Текст книги "Глобус 1976"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
китов, а с помощью своего посредника, местного царька Алитета, заокеанские пришельцы перегнали
на Аляску тысячные стада оленей. Как говорится, аппетит приходит во время еды. Акционерные
общества стали задумываться над тем, как бы отделить Чукотку от России и стать полновластными
хозяевами этой земли.
Много трагических страниц вписали чужеземцы в историю этого края. От голода и завезенных на
Чукотку болезней пустели ранее многочисленные стойбища чукчей и эскимосов. Безграмотные
охотники и пастухи не могли вырваться из кабалы местных торговцев, их долговые книги распухали с
каждым годом.
В одной старой чукотской легенде говорится:
«Обратились как-то молодые охотники к самому мудрому старику в стойбище.
Скажи нам, старик, – спросили они, когда перестанет наш народ голодать? Когда у нас перестанут
умирать дети, так и не увидев быстрого бега оленя, яркого солнца на побережье?
Задумался старик.
Много раз сойдет в тундре снег, – ответил он наконец, – вы станете такими же, как я, но дети
ваши не будут сыты, и не всякий из них увидит быстрого оленя и яркое солнце на побережье. Коротка
жизнь у нашего народа. Счастье придет лишь тогда, когда кто-нибудь из вас поймает солнечный луч».
Со дня образования Чукотского национального округа 46 раз стаивал плотный снег в тундре, 46
раз полярную ночь сменил яркий день, и детям тех молодых охотников удалось овладеть лучами
новой жизни. Вместо тусклых жирников в тесной яранге сейчас в благоустроенных поселках и
городах светят неоновые лампы.
Интересна биография самого крупного города Чукотки – Анадыря. В 1889 году казаки-землепро-
ходцы на реке Анадырь соорудили казарму. Потом основали здесь самый дальний форт России —
Ново-Мариинск. Сейчас на месте маленького поселка раскинулся современный город,
отпраздновавший в 1975 году свой десятилетний юбилей.
Местные чукчи город Анадырь раньше называли Нагыргыном, что значит вход. Вход на чукотскую
землю. Это название оправдано и в наше время. Крупный арктический порт и аэропорт открывают
морскую и воздушную дороги дальше на северо-восток. Новые жилые кварталы, универмаги, Дворец
пионеров, и лишь изредка в тундре случайно наткнешься на развалины валкырэна – бывшего жилища бе-
реговых чукчей, сложенного из челюстей кита, дерна и камней.
Под гусеницами нашего вездехода часто хрустели старые оленьи рога.
Для жителей округа 1973 год был памятным – тогда впервые забилось могучее сердце атомной
электростанции в Билибино —БАЭС. Создание первой «атомки» на вечной мерзлоте – удивительный
эксперимент наших ученых и строителей. С помощью атома люди быстрее подберут ключи к богатым
кладовым Севера.
На Чукотке уже во всю мощь работают Иультинский горно-обогатительный комбинат, золотоносные
прииски. Билибино, Комсомольский, Руддер и другие. Северными воротами Арктики называют чукотские
порты Провидение, Эгвекинот, Певек.
Вступившая в действие система телевизионной связи «Орбита» дала возможность жителям Чукотки не
только услышать, но и увидеть, как проходил в Москве XXV съезд Коммунистической партии.
Народ, у которого раньше летопись велась рисунками на скалах и моржовых клыках, а сообщения пе-
редавались в виде замысловатых значков, выжженных раскаленным углем на оленьей лопатке, до не-
давнего времени совсем не имел письменности. А теперь всей стране известны имена поэтов Чукотки В.
Кеулькута и А. Кымытваль. Книги первого чукотского писателя Ю. Рытхеу читают не только у нас в
стране, но и за рубежом. В первый свой приезд на полуостров мне довелось голосовать за будущего члена
Президиума Верховного Совета СССР – учительницу Анну Нутэтэгринэ.
К сожалению, мне не удалось попасть на выступление профессионального чукотско-эскимосского
ансамбля «Эргырон». Я не мог побывать и в известном всему миру поселке Уэллен, где руками опытных
мастеров создаются шедевры чукотского косторезного искусства. Как они вырезают Пелекена, этого весе-
лого, с улыбкой до затылка чукотского божка!
Но зато мы много раз видели, как на обширных ягельниках нагуливают жир многочисленные оленьи
стада. Это тоже гордость Чукотки.
Пастухов в тундре мы встречали часто. С биноклем на груди, с карабином и чаатом на плече, оставляют
они за собой бесчисленные километры. Если было по пути, то мы подвозили путников на нашем вез-
деходе. Коротки такие встречи.
– Здравствуй!
– Этти!
Только разойдешься поговорить, с трудом перекрикивая ревущий мотор, как уже показывается оленье
стадо. Пастухи торопятся, поправляют камлейки – полотняные рубахи с капюшоном.
– Атау!
– Счастливо!
Каждого из нас ждет свое дело, своя работа. Чукчи идут к оленьим коралям – загонам, а мы продол-
жаем путь к синеющим на горизонте сопкам – будем там заниматься постройкой геодезических знаков.
Наша бригада из пяти человек работала на тяжелом вездеходе. Часть продуктов и горючего мы возили с
собой, а остаток, упакованный в ящики и бочки, ждал нас у приметных озер и ручьев. В намеченных
проектировщиками местах мы устанавливали пятиметровые металлические пирамиды. Потом по нашим
следам пойдут геодезисты-наблюдатели с теодолитами. В дальнейшем результаты нашей работы составят
основу новой топографической карты.
Нас подгоняла погода, нас торопило начальство. Чукотским экспедициям нужны были точные
карты. На них геологи нанесут открытые месторождения полезных ископаемых, гидрологи
запроектируют на реках места, удобные для строительства гидростанций, геоботаники наметят
границы новых оленьих пастбищ. Без карты не обойтись никому, даже нынешнему пастуху.
Имея в руках небольшой листок человек будто на крыльях поднимается вверх, расширяя свой
горизонт и осматривая местность на много верст кругом. Карта покажет, что тебя ждет впереди:
топкое непроходимое болото, горный хребет с перевалом, озеро с обрывистыми берегами или
глубоководная река. Эти знания намного облегчают путь любому изыскателю.
Карты, бывшие у нас, давно устарели. Конечно, где стояли горы раньше, там они стоят и теперь.
Без всяких изменений. Но там, где человек коснулся природы, произошли большие перемены. Иной
раз на бумаге видишь условный знак каменистой тундры, а на самом деле неожиданно подъезжаешь к
поселку. Или наоборот. На планшете вычерчено несколько черточек с надписями: «Яранги
Янракинота», «Яранги Элькувейта», а на земле лежит лишь груда замшелых камней да огромными
пятнами чернеют старые кострища.
Вон недалеко от нас впереди забелели две яранги. Надо заехать, благо по пути. Тундра скрадывает
расстояния – вроде рукой подать, а добирались долго. Подъехали вплотную. Ни звука. Заглянули в
первую ярангу. Вошли внутрь. На ворохе мягких оленьих шкур лежит человек.
– Этти! – кричу я ему. Человек вскакивает и протягивает мне руку:
– Лабрит!
Транспорт геодезистов.
– Что? – опешил я. – Впервые такое приветствие слышу. Надо записать.
– Пиши, пиши, – улыбается незнакомец. – «Лабрит» по-литовски доброе утро.
И тут я увидел русую прядь, выбившуюся из-под капюшона кухлянки. А глаза веселые, голубые.
Смеется, знакомимся. Упиш недавно сменился, а за день так умаялся, собирая оленей, что шума
вездехода не услышал. Завербовался парень с другого конца страны на два года, и вот уже шесть лет
не может с Чукоткой расстаться. Вот тебе и хмурый, негостеприимный край...
Таких встреч было множество. В конце лета моя записная книжка пестрела казахскими
приветствиями, якутскими, грузинскими, белорусскими. А узнал я их и записал на небольшом
полуострове.
Разные встречи бывали...
Едешь по тундре на вездеходе -и вдруг совсем рядом, на высокой кочке, у густой травы появляется
старожил этих мест – длиннохвостый суслик. Евражка по-местному. Не пройдет дня, чтобы мы не
встретились с пушистым торчком в охристой панаме. Неподвижный столбик, не мигая, смотрит на
нас, вытянув отрепанный хвост. И порой кажется, что это стрелочник вышел провожать состав.
Только нет у него в лапках желтого флажка «путь свободен». Значит, торопился выскочить и в норе
забыл.
С евражками у нас отношения были хорошие, а вот на других четвероногих мы часто злились.
На лето в тундру, словно к себе на дачу, приходит из лесных мест бурый медведь. Он часто пасется
на моховых болотах, усыпанных сочной морошкой, уплетает за обе щеки свою медвежью ягоду —
толокнянку. И чего хорошего нашел увалень в безвкусных жестких плодах? Косолапый не прочь
попытать счастье в ловле линных гусей, гоняясь за ними по берегу и кувыркаясь через голову, как в
цирке. Когда кета идет на нерест, мохнатые рыболовы, будто на базаре, толкаются по берегам рек и
озер, ловко выхватывая из воды лапой толстоспинную рыбину. В это время медведи лакомятся только
нежными брюшками и головами рыб, жирея не по дням, а по часам.
Вся беда в том, что бурый гость .не оставляет без внимания базы, сложенные на вершинах гор для
работающих геодезистов. Правда, керосин медведь не трогает, но остальному делает строгий пере-
учет. Стеклянные банки с топленым маслом, борщами и рассольниками по-хозяйски прячет впрок,
зарывая в мох или щебень. Тушенку и сгущенное молоко ожидает незавидная участь. Металлическую
банку медведь прокусывает во многих местах и так сдавливает ее лапами, что содержимое, словно из
мясорубки, выползает наружу. Царапая длинный язык о рваные прокусы, хитрец с удовольствием
слизывает лакомство. Иногда, чтобы начисто обработать вкусную железку, топтыгин кладет ее на
плоский камень и усаживается сверху. Можно себе представить, во что превращается банка.
Рассерженный песец.
Но еще хуже, если на базу набредет росомаха. Не столько съест, сколько напакостит. Скатит с горы
бочки с горючим, смешает сахар с мукой, зароет бутылку керосина в сухари, разорвет мешки с
цементом и рассыплет вместе с крупой.
Что не съедят медведи и росомахи, растаскают завсегдатаи таких погромов – песцы.
Песцам, шныряющим по тундре, подбирающим все, что упало с неба или не успело подняться на
крыло, мы тоже платили посильную дань. Летом за песцами никто не охотится и они безнаказанно
воруют остатки продуктов, сложенных возле палатки, подбирают сухари, вылизывают миски, катают
носом стеклянные банки с капустным салатом, а на десерт могут прогрызть голенища не убранных на
ночь кирзовых сапог. Странные вкусы у этих разбойников.
Однажды поставили мы палатку и легли спать. Просыпаемся среди ночи и понять не можем: кто
нас накрыл брезентом? Спросонок чуть в спальных мешках не запутались. Оказывается, песцы
перегрызли капроновые растяжки на палатке. На этих самых растяжках мы раньше вялили рыбу:
веревки пропитались рыбьим жиром и аппетитно пахли.
Охотников на дармовую рыбу всегда много. Поднимешь балык на шест, повыше от земли, – чайки
с поморниками тут как тут. Опустишь пониже, смотришь – уже горностай висит на самой крупной
рыбине. С камня-то запрыгнул, а до земли короткими лапками не достать. Раскачивается живой маят-
ник и урчит утробно. Начнешь его сгонять, так он сначала по-кошачьи выгнет спинку, оскалит
маленький рот с тонкими зубками, а уж потом юркнет в расщелину меж камней. Мы-то здесь гости,
временные, а он чувствует себя хозяином. Здесь его нора.
Изредка в потемневших от солнца и холодов горах в бинокль можно увидеть совершенно белых
снежных баранов. Чукотский толсторог в наше время все реже и реже попадается на глаза людям.
Осторожные животные, приверженцы горных ущелий и хребтов, поубавились в количестве.
Если вам повезет и в промерзшем до дна озере вы отколете кусок льда, внутри которого, словно в
друзе горного хрусталя, чернеет рыбина, то знайте: вы держите в руках даллию. Оттаяв, она лениво
зашевелит хвостом и темно-коричневыми с оранжевым кантом плавниками. Эта рыба предпочитает
чукотские водоемы. Местные жители рассказывали, что ездовые собаки остерегаются глотать
целиком мороженую даллию. Случалось, что, ожив внутри, она беспокоила собаку.
После работы хорошо сидеть тихим летним вечером на берегу безымянного озера. Сколько таких
озер разбросано по бескрайней тундре! Раскаленное за день солнце, словно огромный поплавок-кух-
тыль, чуть-чуть коснется огненным боком тихой поверхности озерка, скользнет по воде и покатится
дальше по небосклону. При незаходящем солнце полярного дня часто путаешь утро с вечером.
Птенец полярной совы.
В это время года на тундровых озерах стоит сплошной гвалт, как на деревенской ярмарке. Сипло,
будто спросонок, кричат утки, тоскливо и протяжно ноют гагары, нежно и тихо хрипят крачки,
ежеминутно доносится гоготанье гусей.
Вдали, на крупных камнях – словно комья снега. Это сидят полярные совы и высматривают не-
осторожного зайчонка, лемминга или пищуху.
На соседнем бугре вдруг свечкой взлетел куропач. Тревога! Какой-то хищник захотел поживиться
птенцами, а самец увлекает его за собой, пытаясь отвести беду от крепко затаившегося выводка. Не-
легкое дело – вывести птенцов.
Много интересного и своеобразного таит в себе природа Чукотки, но нам пора заканчивать
путешествие.
Если бы мне пришлось рисовать эмблему Чукотки, то на переднем плане, внизу, тонкой
коричневой полоской я изобразил бы тундру. Дальше, на горизонте – гряду серых зубчатых гор, с
мазками снега на склонах, а выше, в синеве неба – огромное солнце. С него начинается день нашей
Родины, и лучи его светят людям, которые преобразовали этот суровый и дикий край так, что,
однажды побывав здесь, непременно захочешь вернуться.
* * *
Мончетундра – красивый горный массив с крутыми утесами и нагромождением каменных глыб, достигающий почти
1000 метров высоты. Его название в переводе с саамского языка означает «красивая тундра». «Тундрами» саами называют
горные безлесные массивы.
Мончетундра входит в состав Лапландского заповедника, одного из чудеснейших уголков на Кольском полуострове.
В годы Советской власти на возвышенности вырос город Мончегорск, возникший в 1937 году в связи с использованием
открытых здесь медно-никелевых руд. Это один из красивейших городов Мурманской области.
Воротан – один из притоков реки Араке. Одна из интереснейших рек Армянской ССР. Берет начало на западных скло-
нах Карабахского нагорья, с высоты 3045 метров и течет с оглушительным шумом в каньонообразном ущелье, достигающем
местами 500 – 700 метров глубины. Отсюда ее название Воротан, что значит «громовая»; «ворот» (армянск.) гром. Одна из
богатых гидроэнергетическими ресурсами рек Армении.
На высоком правом берегу реки находится великолепный памятник архитектуры комплекс средневекового Татевского
монастыря, окруженного толстыми крепостными стенами. Ниже монастыря – одно из чудес природы Армении «Чертов
мост», образованный грандиозным обвалом, запрудившим течение реки, в котором просачивающаяся вода образовала
сквозную пещеру.
ПО РОДНОЙ СТРАНЕ
Александр Иванченко
ТРЕТИЙ
КРАЙ
ЗЕМЛИ
Есть на свете три знаменитых мыса: мыс Горн – самая южная точка Американского материка,
мыс Игольный – самый южный берег Африки и мыс Дежнева – самая дальняя окраина Советской
страны. Три мыса – три края земли, три незримых черты, где сливаются океаны.
У мыса Горн воды Тихого океана встерчаются с водами Атлантики, у Игольного Атлантика
сливается с Индийским океаном, а у мыса Дежнева Тихий океан роднится с Северным Ледовитым.
Три скалистых мыса словно соединяют все океаны планеты.
У мыса Горн я плавал, с крутого обрыва Игольного фотографировал бушующий прибой, а вот по-
пасть на мыс Дежнева, хоть он и в нашей стране, мне никак не удавалось.
Наконец я оказался в чукотском поселке Уэлен. Отсюда до мыса Дежнева рукой подать. Если доби-
раться туда берегом моря, всего тридцать километров. Для Чукотки это не расстояние. Как-то
знакомый чукча сказал мне:
– Завтра, однако, побегу к соседу, давно не виделись, навестить надо.
Я спросил, далеко ли живет сосед.
– Нет, – говорит, – совсем недалеко. На собачках два дня бежать, на лыжах – четыре. Близко.
До того соседа было сто восемьдесят километров. А тут всего тридцать. Пешком пройти ничего не
стоит. Так мне тогда казалось.
Я был очень удивлен, когда мой проводник явился ко мне в гостиницу, весь обвешанный походным
снаряжением. Два охотничьих карабина (один для меня), туго набитый всякой снедью рюкзак, здоро-
венный чайник, примус, бидон керосина, два топорика и две ручные пилы. Да еще узел с меховыми
спальными мешками и двумя парами запасной обуви.
– Можно подумать, Рольтыргин, что мы уходим в тундру на целый месяц, – сказал я.
– Идешь на день, надо собираться на месяц, – серьезно ответил Рольтыргин. – Разве ты боль-
шая полярная станция и знаешь, какой подует ветер?
– А зачем нам топоры и пилы?
Разве на мысе Дежнева растут деревья?
Конечно, я знал, что никаких деревьев там нет и быть не может, как и всюду на берегах Чукотки. Спро-
сил весело, в шутку, но мой вопрос Рольтыргину не понравился.
– Совсем тундру не знаешь, – сказал он укоризненно. – Мясо в рюкзаке крепко замерзнет, ножом не
разрежешь, топор надо. Чай пить хочешь, вода надо. Тундровый снег твердый шибко, топор разобьешь,
пилой резать надо. Тебе одна пила, мне одна пила – работа шибко идет.
Скоро я смог убедиться, что Рольтыргин во всем был прав, и главное, в том, что сам не поленился и
меня заставил нести запас еды, может быть, не на месяц, но на добрых две недели.
Из Уэлена мы вышли рано утром. Из-за горизонта над Ледовитым океаном только-только поднимался
огромный оранжевый шар – молодое северное солнце, всего лишь две недели назад развеявшее полугодо-
вой сумрак полярной ночи. Лучи его золотистыми косыми струями скользили над голубыми торосами
океанского льда, над белой пустыней
тундры, и все вокруг покрывалось розовой дымкой. Твердый, как камень, снег вспыхивал миллионами
солнечных зайчиков, больно слепил глаза. Прикрываясь ладонью от яркого света, я смотрел по сторонам,
старался навсегда запомнить искристую красоту третьего края земли.
Впереди с высокого скалистого берега спускалось к океану семейство белых медведей: медведица и
двое маленьких медвежат. Один за другим они спрыгнули со скалы на лед и неторопливо, вразвалочку за-
шагали навстречу солнцу. Только эти медведи да мы двое были живыми путниками в безбрежном стылом
просторе.
Рольтыргин долго шел молча, потом сказал:
– Не нравится мне, однако, солнце.
– Почему, Рольтыргин?
– Ветер будет, однако.
– Думаешь?
– Не надо думать, смотреть надо. Солнце шибко красное, на пургу, пожалуй.
Мне вспомнилась старая морская поговорка: «Солнце красно поутру, моряку не по нутру».
– Да, Рольтыргин, пожалуй, примета верная, – сказал я, желая показать себя не таким уж незнайкой.
– Однако, идти можно. Быстрее пойдем, глядишь – и обгоним пургу.
Он с сомнением покачал головой, но согласился.
В тот день мы успели пройти километров десять. Дальше идти стало невозможно.
Сначала ветер задул как будто не очень сильный. Но уже через полчаса разыгралась настоящая пурга.
Мы шли, как против бурного потока воды. Мою козью шубу продувало насквозь. Снег набивался под
полы, оседая на брюках и свитере плотной ледяной коркой. Я пытался срывать лед со свитера, но его
ворсинки вмерзли в лед и словно спаялись с ним.
Потом я почувствовал, что у меня начинают замерзать ноги. В тяжелые овчинные унты, еще недавно
такие теплые, будто накачивали холод.
Впереди уже ничего не было видно. Колючий снег хлестал по глазам и резал их, как крупинки битого
стекла. Цепляясь за Рольтыр-гина, я шел почти вслепую.
– Еще маленько надо идти! пересиливая свист ветра, прокричал он у моего уха. – Маленько дальше
отдыхать можно.
Не знаю, сколько прошло времени, пока ветер вдруг немного ослаб. Пурга продолжала бушевать, но
снег бил но глазам уже не так остро. Можно было осмотреться.
Мы оказались в небольшом каньоне, похожем на кратер потухшего вулкана. Как Рольтыргин нашел его,
я не представляю до сих пор. В снежных вихрях не было видно даже вытянутой вперед собственной руки.
Но проводник вышел точно к каньону, который для нас был спасением. Мы провели в нем шесть с
половиной суток. Пилами вырезали в снегу глубокую яму, потом в одной из ее стенок таким же способом
вырезали грот, и там, в гроте, пережидали пургу.
Теперь-то я по-настоящему мог оценить запасливость Рольтыргина. Из своего громадного рюкзака кро-
ме нескольких увесистых кусков мороженого мяса он извлек еще ворох очень нужных вещей. Брезент и
четыре колышка – мы накрыли яму, чтобы нас не занесло снегом; мягкая оленья шкура мы постелили ее в
гроте; два сухих березовых чурбачка – чтобы разогреть керосин и примус.
Керосин, который я нес, замерз и превратился в белую кашицу. Налить его в примус было нельзя. Тогда
Рольтыргин взял нож и настрогал с березового чурбачка лучинок. Поджигая одну за другой, он подносил
их пламенем ко дну бидона, и керосин вскоре растаял. Потом он так же подогрел примус.
Наверху бесновалась пурга, а мы, уютно умостившись на оленьей шкуре и спальных мешках, пили
крепкий горячий чай, закусывая галетами и знаменитой северной строганиной. От большого куска
мороженой оленины Рольтыргин отрубил кусок поменьше, потом, быстро работая ножом, построгал этот
кусок на тонкие лепестки. Строганина была готова. Белые от мороза лепестки мяса мы посыпали солью и
так ели. Непривычная для меня еда, но ничего, есть можно. А продрогшему да голодному и вовсе вкусно.
Рольтыргин смотрел, с каким аппетитом я уплетал строганину, и его чуть желтоватые темные глаза лукаво
улыбались.
– Знаешь, Рольтыргин, – сказал я, – в Москве на рынке уже вишни продают. Ты ел когда-нибудь
свежие вишни?
Он неопределенно пожал плечами.
– Пожалуй, не знаю. Какая вишни?
– Ягоды такие, круглые и красные, как маленькие солнышки. Они на дереве растут, сочные
очень.
– Пожалуй, не ел. Не знаю, однако.
– А как дерево растет, видел? Он усмехнулся.
– На кино видел. Вспомнив подмосковные леса, я вздохнул.
– Эх, Рольтыргин, ты бы послушал, как шумят деревья. Так шумит тихое море. Как далекая му-
зыка.
До мыса Дежнева мы добрались на седьмые сутки.
Как всегда после пурги, над окружающим миром стояла звенящая морозная тишина. Серебристое
полярное небо поголубело, и не было на нем ни единого облачка. Заснеженные сопки тундры, льды в
проливе между мысом Дежнева и Аляской – все сверкало в яростных потоках холодного света.
Белый маяк на мысу лучился, словно выбелен был не известью, а зеркальной эмалью. Его
стройная четырехгранная колонна стоит на высокой скале, сложенной из белого кварца и алой
киновари. Крупинки киновари разбросаны по всей скале, и кажется, вершина мыса усыпана
драгоценными рубинами. Только старинный черный крест рядом с колонной маяка дышал су-
ровостью, молчаливо напоминая о тяжких трудах Семена Ивановича Дежнева – славного русского
морехода, открывшего пролив между Азией и Америкой. Поэтому и назван этот мыс именем
Дежнева. И потому благодарные потомки установили ему здесь памятный крест и бронзовый бюст у
белой стены маяка.
Могучий россиянин с окладистой казацкой бородой устремил свой взгляд на восток, туда, где
лежит подернутая дымкой Аляска – земля, богатая золотом и нефтью, ураном и киноварью.
Открытая русскими людьми, она долго была Русской Америкой. Не осталась ею только потому, что
царь продал эту северную страну американцам.
Открыв в 1648 году свой мыс, Дежнев писал, что «живут на нем чукчи добре много». Около боль-
шого лежбища моржей стоял тогда у подножия мыса многолюдный поселок Наукан. Правда, жили в
нем не чукчи, а зверобои-эскимосы. Дежнев ошибся, приняв их за чукчей.
Может, пять веков простоял на земле Наукан, а может, и десять. Никто точно не знает. Заново по-
строенный в первые годы Советской власти, поселок сохранился до сих пор. Только людей в нем
теперь нет. Перебрались все – кто в Уэлен, кто на берег залива Лаврентия, в новый эскимосский
поселок Нунямо.
– Худое место Наукан, – сказал Рольтыргин. – Ветра шибко много, люди погибали часто.
Берингов пролив, соединяющий два самых суровых океана мира, похож на дно громадного
ущелья, по которому с ревом несется бешеный поток, но не воды, а воздуха. Зимой вода скована льдами,
ревет только ветер. Всю зиму он дует с такой силой, что с прибрежных скал камни рушатся. Короткое за-
тишье наступает лишь в период между пургами. Если бы не богатое науканское лежбище моржей, люди,
наверно, здесь бы никогда не селились.
Избавления от жестокостей природы не бывает даже летом. Ветры утихают, но начинается пора непро-
глядных туманов. Теплая тихоокеанская вода, встречаясь с северными водами, быстро остывает, и над
проливом постоянно клубится туман. На Чукотке говорят, что здесь, в Беринговом проливе, рождаются все
северные туманы.
Хмур и неласков край нашей земли. Бело-алая только вершина мыса, а скалы кругом черным-черны.
Покинули люди Наукан. Зачем жить в таком мрачном месте, если в тридцати – сорока километрах и
ветры тише, и туман глаза не выедает? Раньше на моржей охотились с зыбких весельных байдар.
Выходить на них далеко в море было опасно, и люди селились вблизи лежбищ. Теперь такой нужды нет.
На морской промысел охотники выходят на больших моторных катерах, которые за несколько часов легко
пробегают вдоль всего Берингова пролива.
А жить на мысе Дежнева кому-то все же нужно.
Летом открывается навигация. Идут корабли из Тихого океана в Северный Ледовитый, из Северного
Ледовитого – в Тихий. Кто-то должен указывать им путь, чтобы в тумане не разбивались они о при-
брежные скалы.
На мысе Дежнева я впервые узнал, что на свете существует туманная станция. Единственная в нашей
стране, да, пожалуй, и во всем мире. И радиомаяк здесь – не просто маяк, а специально приспособленный
к дежневским туманам.
Не один год живут возле Наука-на пятеро ленинградцев: начальник туманной станции Юрий Иванов и
его жена Алла, радиотехник Геннадий Акимов, электрик Петр Сачков и механик Михаил Васильевич Ле-
вин. Все молодые, зовут друг друга по имени. Только механика величают по имени-отчеству. Он немного
старше других.
Я попросил Иванова рассказать, как они живут, работают, какие бывают приключения.
– Я понимаю, – сказал он, – вам главное – приключения, а то ведь скучно будет. – Обхватив
пятерней бороду, долго молча ходил по комнате. Я притих – вспоминает человек. А он вдруг со смехом:
– Да какие тут могут быть приключения? Ей-богу, никаких. – Пожимает плечами, смотрит на меня
виновато. – Ничего не припомню, не было ничего интересного, честное слово. Пурги как пурги, туманы
как туманы. Ну, зимой дом иногда занесет, через форточку вылезаем. Потом целый день аврал, лопатами
снег разгребаем. А летом что, туман не снег, с туманом мириться можно. – Подсел к столу, взял недопи-
тую кружку чая, несколько раз отхлебнул. – Может, товарищи что-нибудь расскажут.
За столом сидели все обитатели станции.
– Оно, конечно, человека на край света занесло, надо рассказать, – откашлявшись, произнес Левин
деловитым басом. – К примеру, про нашу Мурку. Из Ленинграда кошку привезли, а она нам здесь
четырех котят принесла, все выжили. Теперь на каждого – по коту.
Все дружно засмеялись:
– Ну и событие!
Левин обиженно нахмурился.
– Конечно, событие. Тут даже трава не растет, а коты выросли.
– Что же они, травой питаются? – прыснула смехом Алла.
– Не травой, понятно, а все же любопытно: так сказать, акклиматизация.
– Никому твои коты не нужны, – перебил Иванов. – Ты лучше, Васильич, о работе расскажи. Работа
– что? Механизмы гудят потихоньку, и ладно. Оно, конечно, стараемся, чтоб все исправно было. На маяке
в работе аккуратность нужна, строгость, так сказать. За зиму не отладишь все, потом в навигацию вместо
маяка сам свистки подавать будешь.
– Это точно,– с напускной серьезностью сказал Генка Акимов. Васильич у нас как соловей-разбойник.
Свистнет – за тридевять земель услышат.
– Ага, – вдруг встрепенулся Петя Сачков, до сих пор сидевший молча. – Помните, когда Васильич у
нас первый месяц работал? В пургу хватились: пропал механик. Туда-сюда бегаем – как сквозь лед
провалился. Механична закрыта, а Васильича нет. Потом только догадались, что механична изнутри за-
крыта. Спрашиваем: «Зачем закрылся?» – «А я, – говорит, – откуда знаю, сколько эта пурга сата-неть
будет?» Боялся, чтобы какой-нибудь мотор не остановился, и две недели, пока не закончилась пурга, в
механичке сидел, еды про запас заранее туда натаскал. Так что на свист свой он здорово полагается.
Ты бы уж лучше помолчал, – хмуро проворчал Васильич. Я механик, а не свистун. И тебе следует
помнить, что на маяке работаешь, ответственность строгая должна быть.
О чем мы говорили, Рольтыргин, наверно, понимал не очень. Напившись чаю, он подошел к окну и
долго стоял у маленького деревца лимона, росшего в деревянном ящике. Стоял и, забыв о нас, то одним
ухом, то другим прислушивался к зеленым листикам. Я не сразу сообразил, что ему нужно.
Ты что, Рольтыргин? – спрашиваю.
Он растерялся, покраснел даже. Ответил почему-то шепотом:
– Не шумит, однако. ..
Вспомнив свой рассказ о шумящих деревьях, я не выдержал, улыбнулся.
– Это же комнатное деревце, Рольтыргин. Шумят большие деревья, которые на улице растут, когда
ветер листьями шевелит.
– Знаете, – объяснила Алла. – Это из Провидения нам в навигацию привезли засахаренные ломтики
лимона, я взяла одно зернышко и посадила. Не думала, что вырастет, а он вырос; видите, какой красавец,
уже девять листиков, и вот десятый скоро будет.
А я смотрел на нее и думал, что долго буду помнить эту встречу и этот дом на самом краю света, там,
где рождаются туманы и не затихают ветры.
* * *
Шикотан самый крупный остров в Малой Курильской гряде. Сложен преимущественно вулканическими породами. Он
имеет удобные бухты, а его холмы в летнее время покрываются пышной растительностью. Айнское название этого острова
означает «Лучшее место».
Население острова занимается главным образом ловлей рыбы, особенно сайры, которую перерабатывают на местном
рыбоконсервном комбинате.
На острове есть поселок Малокурильское, который называют «сайровой столицей» Курильских островов. На окраине
поселка табличка с надписью: «Путь на Край Света». Такое романтическое название носит мыс, самая восточная
оконечность острова. Мыс крутыми склонами обрывается в Тихий океан. Высокая отвесная скала, увенчанная белоснежной
башней маяка, хорошо знакома морякам.
Холмогоры – в старину Колмогоры (изменение произошло под влиянием русской народной этимологии) – от финского
слова kalma, первоначальное значение которого «могила» (kalmisto – кладбище), и русского слова «горы» – в смысле
«небольшие возвышенности». Селение, центр Холмогорского района Архангельской области РСФСР. Расположено на
высоком берегу реки Курополки, одного из притоков Северной Двины. С XVI века – важный центр заморской торговли,
