Текст книги "Приключения-77"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

Английская разведка, которой он также служил, 17 июля перебрасывает его с Канарских островов в Танжер, а на следующий день в Северную Африку – в Тетуан. В тот же день подполковник Рамон Франко, младший брат генерала Франко, командовавший, как указывалось выше, авиацией на Балеарских островах, отдает приказ Николаю Рагозину перелететь в Тетуан.

На аэродроме в Тетуане их встретил полковник Саенс де Бурага. Он доложил Франко, что накануне, будучи информирован о его приезде, после часового боя захватил аэродром. И теперь весь гарнизон, состоявший из нескольких бандер иностранного легиона, ожидает его боевых приказов.

Дальше Франко предстояло перелететь на Пиренейский полуостров, в Севилью. Хотя расстояние от Тетуана немногим превышало двести километров, но была опасность, что на этом пути может произойти встреча с летчиками, оставшимися верными республиканскому правительству, могущими перехватить самолет с генералом Франко. Для такого ответственного перелета требовался весьма опытный летчик, пользующийся полным доверием. Им оказался русский белоэмигрант, бывший капитан второго ранга российского флота Николай Рагозин.

Николай благополучно доставил Франко в Севилью 19 июля 1936 года, то есть на следующий день после того, как Михаил Крыгин перелетел на сторону республиканского правительства.

Спустя три месяца Николаю Рагозину довелось испытать силу республиканской авиации, хотя и благополучно для себя. 28 октября 1936 года со своим самолетом он, находясь на севильском аэродроме Таблада, попал под сильную бомбежку, осуществленную тремя бомбардировщиками СБ, пилотируемыми советскими летчиками-добровольцами во главе с Николаем Востряковым. Испанцы приняли их за американские «мартин бомбер», якобы полученные республиканцами. Когда же на аэродроме убирали остатки разбитых и сожженных самолетов, были обнаружены осколки бомб с непонятными обозначениями. Исследуя эти осколки, Николай Рагозин обнаружил буквы русского алфавита и дату изготовления бомб в СССР в июне 1936 года. Так с его помощью испанцы узнали о появлении в воздухе советских скоростных бомбардировщиков.

Чем же можно объяснить то, что перелет на республиканскую сторону одного белого русского – Михаила Крыгина, служившего на протяжении четырнадцати лет в испанской авиации, не насторожил Франко в отношении другого белого русского – Николая Рагозина, которому он доверил свою персону для столь ответственного перелета?

На этот вопрос дать достоверный ответ весьма трудно. Но сам факт, что среди летчиков-испанцев не нашлось такого, с которым генерал Франко отважился бы пуститься в рискованный перелет, со всей очевидностью говорит, что Рагозин был ему известен давно и пользовался его полным доверием. Это подтверждается и тем, что на протяжении многих лет до выхода в отставку, уже в чине полковника, Николай Рагозин оставался шеф-пилотом Франко и всегда возил диктатора на его самолете. Умер Николай Рагозин в Мадриде от заражения крови в 1957 году.

Остается рассказать о судьбе Михаила Крыгина. После поражения Испанской республики, в феврале 1939 года, он был интернирован французскими властями и заключен в один из концлагерей, созданных для солдат и офицеров испанской республиканской армии, перешедших во Францию.

Его жена все еще жила на острове Мальорка, не имея возможности перебраться в какую-либо другую страну. Сам же Крыгин мог уже вернуться на Родину. О нем было известно советскому консульству в Париже. Но Михаил продолжал оставаться во Франции, надеясь, что его жена после окончания войны приедет к нему. Уехать же одному в Советский Союз означало бы потерять ее. Этого он допустить не мог, продолжал ждать и надеяться.

В сентябре 1939 года вспыхнула вторая мировая война. Все значительно усложнилось. Прошло еще восемь месяцев. В начале июня 1940 года Франция потерпела поражение в войне. Реакционное правительство маршала Петэна капитулировало и заключило перемирие с Гитлером. Для испанских республиканских беженцев, особенно для бывших офицеров республиканской армии, возникла реальная угроза быть выданными французскими властями гитлеровцам или франкистам. Михаил Крыгин в числе других бежит из концлагеря и вступает в один из боевых отрядов французского Сопротивления. Дальше след его теряется. Остается лишь предположить, что он погиб в борьбе с гитлеровскими оккупантами, продолжая идти по пути, избранному 18 июля 1936 года. С тех пор прошло почти сорок лет, и Михаилу Андреевичу Крыгину сейчас бы шел восемьдесят седьмой год...

Александр Иванов
ПЕРВОЕ СЛЕДСТВИЕ

Каждый понедельник в 9 часов 00 минут секретарь райкома Иван Матвеевич Огородников собирал хозяйственников села у себя в кабинете. Это уже стало традицией. Здесь был и заведующий больницей, и председатель рыбкоопа, начальник коммунхоза и прокурор, директор школы и начальник милиции. Руководители организаций рассаживались вокруг длинного секретарского стола и по очереди отчитывались за проделанную работу, предъявляли претензии один другому, если таковые были, намечали план на будущую неделю. Огородников внимательно выслушивал их, делал пометки в блокноте, потом подводил итоги и распускал всех по своим службам. Иногда секретарь оставлял того или иного начальника, давал советы или «снимал стружку» за невыполненные мероприятия.

На этот раз Иван Матвеевич попросил остаться председателя рыбкоопа и начальника милиции. И тот и другой остались сидеть за столом, ждали, когда остальные покинут кабинет, и недоуменно переглядывались. Секретарь что-то записывал в свой блокнот и, казалось им, забыл про них. Но когда последний хозяйственник осторожно прикрыл за собой дверь, Огородников поднял голову, внимательно посмотрел на одного и другого.

– Вчера вечером мне звонил Дорофеев. У него третий день в колхозе пьянство. Пастухи пьяные. Одно стадо оленей разбежалось по тундре... – Иван Матвеевич встал из-за стола. Скулы на лице заострились. Помолчал. Потом еще раз окинул взглядом председателя рыбкоопа и майора. – Почему такое халатное отношение к своим обязанностям? Почему не выполняется решение исполкома о продаже алкогольных напитков? Для чего мы собираемся здесь, теряем время, принимаем решения? – Секретарь говорил негромко, но выразительно.

– Позвольте, Иван Матвеевич, – председатель рыбкоопа встал со стула, лицо бледное, – водку мы продаем только в предпраздничные дни. Решение исполкома не нарушаем.

Начальник милиции молчал.

– В предпраздничные дни... Председатель колхоза, по-твоему, мне голову зря морочит? Может, разыгрывает? – Огородников на минуту умолк. – Я вас оставил для того, чтобы разобраться в этом неприятном деле. Предлагаю тебе, Андрей Семенович, – обратился он к председателю, – направить своего ревизора. Пусть проверит, сколько завезли в магазин водки, сколько продали. А тебе, майор, надо своего откомандировать. Вот хотя бы Сергеева. Он у тебя новенький, но и ему надо включаться в дело... Распустить стадо...

Молодой следователь ОБХСС лейтенант Сергеев и ревизор рыбкоопа Пименов в понедельник попасть в колхоз не смогли. Они долго ходили за летчиками, уговаривали их лететь, но те только кивали на небо.

– Вот тучки разойдутся, тогда пожалуйста, – говорил командир, – мы всегда готовы.

А небо еще с утра было хмурым. На взлетной площадке вовсю бегали снежные ручейки. Снег крутился, поднимался кверху. А к обеду разыгралась уже настоящая пурга. О вылете не могло быть и речи.

– Идемте домой, – сказал равнодушно Пименов, – пурги у нас не редкость. Теперь неделю дома загорать придется.

– Неделю?! Да вы что! – горячился Сергеев, будто ревизор был виноват в том, что пурги здесь длятся неделями. – На собаках поедем.

– Идемте в село. Укажу жителей, имеющих собачьи упряжки. Но вряд ли кто в такую падеру осмелится поехать.

Пименов оказался прав, везти их на собачьей упряжке никто не согласился.

– Как же приказ? Что я скажу майору? – убивался молодой лейтенант.

– Майор и сам все видит. Теперь хорошо сидеть дома и чаи попивать. Вон даже и домов уже из-за снега не видно, – успокаивал Сергеева ревизор.

– Может, пешком пойдем?

– Да вы что? Девяносто километров в пургу! Не чудите, молодой человек.

Сергеев шел за Пименовым, и горькие мысли мучили его. Неужели нет никакого способа уехать? И это его первое поручение.

А тем временем короткий декабрьский день уже кончался. Село потонуло в снежной завесе. Даже рано зажженный свет в домах не пробивал эту густую снежную пелену. В десяти шагах уже ничего не было видно.

Особенно горько стало Сергееву, когда он зашел в кабинет майора, и тот, увидев его, тяжело вздохнул. Лейтенант опустил голову, смотрел на свои серые от снега валенки и молчал. Он готов был провалиться сквозь землю.

– Да... Плохо, что не улетели, – майор подошел к лейтенанту. – Только не терзайте себя так. Делу этим не поможешь. Как некстати эта пурга. Ох, некстати, – майор замолчал, прошел по скрипучим половицам к окну. Прислушался. За окном бушевала пурга, дребезжало плохо замазанное оконное стекло. – Звонил уже мне Дорофеев. – Начальник милиции снова прошелся по кабинету. Под его тяжелыми шагами половицы жалобно поскрипывали. – Слышимость отвратительная, треск сплошной. Взволнован был председатель колхоза. Почти ничего я у него не разобрал. Одно понял, что Авзелкут, зоотехник его, ездил к пастухам разбежавшегося стада. Сегодня нарта вернулась. Авзелкут мертв.

– Замерз или убили?

– Что с ним случилось, понять не мог. Одно знаю, зоотехник замерзнуть не мог. – Майор медленно ходил по кабинету. – Знал я Авзелкута. Молодой еще, один из первых национальных специалистов... Не мог он замерзнуть, не мог.

– Может, пьяный был?

– Нет. Плохо, что вы не улетели в колхоз. А пурга вон как расходилась, за неделю может не кончиться.

– Вы думаете... убийство?

– Не могу утверждать. Но в колхозе творится непонятное. Кто-то, видно, самогон варит.

– А может, продавец?

– Не верится мне, чтобы продавец нарушил постановление исполкома. За место он держится. Скорее всего кто-то из русских... Как некстати пурга.

Пурга кончилась на пятый день. Сергеев с Пименовым наконец-то смогли вылететь в колхоз. Они сидели на жестких стульях рядом, поочередно дули на замерзшее круглое окно, иногда перебрасывались словами.

– Вы откуда к нам? – спрашивал ревизор.

– Омское юридическое кончил. Я ведь сибиряк. Раньше в армии служил. А к вам, на Камчатку, за романтикой, как говорится, по собственному желанию.

– У нас-то неплохо. Только вот морозы, пурга... А люди у нас хорошие. Вот хотя бы коряки. Прямо взрослые дети. Очень уж они доверчивы. И гостеприимны... Поживете, сами увидите. Могут тебе все отдать, если посчитают тебя другом. Но бывают и упрямы.

– А вы сами-то здесь давно живете?

– Я старый житель, можно сказать, камчадал. Десять лет уже здесь.

Лейтенант Сергеев в первую очередь думал осмотреть труп Авзелкута. Потом проверить магазин. Возможно, им с Пименовым придется заменить завмага. Провести собрание, выявить виновных. «Надо будет построже, – думал Сергеев, – зло рвать с корнем».

– Сколько живу здесь и все удивляюсь корякам, – перебил размышления Сергеева ревизор. – Если вспомнить историю, то эта народность почти всегда была в зависимости. Раньше разоряли их купцы-промышленники, потом иностранцы. Казалось бы, у них должен выработаться иммунитет, так сказать, против всяких белых. Но у них этого нет.

– О чем вы говорите? Иммунитет... Какой иммунитет, когда Советская власть. Теперь их никто не притесняет. Наоборот, делается для них все: школы-интернаты, теплые дома и больницы. На юг, к морю отдыхать отправляют.

– Да, это верно. Вот что я хотел сказать. Есть кое у кого из них одна странность. Видно, с прошлых лет осталась. За сто граммов спирта они тебе могут отдать любого оленя, даже собаку. Чем это объяснить, не знаю. Видно, тяжелыми климатическими условиями. Этим-то раньше купцы пользовались, обманывали их. И теперь, если водки нет, иные заготовляют летом грибы-мухоморы, сушат их. А зимой «мухоморят».

– Как «мухоморят»? – спросил Сергеев.

– Едят мухомор и чумеют. Однажды сам видел. Один этакий алкоголик «намухоморился». Вначале я подумал, что заболел человек. Его корежит, ломает, изо рта пена идет. Страшно смотреть. Вызвал врача. Но ничего страшного, выздоровел мой «больной».

– Так вы думаете, кто-то, зная слабость таких мухомороедов, угощает их? – спросил лейтенант.

– Ничего не думаю. Нам с вами поручили разобраться. А такие случаи бывали и теперь встречаются.

– Нам с вами надо вместе держаться, – сказал Сергеев, – тут не только угощают, но и... – Лейтенант умолк: в последнюю минуту он раздумал говорить Пименову о смерти зоотехника.

Когда самолет приземлился, они направились в контору колхоза. Пименову нужно было найти хотя бы двух человек из общественности, чтобы сделать в магазине выборочную ревизию. Сергееву же надо было поговорить с Дорофеевым, осмотреть труп Авзелкута и решить на месте последующие действия. Конечно, лейтенант в этом сложного для себя ничего не видел. Во всяком случае, первое свое самостоятельное следствие он проведет по всем правилам.

Их встретил невысокого роста, сухощавый, лет сорока пяти мужчина. Он встал из-за стола и за руку поздоровался с Пименовым и Сергеевым.

– Заждался я вас, – говорил он, усаживая гостей. Это и был председатель колхоза Дорофеев. – Закуривайте, грейтесь. Пурга дьявольская, – Дорофеев протянул лейтенанту и ревизору пачку сигарет. – Не курите? Это очень хорошо, а я вот все бросаю. Но все равно брошу. Кашель окаянный уже стал мучить.

– Я в ваших местах новичок, – сказал Сергеев. Он отметил про себя, что председатель человек быстрый, энергичный и не прочь поговорить, решил приступить сразу к делу. – Хотелось бы мне заручиться вашей помощью. Во-первых, нам надо двух понятых из общественности – проверить магазин. Во-вторых, мне необходимо осмотреть труп зоотехника.

Успел отметить лейтенант: Дорофеев после его слов как-то сразу умолк, задумался, курил сигарету и согласно кивал головой. Будто совсем не слышал лейтенанта.

– Да... да... Но... в магазине водки нет. Мы уже проверили, первое отпадает.

– Вы нашли, кто гонит самогон? – перебил Дорофеева Сергеев.

– Вы нетерпеливы, молодой человек. У нас самогон не гонят, не умеют. Люди пьют спирт.

– Спирт?

– Да... и Авзелкута нам осматривать не придется.

– Вы установили причину его смерти?

– Вот тут-то не совсем ясно.

– Я хотел бы взглянуть на него.

– Авзелкута уже нет.

– Как нет? Схоронили? Можно могилу вскрыть. Ведь вечная мерзлота, так что...

– Знаете, у нас еще сильны национальные традиции. Молодежь уже не придерживается их, а вот старики...

– При чем здесь традиции? Можно вскрыть могилу ночью.

– Как у вас, молодых, все легко и просто.

– Но ведь неясна причина его смерти. Может, убили вашего зоотехника, – Сергееву непонятно было упрямство Дорофеева.

– Сожгли зоотехника... – Председатель положил затухшую сигарету в пепельницу и тут же закурил новую.

– Как сожгли?! Кто сжег? А вы где были?

– Сожгли так же, как сжигают трупы других, – Дорофеев начал рассказывать весь обряд сжигания, но лейтенант слушал его невнимательно. Он думал о том, что его первое поручение, пожалуй, не такое уж легкое. Одно-единственное вещественное доказательство преступления, а в этом лейтенант не сомневался, – труп зоотехника исчез. Без вещественных доказательств ни одна экспертиза не сможет доказать убийство.

– Покойника садят на нарту, дают ему в руки длинную палку-таях, чтобы ему «на том свете» было на чем ездить и чем погонять оленей, – рассказывал председатель. – Садят лицом на восток, навстречу восходящему солнцу. Потом обкладывают покойника сухим кедрачом и поджигают. Все в этом обряде предусмотрено, даже то, чтобы покойник ушел в иной мир без мук. А для этого ему ножом перерезают сухожилия на руках и ногах.

– К чему вы мне это рассказываете? – опять перебил Сергеев председателя. – Вы это видели и не могли пресечь. Это же варварство!

– Ну, знаете, лейтенант, не нами установлены свобода совести, вероисповедания и другие свободы. Мы только должны их блюсти и поддерживать. А говорю вам это хотя бы для того, чтобы вы знали. Сами сказали, что новичок в наших местах. И в конце концов, не могли же мы ждать, когда вы изволите прибыть. – Дорофеев встал из-за стола и сердито поглядел на Сергеева. Ему явно не понравился молодой следователь. Он знал, что Сергеев с Пименовым приехать раньше не могли, но не вытерпел и сказал лейтенанту последние обидные слова. Зачем этот «зеленый» милиционер обрывает его так, словно он, Дорофеев, проработавший уже пятнадцать лет председателем колхоза, виноват в том, что стадо оленей разбежалось, погиб лучший зоотехник. Мало ему разговора с Огородниковым. Иван Матвеевич на резкие слова не скупился, обвинил его в незнании своих людей. А он, Дорофеев, уже предпринял все, что только мог, уже многое узнал. А этот следователь – парнишка, шумит на него. Подавай ему труп. Да в том-то беда, что на теле Авзелкута ни одной царапины не было. Определи причину смерти. И так пролежал два дня в гараже. И тут без его, Дорофеева, ведома рано утром увезли покойника на берег губы и сожгли.

– Вы мне место, где сожгли зоотехника, можете показать? – требовательно спросил Сергеев.

– Это можно, – Дорофеев тяжело вздохнул.

Они ходили у огромного кострища на высоком берегу Пенжинской губы. Кострище уже занесло снегом. Сергеев палкой разгребал смешанный со снегом и застывший твердым пластом пепел. «В наше время – и такое, – думал лейтенант с тоской. – Что найти, за что зацепиться? Дорофеев, конечно, что-то знает. Но теперь из него ничего не вытянешь. Зря я ему не дал полностью высказаться. А ему хотелось поговорить».

Сергеев нашел несколько головней и обгоревшую кость. «Вот и все, что осталось от человека, – думал он, – работал, приносил людям пользу, и вот...» – невеселые размышления охватили следователя.

– Долго будете ковыряться здесь, лейтенант? – с подчеркнутой вежливостью спросил Дорофеев. – Мы вот с ревизором уже продрогли. Идемте лучше чай пить. Все равно, вы здесь уже ничего не откопаете, мертвое дело.

На высоком берегу, действительно, как на семи ветрах, холодно. Даже меховую одежду пробивало. Сергеев и сам уже изрядно продрог. Он вспомнил, что утром только «заморил червячка» – поел чуть-чуть, где-то неплохо бы пообедать.

– Моя старуха, видно, уже ждет, чай накипятила. А я вот с вами здесь мерзну, – говорил Дорофеев.

– Здесь, товарищ лейтенант, того кончика, что вы ищете, нет, – сказал ревизор. – Идемте лучше к председателю.

– За чаем-то лучше всем вместе искать тот кончик, – Дорофеев хитровато подмигнул Пименову и первым направился в село.

– Мы в столовую пойдем, – сказал Сергеев.

– Я так и знал, что вы именно это скажете, – улыбнулся Дорофеев и остановился. – Но от меня вам все равно не отвертеться. Столовая у нас зимой не работает. Посторонних в колхозе нет, а свои дома едят. А то, что вы не хотите идти ко мне, то это зря. Этим вы не скомпрометируете себя.

– Откуда вы взяли, что я боюсь себя скомпрометировать? – улыбнулся теперь Сергеев.

– Потому что знаю. Молодые ревизоры, следователи не будут вместе чаи распивать с тем, кого они считают преступником.

– Да, вы, пожалуй, правы. Так оно обычно и бывает. Но при чем же вы и преступник? Мы с удовольствием принимаем ваше предложение. – Сергеев первым направился в село.

«Конечно, Дорофеев что-то знает, – думал лейтенант. – Хитрый, видно, мужик. Точно отметил про молодых следователей. Словно на лице мои мысли прочитал. Надо быть с ним почтительней».

Дорофеев был резок и вспыльчив, но обиду долго не держал. При разговоре с молодым лейтенантом председателю не понравился тон Сергеева, которым тот обрывал его при разговоре. «Такому рьяному молодому службисту дай власть, он пересадит половину жителей села», – думал Дорофеев. Но потом постепенно пыл прошел и, видя задумчивый и умный взгляд лейтенанта, его настойчивость и упорство, и особенно последний их разговор с ним изменили его взгляд на следователя. Скоро они подошли к большому деревянному дому. Их встретила моложавая, высокого роста, довольно интересная женщина – жена председателя.

– Ну что, Шерлок Холмс, дождался смену? – улыбаясь, спросила она мужа. – А то он здесь такую бурную деятельность развел, что чуть сам в тундру не укатил искать преступника, – говорила она гостям.

– Знакомьтесь, Раиса Николаевна, – представил Дорофеев жену Сергееву и Пименову.

– Извелся совсем. У нас ведь даже милиционера нет, – продолжала Раиса Николаевна.

– Что-то нашли? – спросил лейтенант у председателя.

– Кое-что выяснил. А ты бы, Раиса, помолчала, не выдавала тайны, – с укоризной сказал Дорофеев жене.

– Так кто он?

– Вот разденемся, сядем за стол, тогда обо всем и поговорим.

Скоро на столе появились горячее парующее оленье мясо, жареная картошка, пирожки, чай.

– Он у меня уже сбегал на торговую базу, там чуть ли не ревизию сделал, – говорила хозяйка, подавая на стол. – Все вас ждал. А тут пурга еще.

– Вот смотрите, что я откопал на базе, – Дорофеев вытащил из нагрудного кармана огромную, как тетрадь, записную книжку, протянул Сергееву. – Два документа здесь, которые, я надеюсь, дадут вам тот кончик, который вы так упорно искали на пепелище. Кстати сказать, зря искали.

– Акты?

– Здесь целое художественное произведение, – говорил председатель.

Лейтенант взял записную книжку и, с трудом разбирая размашистый почерк Дорофеева, стал читать.

А к т

«Мы, нижеподписавшиеся экспедитор Антонов С. А. и старшина катера Снегирев А. Г., составили акт о нижеследующем:

17 июля 1962 года мы получили на Пенжинской торговой базе продукты. Кунгас загрузили, как говорится, под завязку. У нас были и ящики с печеньем, и мешки с сахаром, соль и мука. (Накладная прикладывается.) Среди продуктов мы получили три бочки спирта, по 200 литров в каждой.

С выездом задержались. Когда отплыли в Каменское, уже начался отлив. Стали подплывать к устью Пенжины, неожиданно сели на мель. Все попытки сняться с мели кончились неудачей. Пообедали и решили ждать прилива. Было тепло и солнечно. Незаметно уснули. (Лежали мы на дощатом настиле кунгаса.) Часа через два проснулись от грохота, нас подбросило вверх, чем-то ударило. Когда пришли в себя, выяснили: оказывается, наш кунгас носом застрял на песчаном берегу реки. Отлив еще продолжался, и скоро тяжелая корма кунгаса повисла в воздухе. Слабый песчаный берег обвалился, и наш кунгас встал на попа.

Свалилось в грязь два ящика с чаем (чай не пострадал), несколько ящиков с печеньем и одна бочки со спиртом. Нас, оказывается, ударило ящиками. Груз удалось спасти, за исключением бочки со спиртом (уплыла) и трех ящиков с печеньем.

Исходя из вышеописанного стихийного бедствия, просим правление рыбкоопа стоимость бочки со спиртом и трех ящиков печенья списать.

К сему: Антонов, Снегирев».

– Прочитали? – спросил Дорофеев, когда Сергеев поднял голову. – Вот эта бочка спирта и виновница всех бед колхоза.

– Я помню этот случай, – сказал Пименов. – Искали мы ее, но не нашли.

– А вот еще, – Дорофеев перелистнул страницу в записной книжке.

«Выписка из решения правления рыбкоопа, – начал читать Сергеев. – Заслушав акт о пропаже бочки со спиртом и трех ящиков печенья «Столовое», а также личные объяснения тт. Антонова С. А. и Снегирева А. Г., правление решило: стоимость трех ящиков печенья списать на издержки, а стоимость спирта в сумме 152 рубля поставить в начет тт. Антонову С. А. и Снегиреву А. Г. по 76 руб. каждому.

Секретарь Вахрамеева».

– Да... Это уже кое-что, – сказал лейтенант, кончив читать.

– Не кое-что, а это уже та нить, которую вы ищете. – Дорофеев встал и быстро заходил по комнате. Левую руку он держал в кармане, а правой размахивал.

– Они уплатили эту мизерную сумму. Бочку спрятали в тундре и стали ждать, когда все о ней забудут, – развивал свою мысль председатель. – И это время пришло. Они хорошо все продумали. Двести литров спирта! Если перевести на водку – тысяча бутылок. За каждую бутылку пять рублей. Это самая малая цена. Пять тысяч чистогану!

– Хороший заработок, – сказал лейтенант, глядя на Дорофеева. Конечно, председатель умел деньги считать.

– Старшина Снегирев почти сразу же уволился и уехал в город, – проговорил молчавший до этого Пименов. – Я даже сам видел, как он уезжал.

– А экспедитор? – спросил Сергеев. – Антонов где?

– Антонов тоже взял расчет и уехал месяц назад.

– Уехал в тундру, охотиться? – Дорофеев остановился и закурил.

– Не знаю куда, но в селе его нет. Вообще-то он всегда ружье с собой таскал, – Пименов удивленно поглядел на Дорофеева.

– Установить мне пока еще не удалось, Антонов ли это, или кто другой, – председатель снова быстро шагал по комнате, – но что «охотник» продает спирт, это точно. Сам он живет в палатке, часто переезжает с одного места на другое. Спирт в палатке не держит. Одним он говорит, что его зовут Игорь, другим, – Роман, третьим – Семен. Только это один и тот же человек. Потому, что пастухи говорят, у него «медвежья лапа».

– Верно, Антонов слегка хромает на левую ногу, – сказал Пименов.

– Вот видите, лейтенант, – Дорофеев улыбнулся. – Общими-то силами не только кончик, а и преступника нашли. Эта «медвежья лапа» не брезгует ничем, за спирт берет деньги, шкурки, у Долгана даже карабин взял. Остался охотник без оружия.

– Надо его срочно брать, – сказал Сергеев, – а то узнает о нашем приезде, уйдет дальше в тундру.

– Один, видно, тоже хотел его взять... – председатель умолк, тяжело вздохнул. – Жаль Авзелкута, хороший мужик был... Говорят, что этот «купец» очень осторожный и хитрый человек. Прежде чем продать спирт, он предупреждает каждого, грозит ему. Если, мол, проговорится кто, тому смерть. Говорят, что его дважды уже судили и теперь терять ему нечего. Одним словом, пастухи о нем говорят с неохотой.

– Знаете, я что-то вспоминаю, – вмешался Пименов, – с биографией у Антонова не все в порядке. Но на работу приняли, и за все лето он ничем себя с плохой стороны не показал.

Сергеев молчал.

«Надо немедленно ехать, брать его, – думал он. – Это, видно, матерый преступник. «С плохой стороны не показал»... Если он спирт распродаст, он тут же постарается скрыться».

– Такого голыми руками не возьмешь, – сказал Дорофеев. – Не иначе, как он виновен в смерти Авзелкута. А стадо оленей...

– Нарту и хорошего каюра вы сможете организовать? – спросил наконец Сергеев.

– Хоть пять, – сказал председатель. – Вот Долган вам все организует. За стакан спирта тот у него карабин взял. С утра и езжайте.

– Простите, вы меня имеете в виду? – Пименов мучительно улыбнулся, глядя на Дорофеева. – Я ведь не милиционер. Да и задание у меня другое. Ехать я не могу.

– А почему бы не поехать? Было бы мне тридцать, даже сорок, да я бы сам... – сказал председатель, удивленно глядя на Пименова. – «Задание»... Какое, к шутам, еще задание?

– Ревизию мне надо...

– Ведите меня к Долгану. Мы едем сегодня, сразу же, вдвоем, – сказал решительно Сергеев и стал быстро одеваться.

Долгану в тундру ехать не хотелось. И хотя он спорить с Дорофеевым не стал, но, как отметил лейтенант, уж очень медленно собирался в дорогу. Привязывая к потяге – длинному ремню, прицепленному к нарте и пристегнутому к собакам попарно, он долго ту или иную собаку, даже излишне долго ласкал, хлопал по бокам, шее. А зимний день очень короток, на землю уже опускались сумерки, на столбах и в окнах зажглись электрические лампочки.

Охотнику лет двадцать пять. Он низкого роста, но широкие плечи, толстые узловатые руки свидетельствовали, что молодого коряка природа силой не обидела.

– Смотри, Вася, – наказывал Дорофеев Долгану, – осторожней там. Береги следователя. А я, возможно, сам соображу, чем помочь вам.

Сергеев даже и представить не мог, что расстояние от поселка до оленьего стада здесь измеряется не километрами, а десятками или даже сотнями. Он думал, что через час-полтора они уже доедут до палатки Антонова. Но проехали уже три часа, а никаких признаков присутствия оленей или человеческого жилья не было.

Долган махал остолом – короткой палкой, покрикивал на собак, и они бойко бежали по заснеженной тундре. Ехали по распадку. Было холодно и тихо. Над головой светила полная луна. Сергееву иногда казалось, что к небосводу примерз круг мороженого молока – такие круги привозили зимой на базар крестьяне – большой, как тазик. На их пути часто вставали сугробы, засыпанные снегом кусты кедрового стланика. От сугробов, кустов на землю падали короткие тени. Сергеев кутался в кухлянку, длиннополую шубу мехом внутрь, и оглядывался вокруг. Он уже изрядно продрог.

– Долго еще? – наконец спросил у каюра. – Может, я пробегу, согреюсь?

– Давай, беги. А ехать еще много. – Долган остолом притормозил нарту.

«Этак с окостеневшими руками и пистолет не вытащишь, – думал лейтенант, спрыгивая в снег. – А каков Пименов? Сразу не поймешь. Философ». Сергеев бежал за нартой, утопал в рыхлом снегу, задыхался. Нарта теперь бешено мчалась вперед, и он никак не мог догнать ее. Тяжело бежать по глубокому рыхлому снегу. Он устал и вспотел.

– Стой! Не могу больше! – закричал Долгану.

– Устал? – усмехаясь, спросил тот, останавливая нарту.

– Как не устанешь, наверное, километра два за тобой гнался.

– Нарта была легче, собачки бежали шибче, – хитровато прищурив свои узкие глаза, сказал Долган.

– Как будем подъезжать к жилью Медвежьей лапы, километра за два мне скажешь, – сказал лейтенант, устраиваясь на нарте. – Я еще пробегу.

Луна скоро скрылась за высокой сопкой, стало темно. А они все ехали. Собаки заметно устали, часто переходили на шаг.

– Ты, начальник, мал-мал спи. Я тебя разбужу, – сказал Долган.

Но Сергеев держался, боясь заснуть. Хотя от свежего холодного воздуха, однообразного покачивания клонило ко сну. От неудобного положения устали спина и ноги. Сергеев часто ловил себя на том, что думает об Антонове. Не окажет ли он ему сопротивление? Поможет ли каюр, если туго придется? Дорофеев, наверное, позвонил майору, доложил Ивану Матвеевичу. Те, может, что-то придумают...

– Просыпайся, начальник, – вдруг толкнул его Долган, – до палатки Медвежьей лапы километра два осталось.

– Спасибо, не сплю я.

– Давай пробежим, а то собачки очень устали и погреемся, однако, – соскакивая с нарты, говорил каюр.

Теперь они, утопая в снегу, брели за нартой.

– Ты карабин мне вернешь? – спросил Долган. Он все это время думал о своем оружии, и теперь, как ему казалось, самое время напомнить лейтенанту о карабине.

– Все зависит от тебя. Поможешь мне взять преступника, выступишь на суде – и карабин опять у тебя будет... Хотя с оружием так не поступают.