Текст книги "Приключения-77"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Мулы, ослы и лошади неслись во весь дух, подгоняемые беспощадными ездоками: били их и палками, и кнутами, и массивными железными цепями, лишь бы мчались они быстро, только бы поскорей увезли от этого страшного места. Мужчины часто оглядывались, женщины не отрывали взгляда от покидаемой стороны; они крепко прижимали к груди детей и что-то произносили со стоном, разобрать можно было лишь некоторые слова: русские, гяуры, райа. В эти слова вкладывались и страх, и ненависть, и полное отчаяние. За некоторыми повозками тянулись быки и коровы, они не желали переходить на быстрый, сумасшедший бег и кончали жизнь самым печальным образом: хозяева зарубали упрямую скотину и оставляли смердить на дороге; пусть она в таком непотребном виде достается гяурам – болгарам и русским.

Если сказать по-честному, Йордан Минчев не обладал такой важной христианской добродетелью, как всепрощение. Он радовался, когда видел мечущихся, перепуганных и затравленных страхом турок. Ему было даже по душе, когда турецкие паши и чиновники пустили слух о кровожадной жестокости русских: де, они будут поголовно вырезать все турецкое население, не щадя женщин, стариков и детей. Турки верили этим слухам: если они чинили подобное над болгарами, то почему это же самое не проделают русские над турками? «На месте русских, – рассуждал сам с собой Минчев, – я не стал бы опровергать эти нелепые слухи. Зачем? Пусть себе бегут! Им давно бы надо бежать, они и так задержались у нас на пять столетий!»

Он стоял на пригорке, прикрытый густым и запыленным кустарником. Скрип немазаных арб, ржанье лошадей, понуканье ездовых, резкие удары палкой, посвистывание ременных кнутов, звон цепей, плач детей и стоны женщин, молящих аллаха о спасении правоверных сынов своих и наказании неверных гяуров, – все слилось в отчаянный глухой рокот. Йордан Минчев спокойно стоял на своем затененном возвышении и внутренне торжествовал, находя, что эти звуки совсем неплохи, они нисколько не хуже веселой или торжественной музыки. Жалковато было ребятишек, перепуганных внезапным отъездом и этим паническим бегом с руганью и стонами, но разве может сравниться их участь с тяжкой долей болгарских сверстников? Вопреки слухам им ничто не угрожает: болгары казнить не станут, а русские, если и догонят, не тронут их даже пальцем. Не то, что делали с болгарами ваши отцы, деды и прадеды по десятое колено!

«А вообще-то вы бегите, бегите и не оглядывайтесь! – возбужденно шепчет Минчев. – Судя по всему, вам уже не придется возвращаться на эти земли в роли злых и беспощадных ага-хозяев!»

Густые и длинные усы его пропылены так, что из черных стали пепельно-серыми, потеряла свой первоначальный цвет и выгоревшая, припудренная пылью красная феска. С тех пор как он стал выполнять роль соглядатая, Минчев непрерывно бродит по дорогам Болгарии; с турками он говорит по-турецки, с болгарами – на родном языке. Турки считают его своим и охотно выбалтывают то, что надо держать за зубами. Одним он пожалуется на свою горькую судьбу: бежал от преследования русских в Румынии, пришлось бросить свое выгодное торговое дело, оставить на разграбление гяурам богатые лавки и склады. Перед другими он прихвастнет, похвалится стадами овец у Казанлыка, торговлей в Габрове, Тырнове и других болгарских городах, «невзначай» блеснет золотыми полуимпериалами, которыми туго набит его кошелек: спасибо полковнику Артамонову! Ходил по городам и весям, прислушивался, приглядывался. Недели две назад послал верного человека с донесением о состоянии берега у Галаца и Систова, о войсках и башибузуках, об артиллерии, что прикрывает берега в этих местах, и о земляных работах, усиленно проводимых турками почти по всему Дунаю.

Он обрадовался, когда узнал о переправе русских у Галаца, и немного взгрустнул, услышав от турок, что русские не стали развивать успех и закрепляются на захваченных рубежах. Переправа у Систова была настолько неожиданной, что сначала он даже не поверил: по его убеждению, здесь не предполагалось форсирования реки. Но турки, бегущие из Систова и его окрестностей, подтвердили, что город взят огромными силами русских, что они переправили на этот берег чуть ли не сто тысяч отборного войска. Понятно, у страха глаза велики, но доля правды есть: от малых сил турки не обратились бы в такое паническое бегство!

А пять дней назад Йордан Минчев послал еще одного связного и с ним исчерпывающий доклад: сколько им выведано и подсчитано турецких сил в Никополе и Оряхове, Тырнове и Севлиеве, насколько хороши дороги для артиллерии и обоза, где находятся турецкие склады со снарядами и запасают ли они зимнюю одежду. Сообщил он и о том, что болгары очень ждут русскую армию, что они готовы прокормить любое количество солдат и офицеров, кавалерийских и обозных лошадей.

Отправил связного – и тут же возникли новые задачи, которые нужно решить в ближайшие дни. Надо найти людей, хорошо знающих Балканы, согласных провести по ним русскую армию так, чтобы она свалилась на турок, как снегу в летнюю пору. Хорошо бы оставить все последние сведения у надежного человека, который и встретит русских, а самому отправиться на Шипку и вершину Святого Николая, чтобы разузнать, что за силы охраняют эти высоченные горы и будет ли способна армия сбить их с ходу или ей надо готовиться к ожесточенным и кровопролитным боям.

«Пойду-ка я к дяде Димитру, – решил он. – Дядя Димитр редко отлучается из Тырнова, и я наверняка застану его дома. Человек он честный, надежный, не откажет он в помощи».

Минчев спустился с высотки и зашагал по пыльной обочине. Теперь он был рядом с турками и потому нагнал на лицо унылое, совершенно убитое настроение. Думал, о чем-то спросят. Что ж, как и прежде, он расскажет о брошенных дорогих товарах, зло поругает гяуров-русских и мерзких болгар, колокольным звоном, цветами и криками восторга встретивших русские войска в Систове. Но турки ни о чем не расспрашивали, они видели перед собой лишь долгую и пыльную дорогу да уставших ослов и лошадей.

Так, с убегающим турецким обозом Йордан добрался до Тырнова. Старого Димитра он застал дома. Старик лежал на полу, подстелив под себя чергу, мягкий, изрядно потертый ковер. Седые усы его отвисли и показались жалкими, глаза потускнели и будто выцвели на ярком июньском солнце, щеки провалились, а беззубый рот что-то прошамкал в ответ на его приветствие. Давно не видел Минчев старика, но постарел он явно на большее число лет, чем те, которые отделяли его от их последней встречи.

– Болею, – сказал он. – Вот уже три месяца, как болею. А ты кто будешь?

– Йордан Минчев. Разве ты меня не узнал?

– А, Данчо! – оживился старик. – Богатым будешь: не узнал я тебя сразу.

– А что приболел-то, дядя Димитр? – спросил Минчев. – Сердце сдало или простудился?

– Сына Николу и невестку Веселину башибузуки зарезали, старуха моя с ума сошла и безумной по лесам ходит, их ищет. А я вот, Данчо, свалился и не знаю, когда поборю свою слабость.

– Плохи твои дела, дядя Димитр, – сказал Минчев. – Да ты не отчаивайся: русские вот-вот будут в Тырнове.

– Они скоро придут?! – еще больше оживился старик. – Так я, Данчо, и вино для них приготовил, и ракийка у меня есть. Угощу, все у меня есть для братушек!

Минчев смотрел на старика и прикидывал: справится ли он с его трудным поручением? Сказал Димитру, какие заботы привели его в Тырново, на какую помощь он хотел бы рассчитывать с его стороны. Высказал все, а старик молчит. Уставился в потолок – и ни слова.

– Видишь, каким я стал, – медленно проговорил он после долгого раздумья.

– Далеко тебе идти не придется, – успокоил его Минчев. – Здоровью своему ты не повредишь, дядя Димитр!

– Да разве я о здоровье своем беспокоюсь, Данчо? – уже с обидой произнес старик. – Будет жив дядя Димитр или помрет – невелика забота. А вот хватит ли у меня сил? Дойду ли я туда, куда тебе нужно?

– Ходить и не нужно, дядя Димитр: в своем Тырнове ты найдешь нужного человека! – обрадовался первому согласию старика Минчев. – Как только придут сюда русские, так сразу и найдешь. Спросишь или генерала Скобелева-младшего, или полковника Артамонова, любому из них и передашь. А их не окажется – тогда первому генералу или полковнику. Да попроси, чтобы не задержали, а спешно переправили тому, кому на бумаге написано.

– На все это у меня сил хватит, Данчо, – заверил старик.

– Спасибо, дядя Димитр.

– За что спасибо-то? – искренне удивился старик. – Пока я ничего не сделал, а коль и сделаю – общее это дело, болгарское, сынок. Поесть-то хочешь?

– Очень хочу, дядя Димитр, – сознался Минчев.

– Поди в подвал и отрежь кусок сала, какой только съесть можешь. – Старик улыбнулся, тронул отвисший ус. – Не все ешь, Данчо: там должно хватить и на братушек!

– Сколько же у тебя есть сала, дядя Димитр? i

– Да пуда три или четыре, сынок.

– Останется и братушкам! – понял шутку Иордан

– Полк, может, и не накормлю, – бодро продолжал старик, – а роты на две припас, пусть только появятся они в Тырнове! – и дядя Димитр потряс в воздухе костлявым, длинноноготным пальцем. – Когда же ты из нашего Тырнова тронешься... – спросил он, – в свою трудную дорогу?

– Сегодня. Мне медлить нельзя, дядя Димитр! Тебе что-нибудь приготовить?

– Поел я недавно, а вот водички дай... Она у меня в углу стоит...

II

На рассвете Йордан Минчев уже был в небольшом городке Дрянове, между Тырновом и Габровом. Всюду сновали напуганные турки, доносился плач детей и сердитое брюзжанье стариков, посылавших проклятия неверным. Йордан прислушался к разговорам и понял, что здешние турки тоже боятся русских и готовы бежать день и ночь, хоть месяц кряду, только бы не попасть в их руки. Красавица турчанка, нечаянно обнажившая лицо, заламывала руки и что-то шептала, поглядывая на дорогу, ведущую в Тырнова. Седобородый турок с лицом мудреца что-то шептал зло и исступленно. Молодая турчанка тащила за руки упирающихся, еще сонных детей и грозила, что их съедят эти шакалы русские, если они попадут им в руки. Мужчины смотрели на север с такой ненавистью, что, кажется, одним своим взглядом намеревались испепелить наступающие русские полки и дивизии.

«А если братушек постигнет неудача?! – невольно подумал Минчев и испугался собственной мысли. – Что же тогда будет с нами, с горемычными? Русские уйдут за Дунай, а мы? Потекут, зашумят по Болгарии реки крови. Если и до этого турки никого не щадили, то что же они сделают, когда ненавистью пропитались все, от подростка и женщины до этого мудрого старца, готового, наверное, сию же минуту резать уши и рубить головы всем гяурам!» Эту ужасную мысль Минчев попытался заглушить, вспомнив, сколько войск передвигалось к Дунаю и как эти войска были настроены: обязательно принести свободу народу-страдальцу. «Им надо помочь!» – твердо сказал себе Йордан, и тогда ему захотелось лично добраться до Шипки и вершины Святого Николая, до всех прочих высот и перевалов, чтобы про все разузнать и доставить нужные сведения русскому командованию, которое отныне он считал и своим начальством.

Ночью прошел небольшой дождик, принесший в горы свежесть и прохладу, но горячее июньское солнце, поднявшееся из-за гор, быстро высушило мелкие лужицы и сняло росу с травы. День обещал быть жарким и душным. Минчев расстегнул ситцевую безрукавку, пошитую на турецкий манер, снял с головы полинялую феску, поправил за поясом потускневший сопотский ятаган и пошел вперед, не убыстряя шаг, чтобы не навлечь подозрения турок. Но им до него мало интереса, они заняты своими, куда более насущными делами: спасали себя и свое имущество. Этот полунищий турок, не имеющий даже хромой клячи и идущий пешком, вызывал у них не жалость, а презрение. «Спасибо и на том! – довольно ухмылялся Минчев, – что признали меня за своего, так, бог даст, дойду и до Святого Николая!»

Где-то впереди послышался властный голос, а через несколько минут группа конных накатилась на бегущих мирных турок. Офицер требовал очистить дорогу, чтобы пропустить таборы; если не действовали уговоры (а они в такой обстановке помогали мало), в ход пускались плетки и грубые ругательства. Минчев решил, что будет лучше, если он перестанет мозолить глаза туркам и немного: передохнет, пока не пройдут спешащие войска. «А ведь я могу и тут извлечь пользу! – обрадовался Минчев. – Полковник Артамонов просил выяснить, какой процент ружей «пибоди»[17] 17
  «Пибоди» – «мартини», самая совершенная винтовка в турецкой армии, заряжаемая с казенной части; турки закупили ее в Америке и перед войной имели значительное количество.


[Закрыть] имеется в пехоте. Почему бы не посчитать их в этот час?»

Узкая тропинка вилась в гору, и он, припадая, изображая очень усталого и хромого человека, стал подниматься вверх. Все были заняты своими делами. Турчанки тащили в кусты детишек, усталые старики плюхались на траве рядом с тропой, турки помоложе и посильней брали под уздцы лошадей и ослов и нетерпеливо ждали, когда же появятся войска.

Они появились скоро. Солдаты плелись устало и медленно – видно, путь их был долгим, а шаг быстрым. Они уныло посматривали по сторонам и проходили молча. Минчеву не хотелось обращать внимания на их лица и разбираться в их настроениях. Он видел фески, а за спиной солдат – оружие. Теперь он опасался одного: как бы не сбиться со счета, как бы ему не помешали. Турки шли по три человека в ряд – большее число не помещалось на суженной дороге. Он считал их ряды и их «пибоди», с его языка едва не слетало: десять, двадцать пять, сорок, семьдесят, сто, двести сорок. Первое число – ряды пехоты, второе – ружья «пибоди». В таборе он насчитал шестьсот человек и четыреста два ружья «пибоди». Значит, две трети. Много: уж очень хороши эти ружья, стрелять они могут до тысячи восьмисот шагов. И мало: слава богу, ими вооружены не все – другие турки несли ружья «снайдер», уступающие винтовке «пибоди».

Второй и третий таборы были точно такими же: и числом людей, и своей вооруженностью.

Вслед за пехотой двигались конные батареи – взмыленные лошади тащили четырех– и шестифунтовые орудия. Ходили слухи, что турки закупили новые пушки. Вероятно, это было правдой, туркам помогают и Англия, и Австро-Венгрия, и Америка. Но эти были старыми; хотя и нарезные, но первых образцов – такие Йордан видел несколько лет назад, когда путешествовал с отцом и его товарами по Турции. Не видно и дальнобойных крупповских орудий. Или они сосредоточены в других местах? Ждут, когда появятся русские, чтобы смести их сокрушительным огнем?

Снаряды везли на вьюках и обывательских подводах. По знакам на ящиках нетрудно определить, чем же собираются встретить турки противника: были тут ящики с одностенными гранатами, шрапнель с дистанционной трубкой, картечь; обоз растянулся версты на три, и Минчев с сожалением заключил, что турки скупиться на снаряды не будут.

Едва прошел военный обоз, как цивильные турки снова запрудили узкую дорогу.

Минчев спустился по тропке и пошел следом, глотая поднятую пыль.

III

– Господин учитель!..

Словно не голос, а листва прошелестела за спиной Минчева – приглушенно и едва уловимо. Он оглянулся. Позади плелся высокий, сухопарый мальчонка с непричесанной, лохматой головой и усталым лицом; на нем было жалкое рваное рубище, из босых разбитых ног парня сочилась кровь. Он чем-то напоминал затравленного волчонка, попавшего в западню.

– Господин учитель, вы не узнали меня? – спросил он тем же тихим испуганным голосом и тотчас огляделся.

– Нет, – сказал Минчев.

– Я Наско из Перуштицы.

– Наско?! – изумился Минчев. – Но ты!.. – он не договорил и схватил парня за руку. – Нам нельзя быть тут вместе, свернем на тропу!.. Ах, Наско, Наско, славный ты мой ученик! – продолжал он, не выпуская руку мальчонки. – А я слышал, что ты уже и не жив. Слава богу!

– Я был убит, господин учитель. Меня убил отец...

– Потом, потом, Наско, потом про все расскажешь!

Они поднимались в гору, и Минчев искал место, где можно будет схорониться со своим бывшим учеником. Минут через пять они уже сидели на траве за густым кустарником. Йордан готов был расцеловать мальчонку, первого ученика школы в Перуштице. Ему было лет двенадцать, но выглядел он на все шестнадцать. Сколько же он пережил за минувший год! Наско худ до крайности, в прорехах распоротой, полинялой, давно не стиранной рубашонки можно легко пересчитать тонкие ребра, обтянутые синеватой кожей, лицо его точно составлено из одних костей – заострившегося горбатого носа и острых, торчащих скул. Йордан снял из-за спины мешок, быстро развязал его, достал два черствых ломтя ржаного хлеба, несколько луковиц, завернутую в тряпочку соль и протянул их Наско.

– Ешь, сынок, – сказал он ласково.

Не прошло и трех минут, как руки Наско были пустыми. Йордан подумал: много давать нельзя, мальчик слишком голоден. Не удержался, дал еще один ломоть:

– Ешь, сынок!

И этот кусок был проглочен в одно мгновенье.

– А теперь рассказывай, – попросил Минчев.

– А что же рассказывать? – Наско по-взрослому покачал головой. – Мы думали, что в церкви нас нетронут. А они?.. Столько убили! В церкви река крови была... Мы сидели и плакали. Турки крикнули в окно, что всем нам они поотрубают головы... Но сначала помучают. Неделю мучить будут. Тогда отцы стали резать детей... Мой папа тоже. – Наско показал на груди глубокий шрам от раны. – Ударил он меня ножом, а дальше я ничего и не помнил. Очнулся, смотрю, по церкви турки ходят: кто жив – того ятаганом... Притворился я мертвым... – Наско большими дозами хватал воздух, ему было трудно говорить, и он все время делал паузы. – А ночью переполз в кусты... Подобрали меня уже в лесу, накормили... сменили одежду... Потом лекарь пришел. «Отец, – говорит, – промахнулся, не попал тебе в сердце». А сестру Марийку и брата Колчо зарезал. И себя с мамой... Их потом в церкви нашли...

– Где же ты жил весь этот год? – спросил Минчев, поглаживая пыльные, похожие на проволоку волосы парня.

– А везде. Один раз в турецкую деревню заблудился, так меня турок целую неделю у себя дома прятал.

– Встречаются и такие турки! – кивнул Минчев. – А куда же ты сейчас идешь, Наско?

– А русским навстречу, они уже Дунай переплыли! – приободрился Наско.

– Переплыли, – подтвердил Йордан.

Он понял всю опрометчивость в поведении паренька: идти навстречу русской армии – это пока что идти навстречу и разъяренным туркам; в такое время любой из них может пристрелить или пырнуть его ножом.

– Я с вами пойду, господин учитель, – сказал Наско.

– Нет, Наско, со мной нельзя. Потом я скажу почему – так нужно, сынок, ты не обижайся!

– Пропаду я! – вырвалось у Наско; он опустил голову, плечи его задрожали.

– Вот что, парень! – твердо произнес Минчев. – Ты всегда был мужчиной, будь им и дальше. Оставайся здесь, никуда не ходи. Заберись повыше в горы и жди.

– А потом? – Наско с недоумением посмотрел на учителя.

– Увидишь русских – тогда и спускайся. Ты их узнаешь по одежде – она не такая, как у турок: на головах кепи, на плечах вот такие погоны. – Иордан пальцем начертил в воздухе погоны. – Язык похож на наш, на болгарский. Спустишься с гор и сразу же иди в Тырново. Недалеко от церкви святых Константина и Елены отыщешь домик деда Димитра Николова – постучись к нему. Это очень добрый человек, и он встретит тебя как родного.

– А что я скажу ему? – с надеждой спросил Наско.

– Передашь от меня привет, расскажешь про свою беду. Он все поймет.

– Хорошо, господин учитель, – покорно произнес мальчонка. – Только я очень хочу есть. Я первый раз за четыре дня поел. А как же дальше?

– Я тебе оставлю все, что у меня есть!

– А вы? – не поверил такому счастью Наско.

– Я куплю, у меня есть деньги, сынок. Но сразу все не ешь: с голодухи заболеть можешь. Растяни на несколько дней, до прихода русских.

– Спасибо, господин учитель, – дрогнувшим голосом проронил Наско.

Минчев передал парню мешок, обнял его, по-мужски крепко пожал ему руку.

– Да храни тебя бог, мой мальчик! – сказал он и стал спускаться по тропинке на пыльную и шумную дорогу. Обернулся, помахал Наско рукой. Тот стоял уже с мешком за спиной. Он улыбнулся и тоже помахал рукой – устало и рассеянно.

IV

Верстах в трех от Габрова, на берегу шумливой и петляющей Янтры, Йордан встретил новую группу всадников. Впереди, на статном вороном коне, гарцевал немолодой, с гордой и надменной осанкой офицер; и бравый вид, и отглаженная невыгоревшая одежда, и новенькая красная феска позволяли причислить его к тем, кто еще не успел побывать в жаркой перепалке у Галаца или Систова. На груди офицера красовалась семиконечная звезда – орден Меджидие – отличие избранных. Приподнявшись на стременах, офицер в упор посмотрел на Минчева.

– Кто такой? – спросил он бархатистым, очень красивым голосом, лишенным даже малейшей турецкой гортанности.

– Купец, бегу от гяуров из Систова, ага, – с достоинством ответил Минчев и приложил руки к груди.

Турок зло сверкнул глазами.

– Гяур бежит от гяура! Может, вы еще и турок, ха-ха-ха!

– Я не гяур, ага, и мой отец, по воле аллаха, был турок, а мать моя была невольницей, но любимой женой моего отца, – быстро проговорил заученную фразу Минчев.

Он сразу же понял, что офицер не тот человек, который может поверить любому его слову. Но он прекрасно знал турецкие нравы и обычаи; знал, что у турок существуют три вида брака: по первому они высватывают жен и считают их законными, по второму они берут как бы по найму, а по третьему покупают, то есть приобретают невольниц, их они могут иметь столько, сколько позволяет карман, и изгоняют в любое время; самое же парадоксальное состояло в том, что дети, рожденные невольницами, считались свободными и даже имели право на наследство отца. Вероятно, тут сказывалось убеждение турок, что их кровь – самая сильная и она в состоянии перебороть любую другую, что достаточно неверной зачать ребенка от правоверного мусульманина, как он уже сам по себе является на свет не каким-то поганым гяуром, а воистину чистокровным турком. Вот об этом и думал Минчев, когда в двух словах сообщал свою родословную.

– Я вас видел в Систове, Рушуке и Тырнове, что вы там делали? – спросил офицер все с той же надменной строгостью.

– Торговые дела, ага, по воле аллаха я изъездил всю Болгарию, мне приходилось бывать всюду, – ответил Минчев, снова по-турецки прикладывая к груди руки.

– Вы утверждаете, что являетесь купцом? – Офицер смотрел на Минчева своими глубокими темными глазами и не мигал; взгляд его казался каким-то пронизывающим и колким, способным добраться до заветных тайников чужой души.

– По воле аллаха я был купцом, ага, но все мое добро находилось в Систове и Тырнове. Систово в руках гяуров, теперь они идут на Тырново. Если они возьмут и Тырново, как взяли Систово, я полный банкрот, ага!

– Не возьмут! – громко, но без прежней гордой надменности ответил офицер.

– Хвала аллаху! – почти пропел Минчев, подняв глаза к небу.

Офицер играл стеком. Ему явно хотелось пустить его в работу и исхлестать этого наглого и носастого человека, стоявшего перед ним без робости. Но, может, и взаправду он купец, наделенный правами вести торговлю по всей территории Порты? Сейчас время таково, что можно разукрасить кровавыми рубцами всякого, внушающего недоверие, тем более что каждого болгарина можно безошибочно посчитать русским шпионом. А если этот человек – не русский шпион, а турецкий? Может, он нарочно блуждает по дорогам и работает на благословенную аллахом Порту? Исхлестать плеткой и отрубить голову никогда не поздно!..

– Вы видели русских в Систове? – спросил офицер, опуская стек.

– Аллах избавил меня от такого наказания, ага!

– Вы успели бежать раньше их?

– Да, ага. Когда я услышал стрельбу у Текир-дере, я погрузил на повозку самое дорогое и бежал из Систова.

– Где же ваша повозка? – нахмурился офицер, почувствовав, что сейчас он может изобличить лгуна.

– Повозка осталась там! – Минчев тяжело вздохнул и показал рукой на север. – У многих осталось там добро, брошено все состояние. Наши повозки столкнули род обрыв черкесы. А черкесы расчищали путь войскам. А войска торопились на выручку систовскому гарнизону.. Виноватых-то и нет, ага. Все они поступили правильно: что наше жалкое добро, когда над всей нашей благодатной страной нависла страшная угроза. Мы готовы пожертвовать всем, лишь бы Болгария оставалась в блистательной Порте и сверкала так, как сверкает лучший бриллиант в шкатулке султана!

Минчев говорил слишком спокойно и красиво, и он сам испугался своего тона и этих слов. Он покорно склонил голову, словно подставлял ее под заслуженный удар ятагана. Поверил ли офицер ему или у него созрело свое решение, как поступить с этим носастым путником, но турок не отхлестал его стеком и не обругал последними словами.

– Мои люди отведут вас в мой штаб, – сказал он. – Я буду иметь возможность проверить, тот ли вы человек, за которого сейчас себя выдаете. Знайте, что голову неверного я отрубаю одним ударом! – и он тронул начищенную и дорогую саблю на боку.

– Она в вашей власти, ага! – смиренно ответил Минчев.

Офицер распорядился, чтобы один из всадников отправился с задержанным, а сам поехал в сторону Тырнова, все так же горделиво и чопорно восседая на своем статном вороном коне. Минчев, покорно шествуя впереди турецкого солдата-всадника, думал о том, что это задержание помешает ему осуществить задуманное. Но он был уверен, что выкрутится из трудного положения: в его жизни случалось и не такое. «Сбегу! – твердо решил Минчев. – Как хорошо, что я не взял с собой Наско!»