Текст книги "Аракчеев: Свидетельства современников"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

После победы Александр I вернулся к своей идее, несколько видоизменив ее. Могилевский опыт показал, что переселение крестьян в новые губернии – слишком дорогостоящее для казны дело. Поэтому решено было помещать солдат не вместо крестьян, а вместе с ними, формируя из мужиков новые военные части. В 1816 г. на землях государственных крестьян Новгородской губернии была поселена 1-я гренадерская дивизия, в 1817-м в Херсонской и Слободско-Украинской губерниях – 3-я Украинская и Бугская дивизии. Непосредственное начальство над украинскими поселениями император поручил генералу И. О. Витту, над новгородскими – Аракчееву, который, впрочем, по должности председателя Военного департамента Государственного совета и по личной просьбе монарха курировал организацию и ход всего дела. В 1821 г. военно-поселенческие части были объединены в Отдельный корпус под общим командованием Аракчеева, учрежден штаб этого корпуса и Совет «главного над военными поселениями начальника» (т. е. Аракчеева). К 1825 г. на военно-поселенческий режим было переведено около 150 тысяч солдат и 375 тысяч государственных крестьян; новые поселения были организованы в Петербургской и Могилевской губерниях.

Александру I, размышлявшему о поселениях, «рисовались в будущем идиллии Геснера, садики и овечки». Аракчеев демонстрировал императору и овечек, и садики, а тот, периодически осматривая поселения, оставался крайне доволен эстетическим порядком: стройными линиями связей (так назывались типовые дома на две семьи), четким режимом опрятных поселян (подъем – по гонгу, строевая служба – по гонгу, полевые работы – по гонгу, дойка коров – по гонгу и т. д.), чисто выметенными улицами, ровными дорогами, осушенными болотами, новыми мостами. Поселяне классифицировались по различным признакам: по оседлости различались коренные жители и поселенные солдаты, по возрастам – инвалиды, солдаты и кантонисты. Каждый разряд имел свое обмундирование; форма шилась и для детей, которых еще малолетними зачисляли в кантонисты и впоследствии обучали в специальных школах (женщины должны были каждый год прибавлять к новой породе людей по мальчику, а если рождалась девочка, – платить штраф). Духовные лица также были облачены по уставу военных поселений: «благочинные и старшие священники имели обязательно форменные рясы темно-зеленого сукна с красным подбоем, а рядовые священники и диаконы – рясы такого же сукна, но с голубым подбоем, причетники носили такие же подрясники, и волосы у них должны были быть заплетены в косу с голубой лентой».

Несомненно, Аракчеев обладал поистине колоссальной волей и работоспособностью, если под его руководством химерической идее императора за столь непродолжительное время удалось придать видимость реализации. Современников поражали масштаб и волшебная скорость изменений, которые происходили в Новгородской губернии, расположенной между двумя столицами и потому находившейся на виду: «Поселения удивительны во многих отношениях. Там, где за восемь лет были непроходимые болота, видишь сады и города». Административный почерк Аракчеева без труда читался в методах реализации проекта, и современники вполне обоснованно связывали устройство поселений с его именем, хотя инициатива здесь принадлежала императору, а сам граф неизменно подчеркивал, что он лишь беспрекословный исполнитель монаршей воли; чрезмерную жестокость, сопровождавшую введение поселений, он с характерной язвительностью объяснял излишним усердием своих подчиненных.

Негодование по поводу поселений было всеобщим, а обращенные в солдат новгородские крестьяне (они были в основном старообрядцами) не сомневались, что под видом графа ими и Россией управляет сам Сатана. Как бы то ни было, военные поселения оказались завершающим этапом демонизации Аракчеева, упрощения его образа до маски «мрачного идиота». Поэтому Николай I, даже не питая к графу личной неприязни, не мог без ущерба для собственной репутации оставить все так, как было при старшем брате, и потому уже 20 декабря 1825 г. уволил Аракчеева от дел Государственного совета, Комитета министров и Собственной канцелярии, сохранив за ним лишь должность главноначальствующего над военными поселениями. За две недели сдав все дела, Аракчеев весной 1826 г. уехал на лечение за границу. Отстранение было обставлено бесспорными знаками монаршего благоволения и признательности за совершенные труды: император пожаловал Аракчееву 50 000 рублей для лечения на карлсбадских водах, разрешил по-прежнему пользоваться яхтой, подарком покойного царя; после высочайших осмотров новгородских военных поселений (в конце апреля и середине июля 1826 г.) граф получил два милостивых рескрипта. Вплоть до кончины он не выходил в отставку и продолжал числиться в службе, оставаясь членом Государственного совета, сенатором, генерал-инспектором всей пехоты и артиллерии, шефом полка своего имени и в качестве генерала от артиллерии командующим 2-й лейб-гвардейской артиллерийской бригадой.

К весне 1827 г. Аракчеев возвратился в Грузино, где и жил практически безвыездно, совершая время от времени непродолжительные поездки в Бежецк и Курганы.

12 апреля 1834 г. А. С. Пушкин записал в дневнике фрагмент своей беседы со Сперанским, у которого он недавно обедал: «Я говорил ему о прекрасном начале царствования Александра: «Вы и Аракчеев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, как гении Зла и Блага»». Стилистическое чутье позволило поэту выстроить это тонкое сравнение как скульптурную композицию, стержнем которой служат образы гениев, популярные в искусстве 1810-х гг. и вместе со всеми дополнительными смыслами безусловно внятные Сперанскому, чья молодость и ранняя зрелость пришлись как раз на расцвет ампира. В этом разговоре Пушкин оглядывался назад – в недалекое, но уже бесповоротно минувшее время, превратившееся в часть истории. Аракчеев, 19 ноября 1833 г. установивший на площади перед собором в Грузине памятник Александру I, где гении Веры, Надежды и Милосердия возносили к небесам скульптурный бюст императора, доживал последние дни (он умер через полторы недели, 21 апреля) в своей собственной истории, где все акценты были расставлены так, как он считал нужным.

Однако, обдумывая прожитую жизнь, он понимал, что мнение, сложившееся о нем у современников, далеко от сколько-нибудь непредвзятого. Не мог Аракчеев не отдавать себе отчета и в том, что его деятельность теснейшим образом связана с царствованием Александра I, а значит, ученый, который возьмется за сочинение капитального труда об этой эпохе, обязательно остановится и на его личности. Надеясь на то, что «нелицемерный судия – грядущее время и потомство – изречет всему справедливый приговор», и желая стимулировать исторические штудии, Аракчеев в 1833 г. внес в Заемный банк 50 тысяч рублей. Он предполагал, что по истечении ста одного года со дня смерти Александра I три четверти капитала (который с накопившимися процентами должен был составить около полутора миллионов рублей) будут вручены в качестве награды автору исторического сочинения об императоре, признанного Академией наук лучшим; остальная четверть отводилась на издание этого труда и его переводы на ряд европейских языков. После 1917 г. эти деньги были национализированы, и церемония присуждения аракчеевской премии 12(24) декабря 1926 г. (в день рождения Александра I) не состоялась.

К этому времени в свет вышло немало работ по эпохе Александра I, в том числе фундаментальные исследования Н. К. Шильдера (1897–1898) и великого князя Николая Михайловича (1912), научная и источниковедческая ценность которых не утрачена и сейчас. Аракчеев, как и предполагал, оказался одним из главных героев этих трудов, во многом построенных на архивных материалах. Надо признать, что пассажи о нем лишены обличительного пафоса и практически не выбиваются из общей, весьма сдержанной, тональности повествования. Однако работы подобного плана, посвященной персонально Аракчееву, до 1917 г. так и не появилось, а в огромном большинстве других книг и статей дискурс определялся некритически усвоенной прижизненной репутацией героя. В советское же время Аракчеев был обречен на резко негативное отношение историков. Даже в тех трудах, где он лишь упоминался, его имя сопровождалось набором клишированных бессодержательных характеристик вроде «жестокий временщик и реакционер».

Рост интереса к личности Аракчеева наметился со второй половины 1980-х гг. в связи с пересмотром многих традиционных исторических представлений. Статьи о нем, в том числе с привлечением новых архивных материалов, стали появляться в специальных и популярных изданиях, а недавно вышли посвященные ему (полностью или частично) монографии. В целом можно сказать, что стандартная оценка фигуры и деятельности Аракчеева постепенно размывается; видимо, процесс выработки новых критериев и нетривиального взгляда на эту личность будет довольно долгим.

Нам представляется, что собранные под одной обложкой мемуарные свидетельства современников об Аракчееве могли бы внести свою лепту в складывание более объективного представления о нем. Несомненно, каждый из этих текстов по-своему пристрастен и должен быть использован максимально корректно, с возможно более тщательным учетом тех обстоятельств, которые повлияли на позицию того или иного очевидца. Однако такая кропотливая и далеко не простая работа с лихвой оправдывает себя: именно из соотнесения отзывов современников с высказываниями Аракчеева о себе и внимания к деталям контекста возникает трехмерная картина прошлого – щедрая награда любому, кто неравнодушен к истории.

* * *

Настоящее издание является первым систематическим сводом воспоминаний современников об А. А. Аракчееве. Тексты расположены в соответствии с хронологией его жизни, однако эта последовательность, разумеется, весьма условна: в центре мемуаров, как правило, стоит личность мемуариста, и «аракчеевские эпизоды» далеко не всегда представляют собой законченные и связные фрагменты, легко вычленяемые из нарративного целого. В книгу включены воспоминания, специально посвященные Аракчееву, и отрывки из мемуаров, где он охарактеризован более или менее подробно; в приложении представлены его автобиографические заметки, литературные произведения о нем и заключительная часть статьи П. А. Вяземского «По поводу записок графа Зенфта» (1876).

Тексты печатаются по нормам современной орфографии и пунктуации, кроме случаев, в которых требовалось передать особенности языка эпохи. Поэтому сохранены разночтения в написании имен собственных и некоторых слов. В квадратных скобках помещены названия текстов и даты, предложенные составителями, а также слова, прочитанные предположительно или пропущенные в тексте и восстанавливаемые по смыслу; угловыми скобками с отточием отмечены сделанные составителями купюры. Сокращения фамилий, имен и отчеств везде раскрыты без специальных оговорок.

Даты в комментариях даны по старому стилю, если речь идет о событиях, имевших место в России, и по новому – когда действие переносится за пределы империи. Общеизвестные имена (Пушкин, Суворов, Петр I, Наполеон и т. д.) не поясняются. Краткие справки об авторах воспоминаний предваряют комментарии к принадлежащим им текстам; информация о других лицах дается по первому их упоминанию (страницы, на которых она находится, выделены в указателе имен курсивом). Сведения о прохождении Аракчеевым службы и получении им чинов и званий поясняются лишь в случае ошибок мемуаристов, поскольку ниже приведен свод данных об основных фактах его жизни.

Составители считают приятным долгом выразить свою признательность всем, кто помог им суждением и советом, и в первую очередь – К. Г. Боленко, З. И. Вишневской, М. А. Гордину, Г. А. Давыдову, М. Л. Левину, В. А. Мильчиной, Е. В. Пастернак.

Н. А. Саблуков[1]1
  Саблуков Николай Александрович (1776–1848) – с 1792 г. унтер-офицер Конногвардейского полка, в 1799 г. полковник и командир эскадрона; пользовался доверенностью Павла I и ни разу не подвергся опале. После цареубийства 11 марта 1801 г. – начальник караула при императрице Марии Федоровне в Павловске; в сентябре 1801 г, вышел в отставку с производством в генерал-майоры, В 1806–1809 гг. вновь на службе (в Адмиралтейств-коллегии); участник войны 1812 г. После окончательного выхода в отставку (1813) жил преимущественно в Англии. «Записки» впервые напечатаны по-английски в 1865 г. в лондонском журнале «Fraser's Magazine for Town and Country»; по-русски, в отрывках: РА. 1869. Стб, 1871–1951. Здесь печатаются в переводе К. А. Военского по: Цареубийство 11 марта 1801. СПб… 1907. С. 27–28, 34–37.


[Закрыть]
Записки

В эпоху кончины Екатерины и вступления на престол Павла[2]2
  После смерти Екатерины II (6 ноября 1796 г.) императором стал Павел I.


[Закрыть] Петербург был, несомненно, одной из красивейших столиц в Европе <…>

Внезапная перемена, происшедшая с внешней стороны в этой столице в течение нескольких дней, просто невероятна. Так как полицейские мероприятия должны были исполняться со всевозможной поспешностью, то метаморфоза совершилась чрезвычайно быстро, и Петербург перестал быть похожим на современную столицу, приняв скучный вид маленького немецкого города XVII столетия.

<…> Павел всюду ввел гатчинскую дисциплину <…> Малейшее нарушение полицейских распоряжений вызывало арест при одной из военных гауптвахт, вследствие чего последние зачастую бывали совершенно переполнены.

<…> Много полковников, майоров и других офицеров были включены в состав гвардейских полков, и так как все они были лично известны Императору и имели связи с придворным штатом, то многие из них имели доступ к Императору, и заднее крыльцо дворца было для них открыто. Благодаря этому мы, естественно, были сильно вооружены против этих господ, тем более что вскоре мы узнали, что они занимались доносами и передавали все до малейшего вырвавшегося слова.

Из всех этих лиц, имен которых не стоит и упоминать, особенного внимания, однако, заслуживает одна личность, игравшая впоследствии весьма важную роль. Это был полковник гатчинской артиллерии Аракчеев, имя которого, как страшилища Павловской и особенно Александровской эпохи, несомненно, попадет в историю. По наружности Аракчеев походил на большую обезьяну в мундире. Он был высокого роста, худощав и мускулист, с виду сутуловат, с длинной тонкой шеей, на которой можно было бы изучать анатомию жил и мускулов и тому подобное. В довершение того он как-то особенно смарщивал подбородок, двигая им как бы в судорогах. Уши у него были большие, мясистые; толстая безобразная голова, всегда несколько склоненная набок. Цвет лица был у него земляной, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, большой рот и нависший лоб. Чтобы закончить его портрет, скажу, что глаза у него были впалые, серые и вся физиономия его представляла страшную смесь ума и злости. Будучи сыном мелкопоместного дворянина[3]3
  Аракчеев Андрей Андреевич (ум. 1796) в 1750-е гг. служил в Преображенском полку, с 1762 г. в отставке в чине поручика. У него было семеро сыновей (четверо из них умерли в младенчестве) и четверо дочерей, ни одна из которых не дожила до взрослых лет. Сохранилась записка великого князя Павла Петровича к А. (август 1796) с соболезнованием по поводу кончины отца: «Зная мое расположение к себе, не можете сумневаться об участии моем, тем более, что я его знал и был человек старого шлагу [т. е. склада – от нем. der Schlag]. Боже, утеши вас» (PC. 1873. № 4. С. 486).


[Закрыть], он поступил кадетом в артиллерийское училище[4]4
  Имеется в виду Артиллерийская (Пушкарская) школа, основанная в Москве в 1701 г. Ее старший класс – Инженерная школа – в 1712 г. стал отдельным учебным заведением, а в 1723 г. был переведен в Петербург и слит с учрежденной там в 1719 г. новой Инженерной школой. В 1731 г. в столице возникла новая Артиллерийская школа. Школы были объединены в 1758 г. по проекту П. И. Шувалова; их преобразование в кадетский корпус, названный Артиллерийским и Инженерным шляхетным, относится к 1762 г. В марте 1800 г. корпус был переименован во 2-й кадетский.


[Закрыть], где он до того отличался способностями и прилежанием, что вскоре был произведен в офицеры и назначен преподавателем геометрии. Но в этой должности он проявил себя таким тираном и так жестоко обращался с кадетами, что его перевели в артиллерийский полк, часть которого вместе с Аракчеевым попала в Гатчину.

В Гатчине Аракчеев вскоре обратил на себя внимание Павла и, благодаря своему уму, строгости и неутомимой деятельности, сделался самым необходимым человеком в гарнизоне, страшилищем всех живущих в Гатчине и приобрел неограниченное доверие великого князя. Надо сказать правду, что он был искренно предан Павлу, чрезвычайно усерден к службе и заботился о личной безопасности Императора. У него был большой организаторский талант, и во всякое дело он вносил строгий метод и порядок, которые он старался поддерживать строгостью, доходившею до тиранства. Таков был Аракчеев. При вступлении на престол Императора Павла он был произведен в генерал-майоры, сделан шефом Преображенского полка и назначен петербургским комендантом. Так как он прежде служил в артиллерии, то он сохранил большое влияние на этот род оружия и, наконец, был назначен начальником всей артиллерии, в каковой должности оказал большие услуги государству.

Характер его был настолько вспыльчив и деспотичен, что молодая особа, на которой он женился, находя невозможным жить с таким человеком, оставила его дом и вернулась к своей матери[5]5
  С 4 февраля 1806 г. А. был женат на Наталье Федоровне Хомутовой (1783–1842), дочери генерал-майора Ф. Н. Хомутова, дослужившегося до этого чина из сдаточных рекрут; в день свадьбы она получила фрейлинский шифр и Екатерининский орден 2-й степени. Упоминания о ней часты в письмах А. родственникам и близким знакомым за 1806 г.; см., например, письмо к П. И. Корсакову от 21 апреля: <…> любовь и дружба ее есть единое мое исканное в ней благополучие, чего я единственно прошу от Всевышнего, а без оного, по чувствительному моему характеру, я не могу быть здоров и счастлив» (BE. 1870. № 5. С, 473); однако уже в следующем году ее имя исчезает из писем. Оставив мужа, графиня А. жила в своем поместье Липные Горки в Тихвинском уезде Новгородской губернии (Отто. № 1. С. 97). Существует еще одна версия разъема супругов: «Относительно причин, послуживших поводом к разлучению графа A. A. Аракчеева с женою, вот что передавал Д. А. Иванов со слов лица, слышавшего этот рассказ от графа П. А. Клейнмихеля Граф Алексей Андреевич, как известно, был женат на Наталье Федоровне, урожденной Хомуговой. Несогласие супругов во взглядах на жизнь и известные светские отношения, конечно, проявлялись нередко, но жена должна была подчиняться воле своего деспота-супруга и не находила этого чем-либо необычайным, так как симпатии ее и антипатии для него были безразличны. Декорум брачного сожития, однако, сохранялся, пока графу не представилось случая убедиться, что сожительство с подобной супругою для человека, стоящего у кормила государственного управления, не вполне удобно. Обстоятельство это заключалось в следующем, До сведения графа Аракчеева дошло, что обер-полицеймейстер города С.-Петербурга, получивший 100 000 р. экстраординарной суммы на секретные расходы, тратит ее совсем на другие надобности, с интересами службы ничего не имеющие, и он доложил об этом государю императору Александру Павловичу. Последовало высочайшее повеление обревизовать расходы экстраординарной суммы Аракчееву лично, и он потребовал к себе все книги и дела по тому предмету. Каково же было его изумление, когда он самолично удостоверился из записей по книге экстраординарных расходов, что его супруга два раза получила из этой суммы по 5000 руб. Вне себя он приказал камердинеру позвать к себе Наталью Федоровну, и когда та вошла в кабинет, встретил ее словами; «Вы, сударыня, изволите брать взятки с полиции?» – «Какие взятки? Что вы говорите? я не понимаю», – отвечала растерявшаяся графиня. «Я говорю, что вы получили от обер-полицеймейстера два раза по 5000 рублей». – «Да, получила, но я взяла их по просьбе маменьки, ей были деньги очень нужны…» Но граф, в пылу негодования, не позволил ей продолжать более и гневно высказал: «Женщина, состоящая на содержании тайной полиции, не может более оставаться у меня в доме. Извольте убираться куда хотите! Час даю вам на сборы и чтобы духа вашего у меня не пахло!» И Наталья Федоровна прямо из кабинета отправилась к своей матери Дарье Алексеевне Хомутовой, у которой и жила остальное время жизни. Духа ее больше у графа A. A. Аракчеева в доме и не пахло. Но что бы там ни говорили, а всемогущий временщик с своей точки зрения был прав» (Мартьянов П. К. Дела и люди века. Отрывки из старой записной книжки, статьи и заметки. СПб., 1893. Т. 2. С. 190–191. Иванов Дмитрий Андреевич – обер-провиантмейстер, действительный статский советник, в 1840-х гг. служил в новгородских округах пахотных солдат – бывших военных поселениях). История женитьбы и разрыва А. с женой излагается также в «Записках» И. С. Жиркевича, «Припоминаниях…» H. H. Муравьева и «Воспоминаниях старика» Н. И. Греча (см. ниже).


[Закрыть]. Замечательно, что люди жестокие и мстительные обыкновенно трусы и боятся смерти. Аракчеев не был исключением из этого числа: он окружил себя стражею, редко спал две ночи кряду в одной и той же кровати, обед его готовился в особой кухне доверенною кухаркою (она же была его любовницею)[6]6
  Речь идет о Настасье Федоровне Минкиной (р. 1780-е гг.; убита грузинскими дворовыми 10 сентября 1825 г.), экономке А. с 1798 г. По свидетельству самого А., он купил ее «от помещика Шляттера, узнав о продаже <…> из с.-петербургских газет». Минкина «находилась в доме <…> 27 лет, начала получать жалованья по 300 руб. в год и по мере ее усердия и привязанности получала последние годы 2400 руб.»; зимы проводила в Петербурге, остальное время года – в Грузине, где в знак благодарности к ней в 1806 г. была установлена на особой поляне, недалеко от каменного дома, чугунная ваза» (Языков. Стб. 1483). Во второй половине 1810-х гг. А. обеспечил ей (по-видимому, посредством фиктивного брака) дворянство под фамилией Шумская. Через несколько дней после ее кончины он писал: «Двадцать два года спала она не иначе, как на земле у порога моей спальни, а последние пять лет я уже упросил ее ставить для себя складную кровать. – Не проходило ни одной ночи, в которую бы я, почувствовав припадок и произнеся какой-нибудь стон, даже и во сне, чтобы она сего же не услышала, и в то же время входила и стояла у моей кровати, и если я не проснулся, то она возвращалась на свою, а если я сделал оное, проснувшись, то уже заботилась обо мне <…>. – Во все 27 лет ее у меня жизни, не мог я ее никогда упросить сидеть в моем присутствии, и как скоро я взойду в комнату, она во все время стояла. <…> Она была столь чувствительна, что если я покажу один неприятный взгляд, то она уже обливалась слезами и не переставала до тех пор, пока я не объясню ей причину моего неудовольствия» (Описание происшествия по смертоубийству в Грузине [подробное изложение обстоятельств смерти Минкиной, составленное А. по просьбе Александра I и отосланное в Таганрог 26 октября 1825 г.) // PC. 1900. № 4, С. 15–17). Двенадцать писем ее к А. (за 1816 и 1819–1820 гг.) см.: РА. 1868. Стб. 1656–1672; в их принадлежности Минкиной усомнился позднее М. И. Семевский, автор биографического очерка о ней: «Дело не в грамматических ошибках, а в самом литературном складе писем, слишком уже высоком для такой личности, как Настасья Минкина. <…> не сочинял ли эти письма кто-нибудь из настоящих сердечных избранников Настасьи, которые как готовые та уже переводила на свои каракули, так глубоко трогавшие и приводившие в восхищение Аракчеева? (PC. 1884. №3. С. 497; очерк подписан криптонимом В.); еще два письма см.: Российский архив. Вып. 2–3. М., 1992. С. 77–79.


[Закрыть], и когда он обедал дома, его доктор должен был пробовать всякое кушанье, и то же делалось за завтраком и ужином.

Этот жестокий и суровый человек был совершенно неспособен на нежную страсть, но в то же время вел жизнь крайне развратную. Тем не менее у Аракчеева было два больших достоинства. Он был действительно беспристрастен в исполнении суда и крайне бережлив на казенные деньги. В царствование Павла Аракчеев был, несомненно, из тех людей, которые возбудили неудовольствие общественного мнения против правительства; но Император Павел, по природе человек великодушный, проницательный и умный, сдерживал строгости Аракчеева и наконец удалил его[7]7
  В царствование Павла I А. был в опале дважды: с февраля по август 1798 г. (об этом см. «Записки» Е.Ф. фон Брадке) и с октября 1799 г. (см. воспоминания П.П. фон Геце) до смерти императора.


[Закрыть]. Но когда после смерти Павла Император Александр снова призвал его на службу[8]8
  26 апреля 1803 г. Александр писал А.: «Алексей Андреевич! Имея нужду видеться с вами, прошу вас приехать в Петербург» (Александр. Т. 2. С, 557).


[Закрыть] и дал его влиянию распространиться на все отрасли управления, причем он на деле сделался первым министром, тогда Аракчеев поистине стал бичом всего государства и довел Александра до того шаткого положения, в котором он находился в минуту своей смерти в Таганроге и которое разрешилось бунтом, вспыхнувшим при вступлении на престол Императора Николая[9]9
  Имеется в виду восстание 14 декабря 1825 г.


[Закрыть], первою мерою которого для успокоения умов было увольнение и удаление графа Аракчеева. <…>

Ш. Массон
Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I[10]10
  Массон (Массон де Бламон) Шарль Франсуа Филибер (1762–1807) в 1786 г. приехал в Россию, где находился на службе его старший брат, составивший ему протекцию у П. И. Мелиссино, директора Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса. Массон-старший был определен преподавателем в корпус, где и состоялось его знакомство с А. С 1789 г. находился при Н. И. Салтыкове, вел его иностранную корреспонденцию и был гувернером его сыновей; получил чин капитана и назначение в адъютанты Салтыкова. С 1795 г. секретарь великого князя Александра, премьер-майор Екатеринославского гренадерского полка. Вскоре по восшествии на престол Павла I братья Массоны оказались в немилости и в конце 1796 г. были высланы из Петербурга. В 1800 г. Ш. Массон вернулся во Францию. «Записки» был «опубликованы в конце 1790-х гг. Отрывки из них печатаются здесь в нашем переводе, выполненном по: Masson C.A. Mémoires secrets sur la Russie pendant les règnes de Catherine II et de Paul I. Vol. 1. Amsterdam, 1800. P. 209–210; Vol. 4. Paris, 1804. P. 297–298.


[Закрыть]

Среди новых офицеров ни один не сделал такой быстрой карьеры, как Аракчеев.

Семь лет тому назад[11]11
  В 1792 г.


[Закрыть] великий князь[12]12
  Павел Петрович.


[Закрыть], желая иметь артиллерийскую батарею в Павловском, попросил генерала Мелиссино[13]13
  Мелиссино Петр Иванович (1726?—1797) – выпускник Сухопутного шляхетного кадетского корпуса, с 1759 г. служил по артиллерии: майор (1760), подполковник (1762), полковник (1764), генерал-майор (1769); с 22 февраля 1783 г. директор Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса, генерал-поручик; инспектор всей артиллерии (с 1796). Известно девять его писем к А. (1787–1797), сначала покровительственных, а с возвышением его питомца все более дружеских и даже искательных, ср.: «Во всякое время лестно бы было для меня получить столь одолжительное письмо, каково ваше от 16 мая, но теперь, чистосердечно говорю вам, причинило оно мне несказанную радость; я все еще тревожился сомнением вашим о моей преданности к вам и думал о средствах истребить услугами моими оную [так!], новы меня совершенно успокоили и мне остается только сохранять вашу истинную сыновнюю чувствительность, которую вы приятнее изъяснять умеете, нежели я описывать мою благодарность за то. <…> Ваши способности давно уже заставляли меня предвещать то, что ныне сбывается; вы, я думаю, помните еще, что я вам говорил после того экзамена, на котором вы знанием своим удивили г-на Эпинуса [известного математика], также и то, чего желал и что предсказывал я вам, отпуская вас на службу к государю <…> Мысленно обнимаю вас тысячу раз, любезный мой сын; и ничего не желаю столь пламенно, как наяву заключить вас в свои отцовские объятья. Скажите же мне, мой милый Алехан, могу ли я в скором будущем надеяться на это драгоценное утешение. (PC. 1873. № 12. С. 977–978; письмо от 16 июня 1797 г., последние две фразы – французский постскриптум; перевод наш). // Письмо написано, видимо, вскоре после примирения автора с А. (об имевшей место ссоре см. ниже глухое упоминание в «Записках» Массона; о ней же косвенно свидетельствует и лакуна с 1794 по 1797 г. в собрании писем Мелиссино к А., которое было переплетено, как сказано в редакторском примечании к публикации, «в красный тисненный золотом сафьян» и хранилось в Грузине).


[Закрыть] указать ему офицера, который мог бы ее сформировать. Этим офицером стал воспитанник кадетского корпуса Аракчеев, который зарекомендовал себя успехами, а главное – усердием и ревнивой страстью к мелочам дисциплины. Несмотря на свою неутомимость, строгость и пунктуальность в службе, потребовалось некоторое время, чтобы он был замечен Павлом. Множество прекрасных фейерверков, которые он устраивал с помощью своего бывшего учителя для праздников в Павловском, в особенности же снедавшая его страсть к учениям, которая заставляла его день и ночь издеваться над солдатами, снискали ему наконец расположение великого князя. По восшествии на престол Павла Аракчеев был произведен в генерал-майоры гвардии и назначен петербургским комендантом. Он получил орден св. Анны и несколько тысяч крестьян и сделался правой рукой Императора. Аракчеев, вместе с которым майор М…[14]14
  Массон рассказывает о себе в третьем лице.


[Закрыть] служил в кадетском корпусе, завоевал как унтер-офицер истинное уважение своими способностями, знаниями и усердием, которые он тогда проявлял, но уже в то время он отличался возмутительной грубостью по отношению к кадетам. Ни один лирический поэт не был столь бесконечно подвластен Аполлону, как был одержим демоном Марса этот человек. Его ярость и палочные удары, даже в присутствии Павла, стоили жизни многим несчастным солдатам[15]15
  Ср. пассаж из воспоминаний A. C. Шишкова: «Я сам при учениях видел, как граф Аракчеев в присутствии государя за малую ошибку, таковую, как ступил не в ногу, или тому подобную, замечал мелом на спине солдата, может быть, во многих сражениях проливавшего кровь свою за отечество, сколько дать ему палочных ударов» (Шишков A. C. Записки, мнения и переписка. Берлин, 1870. Т. 1. С. 22–23).


[Закрыть]. Этот палач вернул в русскую армию такое варварство, о котором здесь уже забыли: он оскорбляет и бьет офицеров во время учения. Однако, чтобы показаться благодарным, он, будучи в случае, составил протекцию своему бывшему учителю, генералу Мелиссино, с которым был ранее в ссоре. Недавно он впал в немилость, затем возвратился ко двору и возведен в баронское достоинство; он шел на смотру во главе войск, отправлявшихся в Германию. <…>

Я рассказал молодым графам Салтыковым[16]16
  Имеются в виду сыновья Н. И. Салтыкова, в описываемое время камер-юнкеры (с 1790), а с конца ноября 1796 – действительные камергеры: Дмитрий (1767–1826); Александр (1775–1837), впоследствии сенатор (1804) и член Государственного совета (с 1810); Сергей (1776–1828), в дальнейшем также член Государственного совета (с 1823), действительный тайный советник (1827).


[Закрыть] о положении дел и спросил у них, что следует делать, чтобы выручить моего брата[17]17
  Старший брат мемуариста Андре Пьер Массон (Массон де Панвильон; 1759 – ок. 1820) прибыл в Россию в 1781 г., с 1793 г. подполковник Украинского легкоконного полка (сверх комплекта), прикомандированный к Артиллерийскому кадетскому корпусу на инспекторскую вакансию. Арестован в ноябре 1796 г.; после изгнания из России жил в Байрейте.


[Закрыть] из рук инквизиции. Вследствие этого я поспешил отправиться к Аракчееву, генерал-адъютанту Императора, внезапно сделавшемуся его любимцем. Он был моим старинным приятелем по кадетскому корпусу и учителем молодых графов, служил под началом моего брата и сохранил к нему уважение. <…> Он всегда выказывал мне свое дружеское расположение, знаки внимания с моей стороны также были ему приятны. Я рекомендовал Аракчеева министру[18]18
  Министр – Николай Иванович Салтыков (1736–1816), С 1773 г. находился при Павле Петровиче, с 1783 г. – воспитатель великих князей Александра и Константина; президент Военной коллегии (с 1790), генерал-фельдмаршал (1796), председатель Государственного совета и Комитета министров (1812–1814); князь (1814).


[Закрыть] в качестве учителя фортификации для его сыновей, что и явилось причиной его стремительного возвышения.

Я поехал к нему и застал его еще бодрствующим; он был окружен офицерами всех родов войск, которые сопровождали его из царских покоев после отхода государя ко сну. Он провел меня к себе в кабинет, но, как я его ни просил, не согласился замолвить слово в защиту моего брата. Он повторял, что, решив однажды не вмешиваться ни в какие дела, кроме непосредственных его обязанностей по военной службе, он не может входить ни во что, связанное с двором и политикой. Затем, сказав, что он устал и его клонит ко сну, он пожелал мне доброй ночи и удалился в спальню. На обратном пути я размышлял о дружбе и о внезапной перемене в человеке, который еще три дня назад стал бы уверять меня в своей привязанности <…>