Текст книги "Глобус 1976"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

окончательно вмерз в лед. В 1874 году, покинув судно, участники экспедиции направились на юг на шлюп-

ках. С большим трудом достигли они Новой Земли, где были подобраны русскими зверопромышлен-

никами.

В честь своего императора австрийцы назвали неизвестный архипелаг Землей Франца-Иосифа, а

многие острова получили австрийские имена.

В июле 1895 года знаменитый норвежский путешественник Фрить-оф Нансен, продвигаясь по дрейфу-

ющим льдам, достиг этих островов у мыса Флоры и встретился здесь с руководителем английской поляр-

ной экспедиции Джексоном.

В дальнейшем Земля Франца-Иосифа привлекала внимание многих полярных исследователей: в 1898

– 1899 годах здесь зимовала американская экспедиция В. Уэль-мана, в 1899 – 1900 годах – итальянская

экспедиция герцога Абруц-цкого, в 1901 – 1905 годах его снова посетили американские экспедиции

Болдуина и Фиала.

В 1913 – 1914 годах в архипелаге зимовала русская экспедиция Г. Я. Седова. Базой русских

полярников стала бухта Тихая на острове Гуке-ра. Отсюда совершенно больной Седов направился к

полюсу, но погиб, достигнув острова Рудольфа.

Постоянные поселения на Земле Франца-Иосифа появились только после Великой Октябрьской социа-

листической революции. Обсерватория в бухте Тихой была построена в 1929 году, а полярная станция на

острове Рудольфа – в 1936 году. Отсюда стартовали самолеты первой советской воздушной экспедиции

академика О. Ю. Шмидта к Северному полюсу.

Архипелаг Земли Франца-Иосифа состоит из 187 островов общей площадью около 16,5 тысячи квад-

ратных километров. 87 процентов поверхности суши покрыто ледниками. Острова представляют собой

плато высотой от 50-100 метров до 500 600 метров. Они сложены осадочными породами и покровом ба-

зальтов и долеритов.

Наиболее возвышенные плато расчленены долинами и заполнены сползающими к морю ледниками.

Многочисленные глубокие проливы, то широкие, то узкие, пересекают архипелаг во всех направлениях.

По плану перевозок «Лена» должна была посетить все полярные станции архипелага. Осенний

завоз продуктов и горючих материалов – самый ответственный период в жизни полярников. В эти

напряженные дни круглосуточных авральных работ каждая станция получает снабжение на весь год.

В это же время происходит частичная смена зимовщиков. Неблагоприятная ледовая обстановка и

штормовая погода могут затруднить выгрузку.

Зимовка на острове Рудольфа, самом северном из островов Земли Франца-Иосифа, представляла

особые трудности в случае ухудшения ледовых условий.

Вопреки ожиданию, плавание дизель-электрохода проходило спокойно. Пользуясь разводьями

среди ледяных полей, «Лена» довольно быстро продвигалась на север, легко ломая ровный талый лед.

Но вот судно врезалось в мощный торосистый лед. Электроход дает задний ход и вновь начинает

медленное движение вперед, подламывая ледяные нагромождения. Иногда ход замедляется из-за

густого тумана, размывшего линию горизонта и контуры далеких островов.

Наконец якорь отдан на рейде острова Рудольфа. Начинается выгрузка ящиков с продовольствием,

бочек с горючим и каменного угля.

Малочисленный состав зимовки на острове Рудольфа не смог бы одновременно продолжать

работу на станции и участвовать в аврале, и моряки «Лены» помогли зимовщикам доставлять грузы

на склады. Если не мешали дрейфующие льды, выгрузка шла круглые сутки. Груз перевозили на

понтонах – небольших железных баржах, буксируемых катером. Пока один понтон грузили у борта

«Лены», другой с ящиками на борту катер тащил к берегу. На вахте в машине, на судовых лебедках, в

трюмах корабля, в приемке груза на понтонах работала часть смены, остальные разгружали понтоны

у берега и перевозили груз к станции на вездеходе и стальных санях-волокушах.

Особенно крепко доставалось матросам на понтонах. Обледенелые от брызг баржи принимали

груз только на палубу. Сопровождавшие груз ребята поверх ватников надевали спасательные жилеты

на случай падения в ледяную воду.

Работы хватало всем, в том числе поварам, уборщицам и буфетчицам, так как ужинали в полночь, а

в 4 часа утра был первый утренний завтрак. И все же после тяжелой авральной работы на холоде, в дождь

и снег, на берегу и на палубе ребята, приняв душ в судовой бане, охотно смотрели кинофильмы, играли в

шахматы или домино. Остальное время не умолкал проигрыватель.

* * *

Но вот наступил день, когда разгрузка была закончена; судовой катер и понтоны закреплены по-по-

ходному, снова работают судовые дизеля, электроход направляется к острову Хейса.

В воздухе чувствуется дыхание близкой осени. Дизель-электроход легко ломает стекловидный лед, ко-

торый образовался за ночные часы на поверхности узких разводий. «Лена» торопится на юг к полярной

геофизической обсерватории Дружная. Ритмично работают дизеля. Круглосуточный полярный день

окончился, и в сумерках, особенно в пасмурную погоду, на палубе темно.

К вечеру корабль подошел к острову Хейса и встал на рейде. Когда загремел якорь, палубы и надстрой-

ки корабля осветились множеством огней. Приход судна с новыми зимовщиками и долгожданной почтой

большой праздник для полярников.

В туманной дымке приветливо светятся огоньки многочисленных домиков обсерватории, носящей имя

Героя Советского Союза Э. Т. Кренкеля, радиста первой советской дрейфующей станции «Северный

Полюс». В этих местах в бухте Тихой Эрнст Теодорович работал радиотехником.

Остров Хейса назван в честь американского полярника,неудачно пы-тавшегося в 1860 – 1861 годах

достигнуть Северного полюса от берегов Гренландии.

Советская полярная обсерватория на острове Хейса была построена в 1957 году в период Междуна-

родного Геофизического Года, теперь она наиболее крупная комплексная научно-исследовательская

станция, где ведутся метеорологические и ледовые наблюдения.

Здесь изучают космические лучи и ионосферу. Проводится большой комплекс аэрологических исследо-

ваний: выпуск радиозондов и ракетное зондирование высоких слоев атмосферы. Сам остров Хейса неве-

лик: в длину всего 18 километров, а в ширину 14 километров. На северо-восточной оконечности у мыса

Обсерваторского расположен поселок, в котором живут научные и технические сотрудники обсерватории.

Служебные и жилые здания расположены на берегах пресноводного озера Космического.

Рано утром мы направились на судовом катере на берег и вскоре уже выгружали на прибрежную гальку

свои приборы и оборудование. Вездеход легко сдернул с места тяжелые грузовые сани из бревен и,

громыхая гусеницами, потащился по сильно разбитой дороге. Черные камни, обледенелый снег, сме-

шанный с грунтом, делали путь тяжелым даже для вездехода, который на особенно крутых подъемах

замедлял ход.

Взобравшись на пригорок, вездеход оказался на центральной улице поселка. Дорога пролегала вдоль

многочисленных жилых и служебных домиков, за окнами которых виднелись ящики с зеленью и цветами.

По другую сторону улицы располагалось небольшое озеро, почти целиком покрытое льдом. Сгрузив

оборудование у склада, мы отправились к месту работы. Пока измеряли толщину льда, перевозили

приборы на лед, приблизилось время обеда.

Здание столовой стояло на полдороге между местом нашей работы и домом, где мы должны были

спать. Построенная совсем недавно, столовая оказалась уютной и свободно вмещала все население

поселка. Вечером она превращалась в клуб и кинотеатр.

После работы на льду при резком холодном ветре было особенно приятно яркое освещение и

тепло. Меня, как старого полярника, зимовавшего на станциях до войны, удивило, что вместе со

своими мамами – техниками, радистами и научными сотрудниками – в обсерватории зимовали

дети. Маленькие полярники и полярницы пользовались всеобщим вниманием, так как у большинства

сотрудников ребята остались на материке.

Смеркалось, когда наступил конец работы. Шли не торопясь, усталые, но довольные первыми

результатами наблюдений. Поселили нас во «французском» домике, здесь обычно жили гости, в том

числе и французские ученые. Они прилетают весной для совместных с советскими аэрологами

исследований стратосферы с помощью метеорологических ракет.

Утром снова на лед. Все восемь дней, которые мы провели на острове, были похожи на первый

день. На острове Хейса уже наступила осень. Днем температура воздуха не превышала +1°, а ночью

снижалась до – 4°. Штормов не было, но свежий ветер силой 5 – б баллов вместе с осадками всех

типов покрывал ледяной коркой наши ватники и меховые пальто. Можно было подумать, что местная

погода решила показать нам весь свой ассортимент от обычного дождя и мороси до снежных зерен,

ледяного дождя, крупы и снега. В перерывах остров окутывал туман, который покрывал изморозью

шапки и бороды участников экспедиции. Оттаивали мы только вечером. По дороге домой часто

встречали второго помощника капитана «Лены», который руководил сдачей грузов для обсерватории.

– Пора возвращаться на «Лену», – сказал он как-то при встрече, – мы уходим к острову Викто-

рия, самому западному пункту Советской Арктики.

Позднее время и ухудшение ледовой обстановки заставили руководство морскими операциями

направить в высокие широты Арктики атомоход «Ленин» и линейный ледокол «Киев». В ближайшие

дни ожидался приход дизель-электрохода «Наварин», такого же типа, как наша «Лена».

В последний день работу закончили рано и зашли с прощальным визитом к директору

обсерватории, домик которого находился вблизи радиостанции. Только вмерзшие у берега айсберги,

видимые в окна директорской квартиры, показывали, что мы находились севернее восьмидесятого

градуса широты. Комнаты с натертыми до блеска полами, цветы и зеленые растения, современная

мебель и батареи центрального отопления скорее напоминали городскую квартиру в новом высотном

доме, чем полярное жилище.

До войны я зимовал на трех полярных станциях Карского моря. Приземистые бревенчатые дома,

огромные черные печи, пожиравшие кубометры плавника, и тройные рамы с квадратиками

обмерзших стекол были характерны для зимовок той эпохи.

За последние сорок лет жизнь на зимовках заметно изменилась. В поселках на острове Диксон, в

бухте Тикси, в бухте Провидения, на мысе Шмидта теперь живут тысячи людей. Двухэтажные дома

современного типа, школы и детские сады изменили облик бывших полярных станций. Морские

порты и аэровокзалы, пассажирские авиалинии соединили Дальний Север с центром Советского

Союза. За сутки самолетом можно долететь от восточной границы Советской Арктики до Москвы, от

Северного полюса до Ленинграда.

В Арктике появились оранжереи, где растут зеленый лук, огурцы и салат. В окнах видны цветы,

которые выращены из семян, привезенных с Большой Земли. Даже в жилых домиках Антарктиды

проведены опыты по разведению огурцов и помидоров.

В 1955 году на дрейфующей станции «Северный Полюс-4» в ящиках помимо зеленого лука цвели

розовые бальзамины, их семена были присланы из Батуми. По-прежнему суpoвa природа Арктики, но

люди приспособились к резким переменам погоды, и многие живут здесь по нескольку лет.

* * *

Закончились наши работы на льду. Катера потянули на буксире последние понтоны с грузом. Позд-

но вечером знакомый вездеход доставил нас со всем имуществом к причалу.

Грузились на «Лену» в темноте и метели. Свежий ветер развел у борта беспорядочную волну.

Катер взлетал к трапу и снова вместе с волной падал вниз. Когда мы закончили погрузку вещей и

опять оказались в знакомой каюте, почувствовали себя дома.

Дальнейшее плавание «Лены» проходило в стремительном темпе. Сквозь ледяные поля нам

прокладывали путь атомоход «Ленин» и линейный ледокол «Киев». На острове Виктория «Лена»

подошла к самому берегу и разгрузка шла на понтоны, поставленные прямо на припайный лед.

Наш путь домой лежал через Карское море, свободное от льдов. Шторм и метель встретили

дизель-электроход по выходе в Баренцево море и провожали нас до устья Северной Двины. В районе

Мурманска ветер достиг силы урагана. Мороз усиливался, и в Архангельске температура воздуха

понизилась до -15°.

В ожидании разгрузки «Лена», как обычно, отдала якорь на рейде. Подошел катер, чтобы

доставить нас на берег. Медленно отдаляется черная громада дизель-электрохода. Метель скрывает

провожающих у парадного трапа.

Прощай, «Лена»! Плавание окончено! ..

Александр Иванченко

„ИМЯ МОЕ И ДЕЛО МОЕ

ПРИНАДЛЕЖАТ РОССИИ"

Путешествуя по Индонезии, где долгое время жил и работал Миклухо-Маклай, я с удивлением

узнал, что нашего ученого индонезийцы считают своим национальным героем и вообще

индонезийцем. О его необыкновенной доброте и часто совершенно фантастических подвигах

сложено множество легенд, в которых он то отважный принц, то обладающий даром волшебника сын

яванского крестьянина, то похожий на знаменитого среднеазиатского Насреддина мудрец с острова

Бали. Даже его имя индонезийцам кажется чисто индонезийским.

Настоящего имени и полной фамилии Миклухо-Маклая они не знают. Все называют его Сламат

(Добрый) Маклай, а слово «маклай», как это ни странно, есть в языке живущих на Яве сунданезцев.

Буквально оно значит «мужчина, дарующий пищу». Если же человеку дают такое имя, тогда его

можно перевести просто как «Щедрый» или, если более точно, «Хлебосольный».

Слушая рассказы о легендарном Добром Хлебосоле, я снисходительно улыбался. Между тем

подлинное значение слова «маклай» мне самому стало известно совсем недавно, хотя изучением

жизни и научной деятельности Миклухо-Маклая я занимаюсь уже около двадцати лет, семь из

которых путешествовал по его следам.

Как раз перед приездом в Индонезию я побывал в Австралии.

Из литературных биографий Миклухо-Маклая вы, наверное, помните, что у него было два сына,

Александр-Ален и Владимир-Нильс, которые после смерти отца (Маклай умер в апреле 1888 года в

Петербурге) вместе с матерью Маргаритой Робертсон уехали из России в Австралию (М. Робертсон

была дочерью премьер-министра Австралии). Так вот, в Австралии мне посчастливилось разыскать

трех внуков Маклая: Павла Александровича, Кеннета и Роберта Владимировичей. Они живут в

Сиднее. Сейчас, когда пишутся эти строки, старшему из них, Павлу Александровичу, пошел седьмой

десяток, Кеннету Владимировичу – шестьдесят, а Роберту Владимировичу – пятьдесят пять. Все

трое уже воспитывают внуков и пока продолжают трудиться: Павел Александрович – репортер

радио и телевидения, Кеннет Владимирович – присяжный поверенный окружного суда, Роберт Вла-

димирович – преподаватель Сиднейского учительского колледжа.

Услышав, что я интересуюсь их великим дедом, они очень обрадовались. Робепт Владимирович, в

доме которого мы все встретились, был так взволнован, что даже прослезился и прямо-таки не знал,

куда меня посадить. Небольшого роста, худой, с искристыми, как у мальчишки, глазами, он все

суетился и звал на помощь жену:

– Алис, боже праведный, Алис!.. Нет-нет, тут солнце, садитесь, пожалуйста, сюда... Павел, ну,

подвинься же!.. Нет, извините, здесь мрачно, лучше сюда... Боже, кто придумал эту комнату – то

мрачно, то солнце в глаза. Идемте на веранду, там уютнее... Алис, ты слышишь меня, Алис, неси все

на веранду! ..

За обедом гостеприимные хозяева рассказали мне, что их бабушка до самой своей смерти (М.

Роберт-сон умерла в 1936 году) по всему миру собирала неопубликованные письма Маклая, его

газетно-журнальные интервью, стенограммы публичных выступлений, не вошедшие в собрание

сочинений статьи, заметки и все, что так или иначе связано с именем ученого. Она готовилась писать

книгу, но работать над ней начала лишь в 1935 году, когда здоровья уже не было. Поэтому, чувствуя

близкий конец, весь свой архив она передала на хранение частью в библиотеку Сиднейского

университета и частью – в рукописный фонд библиотеки Митчела (Сидней).

Потом с Робертом Владимировичем мы побывали в обеих библиотеках, и с его помощью я

получил разрешение познакомиться со всем, что меня интересовало.

Среди материалов, собранных Маргаритой Робертсон, неожиданно оказалась отдельная папка с

дневниками и воспоминаниями Ольги Николаевны – младшей сестры Мак-лая, умершей на семь лет

раньше брата. Судя по всему, она тоже думала о книге.

Самое любопытное в воспоминаниях Ольги Николаевны – довольно подробный рассказ о семье и

родословной Миклух. До сих пор эта сторона биографии ученого нам была известна только в общих

чертах.

Есть в записках Ольги Николаевны и рассказ о происхождении фамилии Миклухо-Маклай.

* * *

Везде, куда бы ни забросила судьба Маклая, он повсюду возил с собой четыре книги: повесть Го-

голя «Тарас Бульба», томик стихов Мицкевича, трагедию Гёте «Фауст» и роман Чернышевского «Что

делать?». Но это были не просто его любимые произведения, в которых он в течение всей жизни нахо-

дил отзвук своим мыслям и чувствам. Каждая из этих четырех книг для Маклая значила гораздо

больше.

Его родной дядя Григорий Ильич, старший брат отца, учился и в молодости дружил с Николаем

Васильевичем Гоголем, который очень интересовался семейными преданиями Миклух. Их дальний

предок Охрим Макуха был одним из куренных атаманов в войске Запорожском. Вместе с ним за

освобождение Украины от польского засилья воевали три его сына: Омелько, Назар и Хома. Средний

из них, Назар, влюбился в шляхетную панночку и, предав казаков, перешел на сторону поляков, с

которыми укрылся в осажденной запорожцами крепости. Опозоренные перед товариществом

Омелько и Хома решили выкрасть брата-предателя из крепости, чтобы судить его казацким судом.

Уже покидая крепость, они вдруг натолкнулись на стражников. Уклониться от схватки было

невозможно, и Хома кинулся на поляков, крикнув брату, который тащил на спине связанного Назара:

«Уходи, я их задержу!» В неравном бою Хома погиб, но Омельку с пленником удалось уйти. За

предательство и смерть младшего сына Охрим собственноручно казнил Назара.

Этот эпизод и послужил Гоголю поводом для создания образа Тараса Бульбы. В своей повести он

использовал и слова, которые Мик-лухи передавали из поколения в поколение, приписывая их

Охриму: «Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца

и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по

крови, может один только человек».

Не менее замечательной личностью был и правнук Охрима, казак

Степан Макуха, прадед Миклухо-Маклая, который носил прозвище Махлай, что по-украински

значит «вислоухий» или «недотепа». Во время русско-турецкой войны при взятии Очакова Степан,

командовавший конной сотней, отличился. За военную смекалку и беспримерное геройство ему

пожаловали чин хорунжего и по ходатайству генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского

даровали дворянство. По этому случаю Степана вызывали в Петербург, где его принимала сама

императрица Екатерина II. Она лично преподнесла ему дворянскую грамоту и повесила на шею ленту

с боевым орденом Владимира I степени.

Но казак оставался казаком. Подписывая казенные бумаги, по обычаю запорожцев рядом с фами-

лией он должен был ставить и свое прозвище: хорунжий войска Запорожского, царской милостью

дворянин, казак Степан Макуха по прозвищу Махлай. Называть себя недотепой в казенных бумагах

Степану, конечно, было не особенно приятно. Да и фамилия по-дворянски не звучала. Что такое

макуха? Жмых значит, выжимки масличных семян.

И Степан переделал чересчур плебейскую «Макуху» в «Миклуху», а «Махлая» – в непонятное

«Мак-лай» и для большей оригинальности стал писать их через черточку.

Ту прадедовскую подпись и взял себе в качестве фамилии Николай Николаевич, несколько

переиначив первое слово – Миклухо. Еще на первом курсе Петербургского университета он попал

под надзор царской полиции и вскоре был вынужден бежать за границу. Поэтому и сменил фамилию

– чтобы потом можно было вернуться в Россию, не опасаясь слежки.

Николай Ильич, отец Маклая, был дворянином Стародубского уезда Черниговской губернии без надела,

то есть без родового поместья. Екатерина II дала Степану дворянство и наградила его высоким орденом,

но деревню под Черниговом, из которой происходили Миклухи и где был когда-то хутор Остаиа Макухи,

отца Степана, со всеми угодьями и людишками подарила во время закрепощения украинского

крестьянства своему фавориту графу Орлову. Так что вольные казаки Макухи превратились в крепостных,

стали быдлом, и только одну их ветвь по линии Степана спасла от злой участи дворянская грамота. Но эта

грамота не помешала графу Орлову отнять у Степана «на законном основании» отцовское наследство, и

все Миклухи потом добывали себе средства для жизни либо службой в армии, либо трудом мелких

чиновников. Илья Захарович, отец Николая Ильича, был офицером Низовского полка и совершил

кампанию 1812 года в чине премьер-майора. Тяжело раненный в сражении под Березиной, он в 1813 году

демобилизовался и жил на пенсию по инвалидности. Умер он, когда его младшему сыну Коленьке шел

второй год, в 1820 году в Стародубе.

Рано потеряв отца, Николай Ильич, как и его старший брат Григорий, учился в Нежинском лицее, за-

рабатывая деньги на учебу частными уроками. Лицей он закончил с отличием и мечтал получить высшее

техническое образование. Для этого нужно было ехать в Петербург, но денег на дорогу не было, и весь

путь от Черниговщины до столицы Российской империи юноша проделал пешком. В Петербурге ему

повезло, посчастливилось просто удивительно.

Слоняясь по набережной Невы без гроша в кармане, голодный и немытый, он уже ни на что не на-

деялся, думал только, где бы заработать хоть на кусок хлеба. Вдруг его кто-то окликнул по-украински:

– Эгэй, хлопчэ!

Смотрит – разодетый в пух и прах панич. Лет семнадцать – восемнадцать, как и ему, Николаю. Стоит,

поигрывает тросточкой, улыбается.

Николай обрадовался: земляк, значит, раз окликнул по-украински. И стыдно стало перед расфранчен-

ным барином, вспомнил, в каком он виде. Но коль зовут, надо подойти.

– Здрастуйтэ...

– Здоров будь! А ты звидкы?

– 3 Чорнигивщыны.

– Чорнигивськый? Та нэвжэ? А я тэж чорнигивськый. Чув про Чэр-воный Риг?

– Од нас цэ нэдалэчко, я из Стародуба.

– Ну, то щэ раз здоров будь, зэм-лячэ! – И руку протянул, смеется весело. – А я бачу картуз Ни-

жынського лицэю и сорочку вышы-ту, то думаю, мабудь, зэмляк мий. А воно так и е. Цикаво!

Как говорит в своих записках Ольга Миклуха, эта случайная встреча на набережной Невы и решила

судьбу Николая Ильича.

Паничем с тросточкой оказался граф Алексей Константинович Толстой – будущий знаменитый рус-

ский поэт и, как называл его император Александр II, «ходатай по делам малороссиян». Его матерью была

Анна Алексеевна Перовская – внучка последнего украинского гетмана Кирилла Разумовского, а отцом

граф Константин Петрович Толстой, который в жизни сына, однако, не играл никакой роли. Анна

Алексеевна развелась с ним сразу же после рождения ребенка, и больше в их доме он никогда не бывал.

Шести недель от роду будущего поэта увезли из Петербурга на Украину, где его воспитанием зани-

мался Алексей Алексеевич Перовский, родной брат матери, известный в то время писатель, выступав-

ший в печати под псевдонимом «Антоний Погорельский».

Потом девятилетнего Алешу Толстого снова привезли в Петербург и ввели в круг детей,

составлявших ребячью компанию цесаревича Александра – будущего императора Александра II.

Цесаревич полюбил своего нового приятеля, и в течение следующих восьми лет царская семья для

Алексея Константиновича была вторым домом. Но он не забывал Черниговщину и помнил

украинский язык.

Вот почему, встретив на петербургской улице хлопца в вышитой украинской сорочке, молодой

граф не прошел мимо. Расспросив, что привело воспитанника Нежинского лицея в столицу, и узнав, в

каком тот бедственном положении, Толстой ссудил земляка на первое время деньгами, сам снял для

него в центре города комнату и помог поступить в Институт корпуса инженеров путей сообщения,

который Николай Ильич Миклуха и закончил с успехом в 1840 году.

Позже через Толстого Николай Ильич познакомился с Некрасовым и Герценом, с семьей которого

Миклухи сблизились и подружили на долгие годы. Переписка между ними продолжалась и после

того, как Герцен эмигрировал в Англию.

Десять лет Николай Ильич работал на строительстве Петербургски-Московской железной дороги,

руководил прокладкой пути на самом трудном по природным условиям северном участке трассы.

Потом ему присвоили чин инженер-капитана и назначили начальником петербургской пассажирской

станции и вокзала на той самой дороге, которую он строил.

В 1856 году, за год до его смерти, с должности начальника станции он был уволен и едва не попал

в тюрьму.

Как раз в то время, надеясь на свою дружбу с только что коронованным императором Александром

II, Алексей Константинович Толстой начал известные по биографии Тараса Шевченко хлопоты перед

царским правительством об амнистии или хотя бы смягчении приговора Кобзарю, который уже много

лет томился в каторжной солдатчине. Александр II, однако, ходатайство приятеля своей юности

категорически отклонил.

– Толстой, друг мой, – сказал он Алексею Константиновичу, – хлопочи о своих малороссиянах,

да знай меру.

Отказ нового императора облегчить участь великого украинского поэта вызвал у передовой

интеллигенции России гневное возмущение. Многие старались заявить о своей солидарности с

Кобзарем. Не остался в стороне и Николай Ильич Миклуха.

С творчеством Тараса Шевченко он был знаком давно. Еще в 1842 году Толстой подарил ему

рукописные списки «Гайдамаков» и «Катерины», затем от него же он получил поэмы «Кавказ»,

«Гамалия» и «Еретик». И вот теперь, когда шла кампания за освобождение Кобзаря, Николай Ильич

решил выразить свою поддержку поэту тем, что послал ему в ссылку 150 рублей. Сумма, конечно, не

очень большая, даже по тем временам. Но дело-то не в ней. Важно другое: человек, состоящий на

государственной службе и, стало быть, полностью зависящий от милостей государства, царской

почтой посылает деньги царскому узнику!

Чтобы по достоинству оценить поступок Николая Ильича, нужно вспомнить, о каком времени идет

речь.

Еще не забыта казнь декабристов и кровавое подавление восстания в Царстве Польском (так

называлась тогда входившая в состав Российской империи Польша). В стране ширится движение

революционеров-разночинцев и народовольцев. В Петербурге вынашиваются планы покушений на

царя и его ближайших сановников.

Петербургская железнодорожная станция обслуживает царский поезд, курсирующий между

первопрестольной Москвой и Петербургом. Здесь, на станции, организовать покушение на царя и

членов его свиты легче всего, поэтому начальником станции должен быть человек особенно

надежный. Ведь на территории станции он несет ответственность за безопасность царского поезда

наравне с начальником специальной вооруженной охраны.

И вдруг начальник станции оказывается сочувствующим одному из самых опасных бунтарей

империи!

Денежный перевод на почте, понятно, задержали. И с занимаемой должности Николай Ильич был

сразу же уволен. Началось следствие.

Трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы у Николая Ильича неожиданно не началась

скоротечная чахотка. Дни его были сочтены.

Умер Николай Ильич, когда ему не было еще и сорока, в 1857 году.

«Утром отец потерял сознание, – пишет Ольга Миклуха, – потом уже после полудня как бы

вдруг проснулся. Нельзя было подумать в тот момент, что он открыл глаза, чтобы увидеть нас в

последний раз. Мне запомнилась его улыбка: не веселая, но и не печальная, как у человека чем-то

удовлетворенного – не радостно, а как-то тихо. Так бывает, когда утихает сильная боль. Мы решили,

что наступило облегчение.

В каждой деревне Новой Гвинеи ждут возвращения Маклая. Ну, а к такому празднику,

конечно, нужно подготовиться заранее.

Он попросил нас подойти к нему ближе и сказал, сколько я помню, совсем не трагично:

«Пожалуйста, Катенька, и вы, дети, наберитесь мужества, я покидаю вас».

Сереже тогда шел тринадцатый год, Коле было одиннадцать, мне – девять с половиной, Володе —

восемь и полтора года Мишутке. Кроме него, мы четверо к тому времени уже избрали себе род

занятий на будущее. Сережа хотел стать судьей, Коля – естествоиспытателем, я – художницей,

Володя – военным моряком. Наверное, из-за этой нашей определенности в занятиях отец, прощаясь,

говорил с нами о наших будущих специальностях».

Трудно спустя много лет припомнить каждое слово, пишет Ольга, но примерно отцовское

завещание она запомнила.

Сереже: «Тебе будет нелегко, сынок. Закон и совесть не всегда в примирении, а судья, хоть он и

живой человек, с душой и совестью, повинен непременно покоряться только закону. Это правильно,

Сережа, но закон надобно толковать, однако же, и разумом и душой, а суждения выносить в согласии

с совестью. Нелегкая задача, а уйти от нее человеку-судье никак нельзя, потому подумай прежде

хорошенько, достанет ли у тебя гражданской отваги».

Коле: «Я хотел бы, Коленька, чтобы ты руководился в дальнейшем вот чем: всякая мысль в науке

важна и полезна, если от нее можно ожидать видимую пользу в обыденной жизни. В мыслях человек

способен уйти далеко, но и на дальнем расстоянии надобно иметь целью что-нибудь необходимое для

общей пользы в жизни, потому как наука нужна не самой науке, а всегда – людям».

Ей, Ольге: «Я знаю, Оленька, ты будешь честно служить искусству. Этого и довольно – всем

нести прекрасное».

Володе: «Тебе, Володенька, коль ты решаешься стать защитником отечества, надобно постоянно

помнить, что честь его превыше всего. Пускай оружие в твоих руках служит доблести и славе,

остальное приложится».

Мишутке: «Ты, дорогой мой медвежонок, будешь правдолюбцем, правда?»

Последние слова Николая Ильича были обращены к жене: «Прости меня, Катенька, тяжкую ношу

тебе оставляю...»

Какой же праздник без масок? Они обязательно должны быть готовы к сроку.

Говорят, родители могут определить судьбу детей, то есть своей волей поставить их на то или иное

место в жизни или в зависимости от их наклонностей и характеров предсказать, по какому они пойдут

пути, но ни один родитель не может распространять свое влияние на детей так далеко, чтобы они,

став взрослыми и вполне самостоятельными, подчиняли этому влиянию все свои помыслы и

поступки. Если это так, тогда Николай Ильич Мик-луха был среди родителей личностью

исключительной. Он завещал детям не дороги в жизнь – они их выбирали сами, – а как по ним

идти, какими быть в своих мыслях и поступках. И вот в этом главном и, может быть, самом

изменчивом человеческом качестве никто из пятерых детей не изменил заветам отца.

Справедливым и неподкупным мировым судьей был на Киевщине Сергей Николаевич Миклуха.

Всю жизнь отдал служению людям великий ученый Николай Николаевич Миклухо-Маклай.