Текст книги "Глобус 1976"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
Замечательной художницей и добрейшим человеком была Ольга Николаевна Миклуха.
Горным инженером и народовольцем, сподвижником Софьи Перовской стал Михаил Николаевич
Миклуха. Доблестно защищая честь русского флага, героически погиб в неравном бою под Цусимой
командир броненосца «Ушаков», капитан 1-го ранга Владимир Николаевич Миклухо-Маклай,
принявший в последние годы жизни фамилию брата.
Когда придет Маклай, староста деревни
встретит его в таком наряде.
Помните, у Новикова-Прибоя:
«Ни один корабль из 2-ой эскадры не попадал в такое трагическое положение, в каком оказался
«Ушаков». Все люди на нем находились на своих местах, все выполняли свой долг, готовые умереть
на боевом посту. Но никакая отвага не могла уже спасти броненосец. Бой для него свелся к тому, что
быстроходные неприятельские крейсеры, держась вне досягаемости русских снарядов, расстреливали
его совершенно безнаказанно. А «Ушаков» не мог ни уйти от них, ни приблизиться к ним. Он
уподобился человеку, привязанному к столбу на расстрел. Для одинокого и подбитого корабля таким
столбом служило пространство, а веревками – тихий ход. Но как гордый человек, умирая за свои
идеи, не просит пощады у тех, кто приговорил его к смерти, так и «Ушаков», обреченный на гибель,
был непреклонен перед своим врагом...
Маклай ушел но своим делам на Луну, но на
Земле остался его дух. Вот таким он
представляется папуасам. Маска духа должна
Дети тоже не остаются в стороне, и ма-
быть с бородой, ведь у Маклая была борода!
ленький Сетон готовится к встрече.
Боевая способность корабля была исчерпана. Это больше, чем кто-либо другой, учитывал
командир.
– Пора кончать. Застопорить машины! Прекратить стрельбу! Затопить корабль!..
Оба неприятельских крейсера продолжали стрелять по «Ушакову». ..
«Ушаков» с креном на правый борт медленно погружался в волны. На правом ноке его грот-реи,
приводя в ярость врага своей непокорностью, развевался боевой андреевский флаг. .»Бесстрашный
командир броненосца до последней минуты, не думая о себе, руководил спасением экипажа и погиб в
волнах океана, ненадолго пережив свой корабль.
Владимир Николаевич отказался от места в подошедшей к нему спасательной японской шлюпке.
Она была слишком переполнена, а рядом тонул раненый матрос – командир указал на него...
* * *
Екатерина Семеновна, мать Миклухо-Маклая, родилась в семье врача, подполковника в отставке
Бек-кера, женатого на польской дворянке Лидии Шатковской.
Семен Федорович Беккер, или Фридрих фон Беккер, был немцем. Он приехал в Россию в 1812
году, чтобы сражаться с ненавистным ему Наполеоном.
Когда французская армия, двигаясь на восток, оккупировала Германию, доктору Беккеру было уже
тридцать пять лет; он имел чин майора и служил начальником военного госпиталя во Франкфурте-на-
Майне. Французы его не тронули и просили даже оставаться на прежней должности в том же гос-
питале, который теперь обслуживал армию Наполеона. Но служить оккупантам Беккер не пожелал.
Узнав, что Наполеон собирается вторгнуться в Польшу, а затем идти походом на Россию, майор
сложившей оружие немецкой армии поспешил в далекий Петербург, где предложил свои услуги
русскому военно-медицинскому ведомству, веря, что здесь, в России, непобедимый до сих пор
Наполеон будет обязательно разбит.
Беккер не ошибся и потом всю жизнь этим очень гордился, говорил: «О, вы не знаете Россию! А я
знал, хотя никогда раньше ее не видел. Мой отец служил королю польскому, а дед был лейб-медиком
при дворе императрицы Екатерины! Поэтому я знал, что следом за Германией Наполеон возьмет без
труда и Польшу, а дальше, двинувшись на Россию, там сломает себе хребет. Если мой дед что-нибудь
говорил, слов на ветер он не бросал...»
Зачисленный в действующую армию, Беккер попал в тот самый Ни-зовский полк, в котором воевал
премьер-майор Илья Захарович Миклуха, и в том же сражении под Березиной тоже был тяжело ранен.
Потом они вместе лежали в госпитале в Могилеве и стали приятелями.
Там, в Могилеве, Беккер встретил Лидию Шатковскую. Выходя за него замуж, она надеялась, что
после освобождения Германии от наполеоновских войск муж увезет ее во Франкфурт-на-Майне, но
Беккер решил навсегда осесть в России. Получив за сражение под Березиной повышение в чине и
сразу же уволившись в отставку по инвалидности, он крестился в православную веру, принял русское
имя-отчество (Семен Федорович) и поселился в Москве на Воробьевых горах. Там находилась
больница для чернорабочих, куда он нанялся на работу в качестве хирурга.
В 1843 году Семен Федорович уже в преклонном возрасте выезжал с группой московских врачей
на строительство Петербургско-Московской железной дороги для ликвидации какой-то эпидемии.
Случайно ему выпало обслуживать как раз тот северный участок дороги, которым руководил, как
оказалось, сын его однополчанина – инженер Николай Ильич Миклуха.
Летом того же года Николай Ильич гостил у Беккеров в Москве и там познакомился со своей буду-
щей женой. Екатерина Семеновна заканчивала тогда музыкальную школу, готовилась стать пианист-
кой. Занималась она также музыкальной композицией и в свободное время увлекалась живописью.
Ольга Миклуха вспоминает:
«Кроме Сережи, с десяти лет целиком отдавшего себя изучению юридических наук и книг по
судебной практике, музыку, литературу и живопись у нас в семье любили все. Помню, уже в
Петербурге мы с Колей сделали два больших альбома иллюстраций к сочинениям Гоголя. Папа писал
маслом пейзажи, а маме очень хорошо удавались портреты углем и пейзажные акварели. Володя
рисовал, конечно, только море и корабли...
По субботам у нас обыкновенно устраивались семейные литературно-музыкальные вечера. По
очереди читали стихи под музыку мамы – она сама подбирала мелодию и аккомпанировала на
фортепьяно. В репертуаре были Гёте, Мицкевич, Жуковский, Шевченко, Некрасов, Лермонтов,
Пушкин, Алексей Толстой. Папа особенно замечательно читал «Гайдамаков» и «Мцыри». Мы тогда
гасили свет и слушали, затаив дыхание...»
Нагурдану нравится, что в далекой России их
Маклан тоже считают «своим»...
Позже, когда Николай Ильич умер, музыку и живопись Екатерине Семеновне пришлось сменить
на картографию. У доктора Беккера было четыре дочери и два сына, поэтому, хоть он и считался
человеком состоятельным, каждому из шести его наследников больших капиталов не досталось.
Осиротевшей семье старались, правда, помогать Шатковские, но много дать они тоже не могли.
Похоронив мужа, Екатерина Семеновна была вынуждена зарабатывать на жизнь разрисовкой
географических карт и школьных атласов. Судя по тому, что к пятидесяти годам у нее мучительно
начали болеть глаза, работать ей приходилось немало. Легко ли одной вырастить и выучить пятерых
детей!
Остается сказать еще, что Шатковские находились в родстве с Мицкевичами, а Беккеры вели свой
род от общего корня с Иоганном Гёте. Поэтому Мицкевич и Гёте для Маклая были не только поэты...
* * *
Необычная фамилия Миклухо-Маклая многих удивляла, и люди часто спрашивали, какой он
национальности. Такой же вопрос в марте 1884 года задал ученому корреспондент австралийской
газеты «Сидней морнинг геральд».
Рассказав журналисту о происхождении своих родителей, Николай Николаевич потом сказал:
Моя особа представляет собой живой пример того, как благополучно соединились три извечно
враждовавшие силы. Жаркая кровь запорожцев мирно слилась с кровью их, казалось, непримиримых
гордых врагов ляхов, разбавленной кровью холодных германцев. Чего в этом коктейле больше или
какая из его составных частей во мне наиболее значительная, судить было бы опрометчиво и вряд ли
возможно. Я очень люблю родину моего отца Украину, но эта любовь не умаляет моего уважения к
двум отечествам родителей моей матери – Германии и Польше.
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!
Разве эти слова «холодного» германца не зажигают сердца? А вот «надменный» лях:
Други, в бой! И строем согласным
Всю планету вкруг опояшем!
Пусть пылает в единстве нашем
Мысль и сердце пламенем ясным!
Я не думаю, что какой-то из трех наций, составивших мою особу, мне следует отдать
предпочтение. Кровные узы я, конечно, признаю и отношусь к ним, насколько мне кажется, с
должным уважением, но состав крови, на мой взгляд, не определяет национальность. Важно, где, кем
и на каких идеалах воспитан человек. Если вы возьмете малайского ребенка и воспитаете его в
английской семье и среди англичан, разве он останется малайцем? У него сохранятся только
антропологические черты, то есть внешность малайца, но образ мышления, вкусы и запросы будут
совершенно английские, и потому по духу этот человек будет англичанин.
Весь вопрос в том, что называть национальностью, биологическое начало или духовное
содержание человека. Лично я склонен думать, что решающее значение имеет духовное содержание.
Деды основателя русской антропологии академика Бэра происходили из Германии и Швеции, но, однако
же, по образу жизни и всему своему содержанию он был человеком положительно русским и отечеством
своим почитал Россию. Точно так же имя мое и дело мое принадлежат России. Корреспондент
спрашивает:
– Если мне не изменяет память и я правильно вас понял, в интервью газете «Трибюн» вы недавно
сказали, что исследователь, посвятивший свою жизнь служению идее равенства всех наций и рас, должен
обрести в себе чувство гражданина мира и сына человечества, не так ли?
– Все зависит от того, какую вы ставите перед собой цель: что-то опровергнуть или доказать. Ваше
изначальное намерение предопределит, а разум определит и необходимыми случаю фактами подтвердит
конечный результат. Но будет ли это истина? Нет, даже будучи как будто очевидной. Потому нет, что
истина никогда не бывает однозначной. Если вы смотрите на дерево, оно кажется вам реальным и вос-
принимается как очевидная истина. Но это только часть истины, а не вся истина, и значит, вообще не
истина, так как большая или малая часть чего-то не может представлять собой нечто целое в его закон-
ченном виде. Половина яблока – всего лишь половина, а не все яблоко. Точно так же обстоит дело с
истиной. Я имею в виду, разумеется, абсолютную истину.
Кроме видимой глазу кроны у дерева есть корневая система, есть почва, давшая дереву устойчивость и
корм, есть подземные воды, растворившие этот корм и сделавшие его доступным корням, есть впитанная
живым листом тепловая солнечная энергия, которая через посредство химических реакций превращается в
растении в механическую силу, необходимую дереву для подъема кормов и влаги из земли к ветвям, есть,
наконец, воздушная среда, которая тоже питает дерево и во многом определяет его жизнь.
Так вот все это в совокупности и есть истина, целая система, а не только то, что видно глазу и потомл
воспринимается часто как вся реальность. Мы видим отсталого в сво ем развитии островитянина и спе
шим сделать вывод о принадлеж ности данного субъекта к будто бы худшей части человечества. Между
тем существует множество причин, обусловивших отсталость островитянина. Не учитывать все эти при-
чины – значит не быть объектив ным. Быть же объективным в моем понимании – значит отрешиться от
всяких тенденций и подчинить себя только поискам истины во всей ее совокупности. В моем положении
исследователя, поставившего своей целью доказать миру, что все люди – люди и сделать невозможным
само стремление оправдывать колониальные захваты, грабежи и насилия, первым условием для этого
является чувство ответственности перед всем человечеством, одинаково беспристрастное отношение ко
всем народам и расам, так как иначе меня обвинят в необъективности и все мои старания окажутся на-
прасными.
Но чувствовать себя сыном человечества – не значит забыть родной дом. Я еще не встречал человека с
нормальной психикой, который был бы холодно беспристрастен к матери. Поэтому над своими хижинами
в Новой Гвинее я всегда поднимал русский флаг.
Корреспондент ловит на слове:
– Говорят, в России с вами обошлись не слишком ласково?
Ответ Маклан спокоен:
– Меня исключили из шестого класса гимназии и затем запретили посещать Петербургский
университет, куда, несмотря на отсутствие документа о законченном среднем образовании, я был
определен вольнослушателем. Поэтому мне пришлось ехать учиться в Германию. После исключения
из университета он не мог поступить ни в какое другое высшее учебное заведение России, так как
находился под надзором полиции. Но это не значит, что учиться в России мне не позволила Россия.
Из гимназии я был отчислен по настоянию попа Василия за то, что на уроках закона божьего читал
«Письма об изучении природы» Александра Герцена и как-то принес в класс «Сущность христиан-
ства» Фейербаха.
В то время моим «законом божьим» стал и продолжает им быть роман Чернышевского «Что
делать?». Под влиянием его идей кроме Герцена и Фейербаха я начал изучать труды Сеченова,
Писарева, Гегеля, отдельные труды Добролюбова и все, что появлялось в печати за подписью самого
Чернышевского. Кроме того, моя мать регулярно получала запрещенный журнал «Колокол». Это
определяло мои настроения и в конечном счете привело к участию в студенческих митингах и
демонстрациях. В одной из таких демонстраций еще до моего исключения из гимназии я и мой
старший брат Сергей были арестованы и посажены в Петропавловскую крепость, но я никогда не счи-
тал, что нас наказала Россия. Попы и полицейские в России, как и в других странах, являются частью
государственного механизма, но, даже если речь идет о целом государственном механизме, нельзя
считать, что он соответствует характеру страны. Когда вы выступаете против существующего
общественного устройства, совершенно естественно, что люди, призванные высшей властью
сохранять это устройство, применяют к вам меры наказания. Но было бы по меньшей мере
неразумно, обидевшись на полицейского, переносить свою обиду на страну.
Говоря о своей принадлежности к России и гордясь этим, я говорю о своем духовном родстве с
теми ее представителями, которых принимаю и понимаю как создателей истинно русского
направления в науке, культуре и такой важной для меня области, как гуманизм. Но это не то родство,
которое дает повод для семейного застолья. От каждого, кто его сознает, оно требует прежде всего
постоянной дисциплины в мыслях и делах. По сути, я служу не своей собственной идее, а выполняю
программу исследований, основное направление которых определил академик Бэр. Затем я
руководствуюсь в своих изысканиях трудом Сеченова о рефлексах головного мозга и работой
Чернышевского «Антропологический принцип в философии». Как видите, все русского
происхождения.
Кстати, мне доставляет удовольствие сказать, что Россия – единственная европейская страна,
которая хотя и подчинила себе много разноплеменных народов, но все же не приняла полигенизм
[Полигенизм – «теория» расизма.] даже на полицейском уровне. В России по-лигенисты не могут найти себе
союзников, так как их взгляды противны русскому духу. .
* * *
... Когда я рассказывал индонезийцам, кем был Маклай в действительности, меня внимательно слу-
шали, но мой рассказ никто не воспринял всерьез. Людям просто нравилось, что в далекой России их ле-
гендарного Маклая тоже считают «своим», и они улыбались, не снисходительно, как я, – гордо:
Да, туан, он был сыном человечества, великим сыном...
Я не спорил. И, конечно, в душе тоже был горд.
Это верно, Маклай был сыном человечества, имя и дело которого миру дала Россия.
* * *
БУТЫЛКИ В ОКЕАНЕ
Американские ученые, находясь на корабле в тысяче километров от берега в Тихом океане, за восемь часов насчитали 53
предмета, плавающих на поверхности воды. Больше половины из них были бутылками из пластмассы. Ученые
предполагают, что только в северной части Тихого океана в разных направлениях дрейфуют от 5 до 35 миллионов таких
бутылок. Нетрудно представить, какое огромное количество этих «вечных» предметов скопилось во всех морях и океанах.
Возможно, что в недалеком будущем придется снаряжать специальные корабли для их вылавливания.
БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ МОРЯ
Возможно, Белое море и получило свое название за белесый цвет своих вод, а может быть, и потому, что на долгие
месяцы его сковывают покрытые снегом льды. Но ведь Черное море синее. Кто же и почему назвал его Черным?
Оказывается, турки. Море лежит на север от Турции, а север у турок всегда был олицетворением мрака и темноты.
УДАЧНАЯ ОПЕЧАТКА
У южного побережья Новой Земли имеется довольно обширный залив Русанова. Этот залив соединяется с Баренцевым
морем проливом Русанова, который находит ся между островом Богословского и полуостровом Русанова. Интересно, что в
1833 году этот пролив впервые нанес на карту (правда, в несколько неверной кон фигурации) известный русский исследова-
тель Новой Земли П. К. Пахтусов и на звал проливом Рубанова в честь своего со служивца мичмана Иустина Игнатьевич;)
Рубанова. Этот офицер, что называется, с неба звезд не хватал. Скромно прослу жил он еще несколько лет в Кронштадте, где
и скончался в 1847 году, не дожив до пятидесяти лет, так и не сделав ничего примечательного за свою жизнь.
В двадцатых годах нашего века этот рай он был подробно исследован советскими гидрографами. На карте появились
залип и полуостров Русанова, заслуженно названные в честь выдающегося русского поляр ного исследователя Владимира
Александровича Русанова, многократно и успешно работавшего на Новой Земле, а в 1910 году впервые после легендарного
помора Саввы Лошкина обошедшего ее с севера на небольшом парусно-моторном судне.
При очередном переиздании карт Новой Земли в названии пролива была допущена опечатка. Вероятно, редактор, мало
знакомый с историей исследования Новой Зем ли, неизвестную ему фамилию Рубанова сознательно заменил на популярную
и неоднократно здесь употребляемую фамилию Русанова. Так пролив Рубанова превратился в пролив Русанова. Впрочем,
опечатку эту никто вполне справедливо не спешит исправлять.
Н. Урванцев
ПО ПОРОГАМ
РЕКИ
ХАНТАЙКИ
В двадцатые годы Норильск – этот город, широко известный теперь не только в нашей стране, но
и далеко за рубежом, – знали лишь немногие геологи, занимавшиеся изучением недр Енисейского
севера. В 1920 году первая разведка на уголь для Северного морского пути, которому В. И. Ленин
придавал большое значение, привела к открытию в Норильске медно-нике-левого месторождения.
Признаки медно-никелевых руд вскоре были обнаружены и в других местах Норильского района.
Я получил задание обследовать реку Хантайку, которая впадает в Енисей в ста двадцати
километрах к югу от Норильска. На этой реке я еще не бывал, а из расспросов местных жителей
выяснилось, что Хан-тайка – река бурная, непроходимая, вся в порогах. Оленеводы пересекали ее в
самых верховьях или в устье у Енисея. Говорили, что Хантайка течет в глубоких скалистых ущельях,
дерево, попавшее в порог, выныривает ниже по течению без сучьев и коры. Грохот у перекатов такой,
что даже голоса не слышно. Рассказывали, что Хантайка вытекает из огромного озера, которое
называется Кутармо. Лежит оно далеко в горах Сыверма.
Зная склонность местных жителей к преувеличению, я осторожно отнесся к их рассказам, но все
же было ясно, что путешествие по Хан-тайке – дело непростое и к походу надо готовиться серьезно.
Прежде всего следовало решить, как идти: пешком по берегу или вплавь по реке.
Путь по суше был затруднен тайгой, болотами и многочисленными притоками, через которые
трудно переправляться. Река течет в скалах, к берегу для осмотра подобраться трудно, да и осмотреть
можно только одну сторону. Лучше идти водою, но не на лодках, а на легких суденышках, которые
можно переносить на себе. Состав экспедиции должен быть минимальным: три человека геолог,
топограф и рабочий.
В Ленинграде при подготовке к походу мы обсудили вопрос о судах с инженерами верфи яхтклуба
и пришли к заключению, что наиболее подходящими для нас будут легкие брезентовые лодочки типа
каноэ, с прочным каркасным остовом. Они легко могут проходить любые пороги, не опасаясь даже
крупных волн. Но в отличие от обычных каноэ наши лодки должны быть наглухо закрыты сверху,
чтобы вода не попадала внутрь. Судно должно быть двухместным, с люками, закрытыми круглыми
фартуками, которые в случае нужды завязываются у пояса наглухо. У каждого человека будет своя
лодка, в переднюю часть которой укладывается имущество. Размеры наших лодок должны быть
таковы, чтобы они обладали грузоподъемностью около 300 килограммов. В спутники себе я взял
топографа Виктора Александровича Корешко-ва, а рабочим – его брата Николая.
Берем с собой измерительные инструменты и продовольствие на два месяца, но, впрочем, больше
рассчитываем на рыбу и гусей. Палатка с брезентовым полом, меховые спальные мешки,
инструменты и материал для ремонта каноэ, запасная одежда и обувь, оружие и рыболовная сеть вот
и все наше снаряжение.
Путь наш из Ленинграда лежал в Красноярск по железной дороге, а оттуда по Енисею до Дудинки,
куда мы попали первым пароходом в июне, когда по берегам еще лежали горы льда, оставшиеся от
ледохода. Дальше до Хантайки добирались уже на лодке, ведя свои каноэ на буксире.
... Вверх по Хантайке километров 60 прошли без затруднений. Течение было хотя и быстрое, но
идти на веслах, а местами и бечевой все же можно. Но вот вдали послышался глухой рокот и мы
въехали в обширное озеровидное расширение, замыкающееся каменной стеной, в , разрыве которой
низвергался огромный каскад воды. Это и был первый порог, о котором нам говорили. Он образовался
в месте пересечения рекой стометровой толщи базальта. Река прорезала в нем узкое ущелье,
обрывающееся отвесной скалистой стеной. В этом месте из узкой горловины низвергался каскад.
Здесь не было бурлящего водопада, а единый водослив по наклонной поверхности, как будто сама
природа подготовила место для гидростанции. Плотина готова, надо только поставить турбины. И
действительно, теперь здесь стоит мощная гидроэлектростанция, снабжающая энергией Норильск, а
рядом возник поселок Снежногорск.
Стоя на скале у горловины водослива, можно было видеть, как по его краям периодически
возникают огромные водовороты. Они образуются постепенно, растут, превращаются в вихревые
воронки более двух метров в поперечнике, куда с шумом, бешено крутясь, уходит вода. Но вот вихрь
достигает апогея, потом постепенно затихает и воронки исчезают, чтобы через некоторое время
сформироваться вновь.
На веслах по тихой воде.
Сквозь прозрачную воду было видно, как в этой сумасшедшей круговерти стояли огромные тайме-
ни размером чуть не с человека. Они стояли неподвижно в глубине на границе струй водоворота.
Подбрасываемые восходящими потоками, иногда медленно всплывали наверх, так что показывались из
воды их широкие спины с ярко-красными плавниками. Потом снова опускались вниз и там опять стояли
неподвижно, медленно пошевеливая плавниками. Иногда же, заметив добычу, стрелой бросались вперед и
опять застывали в покое.
Виктор Александрович, соблазненный зрелищем огромных рыб, решил порыбачить, и это едва не
стоило ему головы. Он взял бечеву для буксировки лодок, привязал к ней медный канатик с крюком из
лодочного гвоздя и, насадив на него одного из пойманных вечером в сеть хариусов, забросил в водоворот.
Последовала хватка и рывок, от которого наш рыбак, не удержавшись, свалился на камни над обрывом.
Услышав крик, мы примчались на помощь. Общими усилиями вытащили громадную рыбину почти
метровой длины.
Осмотр берегов показал, что тропы здесь нет, придется идти верхом через густолесье и кустарники.
Тропу прорубали целых два дня. Оставив на берегу у порога лодку и часть имущества, укрыли свой
«склад» брезентом и обложили камнями. Остальное снаряжение, самое необходимое, распределили так,
чтобы на каждое каноэ приходилось не более ста пятидесяти килограммов.
Выше порога течение стало тише, и мы некоторое время плыли на веслах, но это продолжалось не-
долго, всего километров 15. Пройдя крупный приток слева, снова встретились с таким течением, что
грести против него было невозможно. Пришлось перейти на бечеву. Но как буксировать лодки? Обычный
способ, когда один человек сидит в корме и правит, а остальные тянут бечеву, для нас был неприемлем.
Тогда ведь придется проходить один и тот же участок трижды. Мы поступили иначе. Бечеву длиной
метров 20 – 25 крепили к прочным ручкам на носу и корме каноэ. Середину веревки перекидывали через
плечо, и каждый тянул свою посудину, регулируя ее ход натяжением кормовой или носовой части бечевы.
Натягивая больше кормовую часть, подставляли нос лодки течению, и оно отжимало суденышко к
середине реки. Выбирая носовую часть веревки, разворачивали корму, и лодка сама подходила к берегу.
Мы быстро приспособились управлять ходом наших каноэ, отводя их далеко от берега, чтобы
безопасно обогнуть каменные мысы. Здесь течение особенно бурлит и крутит. В таких местах иногда при-
ходилось браться за лямку вдвоем (третий подстраховывал сзади) и каждую лодку проводить по очереди.
Участок со скалистыми берегами, к счастью, оказался небольшим – всего 6 километров, но шли мы
его целых 7 часов и страшно устали. Дальше река расширилась почти до километра, берега стали
пологими и течение тише. Тут можно было перейти на весла.
На стоянке выяснилось, что чехлы наших посудин на острых камнях кое-где порвались. Чинить их
заплатами на краске было долго. Вместо краски мы взяли с собой вар. Разогревали его в банке на костре,
окунали в вар заплату и быстро ставили ее на предварительно осушенное место. В холодной воде заплаты
держатся прочно, и весь ремонт оказался минутным делом.
... Мы двигались очень медленно. Каждый километр, даже сотня метров брались с бою. Снова карабка-
лись по берегам, цеплялись за камни, выступы скал, корни деревьев, кусты, падали в воду и все же
каждый был готов уйти в реку хоть с головой, но бечеву из рук не выпустить. Местами, где течение
становилось особенно сильным, перебирались на другой берег, там река обычно тише. С превеликим
трудом за день проходили три, от силы пять километров. Хорошо, что солнце не садилось за горизонт
и идти можно было в любое время суток. Чехлы каноэ, конечно, сильно страдали от такого пути, но
мы наловчились чинить их быстро, почти на ходу.
Так мы брели целую неделю, а прошли всего 26 километров. Дальше скалы кончались, берега ста-
ли положе, течение тише, и мы с удовольствием перешли на весла. Но продолжалось это недолго, все-
го один дневной переход. Русло опять сузилось, послышался шум, и мы оказались у второго порога.
По берегу тянулась узкая тропа, и мы решили имущество перенести в рюкзаках по берегу, а порожние
лодки провести по воде. Эта операция продолжалась три дня и из-за гнуса и жары была весьма
изнурительна. Особенно донимали оводы, сидевшие на наших спинах целыми гроздьями. Они
прокусывали даже плотные парусиновые рубашки, так что приходилось одеваться очень тепло.
На четвертый день мы очутились по ту сторону порога и, отдохнув, поплыли дальше, втайне
мечтая, что таких трудных препятствий, как это, больше не будет. Шли на веслах, местами бечевой —
там, где встречались каменные мысы – корги.
Начались пороги.
Через пять дней мы подошли к третьему порогу. К счастью, он оказался небольшим, всего с
полкилометра длиной. Потом река стала спокойнее, и мы пошли на веслах. Через 2 километра
встретили справа небольшую речку и назвали ее Подпорожной. На устье ее в галечнике оказалась
щебенка каменного угля. Решили поискать его на обратном пути.
Дальше течение вновь усилилось, и вскоре мы подошли к четвертому порогу. Здесь река наискось
прорезала стометровый пласт диабаза, пропилив в нем узкое ущелье около ста метров шириной. Его
борта двадцатиметровыми отвесными обрывами спускались прямо в реку, которая, бешено крутясь,
мчалась меж скал. Ущелье в этом месте образовало крутой коленообразный изгиб в форме латинской
буквы S. В средней части колена в вихре крутящихся струй возникали гигантские воронки, подобные
тем,что мы видели у первого порога. Но там они стояли на одном месте, а здесь зарождались на всем
пространстве русла от берега до берега. Крутясь и сталкиваясь в хаотическом беспорядке, одни
воронки смыкались и исчезали, а рядом появлялись и росли другие.
Дальше пришлось тянуть лодки бечевой.
Жутко было смотреть сверху, со скал берега, на эту фантасмагорию. Ничто живое не выберется из
этой мельницы. Мы для пробы подтащили и бросили сверху довольно толстую лесину. Дойдя до
водоворотов, она встала вертикально, исчезла в пучине и ниже за порогом вынырнула уже без сучьев,
корней и вершины.
И все же в этой дикой круговерти стояли и ходили таймени, громадные, как бревна. Таких мы еще
не видывали. Они чувствовали себя тут, в этом бешеном потоке, совершенно свободно, то поднимаясь
вверх наружу, то опускаясь вглубь.
Порог оказался не очень длинным, около километра напрямую. Тайга здесь негустая, перетаски-
ваться будет легко. Выше порога диабаз сменялся известняками. Течение хотя и сильное, но у берега
змеилась неширокая тропа, так что пробираться все же возможно.
... Пять километров пути – и мы опять оказались перед порогом, уже пятым! Когда же этому будет
конец? От устья Хантайки наш отряд прошел 150 километров, а ее истока из озера Кутармо так и не
видно. Ну что же, будем преодолевать и этот порог.
Лесом поверху перенесли только багаж. Каноэ провели порожняком на бечеве по берегу. За
порогом наши суденышки очутились на спокойной воде и мы сели за весла. Берега везде густо
заросли лесом. Иногда то справа, то слева попадались валунно-галечные гряды, и их приходилось
обходить бечевой. Потом река сильно расширилась, появились отмели, заросшие кустарником
острова. Проплутав довольно долго в их лабиринте, мы наконец выплыли в обширное водное прост-
ранство, дальний берег которого был еле виден. Что это? Озеро– Кутармо? Не похоже. То, по расска-
зам, лежит в горах, а здесь – низменные болотистые берега.
Мы решили остановиться на небольшом, но высоком каменистом островке. Он соединялся
песчаной отмелью с коренным берегом. Тут сидели тысячи линялых и потому не летных гусей. С
отчаянным гамом и гоготом они кинулись от нас в воду.
Стоянка оказалась отличной. Сухо, рядом лес, комаров и оводов нет, кругом обширное водное
пространство, где всегда продувает. Здесь впервые мы встретили следы пребывания человека. На двух
рядом стоящих лиственницах с обрубленными на высоте около трех метров вершинами был сделан
настил из жердей, а на нем – шалашик из еловой коры. В стороне стояла лесенка – толстая с
