят за то, что погубил мою чистую душу! Я никогда, НИКОГДА не оставлю тебя в покое. Ты всегда будешь слышать мой голос, выкрикивающий проклятия, ибо я останусь в твоей голове на веки веков и буду убивать тебя! Я уйду, но я утяну тебя за собой в могилу! И после смерти ты не найдешь покоя! Ты сгоришь в огне ада, и дикие твари будут рыться носами в твоих останках и обгладывать твои кости, а я буду смотреть на это с небес и смеяться, громко, как ты смеешься надо мной! Да будет смерть твоя стократ ужаснее моей, о, худший из подлейших монстров! Молю Всевышнего о том, чтобы проклятия мои обратились в быль! Умри! Умри! Умри!!! Умри и будь навеки проклят!!!

 К этому голосу примешивались все новые и новые, и вскоре уже целый хор гневных женских голосов, от которых волоски на коже вставали дыбом, мурашки бежали по телу, а кровь стыла в жилах, звучал вокруг, раскачивая мир из стороны в сторону. И в конце концов все голоса сошлись на одном и том же слове.

 Умри! Умри! Умри!

 Ты закрыла уши обеими ладонями и зажмурилась, однако голоса не стали тише ни на каплю.

 «Нет! Замолчите! Хватит уже! Оставьте меня в покое!!! Навсегда! Уходите! Прочь от меня! Вы ведь мертвы, вы все давно, давно уже умерли. Вы остались там, в прошлом. Так причем же здесь я? Зачем вы меня преследуете? Уходите! Прочь! Прочь!»

 Мы всегда будем жить в тебе, сестра… Мы никогда тебя не оставим, слышишь? Страдай вместе с нами, умирай вместе с нами… Приди к нам, сестра, приди, приди, приди…

 Приди…

 Но тут они замолчали. Как будто их кто-то спугнул.

 И действительно: откуда-то сверху, со стороны скалы, под которой ты пряталась, раздался голос. Совсем-совсем другой голос, не похожий на прежние. Это был голос живой женщины, которая просто пела:

 
 Грохочет гром, и небо плачет,
 И гневный Тор по небу скачет.
 Где ты, ужасный и могучий,
 Кто молнией пронзает тучи?
 

 На пару минут завывания ветра перекрыли голос поющей девушки и унесли его куда-то в сторону, однако вскоре вновь послышалось:

 
 … и океан в руках твоих.
 Что ты скрываешь под водою?
 Открой мне сердце, океан,
 Открой мне тайну – не раскрою,
 И излечи от старых ран.
 Я пред тобой, как перед богом,
 В восторге плачу и пою…
 Я не прошу тебя о многом,
 Лишь забери меня в дорогу,
 Прими же преданность мою…
 Открой мне душу…
 

 И снова сильный порыв перекрыл чудесный мелодичный голос. А когда ветер стих, песня уже закончилась, и какое-то время было тихо.

 И ты заплакала.

 – Вернись, вернись, – шептала ты. – Вернись, прошу тебя… Не оставляй меня одну с НИМИ…

 
 Я слышал твой шепот.
 Я ведь наблюдаю за тобой.
 Очень внимательно наблюдаю.