Текст книги "Я наблюдаю за тобой (СИ)"

Автор книги: Айше Лилуай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава 14

 По стеклу стучали капли дождя…

 В доме было тихо. Болдр, скучая, болтал ногами, то и дело ударяя пятками о деревянные ножки своего стула. Наконец, не выдержав молчаливого напряжения сложившейся обстановки, мальчик спросил:

 – Мама, тебя что-то опечалило?

 Кэйа, сидящая на маленьком диване, подняла взгляд и натянуто улыбнулась. Улыбались только ее губы – глаза же продолжали оставаться пустыми и тоскливыми, как у захворавшей собаки.

 Они оставались такими вот уже второй день подряд.

 – Нет, сынок, – мягко ответила Кэйа, и ее голос прозвучал очень слабо, будто голос человека, которого с ног свалила тяжелая болезнь. – Меня ничто не беспокоит.

 – Тогда почему ты почти все время молчишь и так мало ешь? – не унимался Болдр.

 На удивление Кэйи, за нее вступился Андор.

 – Ты должен понимать, Болдр, что у взрослого человека, даже если он живет счастливой жизнью, помимо всего прочего существует множество своих забот, и порой от усталости просто не удается постоянно быть веселым и жизнерадостным. Бывают… просто резкие спады в настроении. Они почти ни с чем не связаны и быстро проходят. Я уверен, что и у мамы это все быстро пройдет, особенно если ты будешь хорошим мальчиком. Ты сделал уроки?

 – Да, пап, – быстро ответил Болдр.

 Глава семейства улыбнулся и потрепал сына по волосам.

 – Тогда, я думаю, тебе пора в кровать.

 – Так точно! – послушно выпалил мальчик и спрыгнул со стула. – Спокойной ночи, мама, папа!

 – Спокойной ночи, Болдр, – ответили оба разом.

 Впрочем, Болдра уже не было в комнате, и вновь повисло удручающее молчание, которое давило пуще низкого потолка. Появился бы кто-нибудь, кто смог бы разбавить эту тишину, шумно, как умеет Ойвинд, ворваться в дом, сесть между двумя молчаливыми супругами и говорить, говорить, говорить… О чем угодно, лишь бы не молчать, угрюмо глядя в пол.

 Хоть кто-нибудь…

 Впрочем, дождь все настойчивее просился внутрь, но они никак не желали его впускать.

 Чего-чего, а лишних слез не нужно.

 Желтый свет керосиновой лампы освещал скудное пространство на рабочем столе Андора, лился на исписанные детскими почерками листы школьных тетрадей и пожелтевшие от времени страницы доисторических атласов. Шрифт и условные знаки в них были мелкими и близко прилепленными друг к другу, так что порой приходилось сильно напрягать глаза. Андор протер уставшие от проверки тетрадей тяжелые веки, зажмурился, проморгался, оглядел оставшуюся стопку: осталось немного – около пяти работ.

 Расправившись с ними и потянувшись, Андор аккуратно сложил все себе в портфель и повернулся, чтобы окинуть взглядом темную комнату. Кэйа все еще сидела на диване, обхватив себя обеими руками, и завороженно смотрела в окно, так что он видел только ее профиль, слабо освещенный отблесками луны.

 Он подошел и присел рядом.

 – Спасибо, что помог мне выкрутиться перед Болдром, – тихо сказала Кэйа, продолжая смотреть, как струйки воды стекают по стеклу и сливаются друг с другом. – Я совсем не знала, что ему ответить, чтобы не расстроить.

 – Я так и понял. Но зато теперь – все равно – теперь ты не отвертишься от меня. Что не так, Кэйа?

 Она старательно избегала смотреть ему в глаза, но он ее все-таки заставил, взяв бледное и уставшее лицо жены в свои ладони. Ее веки были слегка опущены, и ресницы подрагивали.

 – Ты все равно не сможешь вечно уходить от этого разговора, – сказал Андор. – Ну же, скажи мне, что тебя мучит! Мы ведь обещали друг другу, ты помнишь?

 – Конечно. Просто…

 – Тогда объясни мне, наконец, в чем дело.

 Кэйа тяжело вздохнула.

 – Я задыхаюсь, Андор, – очень тихо промолвила она. – Задыхаюсь, понимаешь? Мне не хватает воздуха здесь. Я сижу в этом доме… в нашем доме, сижу и впервые в жизни чувствую, как давит потолок, как под ногами шатается пол, стены медленно смыкаются друг с другом, и окна… словно опустевшие глазницы мертвеца. Я будто в клетке – в клетке, которая становится все теснее и постепенно превращается в склеп. Мне нечем дышать. Мне нечем дышать, и стоит мне прикрыть глаза хоть на минуту, как я вижу саму себя, лежащую в темном гробу. Я хватаю ртом кончающийся воздух, я кричу, зову тебя или Стеина и бью кулаками по плотно закрытой крышке… А она не открывается. И никто не слышит меня, никто не хочет меня выпустить наружу, где жизнь продолжает бурлить, как морская пена у скалистого берега, где веет ветер, плачет дождь и поют птицы. Ты слышал, как кричат чайки, Андор? Я слышала… И даже сейчас как будто слышу их пронзительные голоса, доносящиеся с севера, но… но это все там, за пределами моего склепа, все это снаружи, где свободные люди, которые могут дышать полной грудью и вдыхать запах океана, поют, смеются и плачут, а потому не слышат, как я зову их и прошу откинуть крышку гроба и выпустить меня… Я сама ступила в свою клетку, сама… Но десять лет назад эта темница была просторной и уютной, а теперь она кажется мне крохотным пространством, в котором хватает места лишь для меня и моего отчаяния. Оно огромно, оно заполняет все вокруг… Оно сдавливает меня, Андор, и я не могу даже сделать вдох. Всего лишь один вдох. Я просто лежу в наполненной страхом, горечью и болью темном, наглухо запаянном ящике, и жизнь несется мимо меня. В нескольких шагах… Но мимо.

 Кэйа подняла руку и смахнула с ресниц набегающие слезы. Андор хотел обнять ее – не смог. Понял вдруг все, что она имела в виду.

 И не посмел.

 Вдруг Кэйа теперь даже его объятия сочтет за удушающие тиски, которые вытолкнут последние капли чистого воздуха из ее сдавленных легких?

 – Что сделать мне, чтобы выпустить тебя из… из твоей клетки? – тихо спросил он, отстраняясь.

 – А что ты можешь сделать? – Глаза Кэйи странно заблестели, и причиной тому были отнюдь не слезы. – Ты хочешь сказать, что сумеешь откинуть для меня крышку моего гроба? – Она усмехнулась. – Но если хочешь знать, Андор, ты и есть та самая крышка. Ты и Болдр. Вы держите меня ВНУТРИ, и вся проблема в том, что я не хочу отворачиваться от вас. Но и выбирать между гробом и жизнью тоже не хочу.

 – И что ты хочешь этим сказать? – с затаенным в сердце страхом спросил Андор.

 – Я хочу сказать: не надо ничего делать. Пусть все будет так, как сейчас. Разве ты несчастлив? Ведь у тебя есть мы с Болдром, у тебя есть родители, дом, работа…

 Андор порывисто поднялся на ноги и ударил самого себя по бедру.

 – Черт возьми, Кэйа, не вздумай еще раз сказать мне подобную глупость! – с досадой воскликнул он, но тут же опомнился, с опаской оглянувшись на запертую дверь, ведущую в спальню Болдра. Нахмурившись, он снова сел. – Ну как, даже учитывая все то, что ты мне назвала, я могу быть счастливым, когда вижу тебя такой убитой?

 Кэйа отвернулась от него.

 – Все равно: не надо ничего делать. Это я должна научиться делить себя между одним миром и совершенно другим, пусть даже оба они совсем рядом. Это я должна…  Стеин поможет мне, и вместе мы справимся.

 – Но я тоже хочу помочь тебе, Кэйа, – прошептал Андор, кладя руку на ее плечо. – Разве ты забыла, что я обещал во всем помогать тебе?

 – Я никогда об этом не забывала, Андор.

 – А я никогда не отступал от своего обещания. И теперь, когда тебе настолько тяжело, не собираюсь отступать. А иначе какой тогда из меня выйдет муж?

 – Но чтобы помочь мне, нужно понимать… понимать оба мира, как это умеет мой брат. Он давно уже научился ТАК жить.

 Андор вздохнул.

 – Да, научился, – произнес он. – И посмотри, что с ним делает его расколотая на две части душа.

 Глаза Кэйи вспыхнули ледяным огнем.

 – Не смей! – процедила она сквозь зубы.

 – Мне всего лишь жаль его, – спокойно отозвался Андор.

 – Он не нуждается в твоей жалости.

 Она долго молчала. И он молчал, пока она не смягчилась.

 – Прости. Но Стеину сейчас очень тяжело, тяжелее, чем мне, во много раз. И, тем не менее, он находит в себе силы нести свое бремя и при этом стараться вытащить меня из моего жуткого состояния. Когда ему было больно и одиноко, никто его не смог поддержать, а теперь он сам поддерживает меня и герра Томаса. Он достоин восхищения, а не жалости. Понимаешь?

 – Мне кажется, что я смогу понять, – честно и уклончиво ответил Андор. – Но ответь мне на один вопрос: почему это произошло именно сейчас? Почему именно теперь ты вдруг вспомнила о том, что когда-то жила совсем другой жизнью?

 – Потому что в это воскресение, когда я была ТАМ, я… – Она так и не смогла сказать мужу правду. – Я вновь почувствовала, как сильно я когда-то любила океан и фьорд.

 Андор придвинулся ближе и поцеловал ее в висок. Он был готов отдать все на свете, лишь бы иметь возможность облегчить мучения своей жены, но неужели она не понимает этого? Она ведь должна понимать. Она знает. Но почему тогда отвергает его помощь?

 – Все не так уж плохо, как тебе может показаться, – ласково начал он. – Ведь мы живем не в пыльном городе, переполненном шумными и деловыми людьми, которые гоняются по всему миру за капиталами и прогрессом. Мы здесь, в тихой норвежской деревушке, на побережье океана, и твой любимый фьорд совсем рядом. Да, признаю: для меня самого он чужой. Когда я был ребенком, отец не пускал меня туда, потому что хотел сделать из меня не рыбака, а ученого. Он брал с собой только девочек. – Андор горько усмехнулся. – А потом… Ты ведь знаешь, что было после смерти моей сестры Фреи.

 – Да, знаю, – тихо ответила Кэйа.

 – Так вот. Хоть мне это место и не по душе, я ведь не тиран, я понимаю, как оно тебе дорого, как много оно для тебя значит… К тому же и Болдру понравилась прогулка по фьорду. В общем, ведь на самом деле для тебя нет никаких преград. Ты можешь ходить туда, когда тебе будет угодно, и я даже слова тебе не скажу. Ты свободна, Кэйа, ты всегда была свободна, уверяю тебя. Не надо кричать и звать меня на помощь – ты просто дыши и живи. Только прошу тебя: не говори мне больше, что я – припаянная крышка твоего гроба. Не могу смириться с тем, что дело во мне, что это я на самом деле делаю тебе больно. Кэйа, я не держу тебя! Если ты хочешь на волю – иди.

 Его голос дрогнул.

 – Дело не в тебе, а во мне. – Кэйа с грустью покачала головой. – А насчет твоего предложения… Спасибо за попытку. Спасибо за готовность пойти на компромисс ради меня. Знай, что я ценю это, но… Но ты не понял самого главного, не понял основной моей проблемы. Я говорю не просто о воле и о прогулках вдоль берега фьорда вместе с Болдром и Стеином, нет! Речь идет о целой жизни… Ты не жил этой жизнью и поэтому не можешь понять, но я-то жила! Эта жизнь… Это когда ветер – твое дыхание, дождь из облаков – твои слезы, а раскаты грома – смех, порой даже безумный. Это когда можно не задумываться над тем, где ты будешь спать и что ты будешь есть и пить. Это когда хочется летать над волнами. Это когда вся душа остается ТАМ. Вся. Без остатка. О, я смогла бы жить так! Я бы смогла, но не теперь, когда часть моей души принадлежит моей семье – тебе и нашему сыну. Андор, если ты позволишь мне хоть раз окунуться с головой в мою прежнюю жизнь, ты потеряешь меня. Я не смогу даже Болдру дарить ту любовь, которую он заслужил от матери. Я всю себя направлю в иное русло, более бурное и порожистое, где нужно выплескивать все, что есть. Я все растрачу и не смогу быть хранительницей домашнего очага, какой была эти десять лет. – Кэйа вытерла слезы. – Я это точно знаю. Моя мама не смогла. Как бы сильно она ни любила нас со Стеином, она НЕ СМОГЛА. Мы с братом получали от нее мало теплоты и ласки, мы почти не знали, что такое материнская забота. Но мама выбрала свой путь – а я не могу. Я не хочу, чтобы Болдр чувствовал себя таким же брошенным, какой себя чувствовала я сама в восемь лет.

 – Так что ты будешь делать, Кэйа?

 – Я буду стараться – изо всех сил – черпать как можно больше радости из нашей совместной жизни. И вместе с тем я буду видеться со Стеином, чтобы он разговаривал со мной о том нашем мире, о матери… Мы будем ждать ее, Андор. Ты, конечно, можешь посчитать нас за безумцев, но мы будем ждать ее до самого конца. Стеин поддержит меня. Он ведь смог выстоять, потому что не прерывал связи с прежней жизнью и потому что в другой, реальной у него был Томас. Таким образом, надеюсь, и я смогу выдержать испытание.

 – Неужели ты хочешь разорвать свою душу? – шепотом спросил Андор.

 – Да, если потребуется, – твердо сказала Кэйа. – Потому что я не хочу выбирать. Не хочу.

 – Привет, дядя Стеин!

 Болдр бегом пересек полупустой класс, направляясь навстречу Норсенгу. Тот приветливо улыбался, как, наверное, умел это делать исключительно для своего племянника. Келда, глядя на него, нахмурилась: она не могла припомнить, чтобы он для чего-либо заявлялся к Болдру в школу. Уж не задумала ли эта парочка очередную выходку, вроде того воскресного побега Болдра к берегу?

 К величайшему удивлению девушки, оказалось, что Торстеин пришел вовсе не к мальчику, а к ней, учительнице пения, потому что, обменявшись с племянником несколькими фразами, Норсенг решительно направился к ее столу, а Болдр выскочил в коридор, чтобы присоединиться к игре своих одноклассников. Пятеро детей, занимающихся чем-то в дальнем углу класса, притихли и с любопытством наблюдали за странным гостем.

 – Доброе утро, Келда, – сказал Торстеин, и хотя тон его был, как всегда, сухим и холодным, все-таки для него это было необычайно вежливое приветствие.

 – Здравствуй, – небрежно ответила девушка, и не думая вставать со стула. – Ты хотел узнать об успехах Болдра, я полагаю?

 – Нет, я хотел поговорить с тобой, – неожиданно ответил Стеин.

 Келда постаралась ничем не выдать своего далеко не приятного удивления, только сделала по-прежнему небрежное движение бровями вверх и постучала не пишущим концом ручки по странице школьного журнала.

 – Вот как? Ну что ж, слушаю. Только давай побыстрее: скоро уже заканчивается перемена, а у ребят еще второй урок подряд.

 – Я должен признать, что нуждаюсь в твоей помощи. – Стеин с каждой минутой все больше заставлял Келду удивляться. – В общем, все начинается с того, что Кэйа хотела бы вновь… эээ… начать посещать фьорд, но ей еще сложно привыкнуть. Проблема не в том, что она что-то позабыла или потеряла свои прежние навыки, а в том, что она не готова к этому психологически и боится… Я не всегда смогу быть рядом с ней, особенно сейчас, когда нужно поддержать герра Томаса. Я, конечно, буду делать все, что смогу, но все-таки прошу тебя: раз ты любишь фьорд и знаешь его, будь с ней. Даже если она не захочет. Ей нужна поддержка друга. А ты ведь ее друг, верно? – Он посмотрел Келде в глаза. – Я прошу тебя как человека, который буквально три дня назад заполучил мое уважение.

 «Ну и ну, – подумалось Келде. – Надо же, его прямо не узнать! Ишь, какой стал уважительный, и о сестре забоится, даже с врагом ради этого перемирие заключить решил! С тем самым, кого обещал со скалы спустить».

 – Короче, мне все ясно, – сказала она вслух. – И ради Кэйи я, конечно же, соглашусь на твою просьбу. У тебя все?

 – Нет. Вчера вечером я ходил к фьорду, и мне во второй раз встретилась там одна ненормальная по имени Валькири. И она… она с чего-то решила, что я тебя знаю. И попросила меня передать, что хочет видеть тебя. Сегодня. ТАМ. Вот теперь у меня все.

 Стеин вышел из класса, не обращая внимания на то, что Келда сильно побледнела.

 Она слышала о Валькири от Кэйи, и если верить всему, что про нее рассказывали, эта девушка действительно была, мягко говоря, не в себе.

 И откуда она узнала о ней, о Келде? И зачем ей нужна эта встреча?

 Что ж, вот вечером и узнаем…

Глава 15

 В тот вечер Роальд не выдержал и приложил все свои усилия для того, чтобы уверить Ребекку в том, что ему необходима прогулка по берегу. Причем сделать это он хотел в одиночестве, и никакие доводы со стороны няни не смогли оказать на него влияние.

 – Я скоро вернусь, – спокойно сказал он, уходя.

 Ребекка наделила своего воспитанника обеспокоенным взглядом и тронула его за локоть.

 – Роальд…

 – Да, няня?

 Ее глаза умоляли, на лбу пролегла глубокая морщинка, и губы сомкнулись в тонкую напряженную линию.

 – Не надо…

 – Я ненадолго, – как ни в чем не бывало сказал он ей. – Ты и глазом моргнуть не успеешь. До скорого!

 Не обращая больше внимания на уговоры Ребекки, Роальд улыбнулся, поцеловал няню в лоб и вышел из дома Халворсенов в одних брюках и тонкой рубашке. Фрекен Абель беспомощно опустила плечи и стояла у раскрытой двери, безвольно ударяя себя рукой по бедру. Не сразу она заметила, что плачет, а когда поняла это, разозлилась на саму себя.

 – Дура, чего плачешь? – говорила она, глядя в темноту. – Ничего ведь не случилось, чтобы слезы лить! И вообще все будет хорошо…

 Конечно же, все будет хорошо. Ведь Роальд – уже далеко не тот маленький мальчик, за которым нужен был глаз да глаз лет эдак восемнадцать назад. Да и в те далекие годы, когда они еще жили в этой деревне, его смело можно было отпускать одного к фьорду.

 Не трать зря времени на беспокойство, милая старая няня… Не кликай беду.

 Лучше сядь где-нибудь в тихой и теплой гостиной, возьмись за вязание, напой тихую песню самой себе, как раньше ты пела ребенку.

 Мерное тиканье настенных часов убаюкает тебя и успокоит…

 Приди, сестра, приди, приди…

 Умирай вместе с нами, сестра.

 Ты лежала на камнях, уткнувшись лбом в землю и закрыв уши руками. Бедная моя… Ведь ты прекрасно понимаешь, что это не поможет – и все равно закрываешь уши.

 Ты не можешь по-другому.

 Ты должна делать это. Хотя бы просто для того, чтобы заявить ИМ: ты не собираешься опускать руки, не собираешься позволять им так запросто проникать в твое сознание… Если можно сделать хоть что-то…

 Храбрая маленькая собачонка кусает огромного медведя, чтобы разозлить его.

 И ты не можешь по-другому.

 Ты плачешь? Когда-нибудь я возьму себе твои слезы, у меня их так много – целые миллиарды слез в каждом моем море!  Когда-нибудь я возьму и твои…

 Но не сейчас.

 Сейчас ты лежишь на земле и шепчешь невнятные слова… Ты зовешь ЕЕ – ту, которая придет, чтобы спасти тебя.

 Приди сестра, приди, приди…

 Приди.

 Келда стояла, прислонившись спиной к холодной скале. Ее руки были отведены чуть назад, и ладони с наслаждением водили по влажной шершавой поверхности камня. Она закрыла глаза, прислушиваясь…

 Ветер притих: видно спрятался в ущелье возле Поста Смотрящего от надоедливых рыбаков, призывающих его к себе в холщовые паруса. Только едва различимые дуновения его, только последние следы его легких шагов по акватории фьорда остались, чтобы играть с мирно журчащими волнами. Время от времени слышались тихие всплески: то ли крупная рыба резко водила хвостом у самой поверхности, то ли какой-то водный зверек нырял в воду… Келда не могла разобрать. Она просто слушала, как вдруг…

 Голос был высоким и пронзительным.

 – Папа!

 – Фрея!

 Келда вздрогнула и распахнула глаза, чувствуя, как резко участилось ее сердцебиение. Камень под ладонями вдруг показался ледяным и покрытым острыми шипами.

 – Фрея… – прошептала она одними губами и вдруг воскликнула, в страхе вжавшись спиной в скалу: – Нет! Нет, со мной не случится того же, что случилось с НИМИ! Меня не обманет какое-то эхо из прошлого! Не обманет, не запугает… Я не сдамся, не сдамся. Ни за что. Я не сломаюсь…

 – Ты уверена в этом?

 Келда отскочила от скалы и повернулась на голос, который прозвучал с севера, оттуда, где были «ворота фьорда». В свете луны, вышедшей из-за облаков и смотрящейся в почерневшие воды, стояла девушка.

 Маленькая, хрупкая, растрепанная и босая, в легком светлом платье.

 Ее глаза отражали лунный свет, а голова была чуть наклонена к одному плечу: так трехмесячный щенок с интересом смотрит на впервые попавшегося ему на дороге лягушонка.

 Валькири…

 – Скажи мне правду, ты уверена в том, что не сломаешься? – снова спросила она, внимательно рассматривая Келду.

 – Я надеюсь, – хрипло ответила та, когда ее собственное удивление прошло. – Я буду отчаянно драться, во всяком случае.

 Валькири улыбнулась.

 – И я надеюсь. Но ты… пообещай мне. Пообещай мне, что ты не сдашься. Дай слово, прошу тебя. Мне очень нужно, чтобы ты пообещала…

 – Мама, где ты? – крикнул Стеин.

 Он уже несколько ночей подряд не мог уснуть, и теперь почти падал от усталости – и все равно шел вперед, и при каждом его шаге, когда подошва ботинка попадала на твердый камень, все внутри будто сотрясалось от мощного толчка, словно при землетрясении.

 – Ответь мне! Ты обещала вернуться!

 Он хотел услышать ее голос. ОН ТАК ЭТОГО ХОТЕЛ… Это было нужно ему, как воздух, даже сильнее воздуха. К этому свелась вся его жизнь…

 Если этим вечером он не услышит мать, то он…

 Трудно представить, что будет тогда со Стеином.

 Наверное, он умрет.

 – Еще немного терпения, сынок, – сказала вдруг Бергдис, появляясь среди казавшейся бездонной тишины, среди гнетущей тяжести безмолвного неба, среди черной пустоты, где нет ничего – даже отчаяния. – Еще немного, милый. И тогда я приду и заберу тебя с собой.

 – А Кэйа? Ее ты тоже заберешь?

 Бергдис долго не отвечала ему. Должно быть, она все еще хранила обиду на дочь или, может, просто не хотела давать поспешных обещаний…

 – Я не могу так просто сказать тебе, Стеин. Если она захочет идти с нами, я прощу ей все и раскину перед ней объятия. Я забуду о прошлых обидах, забуду о своей прежней боли и подарю ей свой новый мир. Я помогу ей вступить в него… как и тебе. ЕСЛИ ОНА ЗАХОЧЕТ. Но если нет… Где она теперь? Она не пришла ко мне. Она опять готова меня позабыть, опять, опять…

 – Но ведь ты ее прогнала, когда она в последний раз…

 – Да, я прогнала ее! Но чего ты хочешь от меня, Стеин? Я ведь была в отчаянии, я страдала от потревоженной старой раны, которую она мне нанесла десять лет назад. Я была раздосадована, разгорячена, я была сбита с толку… Я была в шоке, мне было больно, и, конечно же, единственное, что я тогда хотела – это чтобы она оставила меня в покое. Но ведь я так ждала ее! Неужели я терпела для того, чтобы она, подразнив меня, явилась, посмеявшись надо мной, и снова исчезла?

 Голос всхлипывал.

 – Но и Кэйа была сбита с толку твоим приемом, – возразил Стеин. – Она растеряна и боится приходить, боится, что может опять тебя расстроить… Ты сказала ей уходить – и она ушла. Чего же ты хотела?

 – Я повторяю: я сама не понимала, что говорю! Я пошла на поводу у своих собственных разрозненных чувств. Но теперь… Когда увидишь ее, Стеин, передай ей от меня: я хочу ее видеть. Я ХОЧУ ЕЕ ВИДЕТЬ!!! Дай мне слово, что ты приведешь ее сюда, ко мне…

 – Даю слово, – сказал он.

 Бергдис замолчала.

 – Мама? Ты слышишь меня? Мама!

 Тишина в ответ.

 – НЕТ! Подожди, вернись! Я ведь еще не сказал тебе всего, что хотел! Не так скоро, мама. Мама! ОТВЕТЬ!!!

 Он кричал во все горло, и эхо отвечало. Это был ее голос, но далекий и невнятный, и Стеин не мог разобрать ни слова. Эхо смеялось над ним.

 Смеялось…

 – НЕТ! Ты не можешь просто так уйти от меня! Разве я не заслужил объяснений? Я ждал двадцать лет, мама! СКОЛЬКО ЕЩЕ МНЕ ЖДАТЬ? Я не могу позволить тебе уйти снова. Каждый раз, отпуская тебя, я боюсь и думаю: а вдруг она больше не вернется? Вдруг она опять обманет, опять убежит еще на два десятка лет? Нет, я больше не хочу бояться! НЕТ! Вернись и ответь мне! ВЕРНИСЬ И ОТВЕТЬ!!!

 Валькири затаила дыхание и вскинула голову, глядя в звездное небо.

 – Он здесь, – прошептала она. – Опять ОН. Зовущий Эхо…

 – Что еще за Зовущий Эхо? – нахмурившись, спросила Келда.

 Странная девушка загадочно улыбнулась.

 – Ты слышала? Эхо. Это ЕГО эхо. Он позвал его, и оно ему ответило…

 – Но ТЫ не ответила на мой вопрос, – заметила Келда. – Кто такой этот Зовущий Эхо?

 – Его, кажется, зовут Торстеином. Он слышит голоса из прошлого, а точнее один голос. Он думает, что зовет свою мать и что она разговаривает с ним. Но это не так. Все что он слышит – это всего лишь эхо. Всего лишь… Несчастный… Он сам не понимает, что жестоко обманывается в своих надеждах… Ведь его мать не вернется к нему. Никогда.

 – Так значит, нет… – выдохнула Келда.

 – Нет. Я ты разве верила ему?

 Келда отрицательно покачала головой.

 – Он безумен.

 – Как и его сестра. Или, вернее, это она как он. Она тоже Зовущая Эхо. Ты знаешь… Но, быть может, так для них даже лучше, а? Почему бы и нет, если их общее безумие приносит им мгновения радости, путь даже краткие мгновения? Почему бы и нет, ведь надежда всегда преображает… Возможно, порой лучше быть наивным глупцом с согретым сердцем, чем трезвым и холодным, но несчастным человеком. Ты так не думаешь?

 – По мне уж лучше чувствовать боль, чем… чем ЭТО. Ведь это не жизнь. НЕ ЖИЗНЬ. А боль всегда можно перетерпеть. Она закаляет нас и учит всегда подниматься с земли. И перенося ее, мы способны перенести и потерю близкого человека. По мне нужно всегда смотреть в лицо реальности и никогда – никогда! – не обманывать самого себя. Ложь – всегда преступление. Что будет с ними, когда они опомнятся, когда надежда умрет? Удар будет в сотню раз больнее. А если они не опомнятся… Я боюсь даже представить, в кого можно превратиться, когда твоя душа живет где-то в прошлом.

 – В конце концов, это им решать, верно? – тихо заметила Валькири. – Судьба всегда предоставляет нам выбор… – Она на мгновение задумалась, переведя взгляд на воду. – Ну, или почти всегда…

 Келде показалось, что в ее голосе проскользнула горечь.

 – Зачем ты позвала меня?

 – Зачем? Сама не знаю. Наверное, мне просто нужно было увидеть тебя и познакомиться с тобой. Ты не такая, как Торстеин и его сестра. Ты не такая, как рыбаки, которых я часто вижу неподалеку от берега. Ты одна такая. Может быть, когда-нибудь я попрошу тебя о помощи. Ты выслушаешь меня?

 Помощь? Келда удивленно посмотрела в глаза Валькири и попыталась беспечно улыбнуться.

 – Что ж, если ты сумеешь снова выследить меня, то да. Хоть я и не совсем понимаю, чем я отличаюсь от других. И зачем я тебе понадобилась.

 – Есть много причин. Но ты не видишь и не слышишь себя со стороны, так что не можешь знать о них. Возьмем хотя бы то, что ты решила бороться и заявила об этом ИМ. Кому? Не скажу. Ты потом поймешь. И главную причину тоже поймешь. Потом.

 Келда даже ничего не стала делать или говорить, когда Валькири шагнула назад, потом еще, еще… пока наконец не растворилась в темноте.

 – Как странно… – прошептала Келда, и ночь поглотила ее шепот.

 Он стоял у края обрыва и смотрел вдаль, а ветер трепал его седые волосы.

 Инглинг… Ты был здесь за день до смерти, и ты слышал голос…

 Будь навеки проклят этот фьорд! Место, где люди становятся рабами чарующего эха, словно завороженные взглядом и голосом гипнотизера. Место, где они теряют себя, где они отрывают от себя свою душу, а потом бросают ее в манящую глубину, бросают – чтобы навсегда похоронить.

 Чтобы умереть вместе с теми днями, которые давно ушли в небытие.

 Ушли. Но все равно зовут нас оттуда. И конец тем, кто внял этому зову и поверил ему.

 Инглинг… Зачем же ты поверил? Зачем ты бросил бедного старика?

 А есть еще Ари. Ари и Холдор. Эта девушка, Нанна Брок, напомнила ему о них.

 О, если бы только они были сейчас здесь, живые и здоровые! Он готов был отдать все, что имел, ради этого. Все, все без остатка. Если бы они только тронули его за плечо, весело улыбнулись и сказали ему: «Просыпайся, старина! Стряхни с себя страшный сон и начинай новый день!»

 Но это не сон.

 В том то все и дело, что это не сон.

 И никогда не будет сном.

 Пошел дождь. Как из ведра. Грозовые тучи, набухшие и отяжелевшие от влаги, закрыли луну и звезды, и черная тень легла н а фьорд.

 – Скажи: ты всегда говорил искренне, когда называл меня сыном?

 – Конечно, мальчик мой. Ведь ты и есть мой сын. Разве ты когда-нибудь сомневался в этом?

 – Я не это имел в виду. Всегда ли ты признавал мое право быть частью тебя? Быть может. Но всегда ли это было неразрывно связано с другими моими правами? Что бы ты ни говорил мне в детстве, ты ведь все-таки прятал меня от людей. Для всех окружающих у тебя никогда не было сына. Значит, не было меня.

 – Не говори так.

 – Но ведь это правда!

 – НЕТ. Я любил тебя, любил сильнее всех на свете, и это главное. Но если ты В ЭТО не веришь, тогда прощай.

 – Нет, постой! – он огляделся, но вокруг было пустынно. – Постой! Я ведь хочу еще немного послушать твой голос…

 – Зачем? Зачем ты вообще пришел сюда? Ведь я давно мертв. ЭТО МЕНЯ НЕТ. Теперь нет. Все, что ты слышишь, – всего лишь твоя галлюцинация. Уходи.

 – Я не уйду. Я ждал двадцать лет, чтобы снова вернуться сюда. Двадцать лет скитаний по маленькому кусочку суши, называемому Норвегией, двадцать лет сомнений… Ведь все это время я боролся с самим собой и никак не решался сделать решающий ход, еще один шаг, только шаг назад. Я вернулся. Не просто в родную деревню – вернулся в прошлое, когда я был ребенком и ты говорил, что не оставишь меня… И возвратясь, я нашел тебя, к которому всегда стремился… Если и ты все это время ждал меня ЗДЕСЬ, ты сейчас не имеешь права уйти. И прогонять меня не станешь.

 – Ты многому научился, пока путешествовал?

 – Немалому. Ребекка была со мной и помогала мне правильно усваивать любой урок.

 – Ты стал совсем взрослым…

 – Быть может, ты успел сбиться со счета времени, пока был мертв. Но мне уже двадцать семь лет. Конечно же, я повзрослел. Уже давно.

 – Тогда зачем ты отмотал время назад? Зачем ты вернулся?

 – Сделать то, о чем ты просил меня перед смертью.

 – Ты запомнил? Не думал, что ты сможешь…

 – Не смей упрекать меня в легкомыслии! Я делал все так, как ты мне велел. Всегда.

 – Но то, о чем я просил тебя ТОГДА, было ошибкой.

 – И ты только сейчас говоришь мне об этом?

 – А разве у меня была возможность поговорить с тобой, сын? Это ведь ты на двадцать лет оторвал себя самого от прежней жизни.

 – Я ждал, когда придет час, отец.

 Голос отца усмехнулся. Горько усмехнулся.

 – И что? Час пришел?

 – Да, раз я вернулся.

 – Ты наивный юноша, сынок. Если бы ты был достаточно мудр, то давно бы уже забыл мои слова и жил бы спокойно. Зачем ты делаешь все это сейчас? ЗАЧЕМ? Найти хоть одно достойное объяснение. Я спокойно лежу в земле. Выиграешь ты или нет – мне уже все равно. Уходи и не тревожь меня больше.

 – НЕТ!!! Тебе не может быть все равно! Я прошел многие мили жизненного пути, чтобы дойти до этого момента, я заплатил нешуточную цену за право поговорить с тобой, за право послужить твоей памяти… Я взрастил в своей душе ненависть, которую хотел бы не чувствовать никогда, ненависть, которая отравляет меня! Я вскормил внутри себя чудовище с окровавленными клыками. Я убил девятнадцатилетнего мальчика! И все это мне пришлось – слышишь? – пришлось совершить, чтобы прийти к тебе, чтобы исполнить твою последнюю волю… И теперь ты говоришь мне, что тебе все равно! ВСЕ РАВНО!!! Неужели ради этих слов я сломал самого себя? Скажи: неужели ради этих низких слов?