Текст книги "Приключения-77"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

– Будем считать, что мы не понимаем, – сказал рыбак, продолжая держать шаланду прежним курсом.

Запели пули над головой, прозвучала пулеметная очередь, и рыбак опустил шкоты; парус заполоскался по ветру, и шаланда замедлила ход.

Катер подошел к борту. Давно Федор не видел такого: у штурвала стоял мичман во всем великолепии блестящей флотской формы старого времени – белоснежный китель, золотом обливающие пуговицы, погоны с двумя золотыми звездочками, с шиком, чуть набок надетая фуражка с коротким нахимовским козырьком. Рядом с мичманом, тоже по всей форме и даже с шевронами сверхсрочника на рукаве, – кондуктор, на корме – моторист.

– Куда путь держите, как вас лучше назвать – господа или товарищи? – с нескрываемой иронией спросил мичман.

– Рыбаки мы... Сандольщики... Вот вышли на промысел, – нарочно растерянно заговорил рыбак. – У нас и разрешение есть... Куда же эта бумажка-то задевалась? – шарил он в карманах брезентовых штанов и, верно, вытащил потертую бумажку с яркой фиолетовой печатью какого-то несуществующего земства с двуглавым орлом уже не существующего строя.

– Значит, из Покровских хуторов? – прочитал мичман бумажку.

– Так точно. Тут, за косой они.

– Луценко?

– Луценко Семен Васильевич.

– А это кто?

– Мой двоюродный брат, – показал рыбак на Федора. – А это дядя. Он раньше в Херсоне писарем работал, а теперь вот с нами. А это...

– А у этого не все дома, – перебил рыбака Игнат Фомич.

Федор взглянул на Алешу и поразился – сидит на носу форменный идиот: ничего не выражающее лицо, бессмысленный взгляд и даже струйка слюны течет изо рта.

«Артист», – с восхищением подумал он.

– А там что? – показал мичман на снасти.

– Сети. Харчишки вот в узелке. В анкерке вода, а там, – показал рыбак на бочонок, – просол. Еще засандолим белугу или нет, а есть надо.

– Мельниченко, проверь...

Кондуктор вскочил в шаланду, заглянул под сети, поболтал воду в анкерке, наклонил бочонок.

– Вот еще самогону немного есть, – достал Федор бутылку. – На случай непогоды, чтобы не простудиться...

– Мельниченко, самогон забрать, – распорядился мичман. – Нас тоже может застигнуть непогода. Рыбу тоже...

Федор заметил, как Игнат Фомич побледнел – ведь под рыбу он сунул торбочку со своими вещичками.

– Ваше благородие, с голоду же пропадем, – взмолился рыбак. – Хоть немного оставьте. И так чуть не весь улов интендантству сдаем...

– Ладно, оставь им там...

Кондуктор перешел на катер, и мичман уже протянул бумажку, как видно собираясь отпустить шаланду, но в это время моторист окликнул его.

– Ваше благородие, ваше благородие, – и что-то зашептал на ухо.

Взглянул Федор на моториста и обмер: Гришка Шелапухин, моторист с корабельного катера, ворюга и доносчик, не раз битый матросами. Хотели его даже под килем корабля на конце продернуть и, кажется, зря этого не сделали. И надо же ему уцелеть во всех передрягах войны да еще и очутиться на этом катере!

А мичман уже нацелился острым взглядом на Федора.

– Значит, и твоя фамилия Луценко?

– Так точно, ваше благородие! Бывший гальванер минной дивизии, уволен по чистой после ранения и контузии при постановке мин у Босфора.

– Так кто он? – повернулся мичман к мотористу.

– Комендор с линкора «Император Александр III», ваше благородие, Федор Бакай. Дружок того большевика Гордиенко и сам такой же. Я его хорошо знаю.

– Что ты на это скажешь?

– Врет он, ваше благородие, путает меня с кем-то. Я, ваше благородие, – напуская на себя простецкий вид, заговорил Федор, – в минной дивизии служил. От их превосходительства князя Трубецкого не раз благодарности получал, и каждый раз с матюками...

Мичман невольно улыбнулся: начальник минной дивизии князь Трубецкой был известным во флоте матерщинником, из трех слов, сказанных им, два – непечатных.

– Вы же знаете, когда он матроса матюкает, значит, доволен. Это у него вроде медали. А Сашу Гордиенко я знал. Большевик он или нет, мне неизвестно, но на Зеленую горку к девчатам вместе ходили... Обожди, обожди, – Федор пристально посмотрел на моториста, – это не тебе ли мы у Саввишны таску дали? Была, ваше благородие, на Зеленой горке одна веселая вдова, самогоночкой подторговывала. Вот однажды этот тип напился на дармовщинку да еще в драку полез. Ну и... А теперь, вишь, он счеты сводить вздумал!..

Федор импровизировал так убедительно, что лицо мичмана смягчилось, на нем появилась невольная улыбка. Казалось, вышло хорошо, но моторист не выдержал:

– Да врет все он!.. Тогда на митинге...

– А теперь я белобилетник, – не обращая внимания, говорил Федор. – Еще линкор и построен не был, как я у Босфора вот эту отметину получил. – И, подняв рубаху, он показал широкий, тянущийся через живот и грудь шрам. – Четырех ребер нет, по чистой демобилизован. Рыбачу с тех пор, сандольщик. Вот и сандоль со мной. – И он поднял со дна шаланды тяжеленный двухсаженный гарпун. И в голову его мгновенно пришло решение.

– Вот смотрите! – И он силой метнул сандоль, целясь мичману чуть ниже и левее третьей сверху пуговицы кителя. Мичман рухнул, даже не охнув. Стоявший рядом с ним кондуктор рванулся было к пулемету, но Игнат Фомич опередил его, и звук выстрела в этом всеобщем напряжении прозвучал совсем негромко.

А моторист побелел, ухватился за борта обеими руками и лепетал:

– Я ничего... Я ни при чем... Служба такая...

– Что с ним делать? – спросил рыбак. – За борт?

– Будем судить. Учитывая чрезвычайные обстоятельства, я беру на себя обязанности председателя Военного революционного трибунала, а вас назначаю членами, – сказал Игнат Фомич. Говорил он как будто спокойно, негромко, обычным тоном, но в его голосе слышались повелительные нотки. – Перед судом ревтрибунала предстоит служащий врангелевского флота... Как фамилия?

– Ше... Ше...

– Григорий Шелапухин, – сказал за него Федор.

– ...Обвиняемый в предательстве интересов трудящихся. По совокупности преступления Григорий Шелапухин приговаривается к смертной казни через расстреляние. Каково мнение членов ревтриба?

– Утвердить!..

– Вам, – повернулся Игнат Фомич к Алексею, – по прибытии в расположение Красной Армии составить протокол по всей форме и представить командованию. Приговор привести в исполнение немедленно!

– Разрешите ему задать один вопрос? – попросил Федор. – Ты тут говорил о Гордиенко. Где он, что с ним?

– Б-бежал с корабля... Подговаривал людей, чтобы корабль захватить и увести к красным. Узнали об этом... Гордиенко успел исчезнуть...

Бакай не выдержал:

– Предал кто-то. Наверное, такой же гад, как и ты... Нет у меня больше вопросов.

– Встать! – скомандовал Игнат Фомич. – Именем революции!..

Хлопнул выстрел, тело Шелапухина упало за борт и медленно сползло в море. Потом освободили сандоль, к телам мичмана и кондуктора привязали части от мотора, в катере пробили дно, и он быстро погрузился в море. Через несколько минут не осталось и следа от только что разыгравшейся здесь трагедии.

– Вот так-то... – сказал Игнат Фомич и долго-долго мыл за бортом руки, хотя сам он ни к окровавленной сандоли, ни к трупам не прикасался.

– А кем вам этот Гордиенко доводится? – спросил Федора Игнат Фомич.

– Дружок. Служили вместе. Настоящим он человеком был. Настоящим.

– Ну что ж, Федор Бакай, если что узнаю о нем, постараюсь вам сообщить.

Затем все вместе привели в порядок снасти, парус набрал ветер, и шаланда продолжала путь на юго-восток, к берегам Крыма.

СЕВАСТОПОЛЬ

У Игната Фомича оказался такой документ, каких раньше Федору не приходилось видеть. На плотном листе бумаги с отпечатанными типографским способом словами «Российская академия наук» было сказано, что профессор Игнат Фомич Леднев командирован в Крым для изучения флоры и фауны полуострова, и это удостоверялось множеством подписей и печатей.

Они наняли в Сары-Булате повозку и благополучно добрались до Бахчисарая.

– Ну, тут наши пути расходятся, – сказал Игнат Фомич Федору и посоветовал ему купить пару корзин яблок.

– С ними легче будет добраться до Севастополя...

И действительно, ему удалось устроиться на первый же поезд, хотя корзины после этого стали заметно легче.

И вот Севастополь. Куда пойти с такими корзинами? Конечно, на базар. На счастье, сразу же подскочили перекупщики, и Федор сбыл им все яблоки вместе с корзинами. Он думал, что по баснословно дорогой цене, а перекупщики радовались – необычайно дешево.

«Теперь можно и по улицам побродить, вдруг кто из знакомых попадется», – решил Федор. Да только вышел на Екатерининскую и сразу поспешил свернуть в сторону, на берег Южной бухты, – на улице было такое, что и при царе не приходилось видеть: разряженные женщины, какие-то вертлявые субъекты в галстуках бабочкой, и офицеры, офицеры, офицеры.

«Кто же тогда у них воюет?» – невольно подумал Бакай.

А вышел к бухте, и даже душа заболела: стоят один к одному линейные корабли: «Борец за свободу» – бывший «Потемкин», «Иоанн Златоуст», «Евстафий», «Три святителя», «Синоп», «Ростислав»; ближе к Павловскому мыску темнеют крейсеры «Память Меркурия» и «Алмаз». Не корабли – трупы. Рассказывали моряки, побывавшие в Севастополе, что механизмы и орудия на этих кораблях были подорваны англичанами в апреле девятнадцатого, перед сдачей города частям Красной Армии, и Федор никогда не думал, что так больно будет смотреть на полуразрушенные, заржавелые, безлюдные махины.

В Северной бухте пустынно. Вероятно, все корабли в море, и кто знает, может быть, сейчас, когда военмор Федор Бакай шагает по берегу, дредноут «Воля» и крейсер «Кагул» обстреливают Очаков, а эсминцы готовятся прорваться в лиман.

Замедлил шаги, выбирая удобный момент, чтобы пересечь площадь, как вдруг:

– Федор! Товарищ Федор!

Здесь, в Севастополе, – и такое обращение! У Федора похолодело под сердцем, и в первое мгновение он даже чуть не бросился вниз, к бухте, да мелькнула мысль: куда он убежит, если город просто набит офицерьем? Затравят, растерзают. Сделав над собой усилие, неторопливо обернулся – и не мог сдержать возгласа удивления: княжна Вера! Вот как, ни одежда, ни отпущенные усы не обманули ее – узнала с первого взгляда. Впрочем, ведь она с Федором не просто знакома, не раз смотрели глаза в глаза.

И Федор, будто ничего необычного нет в этой встрече, сказал спокойно:

– Здравствуйте, Вера!

– Здравствуйте, Федор... Вот фамилию-то... Как вы сюда попали?

– Да так же, как и вы...

– Ну, я-то, положим, понятно. Бежала домой, вернее к своим.

И, отрезая путь к прошлому, к их бывшим отношениям, добавила:

– Между прочим, здесь вы меня можете называть «ваше сиятельство», я княжна Лобанова-Ростовская.

– Это мне известно.

– Откуда?

– Земля слухами полнится. Говорили там, после вашего исчезновения...

– Наверное, эта... Гедеванова?

– И она... А чего вы о ней так презрительно отзываетесь? Ведь тоже голубая кровь, княжна.

– Княжна! – процедила сквозь зубы Лобанова-Ростовская. – Дворняжка, а не княжна. Поманили – и побежала.

– Ну зачем так! Не одна она осталась у н-н... у красных.

– Знаю. Наши хорошие друзья и родственники князья Мещерские стали обыкновенными гражданами Мещерскими и работают в советских учреждениях. Князь Мещерский при расставании говорил моему отцу: «Большевики мне чужды, но идти против них, значит, идти против своего народа, против России. Нет, я этого не смогу». Согласиться с ним трудно, этак выходит, что народ России – это только рабочие, крестьяне и даже иудеи, но только не мы: пусть он заблуждается, но у него есть убеждения, и он достоин уважения. А эта... Нашла себе здорового мужика, имеет кусок хлеба, вот и служит душой и телом. Впрочем, душой вряд ли, такие готовы родную мать продать и предать.

Вера даже задохнулась от такой гневной тирады, но сразу же взяла себя в руки:

– Так как же вы сюда попали? Ведь вы...

– Что я? Скиталец морей, альбатрос...

– Если мне память не изменяет, вы там числились на хорошем счету. В большевиках, кажется, ходили... И вполне логично предположить, что вы сюда прибыли с определенными целями. Вы вон даже внешность изменили.

– Это просто погоня за модой, барышням больше нравятся усатые... – пошутил Федор и, вздохнув, продолжал: – Эх, ваше сиятельство, ваше сиятельство!..

– Да зовите уж просто Вера. Можно – Владимировна. А то, вижу, это «сиятельство» вам даже язык крутит....

«Ничего не скажешь, догадлива», – отметил про себя Федор и продолжал:

– Как говорится в романсе: «Судьба играет человеком...» Вот так и со мной. Был я анархистом, это значит – против всякой власти. «Дух разрушающий, в то же время созидающий» – как говорили наши учителя. Когда царя – высшую власть – того, это нас устраивало. Ну а потом началась война, чтобы, значит, опять кого-то на престол. Мы против, большевики тоже. Значит, я с большевиками. Вроде все нормально, да только... Я вам, кажется, говорил: мать моя при немецкой оккупации погибла, отца деникинцы повесили. А недавно с братишкой несчастье приключилось. Служил он на береговом посту, и как раз на этом месте группа белых высадилась, прорвалась в тыл...

Как хорошо, что Фомин рассказал все о его семье! Ну, то, что мать погибла во время обстрела города немцами, об этом Федор уже слыхал. И подтвердилось. Соседи похоронили ее вместе со всеми погибшими в братской могиле. Об отце пока ничего не известно, говорили, что вроде его, как участника восстания, германские власти приговорили к смертной казни, но среди повешенных его не оказалось. А вот брат Тимошка нашелся. Правда, Фомин сообщил, что его будто бы за участие в кулацком восстании отдали под суд революционного трибунала, но тут же добавил:

– Обвинение не подтвердилось. Оказывается, он выполнял задание наших товарищей из Одессы и помог раскрыть подготовку к этому восстанию, – и затем рассказал все, что знал о Тимофее, в том числе и о службе на береговом посту.

Что ж, теперь это пригодилось, как ни говори, а преступление брата и на него тень кладет.

– Все прорвались? – взволнованно воскликнула Вера, но тут же придала лицу спокойный, даже безразличный вид. А Федор продолжал:

– В перестрелке братишка был ранен, но все равно виноват. В госпитале лежал в арестантской палате, а вместе с ним – два офицера. Так вот, офицеры убежали.

Вера даже вздрогнула, подняла глаза, но тут же опустила их, чтобы Федор не заметил торжествующего взгляда. А Федор сделал вид, что не заметил.

– Ну, вы сами понимаете... В общем, трибунал. А тут вы исчезли. Все знали, какие у нас с вами были отношения... Я имею в виду, что многие подразумевали большее, чем было на самом деле. Особенно после того, как тогда, в штабе, вы подошли ко мне, поцеловали... И каждый мог подумать: если так относятся друг к другу прилюдно, то что же может быть наедине?

Федор взглянул на Веру, но лицо ее ничего не выражало, было как каменное.

– И получилось: вы белогвардейская лазутчица...

– Ну, какая я лазутчица!

– Неважно, были вы ею или нет, а объективно...

– К секретной переписке меня не допускали, ее вела ваша красная княжна.

– Да и из обычной деловой переписки немало можно узнать.

– Так вы, считая, что я была разведчицей у вас, решили прибыть, так сказать, с ответным визитом?

– Ваша проницательность мне льстит, но... Все гораздо проще и... страшней.

– Даже?

– Да. Волей-неволей я оказался вашим пособником. Такое даром не проходит. В общем, мной заинтересовалось ЧК. Да нашлись друзья, предупредили... Что оставалось делать? Я моряк по роду и призванию, Севастополь для меня дом родной. И вот я здесь.

– Чем же вы намереваетесь заняться?

– Вообще-то у меня специальность комендор. Служил на «Воле»...

– На кораблях, кажется, люди очень нужны, особенно специалисты.

«Если бы туда попасть!» – мелькнула мысль, но, чтобы не допустить какую-нибудь оплошность, сказал, стараясь придать своему голосу искренность:

– Откровенно говоря, снова на дредноут мне не хочется. Вот если бы на коммерческое судно или, на худой конец, на портовый буксир.

– А в армию, на фронт?

– Навоевался я. Почти пять лет... Да и не знаю за что. Пусть все установится, тогда видно будет... Была у меня мечта стать штурманом, но за войнами, революциями... В общем, пока хочу быть с морем...

– Ну а на что живете?

– Продал на базаре кожаную куртку, – на ходу придумал Федор. – Хорошая, английская. На несколько дней хватит...

– Я понимаю, я вам обязана. Вы меня спасли, поддержали... Но деньгами я вам помочь не могу. Не могу... А вот попытаться устроить... Есть у меня один знакомый... В общем, знаете что, приходите в это кафе, – она взглянула на крошечные часики на руке, – сейчас два... Ну, часов в шесть. Сядьте вот у этого окна, я приду с одним человеком... Договорились?

Федор согласно кивнул головой.

– Тогда до вечера. – И Вера быстро направилась к площади, потом свернула на Нахимовскую, а Федор отошел в сторонку, задумался.

Конечно, вряд ли она поверила тому, что он говорил. А если поверила, что из того? Несколько месяцев была машинисткой при штабе, находилась в курсе всех дел. Пусть не секретных, но что может быть не секретным в прифронтовом городе, в штабе, ведающем обороной огромного участка морского побережья? Знала же, что Федор коммунист, секретарь ячейки плавучей батареи, хотя он ей об этом и не говорил. Так почему же назначила встречу в кафе, хотя сама сказала, что деньгами не богата, и прекрасно понимала – у Федора тоже денег нет. Почему? Почему не просто на улице? Кафе – такое место, откуда невозможно ускользнуть.

Чем больше сопоставлял Федор факты, тем увереннее приходил к выводу – в кафе ему идти не стоит. Но и просто так уходить нельзя, надо же узнать, что решила сделать княжна Лобанова-Ростовская. В самом деле помочь или...

Заглянул в кафе. Просторная полукруглая веранда, уставленная столиками. В глубине, уже в здании, кабинеты. Конечно, в кабинете можно укрыться, но что он будет оттуда видеть и слышать? Да и стоит кабинет, наверное, столько, что и не расплатишься. А на веранде спрятаться негде. И в случае чего уйти оттуда некуда. Только на улицу, а она и днем заполнена офицерами, а вечером...

«Нет, нужно найти другой путь, чтобы узнать, что же их сиятельство замыслило», – думал Бакай. Отошел в сторону, стал внимательно осматривать кафе. Ба, да с левой стороны, под самым окном, растут густые кусты сирени. Ну, чем не укрытие? И как раз с той стороны, где Вера назначила свидание. Из куста он все сможет видеть. В конце концов, если не будет ничего подозрительного, он может к Вере подойти и потом, на улице.

...В условленное время Федор направился к своему наблюдательному пункту, спрятался в зарослях, затаился.

А кафе начало наполняться народом. Вот, оживленно разговаривая, вошла группа офицеров с дамами. Сдвинули столики, что-то начали заказывать, и вскоре на столе появилось множество бутылок с разноцветными этикетками. Потом появились две дамы, сели неподалеку от входа, заказали что-то легкое: ясно – ждут «клиентов». Со скучающим видом через зал прошествовал офицер. Званье-то вроде у него и невелико, кажется, штабс-капитан, но, видать, важная персона: официант сразу же подскочил к нему, и даже шумная компания на время приумолкла.

«Не иначе этот субчик из контрразведки! – догадался Федор, – Случайно зашел или его моя княжна пригласила?..»

Тут и Вера вошла. Одета – залюбуешься: черное платье с короткими рукавами, белые перчатки почти по локоть, глубокий вырез на груди, а на шее на едва заметной цепочке – медальон. На пальце остро блеснуло колечко, может, то самое, что предлагала Федору?

Окинула взглядом веранду, по-видимому разыскивая Федора. Потом прошла в глубь кафе. Снова появилась, встретилась взглядом с контрразведчиком и едва заметно пожала плечами.

«Все ясно», – отметил про себя Федор.

Что ж, делать ему здесь больше нечего. Федор осторожно выбрался из зарослей сирени и направился к бухте.

«Ну, вот, только добрался до города и уже провалился, – с горечью подумал он. – Как предупреждал Фомин: «Будь осторожен, каждый неверный шаг может привести к гибели...»

Да ведь и сам знал, что это так, а пошел разгуливать по центральным улицам города, казнил сам себя Федор... И еще хорошо, что встретил княжну, а если бы кого-то из знакомых офицеров? Тот и свидание не стал бы назначать, а прямо в контрразведку... Добро, хоть хватило ума не зайти в кафе...

А теперь что делать? И Федор решил пойти на Корабельную сторону. Там матросское царство, там жили кое-кто из его знакомых, может, и сейчас удастся их найти. Помогут, посоветуют.

«Надо было сразу туда...» – с запозданием решил он, спускаясь к Минной пристани, от которой начинался мост через бухту.

И на причале и на мосту бойко шла торговля, в основном съестным: пирожками, лепешками, рыбой, тыквенными и подсолнечниковыми семечками. Как только увидел это Бакай, сразу же полный рот слюны набежало – ведь целый день ничего не ел. Хотел прицениться к чему-нибудь, да услышал непонятное:

– Одна камса – один чурек! – кричал торговец. Подошел, присмотрелся. Подходили люди, подавали коричневую пятисотрублевую бумажку врангелевского выпуска, получали взамен лепешку.

«Значит, пятисотку камсой зовут... Здорово!» – догадался Федор и решил проверить.

Подошел.

– А за две камсы три чурека? – спросил.

– Проваливай, браток! Завтра будешь платить по три камсы за два чурека.

Делать нечего, взял лепешку за пятьсот рублей.

«С моими капиталами не разгуляешься, – подумал. – Хорошо, хоть яблоки продал...»

По мосту пошел медленно, приглядываясь к рыбакам. Выбрал одного, по виду старого матроса. Остановился, стал наблюдать за ловом. Рыбаку явно везло: одну за другой вытаскивал он небольших барабулек.

– Ловко у вас получается! – не скрывая восхищения, сказал Федор.

– Да только сейчас начало брать. Знать, ты, парень, счастливый.

– Это с какой стороны посмотреть...

Сказал Федор и подумал: а ведь верно, везет все-таки ему, – в каких только переделках не был, а вот еще ходит под солнцем.

Стоял Федор, молчал, не зная, что сказать дальше, и, чувствуя, что молчание затягивается, буркнул:

– А что такое, вот я выписался из госпиталя, хожу по городу и никого из знакомых не вижу.

– А это смотря кому какие знакомые нужны, – философски отвечал рыбак, поплевав на червяка, хотя плевать-то совсем было ни к чему – ловил он не на дождевого, а на морского. – Одни с красными ушли, другие – с белыми. А то в леса подались, в «зеленые». А вообще-то долгонько ты в госпитале провалялся.

– Почему вы так думаете?

– Так если бы при Врангеле был ранен, то о знакомых не спрашивал бы. А красных уже больше года здесь нет...

– Я белобилетчик... После госпиталя механиком на мельнице работал, да она сгорела,

– Что ж, все может быть, – согласился рыбак, снимая с крючка горбатую светло-розовую барабульку. – Только ты, брат, не очень-то эти сказки рассказывай, а не то враз на «Кагуле» очутишься. А оттуда путь один. – И он показал, пальцем на воду.

– Это почему же?

– Морда-то у тебя, извиняюсь, – надул рыбак щеки. – Таких можно смело в двухкорпусный плуг запрягать. Я серьезно, – добавил рыбак, как видно заметив изумление на лице Федора. – Я не знаю, кто ты и откуда взялся, может, и с мельницы, но похоже, что с неба свалился. Так вот, здесь сейчас ружье не носит только тот, кто вообще ходить не может. Так-то...

Рыбак закинул удочку и так сосредоточенно стал глядеть на поплавок, что Федор понял – больше от него ничего не добьешься. Но спросил на всякий случай:

– Переночевать где-то надо... Не посоветуете?

– Переночевать?.. – переспросил рыбак. Замолчал, вытащил удочку, поправил червяка, снова забросил. И вдруг испуганно:

– Будет тебе сегодня ночлег!..

И, увидев недоумевающее лицо Федора, пояснил;

– Облава...

Добавил от души:

– Дай бог, чтобы все хорошо обошлось...

Теперь и Федор увидел, как на обеих сторонах моста появились патрули. Хотя он и считал, что у него документы надежные, но сердце невольно сжалось – черт его знает как получится.

Но делать нечего, пошел к Экипажской пристани. Командир патруля пехотный поручик и документы смотреть не стал, только кивнул головой. И Федор очутился в труппе уже взятых под стражу людей.

«Ну, так еще жить можно, не один...» – с удовлетворением подумал он.

А потом все стали подниматься наверх, по извилистой лестнице. Когда-то Федор ходил по ней; сразу же после мобилизации водили их, тогда молодых матросов, в баню, находящуюся около самой воды. Даже вспомнил, что тут сто восемьдесят семь ступенек, но проверять не стал – не до того...

Вот и Лазаревские казармы. Всех задержанных провели во двор, и с лязгом захлопнулись позади тяжелые ворота.

Федор уже бывал здесь, во флотском экипаже. Отсюда он был направлен на «Императрицу Марию», а потом и на «Волю». Отсюда отправлялся и отряд в Ростов против Каледина. Но сейчас Федор так устал, что ни думать, ни вспоминать ни о чем не хотелось. Он лег на теплые камни плаца и сразу же заснул. Да ненадолго: начавшийся шум разбудил его – привели еще одну группу людей.

И так продолжалось всю ночь.

А утром на плацу появились какие-то армейские чины, начали сортировку. Как видно, среди них были и контрразведчики, потому что вот одного отвели в сторону, затем другого.

Уж на что казались Федору надежными его документы, но сейчас, после встречи с княжной, ему своей фамилии приходилось опасаться. И он осторожно стал продвигаться к столу, за которым проходила проверка документов, хотелось узнать, что там и как. И неожиданно – даже глазам не поверил – увидел старого знакомого: кондуктора Шоплю, боцмана о дредноута «Воля». Боцман за это время так раздобрел, что, оглядывая скученных людей, шеей не двигал, а поворачивался всем корпусом. И все на нем было такое блестящее – погоны, шевроны на рукавах, медали на груди, словно он ради этого случая специально экипировался,

Вот Шопля неторопливо двинулся по плацу, а за ним, шаг в шаг, двинулась громоздкая фигура, не иначе, как телохранителя, потому что он прямо-таки не спускал с боцмана глаз, Странный вид имел этот человек огромного роста – чуть ли не на голову выше боцмана: торс и плечи геркулесовские, а головка маленькая, лобик закрывают зачесанные на глаза рыжеватые волосы. На лице выделяются только большой треугольный нос да маленький подбородок. Где-то этого человека Федор уже видел, но где, где? Напрягал память и никак не мог вспомнить. В экипаже, на корабле? В отряде Драчука, Мокроусова или Федько? В Донской флотилии, в госпитале или в 41-й армии? Нет, нет и нет, а видел. Причем хорошо помнит, что встреча-с этим человеком у него тогда вызывала чувство какого-то страха и гадливости.

Эти же чувства возникли у него и сейчас, Но на ленточке сдвинутой на затылок бескозырки этого человека он прочитал надпись: «Ген. Алексеев» – так назвали белые линкор «Воля», бывший «Император Александр III», тот линкор, на который нужно попасть

Федору.

«Эх, была не была!» – решил он и, сразу вспомнив имя и отчество Шопли, окликнул:

– Федот Гаврилович! Господин боцман!

Шопля остановился, нахмурился, вглядываясь, кто же это такой осмелился его потревожить, а у его телохранителя глазки стали совсем как щелочки, и у Федора, пробиравшегося к ним, создалось такое ощущение, словно зрачки-точечки этого человека прокалывают его насквозь.

Подошел ближе Федор, не обращая внимания ни на хмурый вид Шопли, ни на свирепый взгляд его телохранителя, весело поприветствовал.

– Здравствуйте, господин боцман! Не узнаете?

– Щось знакомая рожа, – хрипло процедил Шопля, расправляя согнутым указательным пальцем щетинистые усы. И вдруг ткнул этим пальцем в грудь Федора: – Вспомнил! Комендор с нашего линкора?

– Так точно, первый номер кормовой башни матрос первой статьи Бакай.

– Наш? – наклонился к уху боцмана телохранитель.

– А черт его знает! Тогда болтался, как дерьмо в проруби, то к нам, то к большевикам. А я думал, ты там, у краснопузых.

– Что мне у них делать? Ребер у меня много, а вот потерял четыре, – Федор поднял рубашку, показал шрам на животе и груди, – и то жалко. А ведь голова-то одна. Что я ее буду подставлять?

– Ишь ты, не дурак!.. Где же это тебя так?

– В Ростове.

– Вот я же говорю, что тебя к краснопузым тянет, пошел же тогда!

– Так, господин боцман, разве я один! Все тогда шли, и даже вы, помню, собирались, да только вас не пустили, потому что какой же корабль без боцмана?

Фраза, сказанная Федором просто так, только потому, что нужно же было что-то говорить, неожиданно достигла цели: боцман Шопля считал себя незаменимым человеком на корабле, если не более нужным, чем командир, то в крайнем случае вторым, и ему просто польстило, что такое же мнение и у бывшего комендора.

– Гм! – самодовольно крякнул он и снова расправил пальцем усы. – А где же ты все это время околачивался?

– Нашел теплое местечко в немецкой колонии – мотористом на паровой мельнице.

– Та-ак, а чего же здесь очутился?

– Мельница недавно сгорела, ну и куда было податься? Ведь не только в песнях для моряка Севастополь – дом родной. Добрался, да вот попал... Вижу, хоть и белобилетчик я, да отсюда путь один: ружье за плечи – и шагом марш. А увидел вас и думаю – все же на корабль-то мне сподручнее было бы... Может, возьмете, ведь это от вас зависит. – На этот раз Федор польстил боцману уже сознательно.

– Хм!.. С одной стороны, конечно, настоящие моряки нам нужны. Потому с разных гимназистов какой прок. Ты ему говоришь – направо, а он на берег смотрит. С другой стороны...

– Документы у меня в полном порядке! – поспешил заверить Федор.

– Ну то-то же! А то сам понимаешь, проверить у нас там есть кому!..

– Конечно! – согласился Бакай.

– И чуть чего, на кормовой срез, и... Это он умеет! – кивнул Шопля на своего телохранителя.

Тот растянул губы в улыбке.

– Понимаю! – кивнул головой Федор.

– Понимать мало – учитывать надо!

– Учитываю!

– Ну, смотри! Ведь если я тебя беру, то, значит, я за тебя в ответе...